Расщепление. Беда

(1) Ангел отправляется домой

Барни Ивенс написал леди Райс, что неизбежны новые проволочки, так как, видимо, компьютерные файлы Брайана Мосса были преднамеренно уничтожены служащей, которая сочла себя обиженной. Это промысел Божий, и его клиентке следует воспринять случившееся именно так и не иначе — а потому леди Райс должна ожидать завершения дела не ранее чем через год или через полтора, что много вероятнее. Однако, учитывая обстоятельства, сэр Эдвин согласился — естественно, без признания каких-либо обязательств со своей стороны — на то, чтобы в промежутке леди Райс выплачивались 400 фунтов каждый месяц.

Когда пришло это письмо Барни Ивенса с объявлением финансового помилования, Ангел испытала большое разочарование — она надеялась, что неумолимая необходимость понудит остальных дать согласие, чтобы она подрабатывала в Путеводной Звезде у Уны Масгрейв. А теперь они могли по-прежнему вести респектабельную жизнь в «Клэрмоне», пользоваться в магазинах кредитной карточкой и платить Раму, а 400 фунтов тратить на кино или на обед в ресторане, когда заказывать еду в номер становилось невтерпеж.

Отдых и отсутствие напряжения пошли им на пользу. Физически они чувствовали себя хорошо. Плавали в бассейне отеля; пользовались его салоном красоты. И у них было общество друг друга. Иногда им звонил Рам, если был свободен; в номер они его никогда не приглашали, но он нашел автостоянку посовременнее, не такую душную, где-то на задворках магазина «Хэрродс», а «вольво» был удобен и привычен, и затемненные стекла подразумевали ту степень запретности и риска, которая способствовала их сексуальности. Самый обыкновенный служебный лимузин, покачивающийся на рессорах. Ничего необычного.

Ангел взрослела; Анджелика избавилась от гнетущих тревог; дух леди Райс больше не метался туда-сюда в поисках своего чудовища; Джелли втянулась в работу над книгой на абсолютно неожиданную тему: «Служанка глазами художника», и они постоянно посещали картинные галереи и (как, во всяком случае, считали) расширяли свой культурный кругозор — его, как они чувствовали, им всегда немного не хватало. От Аякса — ни слова. Все было отлично, пока никто не пытался копнуть поглубже.

И вот Ангел словно бы с полной наивностью спрашивает, нельзя ли ей поехать посмотреть Райс-Корт. Зачем? Какой смысл возвращаться к прошлому? Слишком много внезапных ударов и травм было с ним связано. Лучше забыть его. Если когда-то они честолюбиво мечтали стать единой личностью, это время давно миновало. И вообще, приходило им в голову, они точно такие, как подавляющее большинство женщин, — делимые на части, но только в отличие от большинства осознали эти части. Вначале это приводило к неприятностям, однако теперь наступила гармония.

Во всяком случае, так они верили в своем безумии.

И в следующую же субботу Ангел на углу поджидала Рама, облаченная в клевые шмотки — иными словами, слои темной ткани, перемежающиеся обрывками кружев, мужские носки, тяжелые ботинки, купленные на рынке в киоске подержанных вещей. Тугой атласный жилетик под рваной кожаной курткой сжимал и приподнимал ее груди.

Сверкающий «вольво» Рама свернул на Дэвис-стрит. А вот и его клиентка прислоняется к фонарному столбу и пускает в воздух клубы дыма, точно Марлен Дитрих. Машина затормозила и остановилась на линии «стоянка запрещена».

— Это что, мода такая? — спросил он. — Или камуфляж?

— Не то и не другое, — сказала Ангел.

Он распахнул перед ней дверцу. На нем вместо шоферской формы был костюм. Прохожие таращили на них глаза.

— Мне нравятся многоликие женщины, — сказал он, когда они повернули на север. — Ни для кого другого я бы этого не сделал. По субботам я играю в футбол.

— Женщины не склонны ограничиваться одной личностью, — сказала Ангел, — даже в самые благополучные времена. А с мужчин хватает одной.

