Раннее государство в Древнем Египте

Раннединастическая эпоха, которой государство фараонов обязано своим рождением, не обойдена вниманием исследователей, хотя и снискала его куда меньше, чем "царство " пирамид или новоегипетская "империя". В целом отраженные научной литературой представления о раннем государстве на берегах Нила сливаются в образ вполне оформившейся централизованной державы, которой до окончательной гегемонии в Египте оставалось лишь пресечь внутренние смуты, временами вспыхивавшие в отдельных регионах страны. При работе с теми же документальными материалами, которые легли в основу этой поныне превалирующей версии раннеегипетского политогенеза, у нас, однако, составилось совершенно иное впечатление о его ходе и плодах. Будучи усилено палеоэкологическими данными о климате и вмещающем ландшафте архаического Египта, оно воплотилось в гипотезу, выдвигаемую в настоящей главе.

Архаический политогенез: источники и модели

Характер и ассортимент археологических источников, освещающих историю архаического Египта (Раннего, или Тинитского царства) [Edwards 1971, Emery 1961; Helck 1987; Proussakov 2001; Wildung 1981], таковы, что его исследователь порой вынужден двигаться едва ли не в потемках. Письменные памятники, за неразвитостью письма, практически отсутствуют. Важнейшими документами так называемой 0-й династии являются церемониальные шиферные плитки (палетки) и каменные навершия царских палиц [см., н-р: Quibell 1898b, Taf. XII, XIII; 1900, pl. XXVI В, С; XXIX] с вырезанными на них реальными или символическими сценами из жизни, чаще всего ритуального свойства. Интерпретация именно такого рода информации служит основой для научных реконструкций исторического процесса на заре династической эпохи в Египте, что — по понятным причинам — не может не порождать сомнений в их достоверности.

В частности, распространенное толкование сюжета на палетке Нар-мера как окончательное объединение им Верхнего и Нижнего Египта в целостное государство более чем спорно — а на наш взгляд, попросту не соответствует действительности [Прусаков 1999в, 2001]. Гораздо правдоподобнее выглядит точка зрения, что этот памятник рассказывает о победе (пусть и очень важной) тинитского правителя лишь над одним из нижнеегипетских племен, которое, возможно, символизировал знак гарпуна рядом с поражаемым Нармером вражеским вождем (recto палетки) и в когтях "царской" птицы — сокола (verso, над лодкой) [ср.: Newberry 1914].

Источники I и II династий отличает более конкретный и систематический характер, благодаря чему ученым удается достаточно живо воссоздавать отдельные детали политико-административно-хозяйственной практики нарождавшегося государства и в целом социально-экономических отношений в архаическом Египте. К этим источникам относятся, во-первых, оттиски и образцы всевозможных цилиндрических печатей из камня, слоновой кости или дерева; эти печати, будучи, по-видимому, месопотамского происхождения, использовались в Египте очень долго, до Старого царства включительно [Boehmer 1974; Kaplony 1963; Kelley 1973].

Другим важным видом раннединастических памятников являются разрисованные пластинки из дерева или слоновой кости, в том числе древнейшие фрагменты египетских анналов, фиксировавшие в изобразительной форме основные события того или иного года царствования [Emery 1938, fig. 8; pl. 17, 18; Garstang 1905, fig. 1, 3; Petrie 1900, pl. XI, 14; XII, 1, 2; XV, 16; XVII, 26, 29; 1901b, pl. III A, 5, 6; X, 2; XI, 2]. По тому же принципу потом были созданы и анналы Палермского камня, которые обычно датируются началом V династии [cp.: Helck 1970с], но повествуют в хронологической последовательности и о главных событиях периода правления царей первых двух династий. Палермский камень, таким образом, также принадлежит к важнейшим источникам исследования Раннего царства древнего Египта, хотя его информационный потенциал ограничен тем, что I и II династии представлены здесь летописью преимущественно культовых мероприятий, среди которых теряются, например, факты военно-политической истории [Schäfer 1902, Taf I, 3, 2, 10; 4, № 8]. Этот недостаток отчасти компенсируют архаические рисунки на скалах в пустынях Египта сцен воинского триумфа тинитских правителей — их своего рода отчеты об удачных военных экспедициях, пробивавших египтянам пути к источникам сырья (прежде всего к медным копям Синайского полуострова); о внешне- и внутриполитических коллизиях того времени кое-что можно узнать также из изображений на осколках каменных стел и сосудов для хранения продовольствия [Emery 1961, fig. 22; Quibell 1900, pl. XXXVI–XXXVIII; Quibell, Green 1902, pl. LVIII].

Выдающееся место среди археологических памятников раннединастического периода занимают монументальные захоронения с остатками гигантских надгробий из кирпича-сырца так называемых мастаб, которые сооружались для царей, а также некоторых цариц и важнейших сановников [Borchardt 1898; De Morgan 1897; Dreyer 1991; Dreyer et al 1990, 1993, 1996, 1998; Emery 1938, 1939, 1949–1958; Kaiser 1981; Kaiser, Dreyer 1982; Kaiser, Grossman 1979; Petrie 1900, 1901b]. Полагали, что мастабы эволюционно предшествовали пирамидам Старого царства [Clarke, Engelbach 1930], хотя с инженерно-строительной точки зрения этот тезис не выдерживает критики. Огромные гробницы тинитских правителей недвусмысленно свидетельствуют об усилении царской власти и влияния в Египте в архаическую эпоху. Кроме того, по конструктивным изменениям этих захоронений прослеживается эволюция религиозных взглядов древнейших египтян, в частности, их представлений о загробной жизни и о царственности как одной из деталей миропорядка [Перепелкин 1988а]. Вместе с тем наличие в раннединастическое время, наряду с царскими, столь же массивных мастаб знати (например, сановника Хемака, I династия [Emery 1938, pl. 1]) может рассматриваться как дополнительное свидетельство того, что Раннее царство не было временем безраздельного хозяйничанья тинитских царей в Египте и их исключительного положения в обществе. Примечательно, что мастабы 1 династии в Саккаре, высотой до 6 м при толщине несущих стен 2–5 м, к концу II династии практически полностью лежали в руинах, на которых возводились гробницы ранней III династии [Emery 1961] — своеобразный ориентир в вопросах продолжительности архаического периода[3] и отношения к его правящей элите ближайших потомков.

В целом, преимущественно вещественный характер раннединастических источников является фактором, затруднявшим реальные исторические реконструкции и вынуждавшим исследователей ограничиваться в основном теоретическими моделями архаического политогенеза в Египте в которых отчетливо отражались качественные расхождения в существующих взглядах на коренные проблемы образования в долине Нила древнейшего объединенного государства, в частности, на сроки начала и завершения этого процесса. Ситуацию усугубляло то, что, по мнению некоторых ученых, в случае Египта отсутствовал целый ряд "классических" предпосылок перехода к государству, таких как: борьба за ресурсы — поскольку при огромном хозяйственном (земледельческом) потенциале долины Нила численность (плотность) ее населения в доисторическое время была сравнительно невелика; внешняя военная угроза — поскольку таковой пока неоткуда было исходить; культурное влияние других стран (в данном случае Месопотамии) — т. к. оно не могло быть решающим в силу достаточной самобытности автохтонной египетской протоцивилизации [Кеmр 1991].

В контексте социально-политической эволюции Египту, исходя из несколько упрощенных представлений о физико-географических условиях страны, приписывали особый, причем, по сути, исторически предопределенный и безальтернативный алгоритм перехода от первобытности к деспотическому государству: так называемый "второй путь развития обществ ранней древности" [Дьяконов 1997а]. В ограниченности жизненного пространства египтян узкой долиной Нила, сжатой тисками мертвых пустынь, видели гарантию невозможности существования здесь независимых номовых протогосударств и неизбежности объединения (Верхнего) Египта "по цепочке" сильнейшим номом в ходе междоусобиц уже на начальной стадии политогенеза [Андреев 1987; Дьяконов 1994; Дьяконов, Якобсон 1982].

Критический анализ археологических источников в сочетании с естественноисторическими данными, однако, подталкивает к отступлению от устоявшихся стереотипов в представлениях о развитии раннего государства в Египте [Прусаков 1999в]. Ниже мы предпримем дальнейшие шаги к выяснению, действительно ли процесс перехода к государству в долине Нила не вполне укладывался в рамки предлагавшихся теоретических схем, а также — не был ли "египетский путь развития" обусловлен, помимо обозначенных, и другими, до сих пор не учитывавшимися обстоятельствами. Но предварительно коснемся истории ранних династий.

Очерк раннединастической истории

Традиционная история архаического Египта для нас — это прежде всего история тинитских правителей, поскольку в источниках отражена главным образом именно их административно-хозяйственная и военная деятельность, по которой в основном и пытаются судить о социально-политических и экономических реалиях эпохи Раннего царства. Списки самих царей сохранились благодаря более поздним древнеегипетским памятникам (например, рельефам и папирусам Нового царства) [Gardiner 1959; Porter, Moss 1927], а также отрывкам произведения гелиопольского жреца Манефона — эллинистического историка фараоновского Египта [Струве 1928–1930; Palmer 1861, Waddell 1940].

Вслед за Манефоном принято считать, что основателем египетской I династии, наследовавшим Нармеру, был Хор Аха — Боешник [Emery 1939], которого ученые издавна идентифицируют с царем по имени Менее, или Мин [Garstang 1905][4] Аха-Мина называют первым историческим правителем Египта [Перепелкин 1988а]; к его наиболее значимым деяниям, бесспорно, принадлежит основание Мемфиса, ставшего столицей Египта [Геродот, II, 99]. Хор Аха положил начало обычаю раннединастических царей сооружать для себя две гробницы: одну (кенотаф?) в Абидосе, на земле Тинитского нома [Petrie 1901b, pl. LVIII], вторую (истинную?) — в Саккаре, близ Мемфиса [Emery 1949–1958, vol. III, pl. 1].

Следующий царь, Хор Джер — Хватала [Needier 1956], воевал далеко за пределами Египта, проникая на юг по крайней мере до 2-го порога Нила, где на скалах изображена сцена его победы над нубийцами [Emery 1961, fig. 22]. На другом памятнике (гипсовой табличке) символически запечатлен разгром Джером Ливии [Emery 1961, fig. 23]. Эти свидетельства агрессивной внешней политики Тина, возможно, намекают на его усиление и внутриполитическую стабилизацию в Египте, где еще при Нармере происходили ожесточенные междоусобные столкновения. Дополнительным признаком роста авторитета и благосостояния царя служат сотни (жертвенных? [ср.: Spencer 1993]) захоронений, окружавших мастабу Джера в Абидосе, а также найденные в его гробницах многочисленные орудия и ремесленные изделия, в том числе из меди и драгоценных материалов [Emery 1949–1958, vol. I, № 3471; Petrie 1901b, О].

