Расщепление. Беда

— Анетта, — сказал Спайсер жене спустя десять лет и еще несколько месяцев, — я сегодня не смогу с тобой поехать в клинику для беременных.

— Но, Спайсер, дорогой, почему? Сегодня как раз дополнительные занятия для пап.

— Потому что у меня более важные дела.

— Что может быть важнее ребенка?

— Я! — ответил Спайсер, оставил недоеденным завтрак и ушел на работу, не крикнув «Пока!» Джейсону и Сюзан и даже не поцеловав, как было у них заведено, на прощание Анетту. Многолетний обычай был нарушен; механизм отношений изменился и перестроился.

Анетта занялась домашними делами, а час спустя позвонила Спайсеру на работу.

— Мистер Хоррокс, — позвала секретарша Венди, — у меня на проводе ваша супруга.

Венди была чуткая и компетентная некрасивая женщина за тридцать, которая жила вдвоем с матерью и играла в хоккей.

— Спайсер, — вымолвила Анетта, — как ты мог со мной так говорить? Знал бы ты, до чего это меня расстроило, ты бы так не говорил. Твое дурное настроение вредно для ребенка.

— Анетта, — произнес Спайсер, — у меня сейчас совещание.

И положил трубку, а у Анетты трубка стала гудеть. Анетта со Спайсером первыми в своем квартале приобрели радиотелефон, зато теперь у соседей завелись более современные, легкие и дешевые модификации, первенство часто бывает наказуемо, тем более в технике. Анетта еще раз позвонила на работу Спайсеру.

— Венди, — спросила она, — у Спайсера на самом деле совещание, или он просто так говорит?

— Мистер Хоррокс просто так говорит, — ответила Венди. — Но он на самом деле очень занят. Ожидается аудиторская проверка.

— Венди, — спросила Аннета, — Спайсер в последнее время не особенно, ну, нервничает, что ли?

— Нет, — ответила Венди, — у него все в порядке. Весел, как всегда. Разговорчив. Мы все тут с радостью ждем появления маленькой. Если она родится в ноябре, то будет крошка-скорпиончик.

— Я в таких вещах не разбираюсь, — сказала Анетта.

— Я тоже, — сказала Венди. — Это мистер Хоррокс мне объяснил, что она будет скорпиончиком. С ядовитым жальцем на хвостике.

— Да? Что ж, постараюсь приучить себя к этой мысли.

Венди предложила:

— Когда у него выдастся свободная минута, я скажу, что вы звонили, хорошо?

Но Анетта ответила:

— Да нет, не стоит. Подожду до вечера.

И положила трубку, но не сразу, а после того как услышала, или ей показалось, что Венди сказала:

— Иногда я от души радуюсь, что не вышла замуж.

Анетта позвонила подруге по имени Гильда. Гильда на восьмом месяце беременности, Анетта на шестом. У Анетты и Гильды жизни шли параллельно. Они вместе учились в школе и в колледже. А теперь жили на одной улице и посещали одни и те же занятия для беременных. Анетта и Гильда считали, что это судьба, но их мужья говорили, что ничего подобного, соседство есть соседство, только и всего. И если теперь Анетта и Гильда еще работают в одной телевизионной компании, то это тоже не воля рока, а просто Гильда сосватала туда Анетту. Гильда в настоящее время подбирает материалы по истории геральдических животных, а Анетта отвечает за миф о похищении Европы Юпитером в обличье быка. Гильду обычно сравнивают с Рыжей Роджерс, она действительно рыжая и была когда-то танцовщицей. Но и Анетту тоже отыскали с кем сравнивать: с Мерил Стрип, и только потому, что у нее белая кожа, прямой носик и беззащитный вид.

— Привет, Гильда, — сказала Анетта.

— Что случилось? — спросила Гильда. — Я по голосу слышу, что что-то не так. Твой ребенок в порядке?

— С ребенком все в порядке. Но Спайсер отказывается идти в клинику на дополнительные занятия для пап, и похоже, что он сердится на меня, а я не понимаю, за что.

— Во вторник, когда мы вместе ездили ужинать, он держался нормально. Даже приветливее и внимательнее, чем обычно. Может быть, у него неприятности на работе?

— Секретарша говорила что-то такое насчет аудиторов, но, насколько я понимаю, никаких неприятностей нет. Доходы упали, но это ведь у всех так?

— Смотря насколько упали, — пояснила Гильда, чей муж-журналист был маленький, худой и лупоглазый, но зато добрый и умный. — Спайсер тебя очень старается ограждать от забот, в особенности теперь, когда ты беременна. Возможно, он скрывает от тебя дурные новости и в то же время вымещает их на тебе. С мужчинами так бывает.

— Нет, не похоже, — сказала Анетта. — Тут что-то похуже, мне кажется.