— Все твои мне нравятся, — рискнул он сказать, хотя она не поощряла такие душевные интимности. Ее интересовало только его тело. И он удовольствовался тем, что сказал, будь он на ее месте, так не поехал бы повидать экс-мужа в таком виде, а она сказала, что в этом случае очень удачно, что он не на ее месте, и они замолчали. А когда у бензоколонки Ангел пригласила его присоединиться к ней на заднем сиденье, он отказался — очень тактично. Она явно находилась в стрессовом состоянии. Он прежде нередко замечал в зеркале заднего вида, как она жестикулировала, шевелила губами, что-то бормотала, а иногда хлопала себя по запястью, хотя последнее время это случалось гораздо реже. Она говорила с ним разными голосами, отдавала противоречивые распоряжения. Он сообразил, правда, совсем недавно — а до этого такие моменты очень его пугали, — что их было четыре. Начала все Ангел, но теперь он предпочитал Анджелику — она предоставляла ему больше времени для накопления и выражения простой нежности. Хотя мгновенный энтузиазм Ангел, ее мгновенная реакция оказывались, бесспорно, очень полезными, когда времени бывало в обрез, а их уединение — сомнительным. Ему не нравилось оставлять женщину неудовлетворенной, а от того факта, что с Анджеликой так случалось часто, уйти было некуда, пусть она и клялась, что совсем не в претензии. Джелли вызывала грешное, пьянящее возбуждение, и он не спал ночами, мечтая о ней. Леди Райс требовала заверений в любви, и он ее заверял — лживо. Но ведь и она лгала. «Я люблю тебя», — твердила она мечтательно и маниакально, но, казалось ему, это стало бы правдой, только если бы он так или иначе причинил ей боль. Предлагая четвертушку своего «я», какое вы имеете право ожидать, что вам в ответ предложат «я» целиком? Его клиентка могла распоряжаться его телом — и все. Да и то, если не угрожала учудить что-нибудь. Но он тем не менее считал ее своей подружкой и другой не обзаводился. У него развился вкус к многослойности. А девочки эти часто казались до нелепости самостоятельными.

Порой он ощущал себя неведомым обитателем морских глубин, которого высокий прилив выкинул на берег. И вот он беспомощно лежит на песке. Вода отступила, оставила его. Иногда он на миг сознавал, что погружен в анабиоз и ждет возвращения в родную стихию. Но тут же говорил, что переживает кризис личности, только и всего. Выводил «вольво» из гаража, полировал, надевал шоферскую фуражку и говорил: это я, это я.

Против обыкновения Квартету Райс было как будто интересно что-то помимо его тела. Что доказывало, как полезно иногда дать им по рукам.

— Где ты живешь? — спросила печальная дамочка.

Он объяснил, что живет в плавучем домике на Темзе в Челси, а «вольво» держит в гараже на Чейн-Уок. Машину ему подарила тетка, когда его вышвырнули из Королевского музыкального колледжа за грубость. Ну и с помощью машины он зарабатывает себе на жизнь, пока прикидывает, какому занятию посвятить себя дальше.

— И давно?

— Я, собственно, не считал, — ошеломленно сказал Рам, — но выходит уже десять лет. А мне казалось, это случилось только-только.

Она сказала, что однажды и ее готовы были принять в Королевский колледж. Но кто угомонился бы, чтобы петь Генделя, когда впереди маячит контракт на запись диска, статус звезды и рок-н-ролл? Уж, конечно, не она. Во всяком случае, тогда. А на чем он играл? Да на чем угодно, сказал он, а стажировался на дирижера. Это произвело на нее впечатление.

— Если бы они выгоняли каждого за манеру поведения, у них ни единого студента не осталось бы, — сказала она сочувственно.

Он признался, что его просто отстранили от занятий на неделю, а он оскорбился, сказал, что больше туда не вернется, и не вернулся.

— Почти доехали, — сказал он, злясь на себя за свою откровенность. — Будем надеяться, вы знаете, что делаете.

Леди Райс надеялась увидеть запустение и услышать стенания, когда «вольво» повернет к дому, но не увидела и не услышала. Парк, сады, цветники, ухоженные, дремали в лучах летнего солнца, на лугах мирно паслись лошади; сама Природа вступила в заговор против нее, чтобы сказать: «Видишь, как мы все прекрасно обходимся без тебя!» Указатели, удачно размещенные и красиво покрашенные, теперь указывали, где искать Райсовские Конюшни, Псарню и Кошачий питомник, а также Аттракционы, Господский Дом, Сады эпохи Реставрации, Лабиринт, магазин «Сувениры», Гончарню, Тематический парк, Выставку и Туалеты. О да, в ее отсутствие они прогрессировали — и очень быстро.