Преемник Джера Хор Уаджи (Джет) — Змей [Anthes 1958] знаменит прежде всего огромной, высотой до 2,5 м, погребальной стелой с изображением его сереха ("соколиного" — "тронного" имени) [Vigneau 1935]. Это один из первых дошедших до нас колоссальных образцов древнеегипетского монументального искусства, вероятно, отражающий дальнейшие сдвиги в направлении упрочения царской власти в Египте. Гробница Хора Змея в Саккаре также обнаруживает признаки гигантомании: она значительно превосходит размерами соседние гробницы Аха и Джера [Emery 1949–1958, vol. II, № 3504], причем в декоре интерьера ее погребальной камеры отмечено такое важное новшество, как золотая инкрустация. Змею, как и Хватале, приписывают погребальные человеческие жертвоприношения: вокруг его гробниц в Саккаре и Абидосе [Petrie 1900, Z] открыто свыше двухсот сопутствующих могил.

За Змеем в списке I династии следует Хор Ден — Крыло(?)простиратель [Newberry, Wainwright 1914]. Возможно, имя этого царя как-то отражало его выдающиеся достижения на престоле или масштабы его влияния в Египте. Во всяком случае, правление Дена считается одним из величайших в раннединастической истории, насколько известно, он первым увенчался двойной красно-белой короной Египта и ввел в обиход один из главных титулов фараона как повелителя Обеих Земель: nsw-bĭt [Griffith 1901]. Палермская летопись сообщает, что в юбилейный (хеб-седный) год своего правления Ден дважды "воссиял", поочередно провозгласив себя царем Верхней и Нижней Земли, а за год до этого разгромил племена ĭwntjw, населявшие Восточную пустыню Египта и Синайский полуостров [Schäfer 1902, Taf. I, 3, № 2, 3]. "Поражение Востока" [Newberry, Wainwright 1914, fig. 3], очевидно, имело целью проложить или обезопасить караванные пути к синайским копям, служившим египтянам в те времена важнейшим источником меди и малахита. Медь являлась основой военно-технического потенциала древнего Египта, поэтому не исключено, что обеспечение доступа к медно-сырьевым ресурсам Синая способствовало материальному обогащению Тинитского царства и укреплению власти Хора Дена. В связи с этим примечателен огромный клад оружия, инструментов и сосудов, найденный в Саккаре в гробнице, которую приписывают вельможе по имени Хемака — ближайшему сподвижнику Дена [Emery 1938]. В гробнице же самого Дена в Абидосе — кстати, окруженной почти полутора сотнями могил приближенных или челядинцев [Petrie 1901b, Т] — пол погребальной камеры впервые был вымощен не кирпичом-сырцом, а камнем — красным гранитом, добыча и транспортировка которого требовала дополнительных трудозатрат. Об относительной стабильности и хозяйственном благополучии царствования Хора Дена может косвенно свидетельствовать увековеченное Палермским камнем строительство дворца или святилища под названием Престолы Богов", продолжавшееся три года кряду [Schäfer 1902, Taf. I, 3, № 6–8].

Наследовавший власть Дена Хор Аджиб — Полносердый "уличен" в революционном намерении изменить облик царской гробницы: кладка его мастабы в Саккаре скрывала подобие ступенчатой пирамиды, которая представляла собой первоначальный вариант надгробия, выложенный на ранней стадии строительства [Emery 1949–1958, vol. I, № 3038]. В связи с этим не исключена вероятность того, что на том этапе наметились какие-то сдвиги в обожествлении царя и отправлении его культа (ростки государственной религиозно-идеологической реформы?), предвосхитившие переворот начала III династии с ее первым опытом строительства колоссальной каменной пирамиды [Firth, Quibell 1935; Lauer 1936–1939]. Попытка династического клана возвыситься идеологически, подняв авторитет царя как живого бога — Хора на качественно более высокий уровень, выглядела бы вполне логичным следствием военно-административного укрепления Тина при Дене. Вместе с тем гробница Хора Аджиба в Абидосе — самая маленькая и низкокачественная по отделке из всех тамошних царских гробниц и сопровождена наименьшим числом жертвенных (?) захоронений [Petrie 1900, X]. Настораживает и то, что именем Аджиба открывается один из древнеегипетских "царских списков" (саккарский) [Emery 1961; Porter, Moss 1927], словно до того не существовали ни Аха, заложивший Мемфис, ни Ден, уверенно именовавший себя царем Обеих Земель и носивший двойную корону Египта. Более того, саккарский список не содержит также имени преемника Аджиба — Хора Семерхета. Уместен вопрос: не назревал ли в ту пору какой-то династический конфликт, чреватый упадком Тинитского царства [ср.: Перепелкин 1988а]?

Хор Семерхет[5], похоже, стремился уничтожить память как о своем прямом предшественнике, так и о других представителях ранней I династии: в его гробнице [Petrie 1900, U] найдены многочисленные каменные сосуды с остатками стертого имени Аджиба, а также один сосуд, подписанный именем царицы Мернейт (жены Дена) со следами аналогичной экзекуции. Есть версия, что Семерхет являлся узурпатором; согласно Палермскому камню (Каирский фрагмент), его царствование было одним из наименее продолжительных за всю раннединастическую эпоху и, как сообщал Манефон, характеризовалось дурными предзнаменованиями и большим бедствием.

Предположение о кризисе конца I династии косвенно подтверждается тем фактом, что в гробницах почти всех ее представителей погребальные камеры и подземные помещения носят следы разрушений в результате пожара; при этом отдельные гробницы, как полагают, реставрировались при царе Каа [Emery 1961].

Хор Каа — Вышнерукий сменил Семерхета и завершил I династию Манефона. О его правлении практически ничего не известно. В то же время имеются некоторые признаки продолжения при нем религиозно-идеологических преобразований в Египте: вслед за надгробием Аджиба, заупокойные памятники Каа демонстрируют новые черты, характерные для фараоновых погребальных комплексов эпохи Старого царства. Так, гробница Каа в Саккаре [Emery 1949–1958, vol. III, № 3505] была, подобно классической пирамиде, обнесена оградой, внутри которой пристроили заупокойное святилище, планировкой весьма походившее на староегипетские припирамидные храмы. При этом вокруг гробницы Каа не обнаружилось сопутствующих захоронений, из чего заключали, что первобытный обычай погребальных человеческих жертвоприношений в Египте наконец-то прервался [Emery 1961][6] в Кроме того, выход из царского склепа теперь вел не на восток, как раньше, а на север, как в гробницах Старого царства.

Сведения о II династии довольно противоречивы. С одной стороны, ее время как будто бы характеризовалось значительным прогрессом в развитии административных структур, письменности и искусства [Постовская 1947]. С другой стороны, ни точная последовательность царей II династии, ни исторические свершения большинства из них пока не могут быть реконструированы в силу нехватки или отсутствия соответствующих источников — и такой ярко выраженный информационный вакуум "высших сфер" дает повод для разговора об упадке Тинитского царства, увенчавшем кризис I династии.

Обычно полагают, что новый царский дом открыл некто Хор Хотепсехемуи — Скипетромиритель (?). По Манефону, едва ли не главным событием его царствования было мощное землетрясение в восточной Дельте, во время которого разверзлась земля, и множество людей погибло [Petrie 1903]. Данное сообщение логично поставить в связь с информацией о неотектонических процессах в Эгейском бассейне Средиземного моря, в частности, об активности (извержении?) вулкана Санторин на рубеже IV–III тыс. до н. э. [Butzer 1958а]. Вместе с тем столь мрачная историческая ассоциация с правлением Хотепсехемуи, которую акцентировала древнеегипетская летописная традиция, возможно, отражала представление египтян о неблагополучии его царствования в целом.

Преемником Хотепсехемуи считают правителя, звавшегося Хор Ранеб — Солнцедержец, хотя отмеченное для его хорова имени первое появление в царской титулатуре символа солнечного бога Ра[7] — будущего "отца" фараонов дало некоторым исследователям повод говорить о "революции" и связывать начало "исторической" II династии именно с Ранебом [О'Маrа 1979]. Сколько-нибудь определенно об этом царе можно сказать, пожалуй, лишь то, что он простирал свои интересы за пределы Египта, о чем, по-видимому, свидетельствует его серех, обнаруженный на скале по пути в один из оазисов Западной (Ливийской) пустыни [Emery 1961, fig. 56].

За Ранебом, по традиционной версии, следует Хор Нечерен (или Нинечер — Богов??), о котором известно несколько больше благодаря Палермскому камню. Памятник освещает пятнадцатилетний отрезок царствования Нечерена [Schäfer 1902, Taf. I, 4] — правда, как обычно, информирует в первую очередь о всевозможных культовых церемониях: основании храма, беге священного быка и т. п. Примечательно, впрочем, что это "благополучие" однажды нарушается сообщением о разгроме царем каких-то двух поселений [Schäfer 1902, Taf. I, 4, № 8] — редчайший случай для Палермской летописи, который в силу того можно принять за свидетельство нестабильности внутриполитической ситуации в Египте при Нечерене.

После Нечерена тинитский престол, согласно традиции, занял Хор Сехемиб — Мощносердый. Это, пожалуй, одна из наиболее интригующих фигур в ряду фараонов. Ему приписывают довольно неординарный поступок: якобы он в какой-то момент сменил свое "тронное" имя на Перибсен [Kaplony 1963, Taf. 72, Abb. 266–268; Petrie 1901b, pl. XXXI], одновременно провозгласив себя богом Сетом [Newberry 1922], который в древнеегипетских религиозных представлениях нередко фигурировал как антипод Хора, безжалостный убийца его отца Осириса и гонитель его матери Исиды [Breasted 1972]; в такой ипостаси Сет олицетворял злое начало и разрушительные стихии, в частности, слыл духом пустыни, где гибнет все живое [Те Velde 1967].

Сехемиб-Перибсен был не одинок в своем религиозно-идеологическом "ренегатстве" Сетом величался и один из последних правителей II династии Хасехемуи — Двускипетрозарный — с той разницей, что он объединил в царском титуле имена Хора и Сета, сделав в своем серехе приписку об "умиротворении в нем (т. е. в себе — царе) двух богов" [Каplony 1963, Taf. 80, 82, 83]. При этом Хор-Сет Хасехемуи, по мнению большинства исследователей, являлся непосредственным предшественником и отцом Хора Нечерхета (Сену, или Джосера [Берлев 1999]) — канонического основателя III династии и строителя первой каменной (ступенчатой) пирамиды в Египте. Иными словами, с Хасехемуи, несомненно, был связан этап очередного усиления тинитского клана — вслед за политическим кризисом рубежа I–II династий. О влиянии Двускипетрозарного в долине Нила могут свидетельствовать, например, анналы Палермского камня, в которых он предстает как правитель Верхней и Нижней Земли [Schäfer 1902, Taf. I, 5, № 2]; кроме того, его гробница в Абидосе была крупнейшей среди здешних гробниц Тинитского дома и содержала богатый инвентарь, в том числе золотой царский скипетр, инкрустированный сердоликом [Petrie 1901b, V]; в Иераконполе, как полагают, Хасехемуи воздвиг себе еще и храм, от которого сохранился гранитный дверной косяк с двойным (Хора-Сета) именем царя [Quibell 1900, pl. II].