— Он не завел себе новую секретаршу? У него по-прежнему Венди?

— Да. И по-моему, тут что-то другое. В постели у нас по-прежнему все хорошо. Только раньше мы при этом много говорили, как бы обменивались впечатлениями, а последние несколько недель он не хочет, чтобы я разговаривала. Даже закрывает мне рот ладонью, если я пробую что-нибудь сказать. Твой автоответчик это не записывает, надеюсь?

— Нет, — ответила Гильда.

— Потому что я вообще-то не люблю делиться такими интимными вещами; получается вроде как предательство. Что, если твой Стив включит автоответчик и услышит, как я рассказываю о своей сексуальной жизни со Спайсером?

— Я твоя лучшая подруга, — сказала Гильда. — Со мной ты обо всем можешь разговаривать. Я вон чего только тебе не рассказывала.

— В общем, получается, словно он знай себе трудится в темноте и безмолвии, а ко мне все это не имеет никакого отношения. Не могу толком объяснить. Я не против, мне это даже нравится. Просто стало по-другому. Бездушно. Только бы это продолжалось не слишком долго.

— Может быть, из-за ребенка он так?

— Но ведь Спайсер сам непременно хотел, чтобы я забеременела. Один твой, он говорил, один мой и один наш общий. И по-моему, в этом он не переменился.

— А может быть, он хотел мальчика? Мужчинам это свойственно.

— Не думаю. Это я обязательно хотела знать наперед, кто у меня, мальчик или девочка. А Спайсер говорил, не надо, это неестественно, ему больше нравится, когда не знаешь. Но мне кажется как-то странно: в клинике знают пол ребенка, а родителям не сообщают, как будто это игра такая.

— А мне кажется, ты уделяешь больше внимания зародышу, чем Спайсеру, и ему это не нравится. Я должна идти, Анетта, у меня второй телефон звонит.

Анетта приготовила для Спайсера особенный обед и надушилась за ушами. Спайсер любит, когда от Анетты пахнет духами. А она вдруг сообразила, что в последнее время совсем перестала душиться.

Спайсер вернулся без девяти минут восемь вместо шести, как возвращался обычно. Анетта старательно воздержалась от упреков и расспросов. И он по своей инициативе тоже не стал извиняться, тем более что-либо объяснять.

— Прости, что я позвонила к тебе на работу, Спайсер, — сказала Анетта. — Я знаю, ты любишь сам мне звонить, а не чтобы я тебе звонила. Просто иногда я немного расстраиваюсь, когда ты уезжаешь с утра не в духе.

— Гм, — произнес Спайсер. — Я вижу, ты открыла Сент-Эстеф 85-го года.

— Я приготовила особое угощение сегодня на обед, — объяснила Анетта. — Говяжьи трубочки с начинкой. Ты ведь это любишь. И подумала, что неплохо бы подать к ним наше лучшее вино.

Анетта накрыла к обеду в столовой. Она разыскала свечи и начистила подсвечники. От свечей на серые шторы ложились уютные блики. В вазах стояли цветы — белые и красные розы. Комната выглядела восхитительно.

— Я думал, беременным не полагается пить алкоголь, — сказал Спайсер.

— Бокал-другой не повредит, — ответила она.

— Я думал, ты в клинике, — сказал он. — Разве тебе сегодня туда не надо было?

— Сегодня дополнительные занятия для пап, — ответила она. — Так что раз ты не мог поехать, мне тоже никакого смысла не было. Правда, Стив с Гильдой поехали. Зато у меня образовалось свободное время, чтобы приготовить особое угощение нам на обед. И мы сможем побыть вдвоем, так как Джейсон и Сюзан ушли в кино. Будем есть?

— Не понимаю, зачем ты приготовила говядину, — сказал он. — Я же мясо не ем. Есть мясо противно натуре.

— С каких это пор? И чьей натуре?

Но он не ответил. Он был не в шутливом настроении.

— Боюсь, без мяса один овощной гарнир — как-то скудно, — извинилась Анетта, подавая мужу тарелку.

— Мне вообще требуется очень немного, — объявил Спайсер. — Фрукты-овощи, иногда что-нибудь бобовое. Знаешь, если бы у тебя постоянно стояла ваза с фруктами, я мог бы брать что-нибудь, когда аппетит придет, и тогда можно было бы обходиться без этих никому не нужных семейных трапез. Тем более без обедов вдвоем. Они, наверно, так же в тягость тебе, как и мне.

Вежливо улыбнувшись Анетте, Спайсер встал из-за стола и вышел в гостиную. А там, вместо того чтобы развернуть, как обычно после обеда, газету, открыл книгу «В поисках Отца» с красно-оранжевыми спиралями на обложке и погрузился в чтение.