Посетители семьями прогуливались вокруг дома; хорошо воспитанные дети доедали мороженое, прежде чем войти внутрь, и повсюду хватало мусорных урн для оберток и прочего. Над домом потрудились стекольщики: треснувшие тонкие, хрупкие стекла, которые в дни Анджелики сохранялись как раритеты — некоторым было за двести лет, — вандалы заменили юными, толстыми, небьющимися стеклами без единого изъяна. Но в остальном леди Райс не сумела найти никаких просчетов в том, что сотворили с поместьем, — то есть если вам по вкусу подобные новшества. Ей они по вкусу не были, и тем горше показался успех тех, кто ими упивался.

Леди Райс обратилась к женщине, продававшей билеты — новые изменения в штате, — и, заметив, что плата за вход удвоилась, сказала негромко, что она — друг семьи: нельзя ли ей увидеть сэра Эдвина?

Леди Райс ждала. Посетители смотрели на нее с любопытством. Леди Райс заметила, что цена чая со сливками тоже поднялась. Дубовый паркет, который она вручную натирала до глубокого блеска, был покрыт практичной полимерной пленкой, и небольшая табличка даже сообщала: «Полы в Райс-Корте обклеены компанией «Полисерв» — без сомнения, за табличкой скрывалась большая скидка. Антея, должна была она признать, экономила деньги на чем могла и тратила их на что следовало.

Из двери, обитой зеленой бязью и отделявшей жилую часть от апартаментов, открытых для осмотра, вышел не сэр Эдвин, вышла Антея. Она выглядела старше, чем помнилось леди Райс: то ли домашняя жизнь с Эдвином, вторжения миссис Макартур и роль владелицы поместья в сочетании с обязанностями казначея заметно сказались на ней за прошедший год, то ли леди Райс видела ее теперь более ясным взглядом. Лицо Антеи, казавшееся таким привлекательно-обветренным, теперь изрезала сетка тонких морщин, кожу, обтягивавшую скулы, покрывали багровые пятна — следствие, решила леди Райс, алкогольных излишеств.

И да. Антея была беременна. Чуть ниже ее талии круглилось подобие футбольного мяча, хотя держалась она так, будто этот бугор не имел к ней никакого отношения. Леди Райс, не готовая к подобному, повернулась, чтобы убежать, но Антея ухватила ее за руку выше локтя.

— Это ты, так ведь? — сказала Антея. — Что ты затеяла? Тебе тут нечего делать. Я позову охранников. Оставь Эдвина в покое, сучка. Ты ему не нужна. Почему бы тебе просто не уйти? Ты совсем спятила. Только посмотрите на нее! Да будь ты лошадью, я б тебя пристрелила, чтобы ты не мучилась.

Леди Райс увидела себя такой, какой ее должны были видеть другие. Измученное, искаженное лицо, дурацкая одежда, отсутствие внутренней сущности или четкости. Она попыталась вырваться от Антеи, но пальцы той были костлявыми и очень сильными. Антея скакала за гончими — и умела вцепляться в поводья насмерть. Изо рта Антеи ей в лицо било перегаром. Леди Райс перепугалась. И остальные тоже. Они не откликались. Ногти Антеи впивались ей в кожу.

— Охрана! — позвала Антея властно и отрывисто, будто на нее напали.

Леди Райс увидела, что к ним приближается Эдвин, — он погрузнел, выглядел больным — уже не обаятельный мужчина, а просто еще один брюзга-наследник, планомерно себя губящий.

— Эдвин, помоги мне! — вскрикнула она, но он только остановился как вкопанный и уставился на нее. А Антея словно совсем осатанела.

— Свихнутая целка, — съязвила Антея. — Свихнутая целка. Эдвин мне рассказывал, какая ты была целка. Славилась этим. Все способы, кроме нормального. Потаскуха, шлюха, дрянь! Поймай я за таким суку, так пнула бы ее в ребра. Убила бы. А он тебя жалел, дурак! Ты и твоя неперфорированная плева!

— Если уж мы должны поговорить, — сказал Эдвин, — так нельзя ли не на публике?

— Нет, нельзя! — возопила леди Райс.

— Но это же все уже позади нас, — сказал Эдвин. — Ведь так? — Он выглядел трусом, который не стоил, чтобы из-за него волноваться.

— Уберите отсюда эту взбесившуюся стерву, — прорычала Антея, но охранник стоял в стороне, не собираясь участвовать в разыгравшейся драме.

— Я настаиваю на моих правах, Эдвин, — сказала леди Райс хладнокровно. — Я настаиваю на надлежащих алиментах и на том, чтобы все было оформлено не позже чем через неделю.