Но вот что интересно: на Палермском камне церемония объезда тинитскими царями своих владений, совершавшаяся регулярно раз в два года и именуемая "сопровождение Хора", в случае Хасехемуи, который на всех прочих памятниках выставлял себя "воплощением" двух богов — Хором-Сетом, названа, как обычно, "сопровождением" одного лишь Хора, без малейшего намека на Сета [Schäfer 1902, Taf. I, 5, № 1, 3, 5]. Это примечательное обстоятельство вновь напоминает о проблеме идентификации заключительных представителей так называемой II династии, причем может рассматриваться как косвенный аргумент в пользу тезиса [Перепелкин 1988а] о вероятной тождественности Хасехемуи и его предполагаемого предместника, который носил на редкость похожее имя Хасехем — Скипетрозарный и при этом величал себя исключительно Хором.

Несколько дополнительных соображений об очередности позднеархаических царей

Имена Хасехем и Хасехемуи породили немало споров, в первую очередь о том, одному или двум лицам они принадлежали. Высказывалась версия, что последний царь II династии первоначально звался Хасехем, но после сокрушительного поражения своих внутренних врагов "обзавелся вторым скипетром, превратившись в Хасехемуи; два скипетра в имени царя, по всеобщему мнению, символизировали единство Обеих Земель — Верхнего и Нижнего Египта — под его властью.

Согласно другой точке зрения, Хасехем и Хасехемуи — разные персонажи, занимавшие престол друг за другом в указанной последовательности. Царь, звавшийся Хор Хасехем, прославился страшным военным разгромом Дельты: уничтожением около 50 тысяч тамошних жителей [Quibell 1900, pl. XXXIX–XLI]. При этом он, похоже, желал подчеркнуть, что "его" Хор является правителем Верхнего Египта, издревле считавшегося вотчиной Сета [Те Velde 1967]: такое стремление угадывается в том, что на серехе Хасехема сокол-Хор изображался в верхнеегипетской белой короне [Quibell 1900, pl. XXXVI–XXXVII] — вразрез с традиционным начертанием хоровых имен раннединастических царей, для которого было характерно отсутствие на голове сокола каких-либо венцов. Иными словами, не исключено, что белая корона Хора на серехе Хасехема была призвана продемонстрировать населению Египта — независимо от того, соответствовало это действительности или пока еще не вполне, — что Хор отнял у Сета власть в Верховье.

Подавление "мятежа" в Дельте и провозглашение победы над "царством Сета" в Долине могут натолкнуть на соображение, что прародителем III династии, непосредственно подготовившим ее стремительный взлет при Джосере, на самом деле был Хасехем, а не Хасехемуи, который не оставил столь же заметного следа в качестве собирателя Египта в целостное государство — да к тому же как будто бы пошел на уступки Сету, что трудно отнести к предпосылкам беспрецедентного триумфа Джосера как царя-Хора. Проще говоря, не логичнее ли в свете всех имеющихся данных изменить принятую очередность этих царей (Хасехем — Хасехемуи), поменяв их местами?

Эта мысль противоречит египтологической традиции, которая хотя и колеблется между двумя упомянутыми версиями о количестве "Скипетрозарных" правителей, но тверда в одном: в любом случае Хасехемуи — хронологически второе имя. В основе такого вывода лежит идея, что именно два скипетра (shmwj) явились символом объединения двух "царств" Верхнего и Нижнего Египта, заменив один жезл (,shm) после того, как это объединение фактически свершилось. По этой логике, не кто иной как Хасехемуи — Двускипетрозарный, невзирая на его компромисс с Сетом, должен считаться царем, который привел Обе Земли Египта под власть Хора.

На наш взгляд, однако, представление, что единому в двух "землях" Египту отвечала символика непременно двух — дублированных регалий может быть поставлено под сомнение. Так, хотя известный нам гипотетический основатель II династии "умиротворил два скипетра" (Хотепсехемуи), веских археологических доказательств единства Верхнего и Нижнего Египта в его царствование не обнаружено; при этом тезису о политическом кризисе Тинитского дома в конце I — начале II династии нисколько не противоречит тот малозначащий в своем одиночестве факт, что на печатях рядом с именем Хотепсехемуи встречаются титулы царя Обеих Земель [Kaplony 1963, Taf. 76, Abb. 281, 282].

В целом, как нам кажется, единовластие доходчивее символизировал бы скорее один скипетр или какой-либо иной элементарный знак державства. Не так ли рассуждали и сами древние египтяне? Например, фараонова корона shmtj, указывавшая на власть над всем Египтом, представляла собой комбинированный венец, объединявший нижнеегипетскую красную и верхнеегипетскую белую короны; сходным образом, общность Обеих Земель символизировалась растениями Нижнего и Верхнего Египта не отдельно взятыми, но сплетающимися в один "букет" По аналогии с этим, не надлежало ли двум скипетрам Хасехемуи слиться в один скипетр Хасехема, а не произойти из него?

В этом случае череда позднеархаических царей — наследников династического кризиса — обрела бы более стройный вид: 1) Сехемиб-Перибсен, отрекшийся (?) от Хора в пользу Сета (попытка выхода из кризиса); 2) неопределенная группа правителей, о которых не осталось иной памяти, кроме списка Манефона (посткризисный синдром); 3) Хор-Сет Хасехемуи, "примиривший двух богов" (преодоление посткризисного синдрома, начало усиления Тина); 4) Хор Хасехем, убравший из царского титула имя Сета (ликвидация последствий кризиса, восстановление позиций Тинитского дома); 5) Джосер, вознесший культ царя-Хора к невиданным высотам (апогей власти династического клана на данной стадии политогенеза).

Впрочем, надо признать, что ни от порядка следования Хасехема и Хасехемуи, ни от того, один или два царя носили эти имена, реконструкция развития архаического египетского протогосударства в конце концов принципиально не зависит. Здесь главным ориентиром, нивелирующим указанные разногласия, является триумф ранней III династии при Хоре Нечерхете — Джосере и на заре царствования его преемника Хора Сехемхета, который, по-видимому, унаследовал все еще достаточно прочную власть: об этом свидетельствуют как руины его недостроенной пирамиды, которая должна была едва ли не превзойти размерами джосерову (Goneim 1957, pl. I, II, IV, V), так и сохранившееся на скалах Синая символическое изображение разгрома Сехемхетом местных племен, представляющее царя в двойной короне Египта, разбивающим булавой голову поверженному врагу (Goneim 1957, pl. LXXIII).

Вскоре, однако, в Египте разразился очередной династический кризис, длившийся вплоть до восшествия на престол Снофру, могущественного родоначальника IV-гo царского дома.

Два цикла социоестественной истории архаического Египта

Прежде чем двигаться дальше, необходимо подробнее остановиться на династических кризисах архаического периода в Египте.

Первый из них (рубеж I–II династий), как мы уже отметили, характеризовался религиозно-идеологической коллизией, отразившейся во временном "перевоплощении" царя из Хора в Сета. Фактически эта "революция" ознаменовала спад кризиса, истоки которого, по-видимому, следует искать в царствовании Хора Полносердого (Аджиба), I династия. Этот фараон, напомним, знаменит самой ранней в Египте попыткой соорудить пирамидоподобное ступенчатое надгробие вместо традиционной мастабы [Emery 1949–1958, vol. I, р. 82–89; pl. 21–26, 32–35]. Подчеркнем еще раз, что архитектурные опыты Аджиба пришлись на пик усиления I династии, достигнутый в правление его предшественника Хора Крыло(?)простирателя (Дена), который считается одним из величайших царей в раннединастической истории, "поразившим Восток" (номадов Аравийской пустыни, препятствовавших доступу египтян к медным рудникам Синайского полуострова) и добившимся едва ли не полновластия в собственной стране [Newberry, Wainwright 1914].

Своего рода продолжателем дела Аджиба выглядит завершивший манефонову I династию правитель Хор Вышнерукий (Каа): его гробница, предвосхищая припирамидные архитектурные ансамбли Старого царства, включала древнейший заупокойный храм фараона внутри общей ограды [Emery 1949–1958, vol. HI, pl. 2, 24–25]. С учетом подобных преобразований, несомненно, отражавших определенные религиозно-идеологические сдвиги в архаическом Египте, можно допустить, что политический упадок тинитского дома в конце I — начале II династии был связан в том числе и с негативной реакцией на его культовые реформы со стороны почитателей богов — конкурентов Хора, особенно сторонников могущественного Сета — "царя" Верхнего Египта.

Второму династическому кризису архаического времени в Египте предшествовала несравнимо более впечатляющая, чем при Аджибе, "декларация" религиозно-идеологического возвышения тинитских царей-Хоров: ступенчатая пирамида Джосера, первое колоссальное каменное надгробие фараонов — и последнее, достроенное III династией [Firth, Quibell 1935; Lauer 1936–1939; Reisner 1936]. Вновь обратим внимание на то, что как и Аджиб, чьи нововведения в погребальном зодчестве (читай: в заупокойном культе?) увенчали сильное царствование (Ден), Джосер наследовал наиболее могучим в военном отношении правителям своей эпохи (Хасехем).

В целом при взгляде на историю Египта до IV династии отчетливо вырисовываются два цикла становления раннего государства в долине Нила, каждый из которых характеризовался последовательным укреплением власти тинитских царей и, в итоге, ее провалом после попыток идеологического обоснования достигнутого. При этом в деле утверждения Хора в качестве царского божества от первого ко второму циклу прослеживается определенный прогресс: так, кризис III династии уже не отмечен переименованиями правителей в Сета [Newberry 1914], который, очевидно, на данном этапе наконец уступил свои позиции настойчивому оппоненту.

С социоестественной точки зрения чрезвычайно важно, что рассмотренные династические кризисы в архаическом Египте были обусловлены, помимо социально-политических, по-видимому, в какой-то мере еще и экологическими предпосылками. Кризис рубежа I–II династий совпал с завершением "неолитического спада" — значительного уменьшения стока и уровня разливов Нила, которое должно было резко преобразить вмещающий ландшафт складывавшегося древнеегипетского этноса [Прусаков 1999в]. Не исключено, что межплеменная религиозно-идеологическая коллизия "Сет contra Хор", характерная для этого кризиса, имела самую прямую связь с изменением физического облика окружающего египтян мира, которое вполне могло всколыхнуть внутри страны силы, стремившиеся к выдвижению альтернативного "тотема" в качестве царского божества — творца-охранителя миропорядка. В свою, очередь, крах III династии после ее триумфального возвышения хронологически пришелся на разгар засушливого (что иллюстрируется древним источником [Barguet 1953]) эпизода в Северо-Восточной Африке, предшествовавшего климатическому субоптимуму середины III тыс. до н. э. (Глава 1).

Таким образом, есть все основания говорить о том, что эволюция архаического Египта в направлении объединенного государства, включая ее исходную фазу, соответствовавшую кульминации поствюрмской трансгрессии Мирового океана, имела вид социально-природных ритмов, представление о которых, по сути, размывает привычную и, в общем-то, совершенно искусственную периодизацию раннеегипетской истории в рамках династий и Царств [ср.: О'Маrа 1979, 1980].

Последнее утверждение кажется адекватным взглядам самих древних египтян. Если египтологический канон выделяет так называемую нулевую династию, к которой относит, в частности, Хора Нармера, то на недавно найденных при раскопках Абидоса оттисках архаических печатей имя этого правителя стоит в одном непрерывном ряду с именами представителей "I династии": Боешника, Хваталы и далее до Дена в одном случае [Dreyer 1987, Abb. 2, 3; Taf. 4, 5; Kaiser 1987, Abb. 1, 2] и до Каа — в другом [Dreyer et ai 1996, Abb. 26; Taf. 14 b, с]. Отсюда с неопровержимостью вытекает, что признанного современной наукой отдельного правящего дома, предварявшего воцарение Хора Аха, раннеегипетская административная традиция не различала — а раз так, то и у нас едва ли есть основание и надобность это делать.

Социоестественный подход, учитывающий как социально-политический и экономический, так и экологический аспект исторического процесса [Кульпин 1994], иногда вынуждает отступать от привычных академических схем: так, например (в полном соответствии с только что упомянутыми источниками), он исключает наличие какого-либо водораздела, обозначаемого как переход от 0-й к I династии в Египте [Прусаков 1999в]. На наш взгляд, столь же условна и археологически неощутима общепринятая вслед за Манефоном граница между I и II египетскими династиями (Хор Каа — Хор Хотепсехемуи), теряющаяся в потемках социально-экологического кризиса. Более того, даже такая ярчайшая веха фараоновской цивилизации, как пирамида Джосера, которая ассоциируется у всех не иначе как с началом новой эпохи — так называемого Старого царства в древнем Египте, с социоестественных позиций в этом смысле выглядит ложным историческим ориентиром: коль скоро за строительством Большой ступенчатой пирамиды последовал пик иссушения и очередной упадок Тинитского царства, ее куда логичнее связывать не с наступлением нового, а с завершением предыдущего цикла политогенеза[8]. В дополнение к этому, разразившийся после кончины Джосера глубочайший кризис, который поглотил остаток III династии — так, что мы даже толком не знаем ее состава и продолжительности — вряд ли позволяет надеяться на существование и процветание в Египте на тот момент централизованного государства. Тем меньше резонов говорить о начале с III династией "эпохи Старого царства" как качественно отличного от архаики этапа древнеегипетской цивилизации.

Об одном "противоречии" социоестественной гипотезы образования Тинитского царства

В свете имеющихся данных социально-политическая ситуация в раннединастическом Египте выглядит неустойчивой, а Тинитское царство — незрелым как в политико-административном, так и в религиозно-идеологическом отношении. Даже взлет Тина в начале III династии, который, по одной из версий [Снегирев, Францов 1938], возвещал о рождении египетского деспотического государства, на поверку оказывается эфемерным: гигантская ступенчатая пирамида Джосера так и осталась на том этапе единственным династическим памятником подобного масштаба. Уже следующий царь, Сехемхет, не только не завершил, едва начав, возведение собственного колоссального надгробия, но и сам куда-то исчез: его саркофаг, по всем правилам захороненный под недостроенной пирамидой, оказался пуст [Goneim 1957, pl. LI–LIX].

Порожний саркофаг Сехемхета — символическая иллюстрация наших знаний о том, что происходило в Египте во времена поздней III династии, история которой пока "окутана непроглядным мраком" [Перепелкин 1988а, с. 366]. В этом мраке практически неразличимы контуры политической системы Египта, что, по большому счету, как и в случае с I–II династиями, лишает исследователей серьезных оснований постулировать наличие в долине Нила при III династии прочного централизованного государства. Но тогда закономерен вопрос: если такого государства не существовало, то что за силы столь долго препятствовали его образованию — объединению Египта под властью династического клана?

Прежде чем перейти к этому вопросу, напомним, что традиционная версия зарождения и эволюции архаического государства в Египте базировалась на ряде аксиом. Так, процесс теснейше увязывался с постепенным ростом населения в долине Нила [Butzer 1976; Carneiro 1972; Krzyzaniak 1977], хотя за отсутствием соответствующих данных этот вывод не мог быть обоснован точными расчетами [ср.: Janssen 1978; O’Connor 1972]; более того, археология свидетельствует скорее в пользу нерегулярной оседлости и малочисленности жителей додинастического Верхнего Египта [Mortensen 1991; Perez Largasha 1995]. Как бесспорный, часто рассматривался и тезис, что организованное хозяйственное освоение земель в пойме Нила начиналось с ирригационных работ, которые сыграли решающую консолидирующую роль при складывании египетской нации [Кацнельсон 1948; Krzyzaniak 1977; Vercoutter 1967]; вместе с тем из источников отнюдь не следует, что в Египте Ран не го-Старого царств существовала единая ирригационная система [Butzer 1984; Hassan 1997; Schenkel 1974].

Критический анализ археологических данных в свете информации об изменении экологических условий в долине и дельте Нила на рубеже IV–III тыс. до н. э. привел нас к принципиально новой реконструкции демографической и геополитической ситуации в раннединастическом Египте. Мы выдвинули гипотезу, согласно которой архаическое египетское государство ограничивалось лишь частью территории страны, резко выделяясь среди прочих "вождеств" более высоким уровнем социальной организации [Прусаков 1999в]. Это явление было поставлено в связь с Фландрской трансгрессией Средиземного моря, массовым исходом земледельческо-скотоводческого населения из затапливаемой Дельты на юг и принудительной или добровольной концентрацией десятков тысяч мигрантов в составе одной из верхнеегипетских племенных группировок во власти предводителей, выступавших под "тотемом" Сокола — Хора династического Египта. Иными словами, за феноменом раннего политогенеза в долине Нила, возможно, стоял экологически обусловленный локальный демографический взрыв огромной силы, нарушивший "идиллию" поступательного развития здешней социальной системы в направлении государства и объяснявший поразительную стремительность военно-политического взлета правителей — "Соколов"

Вероятнейшим местом наибольшего скопления нижнеегипетских беженцев был регион при апексе Дельты, где прародитель манефоновой I династии Хор Боешник — по-видимому, с учетом нужды переселенцев в крове и при их же участии — основал город Мемфис, превратившийся в главную резиденцию династического клана [Capart 1930] и вытеснивший с этой позиции верхнеегипетский Тин, откуда происходили ранние династы [Emery 1939]. В то же время созданное и контролируемое ими государственное образование вошло в историю под названием Тинитского царства, что говорит о сохранении Тином немалого значения и в трансформировавшейся системе общественно-политических связей внутри Египта. О том же свидетельствуют и археологические раскопки некрополя в Абидосе близ Тина [Amelineau 1896–1902; Petrie 1900, 1901b], вскрывшие целый ряд царских кенотафов (?) архаического периода, которые дублировали истинные (?) гробницы древнейших фараонов, обнаруженные, в свою очередь, в Саккаре под Мемфисом [Emery 1949–1958]. Монументальные погребальные сооружения Абидоса и Саккары, кроме того, подсказывают, что Тин и Мемфис при I–II династиях являлись главными средоточиями культа почивших царей, т. е. выполняли функцию важнейших центров кристаллизации раннединастического египетского государства [ср.: Постовская 1959][9].

Разумеется, в этом нс было бы ничего примечательного, не имейся, повторим [Прусаков 1999в], больших сомнений в том, что Тинитское царство простирало свою власть на всю территорию Египта от 1-го по-рога до Дельты включительно. На наш взгляд, ни один из известных ныне источников, в том числе официальная летопись Палермского камня, ни в отдельности, ни совокупно с остальными не может служить доказательством существования в Египте при 0-й, I и II династиях централизованного государства. Так, для обоснования идеальной модели консолидации Египта уже к началу Раннего царства чаще всего привлекали палетку, на которой изображен правитель 0-й династии Хор Соман — Нармер [Quibell 1898b, Taf. XII, XIII; 1900, pl. XXIX], якобы завоевывающий Дельту и окончательно присоединяющий ее к Верховью [Emery 1961]. Для сравнения, на другом предмете он же представлен в образе рыбы[10], размахивающей дубиной над головами пленников — Thnv (ливийцев) [Kaplony 1963, Taf. 5, Abb. 5; Quibell 1900, pl. XV, 7.][11], из чего, однако, никто не заключал, что Соман (чье царское достоинство в данном случае подчеркнуто изображением богини Нехбет в виде коршуна, осеняющего воинственную рыбу крыльями — как в сцене хеб-седа на булаве этого же правителя [Quibell 1900, pl. XXVI В]) захватил Ливию и утвердил там египетские порядки: ограничивались догадкой, что имел место всего лишь победоносный набег египтян на "западных соседей" [Перепелкин 1988а]. Не являются надежным признаком тинитского абсолютизма в Египте и дальние военные экспедиции, сопряженные с перемещением ведомых царями отрядов через всю страну [Emery 1961]: новоегипетские фараоны-"завоеватели" в свое время исходили Переднюю Азию вдоль и поперек, побывав даже на берегах Евфрата, но вместе с тем хорошо известно, что они никогда не были фактическими правителями переднеазиатского региона [Steindorff, Seele 1957]. Наверное, рискованно прибегать и к таким доводам, как находка в противоположных краях Египта пары раритетов, указывающих на одного из раннединастических царей [Постовская 1952]: не станем же мы по аналогии с этим утверждать, например, будто египетская XVIII династия владела Пелопоннесом на том основании, что в Микенах отыскалась вещица с именем фараона Аменхотепа III [Пендлбери 1950].

Отсутствие убедительных доказательств территориальной целостности Египта эпохи Раннего царства в общих государственных границах при всей очевидности теснейших связей между Тином и Мемфисом, которые явно входили в единый социально-политический организм — причем в качестве его важнейших составляющих, на первый взгляд, заводит в тупик. В самом деле, как могли раннединастические правители Тина основать Мемфис и управлять тамошним многолюдным[12] регионом, не владея если не всем остальным Египтом, то, по крайней мере, территорией от Тинитского нома до Дельты? Не абсурдна ли сама постановка подобного вопроса? Ведь верхнеегипетский Тин и нижнеегипетский Мемфис были разделены сотнями километров нильской долины. Можно ли вообразить, чтобы государственные земли в архаическом Египте располагались на столь значительном расстоянии друг от друга, перемежаясь с номами, которые находились во владении или под контролем других, независимых общин?

Тин-Мемфис: анклавное протогосударство и механизм его генезиса

Обозначенный аспект проблемы сборки раннединастического египетского государства, на наш взгляд, напрашивается в непосредственную связь с вопросом организации государственной (царевой) и крупной частной (сановничьей) земельной собственности в Египте Старого царства. Как известно, в староегипетскую эпоху обширные земли, принадлежавшие царю, номархам и прочей знати, не составляли сплошных массивов, а были разбросаны по всей стране [Перепелкин 1988б; Савельева 1962; Kees 1977]. С учетом этого феномена предположение об ограничении реальной власти архаических царей в долине Нила всего лишь несколькими анклавами не кажется таким уж невероятным.