— Никаких прав у нее нет, — сказала Алтея.

Леди Райс плюнула в Алтею. От ужаса Алтея попятилась.

— Она может получить все, что требует, — сказал Эдвин. — Черт, Анджелика, я так сожалею. Ну почему ты взяла и ушла, спряталась? Что с тобой случилось? Мы разобрались бы, так или иначе. Ламберт рассказал мне все.

— Сукин ты сын! — завизжала Антея на Эдвина. — Тебе только она и была нужна. Ты тянул, и тянул, и тянул с разводом. Ты и не собирался жениться на мне, с самого начала не собирался. Ты и этот говнюк Джеллико использовали меня, чтобы привести Райс-Корт в порядок. Ты никогда меня не любил. Ты даже жениться на мне не хочешь. Ты любишь сточную канаву и все, что в ней копошится. Эта женщина плюнула в меня!

Эдвин выглядел растерявшимся, сбитым с толку. Он не слушал, что выкрикивает Антея. Ему было все равно. Посетители подкрадывались поближе. Возможно, это спектакль, устроенный специально для них? Но такие выражения!

— Анджелика? — спросил Эдвин.

— Слишком поздно, — сказала Анджелика.

— Я тебе напишу, — твердо сказала Анджелика. — Обойдемся без адвокатов. Я сообщу тебе мои условия. И я хочу получить назад мои восемьсот тысяч фунтов.

— Я нажму на Джеллико, — сказал Эдвин, — хотя от меня это не зависит. Терпеть не могу говорить о деньгах. А мы не можем быть друзьями?

— Нет, — сказала Анджелика.

— Черт, мне тебя так не хватает, — сказал Эдвин. — Неужели мы не можем встречаться, хотя бы иногда?

— Нет, — сказала Анджелика.

— Это была такая ошибка, — сказал Эдвин. — Мы были счастливы вместе.

Антея в озлоблении занесла руку, чтобы ударить леди Райс по лицу. Охранница в щегольской белой форменной рубашке с галунами тут и там и в плоеной темно-синей юбке удержала ее руку. Другая увлекла леди Райс к двери. Посетители в очереди уставились на нее. Леди Райс полуспустилась-полускатилась с крыльца. А в Большом зале Антея молотила Эдвина кулаками; вид у него был расстроенный и скучающий.

Леди Райс сидела в шоке, в синяках и торжествуя на заднем сиденье машины Рама. Как легко бросить того, кто тебя хочет, и почти невозможно — того, кто не хочет.

— Куда? — спросил Рам.

— В местный универсальный магазин, а куда же? — уныло сказала леди Райс.

И там вопреки протестам Ангел она купила дешевые туфли, самое простое нижнее белье, самые плотные колготки из имевшихся в наличии, полосатую юбочку и черный свитер.

Рам следовал ее указаниям — здесь направо, тут налево и в конце концов повел «вольво» по грунтовой дороге в глубины барлийского леса.

Они вышли из машины, он нес пакеты с покупками. Леди Райс повела Рама по тропинкам в узорах солнечных пятен и устланных толстым слоем сосновой зеленовато-рыжей хвои, глушившей их шаги, к ручью, который каскадом скатывался по валунам, образовывал ниже их заводь и журчал дальше через лес между зарослями камыша.

— Я приходила сюда девочкой, — сказала она и сняла с себя всю одежду, предмет за предметом, глядя на каждый с отвращением.

Сняла она — как он понял только теперь — и парик, который швырнула в кусты. Свои волосы у нее оказались светлыми и очень короткими.

— Извини, — сказала она ему.

— Да ладно, — сказал он. На его взгляд, она выглядела что надо. Фигура крепкая, худощавая, мальчишеская. Он вдруг сообразил, что прежде видел ее наготу по частям, а целиком — никогда. Только эту часть или ту, эту личность или ту.

Он стоял в стороне, не пытаясь помочь ей, чувствуя себя бестелесным дозволенным присутствием — и все: ему чудилось, что она совершает некий обряд и ему лучше не вмешиваться. Она поплескала водой на руку выше локтя, где пальцы Антеи оставили синяки. Затем присела на корточки и умылась, стирая и соскребая с лица макияж; подождала, чтобы вода снова стала прозрачной, чтобы исчезли мутноватые розоватые, зеленоватые завихрения. Затем погрузилась в воду вся; вода была холодная, и она задрожала.