Более того, принимая во внимание теснейшую историко-эволюционную преемственность Раннего и Старого царств [ср.: Janssen 1978], в прерывности и широкой географической рассеянности староегипетских крупных земельных владений вполне логично усматривать не что иное, как слепок раннединастического территориального устройства Египта, которое, таким образом, возможно, в действительности не вполне соответствовало известной схеме "цепной реакции" складывания в долине Нила государства по мере постепенного вооруженного захвата сильнейшими номами территории слабых соседей вплоть до полного подчинения страны наиболее могущественному клану.

Итак, в дополнение к существующим версиям политогенеза в архаическом Египте, мы выдвигаем рабочую гипотезу, по которой египетское протогосударство эпохи Раннего царства представляло собой не сплошную территориальную, а дискретную анклавную систему, вкрапленную в мозаику независимых чифдомов, успевших к тому времени сформироваться в долине и дельте Нила. При этом царские полномочия тинитских правителей археологически (на основании раскопок некрополей Абидоса и Саккары) наиболее надежно устанавливаются для двух регионов Египта: собственно Тинитского нома исконной вотчины первых фараонов, и области при выходе из Дельты, где на базе многотысячных беженцев из затопленного Низовья, по-видимому, сложился самый развитый социально-политически и мощнейший в военно-стратегическом отношении "столичный" анклав, на который представители I и II династий могли уверенно опираться в дальнейшей борьбе за объединение страны.

По косвенным признакам угадываются и другие очаги заселения и освоения нильской поймы в Египте, которые если и не принадлежали Тинитскому дому на правах "частных" владений, то, во всяком случае, относились к сфере его политического влияния. В Верховье это прежде всего Иераконполь [Quibell 1900; Quibell, Green 1902] — здешний древнейший центр поклонения Хору [Чайлд 1956; Newberry 1904], соседствовавший с располагавшимся на правом берегу Нила, в ал-Кабе [Quibell 1898а], святилищем богини-коршуна Нехбет, чье имя вошло в официальную титулатуру уже ранне династических царей [Legge 1908]. Какую-то связь Тин, несомненно, пытался поддерживать и с Коптосом [Petrie 1896], неподалеку от которого, в Нагаде, была открыта усыпальница царицы 0-й династии Нейтхотеп [Borchardt 1898; De Morgan 1897]; кроме того, тинитские правители время от времени посвящали главному коптосскому богу Мину церемонию "рождения" (воздвижения статуи? [Gardiner 1945]), т. е. отдавали ему особые почести [Schäfer 1902; Taf. I, 2, № 9; 5,№ 10].

Среди поселений Дельты след наиболее тесных контактов с Тинитским царством обнаруживает Буто, где находилась древнейшая кумирня богини-кобры Уаджет [Савельева 1992], олицетворявшей напару с верхнеегипетской Нехбет один из священных титулов фараона [см.: Müller 1938], а также Саис, откуда, вероятно, происходили жены ряда ранних династов, носившие имя сансской богини Нейт [Emery 1961; Newberry 1906]; последнюю, по-видимому, всерьез чтили и хозяева Тина [Newberry, Wainwright 1914]: во всяком случае, высказывалось небезосновательное предположение, что Хор Боешник устроил в Саисе святилище Нейт.

Данные источников о наличии регулярных связей между гипотетическими анклавами египетского протогосударства в эпоху Раннего царства приходится понимать так, что значительные пространства, предположительно не подпадавшие под власть Тина, в частности, территория Среднего Египта в "двуречье" Нила и рукава Бахр-Юсуф, не составляли непреодолимой преграды для полноценного взаимодействия Тина, Мемфиса и политически тяготевших к ним сельбищ — при всей неизбежности постоянных враждебных выпадов со стороны независимых номов, вклинивавшихся в эту систему. С учетом фактора междоусобной борьбы в архаическом Египте тезис об анклавном устройстве Тинитского царства будет неполон без пояснения механизма, сделавшего возможным формирование и функционирование в нильской долине такого необычного государственного образования.

Важнейшая "приводная деталь" этого механизма буквально бросается в глаза. Египетская керамика додинастического герзейского периода (3600–3200 гг. до н. э.) [Petrie 1901а, pl. II] в числе первых и в изобилии демонстрирует изображения многовесельных ладей, очевидно, уже в то время нередко встречавшихся на Ниле [Petrie 1901а, pl. XVI, 40–42; XX, 1–12; 1939, pl. XXXV, XXXVI; Petrie, Quibell 1896, pl. XXXIV, 40–47; LXVI, 2–10; LXVII, 11–14]. Необходимо подчеркнуть, что, судя по рисункам, это были не папирусные плоскодонки для рыбной ловли или охоты в мелководных зарослях [Breasted 1917], а именно крупные и остойчивые суда с напалубными надстройками, возможно, имевшие деревянную оснастку и, несомненно, принимавшие на борт значительные команды гребцов[13]. Излюбленный расписной сюжет герзейских горшечников убеждает в том, что еще до зарождения государства в Египте большая вместительная лодка заняла видное положение в повседневной жизни населения страны [ср.: Case, Payne 1962, pl. I a, b; Quibell, Green 1902, pl. LXXV–LXXVIII].

Роль крупной лодки в процессе освоения людьми долины Нила и расширения территориальных владений общин, расселявшихся в Египте, в целом понятна и требует лишь немногих дополнительных комментариев. В контексте рассматриваемой гипотезы стоит заострить внимание на том, что такое судно предоставляло своим обладателям реальный шанс выборочной колонизации нильской поймы в объезд областей, занятых конкурентами или врагами. Лодочная команда имела то существенное преимущество перед пешим отрядом землепроходцев, что могла благополучно миновать территорию недружественного племени, не вступая с ним в лобовое столкновение и, соответственно, не рискуя растерять силы, а то и подвергнуться полному разгрому в кровавых сухопутных стычках. Иначе говоря, в отличие от земли, с которой, захватив ее, обращаются как с собственностью и редко расстаются без драки, Нил не принадлежал никому, поскольку едва ли у кого-либо из вождей Египта, включая раннединастических правителей Тина, имелось достаточно сил и средств, чтобы, не ограничиваясь отдельными нападениями на плывущие мимо вражеские флотилии, полностью блокировать "свой" участок широчайшего речного русла и парализовать на нем транспортное сообщение. Мы полагаем, что именно возможность транзита лодок большой грузоподъемности через "территориальные воды" независимых вождеств, обеспечивавшая обмен людьми, товарами и информацией, являлась главно# гарантией политической и экономической целостности разбросанных по стране регионов в составе Тинитского царства вопреки разделявшим их пространствам. Таким образом, в основе феномена анклавного раннединастического государства, начиная с его зарождения и заканчивая признанием его всем Египтом, мы бы усмотрели механизм сквозных лодочных коммуникаций, предложив его как альтернативу традиционной модели "цепной реакции" междоусобных войн при колонизации долины Нила.

В еще более примечательном качестве роль лодки в эпоху становления цивилизации фараонов вырисовывается с учетом экологического фактора. По данным специальных исследований, нильский сток в амратский и герзейский периоды египетской предыстории был гораздо объемнее, чем в историческое время [Прусаков 1999в]. В согласии с таким выводом археологический материал, как было сказано выше, свидетельствует в пользу редкой и малой заселенности берегов Нила в додинастическом Верхнем Египте. Очевидно, одной из причин этого были крайне неблагоприятные для жизни и хозяйственной деятельности человека природные условия в нильской пойме [ср.: Виноградов 1997а], прежде всего очень сильные разливы, которые снижали доступность заливных земель и могли явиться естественным обстоятельством, предопределившим не сплошной, а избирательный характер их освоения древнейшим населением. О первичных лодочных базах на Ниле — очагах пойменной колонизации Египта, возможно, напоминают оттиски печатей царя II династии Сета Перибсена с изображением овала крепостных стен с тремя лодками внутри [Kaplony 1963, Taf. 76, Abb. 283, 285; Taf. 77, Abb. 286; Petrie 1901b, pl. XXII, 178–180] — дворцового владения (речной гавани?) под условным названием "Царские суда" [Griffith 1901].

Здесь уместно вспомнить некоторые подробности закладки Мемфиса, как их описывал Геродот со слов египетских жрецов [II, 99]. Мы свыклись с мыслью, что обживание архаической долины Нила начиналось с ирригационных работ, которые должны были обеспечить орошение осваиваемых земель. Между тем уже Геродоту внятно объяснили, что созданию поселения Мемфиса предшествовали весьма трудоемкие осушительные работы, и лишь по их завершении было вырыто озеро, куда провели воду из Нила — т. е. осуществлено действие, напоминающее какой-то ирригационный проект. Иными словами, если довериться классической исторической версии, первостепенной хозяйственной задачей при заселении Египта на заре династической эпохи было вовсе не орошение земель, а наоборот, их масштабное дренирование. В свете современных естественнонаучных данных об избыточной увлажненности нильской долины в IV тыс. до н. э. такое заключение представляется вполне правдоподобным. Учитывая все это, в большой многовесельной лодке, появившейся на Ниле на этапе становления здешней цивилизации, впору видеть не просто важнейшее средство транспорта, которое позволяло перемещать по Египту значительные массы людей и грузов, но главное орудие освоения страны. Разрешим себе предположение, что ранняя (герзейская — архаическая) колонизация египетской долины Нила по причине естественной малопроходимости последней в основном осуществлялась не пешим порядком по суше, а с реки экипажами крупных лодок, размеры которых, вероятно, диктовались именно соответствующей потребностью перевозить большие отряды[14] воинов, охотников и рабочей силы.

Проиллюстрируем эту мысль одним источником. На деревянной табличке из Абидоса, помеченной серехом основателя I династии Хора Боешника [Petrie 1901b, pl. III A, 5; X, 2), в третьей строке сверху изображены три плывущие лодки. Первая движется между двумя поселениями, заключенными в кольцо стен; вторая и третья следуют тандемом, причем над каждой из них имеются одинаковые рисунки мотыги в паре (мотыга сбоку) с продолговатым горизонтальным знаком, о смысле которого в силу неразвитости тогдашней письменности остается лишь догадываться [ср.: Emery 1939, р. III; Petrie 1901b, р. 21]. Вместе с тем иероглифов, с которыми может вызвать ассоциацию этот вытянутый знак, не так уж много. Наиболее вероятными представляются такие варианты, как "крепость" (wnt) [Wb. I, 315], "земля" (ť) [Gardiner 1977, №_{^{16, 17}}; Wb. V, 212], "песчаная коса" в термине ĭw — "остров", родственном выражению "остаться за бортом", "сесть на мель" (ĭwj) [Gardiner 1977, № 18; Wb. I, 47], наконец, "пруд" (š) или, в более широком смысле, рукотворный водоем или водоток на культивированных землях [Gardiner 1977, № 37; Wb. IV, 397].

Выбор в итоге диктуется прежде всего тем, что среди перечисленных символов устойчивое сочетание с мотыгой во времена зрелого иероглифического письма образует лишь знак š, выражающий в такой композиции (мотыга, выкапывающая пруд или канаву [Gardiner 1977, U^{_{17, 18}}; Wb. V, 188]) понятие "основанное поселение" — grgt [Перепелкин 1988б, § 15]. Напомним, что в эпоху Старого царства в Египте так назывались выселки на искусственно осушенных землях [Савельева 1962, 1967], причем под š в этом контексте, очевидно, первоначально подразумевался не ирригационный, а дренажный арык для слива избыточной воды с осваиваемого участка. Кстати сказать, обсуждаемый источник имеет дубликат: такую же деревянную табличку, несколько хуже сохранившуюся, но при этом отчетливо и, главное, в точности воспроизводящую всю рассмотренную сцену с лодками — с тем лишь отличием, что очертания соседствующего с мотыгой продолговатого знака над одной из них не вызывают никаких сомнений: это правильный прямоугольник, чрезвычайно напоминающий иероглиф š [Petrie 1901b, pl. III A, 6; XI, 2].

Таким образом, весьма похоже, что на дощечках из Абидоса зашифрована информация об основании поселений в заводненной пойме Нила судовыми командами. Можно пойти дальше, допустив, что в данном конкретном случае две крепостцы, между которыми курсирует первая из трех упомянутых лодок, и есть те самые поселения по окончании их обустройства.

Добавим, что верхняя строка тех же памятников содержит сцену, которую толкуют как сооружение Хором Боешником святилища богини Нейт в Саисе (Нижний Египет) [Emery 1961]. Примечательно, что над святилищем (т. е. "борт о борт" с ним) показаны лодки, вероятно, доставившие по назначению правителя и его свиту. Если это мероприятие действительно представляло собой дарственный акт тинитского царя почитаемому им саисскому божеству, было бы логично, чтобы в числе прибывших находились и работники, непосредственно оборудовавшие капище. Так или иначе, лодкам на рассмотренном изображении придается огромное значение — в противном случае они, наверное, не занимали бы здесь столь почетного места.

В целом ничто не мешает трактовать приведенные сюжеты как наглядную иллюстрацию тезиса о важнейшей роли лодок в процессе колонизации архаического Египта и о регулярных лодочных коммуникациях между анклавами раннеегипетского государства, разбросанными по долине Нила.

Религиозно-идеологический фактор образования раннего государства в Египте

Помимо разнообразных раннединастических памятников, изображения лодки регулярно встречаются на Палермском камне, причем на этот раз в большинстве своем они связаны с так называемыми "сопутниками Хора" (šmsw Hr) [Kaiser 1959, 1960] — свитой, в окружении которой цари I и II династий раз в два года совершали торжественное плавание по стране, выполнявшее ряд административно-хозяйственных и ритуальных функций[15]. Смысл обрядовой стороны мероприятия, как полагают, в общем виде заключался в том, что богоподобный правитель, путешествуя в границах принадлежавших ему владений и обозначая эти границы своим появлением, тем самым созидал земной и универсальный миропорядок [Вейнберг 1986].

Именование этого действа архаическими египтянами "сопровождением Хора в ладье" (характерная для Палермского камня изобразительная формула этой церемонии выглядит так: ) [Von Beckerath 1956] намекает, наряду с прочим, на рождение в их сознании ближайшей ассоциации образа царя-мироустроителя с курсирующим по Нилу судном, не исключено, впоследствии закрепившейся в иероглифе "Хор в лодке": [Gardiner 1977, G_^7*]. Примечательно, что в раннединастических письменах лодочная пиктограмма, в том числе с венчающим ее соколом, порой прямо соседствовала с царскими титулами (nsw-bĭt, nbtj, Hr-nbw) и собственно именами (серехами), как бы образуя с ними единые "фразы" [Petrie 1900, pl. VIII, 9; 1901b, pl. VIII, 6, 13; Garstang 1905, fig. 1, 3]; высказывалось даже соображение, что хорово имя правителя 0-й династии Скорпиона непосредственно содержало знак лодки с сидящим на ней соколом [Quibell 1900, р. 8; pl. XIX, 1; XX, 1; ср. с ранним печатным оттиском: Kaplony 1963, Taf. 28, Abb. 72].

Явно будучи изначально теснейше состыкована с божественной фигурой царя-Хора, предпринявшего первые попытки объединения — упорядочения Египта, в дальнейшем лодка имела все шансы обрести сакральный статус, например, в качестве прототипа священных барок, на которых боги совместно с царями якобы совершали вечное космическое плавание по небесам и подземному миру, утверждавшее вселенскую гармонию [Breasted 1972]. Как известно, эта религиозно-идеологическая концепция лежала в основе культа Солнца-Ра, который стал в Египте общегосударственным в эпоху Старого царства, на рубеже IV–V династий [Коростовцев 1941; Anthes 1959]. Вместе с тем еще на заре архаического периода, за три-четыре столетия до превращения Ра в верховного бога Египта, рядом с царскими усыпальницами захоранивались лодки, необходимые уже ранним царям в их загробных странствиях. Задолго до Хуфу с его знаменитой "солнечной баркой", извлеченной из склепа у подножия пирамиды этого фараона [Сегпу 1955; Jenkins 1980; Lipke 1984], и царей V династии с их гигантскими ладьями из кирпича-сырца при Солнечных храмах [Borchardt et al. 1905–1928; Kaiser 1956], возле гробницы основателя I династии Хора Боешника (Аха) воздвигли кирпичное сооружение длиной ок. 20 м в виде лодки, которое или имитировало судно, или (что вероятнее) являлось "саркофагом" для настоящей ладьи [Emery 1939, pl. 3, 8][16]. Аналогичные конструкции имелись рядом с гробницами других монарших особ архаического Египта, таких как царица Мернейт [Emery 1949–1958, vol. И, fig. 203], царь Ден [Emery 1949–1958, vol. I, pl. 19, А] и пр. Мало того, погребенные при I–II династиях деревянные лодки обнаружились далеко за пределами царских некрополей, например, при раскопках раннединастического кладбища в Хелуане [Wilkinson 1996].

Такой аспект сакрализации ладьи, как ее участие в упорядочении мирового хаоса, возможно, следует соотнести именно с тем, что лодка в древнейшие времена была для египтян самым верным, если не единственным, средством широкомасштабной колонизации долины Нила, которое только и позволило людям вжиться в первобытный природный "хаос" пойменного ландшафта, постепенно расселиться по всему Египту и наладить стабильное сообщение между регионами страны.

Одновременно с предполагаемым отражением в религиозной доктрине реальной, неблагоприятной для человека экологической ситуации в архаическом Египте обожествление царя-Хора могло служить дополнительной — идеологической — скрепой, призванной способствовать единению страны, где, как мы полагаем, целые регионы оспаривали властительские полномочия Тинитского протогосударства. При всей его очевидной жизнеспособности как анклавной геополитической системы невозможно представить себе, чтобы оно всегда оставалось абсолютно неуязвимым для враждебных внешних воздействий, в частности, преследовавших цель подрыва его транспортной "инфраструктуры" Сильнейшие главы независимых чифдомов, используя собственные лодки с их боевыми экипажами, несомненно, были в состоянии затруднить водное сообщение между удаленными друг от друга царскими "доменами" и, к выгоде для себя, в удобный момент едва ли замедлили бы применить против своих коронованных недругов столь чувствительное средство борьбы. При бесспорной неосуществимости на уровне развития архаической техники и вооружений [Горелик 1993] тотального государственного контроля над территорией Египта, обожествление раннединастических правителей и почитание их как гарантов миропорядка представляется исключительно значимым фактором консолидации населения страны и превращения его в единую нацию, компенсировавшим незрелость военно-административной системы раннего государства. Симптоматично, что деяния царей I и II династий в интерпретации Палермского камня сливаются почти в сплошную череду ритуалов: "сопровождений", хеб-седов, построек святилищ, "рождений" богов и т. п. Данный факт, очевидно, говорит о повышенном внимании раннеегипетской государственной администрации к "пропаганде" сверхъестественных качеств новоявленных владык Обеих Земель.

Анклавная организация Тинитского царства как фактор сдерживания раннеегипетского политогенеза

Притязания правителей Тина-Мемфиса на исключительное положение в обществе в образе одного из многочисленных богов, которым поклонялись в древней долине Нила, могли вызывать недовольство под другими "тотемами" (в частности, Сета) и приводить к периодическим вспышкам очагов сопротивления властолюбивым поползновениям царей-Хоров. Из археологических источников следует, что для архаической эпохи в Египте были характерны политические катаклизмы, тормозившие переход здешнего населения к государству. Мы расцениваем их как эпизоды Первого социально-экологического кризиса древнеегипетской цивилизации [Прусаков 1999в] с его масштабными климатическими и ландшафтными изменениями, которые, по-видимому, существенно повлияли на процесс раннего политогенеза в долине Нила. В частности, как мы полагаем, неблагоприятные для человека природные условия в доисторической нильской пойме, препятствовавшие ее сплошному заселению, создали предпосылки для возникновения в Египте специфического протогосударства, имевшего анклавную структуру.

В свою очередь, анклавное устройство Тинитского царства должно было стать действеннейшим фактором сдерживания центростремительных тенденций, намечавшихся в ходе общественно-политической эволюции молодого египетского этноса, решающим образом отразившимся на затяжном характере сборки Египта в целостное государство — если придерживаться мнения, что соответствующему влиянию других известных факторов придавалось преувеличенное значение.

Так, по некоторым оценкам, религиозно-идеологический конфликт между приверженцами Хора и Сета не являлся настолько острым, чтобы от него можно было ожидать серьезного торможения процесса объединения страны. Хор и Сет издревле считались царями, соответственно, Нижнего и Верхнего Египта [Те Velde 1967], и их имена порой соседствовали в официальных величаньях фараонов. Например, в "Текстах Пирамид" фараон именуется "Хор-Сет" [Sethe 1908–1910, 140d]. Раннединастические надгробные стелы донесли до нас титул "лицезреющая Хора-Сета" [Petrie 1901b, pl. XXVII, 129; XXX, 129], приписываемый тогдашним царицам [Newberry 1922]. В серехе Хора-Сета Хасехемуи царское имя бывало дополнено уведомлением, что в этом царе "примирились два бога" [Kaplony 1963, Taf. 80, 82, 83] (данный случай, однако, заслуживает отдельного разговора, который пойдет ниже). Наконец, можно припомнить и то, что на некоторых изображениях Хор и Сет выглядят едва ли не совсем уж друзьями: скажем, в сцене объединения Египта из заупокойного храма Сенусерта I (XII династия) при его пирамиде в ал-Лиште [Gautier, Jequier 1902, fig. 35].