— Что ты делаешь? — спросил он. — Рождаешься заново?

Она кивнула.

— Ты знаешь, почему ты это делаешь?

Она покачала головой, словно вспугнутая этим вопросом, и выбралась на берег. Рам посмотрел кругом, ища, чем бы ее вытереть, и подобрал сброшенный жилетик, но она яростно затрясла головой, и он понял, что для нее ее прежняя одежда полна скверны.

Рам протянул ей сложенный хлопчатобумажный носовой платок, и она обтерлась им, хотя он почти сразу же намок. И надела одежду на влажное тело.

— Тебе на вид десять лет, — сказал он. — А теперь куда мы едем?

— К моей матери, — сказала она.

(2) Короткий визит к миссис Уайт

— Ты прекрасно выглядишь, — сказала Лавендер леди Райс. — Совсем так, как я помню тебя девочкой.

— Беда в том, мам, — сказала леди Райс, — что я себя девочкой почти не помню.

— И неудивительно, — сказала леди Уайт. — Все эти наркотики, весь этот алкоголь и весь этот секс. На твоем месте мне бы совсем не хотелось вспоминать. До того дня, когда ты вышла замуж и ответственность за тебя, естественно, легла на твоего мужа, ты была просто кошмаром для нас всех.

— Но почему ты не поговорила со мной? — спросила Джелли.

— Я не знала, что от меня это требовалось, — с недоумением сказала новая миссис Хэзерли. — И ты вроде бы была счастлива там в поместье: глядела на нас всех сверху вниз. Даже никогда меня не навещала. Стыдилась. Это все знали. А почему ты не пригласила в дом молодого человека? Того, который за рулем?

— Ни в коем случае, — сказала ее дочь величественно, на миг вернувшись к своему прежнему стилю. — Он шофер. Когда он мне понадобится, я вызову его по телефону.

— В первый и единственный раз, когда ты привезла Эдвина познакомиться со мной, — сказала Лавендер, — вы приехали в малюсенькой «эм-джи». Он был для нее слишком крупен. Глупо, и ничего больше, если хочешь знать мое мнение. Пожалуй, лучше не приглашай его. Как бы не накликать несчастье.

Вторая миссис Хэзерли сменила место жительства. Теперь она жила в доме, который первая миссис Хэзерли создавала на протяжении двадцати семи лет брака. Первая миссис Хэзерли — Одри — умерла от инсульта вскоре после того, как развелась с Джеральдом, но до того, как был произведен раздел имущества. И дом автоматически отошел в собственность Джеральда. Мэри, дочь Джеральда, все еще не замужем и гордая этим, была рада и дальше жить там, где жила всегда, пусть с другой матерью. Знакомые говорили, что, в сущности, между Одри и Лавендер разницы нет никакой, и непонятно, для чего Джеральду понадобилось затевать все это. Мэри оставила всякую мысль о противостоянии и сейчас наслаждалась кулинарными талантами бывшей миссис Уайт, как и ее привычкой гладить и аккуратно складывать предметы одежды, прежде чем убрать их в ящики комодов и шкафов, — ее мать редко так поступала. Одри подбирала грязную одежду с пола, стирала ее, сушила, но предоставляла остальным членам семьи выуживать то, что им требовалось, из бельевой корзины. Иногда в результате требуемое приходилось стирать заново.

— Живя тут, ты не испытываешь странного чувства? — спросила Джелли у матери. — Заваривая чай в чайнике Одри? Лежа в постели Одри? Ее призрак тебя не преследует?

Но, видимо, никаких странных чувств не возникало.

— Жить в доме другой женщины очень даже приятно, — сказала новая миссис Хэзерли. — Другие люди умудряются располагать выключатели именно там, где требуется, не говоря уж о штепселях. Одри себя ни в чем не ограничивала, должна я сказать. Чуть не довела беднягу Джеральда до банкротства и даже ни на секунду не задумывалась.

Анджелика чуть не сломала зуб на коржике, который пролежал в духовке слишком долго.

— Хрен! — сказала она, а ее мать подняла брови и сказала:

— Если они тебе не нравятся, не ешь. Хорошим коржикам полагается быть твердыми.

— Мам, — спросила Анджелика, — я разговаривала сама с собой, когда была маленькой?

— Без умолку, — сказала миссис Уайт. — Доводила своего отца до исступления. Утром нас будили детские голоса — молитву читали. И совсем разные голоса. Но была там только ты. Одна.

— И голоса мальчиков?

— Ну да, — сказала миссис Хэзерли. — Мальчиков и девочек. Все разом! Нас это просто изводило.

Лавендер пекла такие же отличные булочки и делала такие же скверные желе, как и раньше. В ее кулинарных талантах имелись изъяны. Но после перемены фамилии Анджелика уже больше не воспринимала ее как мать. Анджелика ощущала себя осиротевшей. Миссис Уайт трансформировалась в миссис Хэзерли и в процессе трансмутации потеряла материнский статус. Теперь она стала просто еще одной пожилой домохозяйкой в Барли с варикозными венами и объемистой талией.

— Да, и мальчиков тоже, — сказала миссис Хэзерли. — Мальчики и девочки в одном маленьком тельце. Настоящее чудо.

— Вы никому ничего не говорили?

— Нет. Во всяком случае, ты не вскакивала спозаранку и не поднимала нас. Вы все вроде бы отлично между собой ладили. Твой отец и я шутили по этому поводу. «Ну, — говорил Стивен, — для нашей Джелли проблем единственного ребенка в семье не существует». А я отвечала: «Но будет ли это прилично в переходном возрасте? Что, если они разобьются на парочки?» Только к переходному возрасту голоса смолкли. От тебя осталась только одна, и не самая приятная, как ни жаль.

— Мам, — сказала леди Райс, — кое-что проясняется. А когда ты говоришь про все эти наркотики, весь этот алкоголь и весь этот секс, что ты имеешь в виду? Я никак не вспомню.

— Вот это и имею, — сказала ее мать. — Ты спалила свои мозги. Дотла. Я тебе тогда говорила, что так и будет. Вся эта история со свихнутой целкой. Этот твой мерзкий ансамбль. Прямое блудодейство на эстраде и ничего больше. Причем такое, о каком никто из нас и понятия не имел. Мы не знали, куда глаза девать. Я пожертвовала собой ради тебя, отдала свою жизнь ради твоей, а ты пустила свою жизнь наперекосяк! Что толку в добродетельности и исполнении долга, думала я тогда.

— Прости, мам, — сказала Анджелика.

Лавендер посмотрела на нее совсем нежно и обняла.

— Я тебя прощаю, — сказала она. — Ты вернулась в своем уме и очень милая, а это главное.

Анджелика прижала ладонь к голове.

— У тебя не найдется хорошего бутерброда? — спросила она мать. — Мне вдруг жутко есть захотелось.

Лавендер отправила Мэри намазывать рыбный паштет на хлеб. Мэри пошла очень неохотно, точно ей постоянно указывали, что ей надо сделать, и она слушалась, но терпеть этого не могла.

— Мам, — сказала Джелли, хотя ее язык с трудом выговорил это обращение. — Еще одно. Вспомни время, когда умер папа. Как это произошло? Какой я была тогда? Ведь я и это как будто забыла.

— Я предпочту этого не касаться, — сказала миссис Хэзерли, и тут в прихожую весело ввалился мистер Хэзерли и сел пить с ними чай. Он съел весь хлеб, намазанный рыбным паштетом, не оставив Джелли ни ломтика. Ел он и пил с помощью только правой руки, а левой сжимал полную женину ногу. Мэри входила в комнату и выходила из нее выполнять новые поручения: накормить собак, насыпать корма золотым рыбкам и морским свинкам, и без того очень толстым. На руке Мэри блестело кольцо — обручальное с брильянтом. Джелли смутно помнила, как стояла рядом с Мэри на концертах Хорового общества. Они были лучшими подругами, во всяком случае, так утверждала Мэри. Пела Мэри всегда фальшиво.

— Дай мне заняться делом, дорогой, — сказала миссис Хэзерли, пойманная за ногу. Но муж не был склонен ее отпустить, и потому она осталась сидеть, где сидела.

— Ты помолвлена, Мэри? — спросила Джелли, чтобы отвлечься от зрелища эротического взаимодействия ее матери и отчима, но Мэри сказала, что нет, а кольцо ей подарил отец на день рождения, когда ей исполнилось тринадцать.

— Будь ангелом, Джелли, сыграй нам что-нибудь, — воззвала миссис Хэзерли из своего плена. — Я сберегла рояль твоего отца. Он занимает столько места, что я совсем собралась его сжечь, но что-то меня остановило.