Аналогичным образом, сравнение Сехемиба-Перибсена, вопреки раннединастической традиции принявшего имя Сета, с фараоном-"еретиком" Эхнатоном [Redford 1984] — т. е. опять-таки придание идеологическим подвижкам II династии смысла не иначе как древнейшей "реформации [Emery 1961; О’Мага 1979] — может показаться не вполне уместным. Следует учитывать, что если после смерти Эхнатона его преемники почти сразу же приложили все силы для уничтожения памяти о нем, то культ Перибсена существовал в Египте вплоть до IV династии [Grdseloff 1944] — т. е. или его "отступничество" не ассоциировалось с низвержением устоев и не считалось чем-то зазорным, или позиции Сета как одного из исконных царей Египта при IV династии были все еще достаточно устойчивы, и он пока не превратился в ненавистное древнему египтянину злокозненное божество пустыни. Отметим, что тезис об умеренной напряженности столкновения "тотемов" Хора и Сета на рубеже I–II манефоновых династий имел и более радикальную версию, согласно которой Перибсен вовсе не отказывался от имени Хора, а лишь добавил к нему имя Сета [Garnot 1956].

Наряду со всем этим, уже на самой ранней стадии становления египетского протогосударства политико-экономические перспективы тинитских царей-Хоров проступали весьма обнадеживающе (не потому ли, в частности, что накал предполагаемой религиозно-идеологической конфронтации между династическим и прочими кланами в архаическом Египте и впрямь был сравнительно невелик?). Уже четвертому правителю I династии Хору Крыло(?)простирателю (Дену), судя по некоторым данным, удалось едва ли не вплотную приблизиться к полновластию в Египте — настолько, что его даже считали истинным объединителем Египта [O'Маrа 1979]. Помимо красно-белой короны всеегипетского самодержца и титула правителя Обеих Земель — nsw-bĭt, которые носил (ввел?) Ден, доводом в пользу его успехов на внутриполитическом поприще, на наш взгляд, могло бы послужить то обстоятельство, что на Палермском камне для денова царствования не зафиксировано ни одного "сопровождения Хора" [Schäfer 1902, Taf. I, 3]. Пренебрежение [cp.: Перепелкин 1988а] этим мероприятием, которое представляло собой своеобразную демонстрацию божественного достоинства царя — по сути же являлось признаком слабости архаического прото государства [ср.: Helck 1975][17], наталкивает на мысль о наличии у Дена эффективной администрации, которая избавляла царя от необходимости проводить значительную часть времени в ритуально-инспекционных объездах своих владений. Организатором и главой такой администрации мог быть видный царедворец Хемака, чье имя в официальных документах ставилось рядом с именем Дена [Petrie 1900, pl. XI, 14; XV, 16], а гробница ни в чем не уступала царским [Emery 1938, pl. 1].

Исследователи, действительно, отмечали появление при Дене множества новых управленческих должностей, позволяющих говорить о качественном усовершенствовании в его царствование архаического протогосударства [Постовская 1947]. Этот "административный бум" сопровождался (был отчасти инициирован?) быстрым расширением складских отраслей хозяйственной инфраструктуры Тинитского царства: правление Дена, как ни одно из прежних, представлено многочисленными печатями начальников и смотрителей амбаров, винных погребов и прочих хранилищ царских припасов [Petrie 1900, pl. ХХI–ХХIII]. Археологически устанавливаемый для середины I династии прорыв в развитии системы управления и средств хранения продовольствия, в первую очередь зерна, несомненно, повышал иммунитет формировавшегося государственного организма против деструктивных внешних воздействий, включая природные бедствия: засухи, наводнения и т. п., причем на этом потенциал раннединастического египетского протогосударства явно не исчерпывался: судя по пирамиде Джосера, при нем Тинитское царство достигло еще большего экономического процветания, чем во времена Дена.

Вместе с тем, вопреки обнаруживающимся общественно-политическим предпосылкам, которые, казалось бы, должны были благоприятствовать поступательной и сравнительно скоротечной эволюции от раздробленного архаического царства к объединенному государству в Египте, Тин, как мы видели, не избежал двух серьезнейших кризисов династической власти, ставших на пути "социального прогресса" Это предполагает наличие дополнительных и очень весомых факторов, препятствовавших процессу политической интеграции в масштабах страны.

На наш взгляд, одним из таких факторов явилась изначальная территориальная дискретность раннего государства и большая удаленность друг от друга его основных анклавов, разделенных сотнями километров среднеегипетской долины Нила. В подобной ситуации реальную угрозу жизнеспособности "уделов" Тинитского царства как единой геополитической и хозяйственной системы мог таить любой, даже незначительный раздор между правящим домом и каким-нибудь амбициозным вождеством, располагавшимся на пути из Тина в Мемфис или из них в "дочерние анклавы Верхнего Египта и Дельты. Не в этом ли — а именно, в насущной потребности смягчить негативную реакцию адептов Сета, расселенных промеж тинитских вотчин, на попытку возвышения культа царей-Хоров при поздней I династии — кроются, например, истоки компромисса, на который якобы пошел Хор Сехемиб, когда вдруг заменил или дополнил династический соколиный "тотем" "неприятельским", отступившись от твердой ориентации предшественников на хорову идеологию как один из важнейших принципов архаической государственности?

Прежде чем предложить свой вариант ответа на этот вопрос, напомним, что в числе обрядов и празднеств, с которыми в анналах Палермского камня (recto) чередуются "сопровождения Хора в ладье", не последнее место занимает церемония так называемого "воссияния", или "явления" (^ch^c) царя в образе владыки то Нижней, то Верхней, а то и сразу двух Земель. При этом на основании сохраненных Камнем данных складывается впечатление, что раздельноземельные "воссияния" были географически строго привязаны к соответствующему региону Египта. Так, например, во второй строке recto под сообщением о "воссиянии" царя Верхней Земли сделана запись о ритуале "рождения Мина" [Schäfer 1902, Taf. I, 2, № 9] — бога верхнеегипетского города Коптос, что, очевидно, указывает на местонахождение царя в год проведения обеих церемоний именно в Верховье. В третьей строке той же лицевой стороны памятника отчет о "воссиянии" царя Нижней Земли соседствует с информацией о беге священного быка Аписа [Schäfer 1902, Taf. I, 3, № 12], почитавшегося в нижнеегипетском Мемфисе, где, по-видимому, и проходило чествование правителя. Иными словами, похоже, что "воссияния" царя в двух указанных ипостасях были приурочены к его "сопровождениям" — плаваниям в "нижнее" и "верхнее" владения, в пределах которых ему всякий раз приходилось являть себя местному населению в надлежащем виде, дабы подтвердить свои права на ту или иную Землю.

Выскажем попутно соображение, что под "Обеими Землями" в раннединастическую эпоху, по-видимому, подразумевался не объединенный (Нижний и Верхний) Египет, а лишь северный и южный анклавы Тинитского царства; при таком подходе исчезло бы противоречие между очевидным фактом, что далеко не весь Египет подпадал под влияние I и II династий, и тем обстоятельством, что тинитские цари официально, нимало не сомневаясь в своем на то праве, титуловались как властители и Верхней, и Нижней Земли.

Возвращаясь к политическому кризису, положившему конец I династии, обратим внимание на то, что в Абидосе отсутствуют гробницы (кенотафы?) царей ранней II династии до Хора Нечерена включительно [Emery 1961]. В дополнение к этому, пятнадцатилетний фрагмент хроники Нечерена, сохраненный Палермским камнем, обнаруживает любопытное свойство: в нем царь лишь по одному разу "явлен" как правитель Верхней Земли и двух Земель [Schäfer 1902, Taf. I, 4, № 2, 4], после чего наступает продолжительный период, когда "сопровождения" Нечерена чередуются с его "явлениями" исключительно в качестве царя Нижнего Египта, словно этим регионом преимущественно и ограничивалось его влияние в стране. Интересно, что последовательность "воссияний" Нечерена в Низовье становится устойчивой по прошествии года, одним из важнейших событий которого, по логике летописи, должно было стать очередное "воссияние" — причем, следуя принятой очередности, верхнеегипетское, — но который вместо этого отмечен военной кампанией: разрушением двух городков [Schäfer 1902, Taf. I, 4, № 8]. Не отражает ли это батальный эпизод борьбу династического клана за доступ к его владениям в Верховье?

Если рассмотренные обстоятельства адекватны действительности, из сказанного может вытекать, что политический кризис в Египте на рубеже I и II династий сопровождался разрывом регулярных связей между Мемфисом и Тином и временным отсечением тинитских правителей, давно обосновавшихся в Низовье, от их родового гнезда в Верхней Земле. Примечательно, что царский некрополь Абидоса, по имеющимся на сегодня данным, "возродился" начиная не с кого иного, как с наследовавшего Нечерену Сехемиба-Перибсена, первым принявшего имя Сета [Petrie 1901b]. Таким образом, как будто бы вырисовываются условия предполагаемого компромисса: платой династическому клану за такую ощутимую уступку независимым вождям Верхнего Египта, как демонстративное принятие царями покровительства одного из наиболее высокочтимых здешних божеств, вероятно, стало прекращение вмешательства заинтересованных племен, поклонявшихся Сету, в транспортное сообщение между северными и южными анклавами Тинитского протогосударства.

Наличие чересполосицы владений Хора и Сета в Египте — несомненно, усугублявшей ситуацию в случае раздора между "тотемами" — иллюстрируется, например, тем, что на полпути от Тина — вотчины ранних династов, до Иераконполя с его святилищем Хора располагался Омбос — одно из главных средоточий культа Сета ("омбосского" — nbwtj) в древней долине Нила [Petrie, Quibell 1896, pl. LXXVII; Newberry 1922]. Следы Сета обнаруживаются и в Среднем Египте — в Х-м номе, лежавшем ниже Тина по течению: есть версия, что Сет почитался здесь наравне с Хором, и единение этих богов, изображавшихся в виде пары соколов [ср.: Griffith 1959] в одной или двух лодках, означало примирение давних врагов [Kees 1924]; согласно другой точке зрения, никакой примиряющей Хора и Сета божественной ипостаси в Х-м номе не знали, двуединым же здешним божеством в лодке был Сет собственной персоной [Берлев 1969]. О трудностях и особой значимости плавания архаических "сопутников Хора" через Средний Египет, разделявший анклавы Тина и Мемфиса, возможно, напоминает то, что именно в Среднем Египте впоследствии поклонялись специфическому божеству "Хор в ладье", чей храм находился в ХII-м номе Верховья [Bey Kamal 1902]; важно, что данная разновидность Хора была неразрывно связана со своей лодкой [Берлев 1969].

Как мы предположили выше, позиции раннединастических "сопутников" Сета ослабевали по мере того, как усиливался Тинитский дом, о чем может говорить тот факт, что политический кризис поздней III династии, в отличие от имевшего место на рубеже I–II династий, не отмечен появлением царей-Сетов. Наряду с этим, о постепенном упрочении и, кроме того, территориальном расширении Тинитского "царства Хора", возможно, свидетельствуют малые ступенчатые пирамиды — кенотафы ранней (?) III династии, география которых уже не ограничивалась каким-то одним пунктом наподобие Абидоса, а простиралась практически на все Верховье: известны по крайней мере четыре малые пирамиды, находившиеся в Силе (Фаюмский оазис) [Borchardt 1900], Завиет ал-Мейтине (Средний Египет) [Weill 1912], Нагаде (район древнего Омбоса) [Petrie, Quibell 1896] и ал-Куле (близ Иераконполя) [Stienon 1950]. В свете гипотезы о "поражении" Сета и торжестве хоровой идеологии в позднеархаическом Египте особенно символична пирамида в Нагаде, которая наводит на мысль о слиянии на рубеже II–III династий анклавов Тина и Иераконполя с вбиранием в этот союз региона Омбоса, иными словами, об объединении юга Верхнего Египта под властью династических правителей-Хоров [cp.: Кеmр 1991, fig. 8, 13].