Джелли исполнила ее желание. Она сыграла вступление к «Иисус, блаженство мира». Рояль был расстроен просто на удивление. Ее пальцы спотыкались на клавишах, но никто словно бы ничего не замечал. Что бы она ни делала, эти люди намеревались ее одобрить. Вдохновение возносилось к потолку и отражалось от него совсем глухо. Ноты, ею извлекаемые, никоим образом не могли вознестись и слиться с музыкой сфер, где их законное место. Ей стало ясно, что она потерпела неудачу со своей жизнью. С другой стороны, едва ли по своей вине.

— Твой отец играл нам такие прелестные мелодии из «Нищего принца», когда мы были маленькими, — сказала Мэри.

— Почему ты не скажешь своей дочери всю правду, Лавендер? — сказал Джеральд Хэзерли. Он доел последний бутерброд, его правая рука взметнулась, и он завладел ногами дочери вдобавок к жениным. Все трое радостно повизгивали.

— Да, пожалуй, — сказала миссис Хэзерли. — Вреда теперь не будет. Чуть ты подросла, Джелли, так вовсе перестала замечать своего отца; что он в комнате, что нет, тебе было все равно. Он устроил тебя в Королевский колледж, но ты туда и не заглянула, а вместо записала эту пластинку. «Свихнутую целку». Музыку он бы еще как-нибудь выдержал, но тут кто-то прислал ему текст. Ну и, как ни грустно, он умер через две-три минуты, сидя в этом самом кресле, вон там.

— Ты хочешь сказать, что я убила своего отца? — спросила Анджелика.

— Да нет же, милочка. Это сделал тот, кто прислал текст. По-моему, прислала его первая жена Джеральда. Она бывала такой злобной!

— Я вспомнила! — сказала Ангел. — Я вспомнила, как ты сказала мне, что он умер, а я тебе сказала: «а как ты сумела заметить разницу?» и засмеялась, и ты меня ударила и назвала чудовищем. И ты была права: я его убила и еще сострила насчет этого.

— Что же, милочка, — сказала миссис Хэзерли, — не спорю, поступила ты не так уж хорошо. — И она взвизгнула и засмеялась, потому что мистер Хэзерли принялся щекотать ей ногу, а Мэри взвизгнула «и меня, меня» и придвинулась еще ближе.

— Но ведь, с другой стороны, — услышала Ангел от своей матери, — подумав над этим, я поняла, почему ты сказала про то, что разницы особой не было. После того как хор распустили — теперь больше никто не хочет слушать настоящего пения, — твой отец из года в год сидел в этом кресле и смотрел прямо перед собой. А я всегда была веселой девочкой. И мне это не подходило. Я же вышла за него только из-за тебя. И он очень о тебе заботился, если учесть, что ты не его дочь. И я уверена, он сейчас с небес улыбается мне и рад моему счастью.

— Бедная девочка совсем расстроилась, — сказал Джеральд Хэзерли. — Побелела как полотно.

— И неудивительно, — сказала Мэри с некоторым сочувствием. — Я бы не хотела дожить до наших лет и вдруг узнать, что я не дочь собственного отца.

Джелли вспомнила, почему Мэри ей никогда не нравилась. Сигареты за велосипедным навесом, поездки на велосипедах в лес.

Окна коттеджа выходили прямо на улицу. Рам остановил лимузин прямо напротив, так что мог видеть в окне Джелли и всю семейную сцену.

— Но ведь ты же знала, верно, Джелли? — сказала миссис Хэзерли. — В глубине сердца ты знала? Конечно же?

— Да нет, не знала, — ответила Джелли, — мне же никто не сказал.

Она мотнула головой на Рама, и он проехал дальше.

— Тебе нехорошо, милочка? — спросила ее мать.

— По-моему, я съела лишнего, — сказала Анджелика. — Меня прямо душит! Так кто же тогда мой отец?

Лавендер продолжала уклоняться:

— Я была не из тех, кто бегает за социальным пособием, а потому мне нужно было выйти замуж, и тут подвернулся Стивен. Он был такой добрый. И несчастными мы не были, не думай; но он был намного меня старше. Вот чем мы кончали в те дни — матери-одиночки вроде нас. Мы выходили замуж за кого-нибудь много старше, чтобы иметь крышу над головой, где вырастить ребенка. Забудь про секс. От секса, как нам казалось, ничего, кроме неприятностей. То есть так мы думали. Конечно, мир стал теперь совсем другим. Когда дело доходит до материальной поддержки, пожилого мужчину заменяет государство.

— Мне ты не объяснила, — сказала Анджелика. — Ты должна была мне объяснить.

— Я думала, ты догадаешься сама, — сказала Лавендер. — Ну и все, Анджелика, милая. Больше тебе ничего знать не надо.

— Нет, надо. Ты должна мне объяснить. Кто мой настоящий отец?

— Во всяком случае, не фонд спермы, — сказала ее мать. — Вот этого я бы стыдилась. Я была совсем юная. И просто сорванец. Футбольная болельщица. Нас собралась небольшая компашка. Мы мечтали попробовать всю команду. Но всех — ни одной не удалось.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, кто был моим отцом?

— Они все были красивые ребята. Я не знаю, как и что происходит, но, может, в тебе есть понемножку от каждого?

— Нет, мама, так не происходит, — сказала Анджелика. — Сколько?

— Около шести, Джелли, — сказала Лавендер.

— Не называй меня Джелли, — сказала Анджелика.

— Это твой отец придумал назвать тебя Анджеликой. Мне это имя никогда не нравилось. Когда ты начала разговаривать сама с собой, я ему сказала: ну и чего ты удивляешься? Это имечко можно разделить на десяток уменьшительных, я ему говорила, но он всегда сам все знал.

— Не называй его моим отцом.

— Он был хорошим человеком и хорошим отцом тебе. Не отрекайся от него, не оскорбляй его.

— А после какого матча это случилось, мам? — спросила Мэри. — Господи, Джелли ведь может быть от кого угодно!

— Не называй ее так, она тебе не мам, — сказала Анджелика. — Она моя мам.

— Мэри, не злобствуй! Иногда ты до того похожа на Одри, — сказала миссис Хэзерли. — Или ты не видишь, что бедняжка Анджелика расстроена. Я правильно сделала, что ничего ей раньше не говорила. Есть вещи, которые лучше не вытаскивать на свет.

— По мне, детка, что бы ты ни делала, все правильно, — сказал Джеральд Хэзерли, когда-то цвет Ассоциации учителей и родителей, а теперь мужчина в самом цвете лет. Его рука забралась жене под юбку так высоко, что она взвизгнула, а Мэри сказала мягко:

— Пап, не так высоко! Ты шокируешь бедняжку Джелли. Только подумать: вовсе не знать, кто твой отец!

Анджелика встала и долго пристально разглядывала себя в трюмо. И ей понравилось то, что она увидела там: полдюжина потенциальных отцов, но единый результат, какой бы игрой случая он ни был.

— Мне так спать хочется, — сказала Анджелика. — Я так устала!

Она легла на диван, и мать укрыла ее пледом. Анджелика уснула точно младенец.

— Вот так она выглядела, — сказала ее мать, — пока была совсем малышкой. Не жар ли у нее? Столько жизнерешающих новостей за такое короткое время!

Она взяла дочь за запястье и нащупала пульс; ей было почудилось, будто он замер, словно решив больше не биться. Но затем он возобновился — сильный, ровный. Мать успокоилась и оставила ее спать.

Рам описывал все более и более широкие круги, ожидая, когда Анджелика его вызовет. Визит оказался куда более долгим, чем можно было ожидать. Солнце зашло; толпы посетителей начали покидать Райс-Корт; на главной улице машин стало заметно больше, на боковых все оставалось по-прежнему. Сначала «вольво» кружил по поселку с его практичными домиками, без исключения более или менее новыми, с тонкими практичными стенами между внутри и снаружи. Затем Рам увеличил круг, включив в него деревню Барли с ее утиным прудом, деревенским выгоном, английскими загородными садами, старомодной, тщательно сохраняемой респектабельностью. Тут хотя бы стены были толстыми и прочными. Затем он включил в круг Райс-Корт и его тематический парк, где новое и старое так своеобразно смешивались, а над вершинами деревьев он мог еле-еле различить развалившуюся зубчатую башню замка Коуорт, и он уже подумывал расширить круг, когда телефон запищал. Звонила Анджелика.

— Вы в порядке? — спросил он.

— Более чем, — сказала она. — Самодостаточна.

И он не завершил круга, а дал задний ход, развернулся и поехал обратно забрать ее.

Анджелика помахала на прощание улыбающимся, любящим лицам.

— Куда? — спросил Рам.

— Думаю, Королевский музыкальный колледж примет нас обратно.

— Нас? — переспросил он.

— Тебя и меня, — сказала она. — Начинаем заново. Давай побыстрее выберемся отсюда.

— Черт! — сказал он, но прибавил газу, и они помчались.