С последней мыслью согласуется наблюдение, что на территории Коптосского нома, которой принадлежал Омбос, при Хоре Хасехемуи возникло централизованное земельное ведомство [Постоеская 1947]. Любопытное совпадение: серех Хасехемуи содержал приписку "в нем примирились два бога", которые изображались в виде двух соколов, сидящих на штандартах [Kaplony 1963, Taf. 82, Abb. 309, 310; Petrie 1901b, pl. XXIII, 192] — но точно такая же птичья пара составляла коптосский "тотем", соседствовавший на некоторых печатях Двускипетрозарного царя с его серех ом [Kaplony 1963, Taf. 83, Abb. 313; Petrie 1901b, pl. XXIII, 197]. Нельзя ли из этого заключить, что Хор-Сет Хасехемуи — как полагают, последний правитель II династии и непосредственный предшественник великого Хора Нечерхета (Джосера) — увязывал идеологию "умиротворения" в себе двух богов с вполне конкретным достижением своей внутренней политики: вооруженным захватом или добровольным присоединением к владениям Тина области так называемой фиванской излучины Нила, вменяя себе в заслугу включение этого "логова" Сета в состав Тинитского царства? Не наталкиваемся ли мы здесь на новую немаловажную подробность исторического процесса образования древнеегипетского объединенного государства?

Определенный интерес для нас представляет и малая ступенчатая пирамида в Завиет ал-Мейтине, поскольку она может свидетельствовать о начавшемся распространении власти Тина — Мемфиса на Средний Египет. Вместе с тем, если ориентироваться на 3Tot вид памятников, среднеегипетский регион, в отличие от южного Верховья, пока еще располагал достаточно протяженными пространствами, не охваченными влиянием "сопутников Хора", в чем можно усмотреть одну из предпосылок упадка III династии.

Заметим, что Средний Египет и в дальнейшем выказывал неподатливость при попытках его объединения под властью фараонов: так, в эпоху первого междуцарствия гераклеопольские цари IX–X династий, пытавшиеся контролировать пространство от Низовья до Тинитского нома, имели серьезных конкурентов среди здешних номархов, один из которых сиутский, например, был настолько могуществен [Берлев 1978], что собственными силами справлялся с войском всего враждебного Гераклеополю Юга, возглавлявшегося XI (фиванской) династией и больше напоминавшего сплоченное территориальное государство [Перепелкин 1988а]; мало того, даже в начале XII династии, объединившей страну, среднеегипетские областеначальники вели себя едва ли не как независимые властители [Берлев 1972]. Добавим две примечательные детали: "Речение Ипувера" — повесть древнеегипетской смуты — приурочивает последнюю прежде всего к Нижнему и Среднему Египту до Тина; наиболее напряженные военные действия при освобождении долины Нила от гиксосов и их местных сподвижников царем XVII династии Камесом пришлись опять-таки на Средний Египет [Перепелкин 1988а; Gardiner 1916].

О некоторых последствиях анклавной организации египетского протогосударства: староцарская "ладейная ватага"

Анклавный феномен архаического протогосударства в долине Нила не мог не отразиться на социально-политических и экономических отношениях в Египте в последующие времена. Упомянув выше о дискретности крупного землевладения в эпоху Старого царства, здесь мы остановимся еще на одном аспекте этой проблемы, который кажется нам чрезвычайно значимым.

Выдающийся русский египтолог Ю. Я. Перепелкин предварил свой капитальный труд "Хозяйство староегипетских вельмож" [Перепелкин 1988б] диковинным, по его собственному выражению, посвящением: "Памяти староегипетских корабельных ватаг" Такое неожиданное на неискушенный взгляд пристрастье ученого, пишущего о древнеегипетском хозяйстве во всем его многоотраслевом разнообразии, к каким-то корабельникам имело глубокий смысл. Для административно-хозяйственной системы Египта эпохи Старого царства была характерна преимущественно коллективная организация трудового процесса в стране, будь то земледельческие, ремесленные или строительные работы [Eyre 1987], и именно судовой уклад — "идеальное судно" [Берлев 1972] обнаруживает себя как своего рода архетип функционального устройства производственной артели староегипетского образа. "Корабельными (ладейными) командами (ватагами)" — jzwt, как свидетельствуют археологические источники, прежде всего гробничные рельефы и росписи V–VI династий, в целом именовались элементарные, в том числе и действовавшие на суше, рабочие подразделения, игравшие видную роль практически во всех отраслях хозяйства староцарского Египта.

Подоплека отмеченного феномена представлялась исследователям вполне очевидной и разнотолков не вызывала. Водный транспорт, бравший на себя в условиях древней долины Нила львиную долю внутренних грузовых и людских перевозок, имел первостепенное значение для экономики фараоновского Египта. Экипажи ладей, курсировавших по реке, могли рассматриваться как образцовые трудовые единицы, тем более что их было очень много и им то и дело доводилось выполнять, помимо своих непосредственных флотских обязанностей, еще и бесчисленные хозяйственные повинности на берегу в качестве обыкновенных рабочих отрядов [Перепелкин 1988б, §§ 18–24].

Вместе с тем староегипетский обычай отзываться о сухопутной челяди в терминах, обозначавших речные судовые дружины, и соответствующим образом запечатлевать ее на стенах гробниц, не исключено, имел более фундаментальные предпосылки, нежели педантское стремление художников или их хозяев уточнить, кто из представленных на том или ином рельефе работников реально входил в число временно сошедших с лодок на землю "профессиональных" гребцов. Учтем, что характер основной деятельности последних, их трудовые навыки и набор привычных для выполнения команд едва ли были адекватны любым отраслям хозяйства Египта, где использовались "ладейные ватаги" И если участие в таких узкоспециальных и сравнительно краткосрочных мероприятиях, как помощь мясникам при забое привезенного скота и разделке туш или перетаскивание с корабля в гробницу каменного изваяния вельможи [Перепелкин 1988б, §§ 19, 20], не требовало от "ватажников" сколько-нибудь серьезной переквалификации, то, например, сезонный земледельческий труд и, тем более, занятость в камнедобывающей и строительной индустрии, казалось бы, должны были способствовать хотя бы выработке у них альтернативных принципов самоорганизации, лучше удовлетворяющих требованиям осваиваемой на берегу профессии с точки зрения координации действий трудового коллектива, чем специфически корабельный опыт его разбивки на нос, левый борт", "правый борт" и "корму" [Берлев 1972; Eyre 1987].

Подобные ожидания, однако, не оправдываются. Больше того, подмеченное за древними египтянами свойство смешивать понятия, связанные с плаванием по Нилу, с характеристиками действий на суше было присуще им настолько, что такая отличительная черта египетского бога-"Сокола, плывущего в ладье" (nmtj), как привычка странствовать и покровительство путешествующим, могла быть выражена прозвищем hrjš^cj — "[тот, кто] на песке", т. е. номад-пустынник [Берлев 1969]. При всей бесспорности объяснения использования чисто корабельной лексики в отношении сухопутных артелей тем, что они нередко формировались из многочисленных судовых экипажей, ассоциацию пешего "кочевника" — да к тому же властелина Восточной пустыни с божеством, которое изображалось плавающим в лодке, аналогичными доводами с той же легкостью не истолкуешь. Такого рода соображения наводят на мысль о наличии дополнительного, нетривиального решения проблемы сухопутной активности древнеегипетских "ладейных ватаг" — jzwt и применения этого термина для именования наземных рабочих отрядов.

Изложенная в этой главе гипотеза формирования архаического государства в долине Нила вводит "ладейную ватагу" в контекст древнейшей колонизации Египта, которая, как мы допустили с учетом, в частности, экологического фактора, могла осуществляться в широких масштабах лишь с помощью крупных лодок их многочисленными экипажами воинов и работников. Таким образом, фундамент военного и экономического могущества общин, стремившихся обосноваться в пойменном Египте, по-видимому, изначально закладывала большая ладья. Например, в числе важнейших сцен триумфа Хора Нармера над нижнеегипетским племенем, запечатленных на знаменитой палетке, имеется изображение лодки, рядом с которой двумя ровными рядами сложены обезглавленные трупы вражеских бойцов [Quibell 1898b, Taf. XII]. Ничто не мешает интерпретировать этот яркий эпизод как поголовное истребление тинитским воинством главной вооруженной силы противника — лодочных экипажей, причем параллельные ряды убитых вызывают невольную ассоциацию с "левым бортом" и "правым бортом" — подразделениями староегипетских "ладейных ватаг" Тинитские цари, несомненно, и сами использовали лодки для ведения военных действий: сообщение Хора Нечерена о разгроме им двух поселений, имеющееся на Палермском камне [Schäfer 1902, Taf. I, 4, № 8], предварено изображением ладьи, что позволяет причислить ее к главным средствам осуществления кампании.

О выполнении лодочными командами раннединастического периода, наряду с воинскими, и трудовых функций могут свидетельствовать, в дополнение к сказанному выше, многочисленные начертания лодок на конструктивных элементах незавершенной пирамиды Сехемхета, оставленные строителями [Goneim 1957, fig. 18–24], которые, вероятно, на этих лодках и прибывали. Не оттого ли сухопутные рабочие отряды Старого царства сохраняли наименование "ладейных ватаг", что, в силу рассмотренных причин, дееспособные трудовые коллективы самых разных специализаций издревле представлялись египтянам не иначе как артелями, плавающими в лодках?

Добавим в качестве предварительного тезиса, что анклавная система раннединастического протогосударства в Египте пустила глубокие корни, оказав во многом определяющее влияние на характер общественных отношений в стране по крайней мере до Среднего царства включительно. Мы полагаем, например, что именно в сборке архаического, а вовсе не в бифуркации 1-го Переходного периода крылись истоки среднецарского "феодализма" [Schenkel 1964], в действительности, как представляется, в большей или меньшей степени характерного для Египта на протяжении по крайней мере всей эры пирамид (III–XIII манефоновы династии), когда за номархами сохранялась известная территориальная, административно-хозяйственная и правовая независимость от фараона [ср.: Коростовцев 1976] (см. ниже). По-видимому, лишь с трансформацией фараоновского Египта в "империю" были упразднены остатки первобытных эгалитарных принципов взаимоотношений номов с двором, вместе с которыми из древнеегипетского хозяйства навсегда исчезли и многофункциональные взаимозаменяемые "ладейные ватаги", растворившиеся в жестко ранжированной [Берлев 1984; Богословский 1981] социально-профессиональной среде зрелого деспотического государства.