Анетта убирала со стола. Ребенок в животе взбрыкнул. Анетта запустила в стену тарелку. Тарелка разбилась. Анетта влетела в гостиную, выхватила у Спайсера книгу из рук и швырнула в огонь.

— Спайсер, мать твою, в чем дело, а? — заорала она на него.

Спайсер хладнокровно смотрел на жену, по временам переводя взгляд на камин, где догорала книга. Он мог бы еще ее спасти, если бы пожелал, но это не входило в его намерения.

— Ты посмотри на себя, — сказал Спайсер. — Посмотри на себя в зеркало и спроси у себя, в чем дело. И попробуй взять себя в руки. Ты совсем обезумела.

— Но что я такого сделала?

— Ты не виновата, — сказал Спайсер. — Ты собой не владеешь, я понимаю. Но давай вспомним, как было дело. Сначала ты звонишь мне в контору и пытаешься ли шить меня покоя на работе; ты ни на час не можешь от пустить меня от себя; потом ты звонишь моей секретарше и пытаешься настроить ее против меня. Все утро ты по тратила на разговоры по телефону с Гильдой, обсуждая нашу супружескую жизнь, — я обедал со Стивеном, кстати сказать, его, кажется, собираются уволить. Ты полностью сосредоточена на себе и лишена чувства порядочности. Думаешь, мне приятно, что ты обсуждаешь нашу супружескую жизнь со своей лесбиянской подругой? Любопытно, чем объясняется ее власть над тобой? А вечером, когда я поздно пришел домой, ты даже не поинтересовалась узнать, почему я задержался. Ты надушилась, а это при твоей рассудочности означает, что на сегодня у тебя запланирован секс. Ты попросила прощения за то, что звонила мне на работу, и то хоть слава Богу, но тут же, не переводя дыхания, упрекнула меня, что я, видите ли, тебя расстроил. Ты откупорила бутылку Сент-Эстефа 85-го года, не посоветовавшись со мной, — ты покушаешься на мой авторитет даже в том, что касается вин! — и, что еще гораздо хуже, совершенно не заботишься о благе нашего ребенка. Ты так амбивалентно относишься к маленькой Гиллиан, что я не удивлюсь, если она у тебя родится недоношенной. Ты не ходишь на занятия для беременных, делаешь себе же хуже назло мне, потому что взваливать на меня ответственность за твои действия — это у тебя такой способ держать меня на привязи, да еще ты не утерпела, чтобы не подковырнуть меня намеком, что, мол, Стив, он вот ходил с Гильдой. Бедняга Стив, у него, похоже, совсем нет собственной воли. Тебе надо владеть мной единолично, поэтому ты отсылаешь детей в кино, хотят они того или нет, не говоря уж о том, что я мог за день по ним соскучиться. Ты готовишь на ужин говядину, хотя прекрасно знаешь, что в последнее время единственный белковый продукт, который я могу есть, это белое мясо: курятина или в небольших количествах рыба, а овощи ты переварила до того, что случайностью это быть никак не могло. А потом ты разбиваешь несколько тарелок, прибегаешь вслед за мной сюда, вырываешь у меня из рук книгу, которую я мирно читаю, и швыряешь ее в огонь. И ты еще спрашиваешь, в чем дело? Пожалуйста, не принимайся плакать, а то расстроишь детей. Они заметят, что у тебя заплаканные глаза, когда вернутся из кино. Они и без того расстроены. Договорились?

— Гильда, — произнесла в телефон Анетта назавтра рано утром. — Если бы ты знала, как мне плохо!

— Что опять случилось? — спросила Гильда. — Который час?

— Уже десятый, — ответила Анетта. — Прости меня. Но мне необходимо с кем-нибудь поговорить.

— Маленький всю ночь брыкался, не давал мне уснуть, — пожаловалась Гильда. — Я только-только за дремала.

— Ну а я совсем не спала, — сказала ей Анетта. — Меня мучил жуткий страх, другого слова просто не подберу.

— Объясни толком. Вот Стив принес мой утренний чай. Спасибо, Стив. Ты ко мне так добр. Ну, хорошо, Анетта, давай рассказывай. Прости, если будет слышно, как я прихлебываю.

— Какая-то черная дыра внутри моего существа, — сказала Анетта. — Такая же черная и пустая, как пространство вокруг, и все завихряется и уходит в нее, и ничего не остается.

— Черная дыра, — повторила Гильда. — У меня было такое же ощущение, когда Джексон, мой первый муж, ушел от меня и было нечем платить за квартиру. Я бы сказала, что ты описываешь тревогу, а не страх. Что тебя так тревожит?

— Мысль о себе без Спайсера. Вчера вечером он на говорил мне таких ужасных вещей, а я его так люблю и ношу его ребенка. Как он мог? А потом ушел и всю ночь проспал в комнате для гостей. Сказал, что ему страшно спать рядом со мной, как бы я не причинила ему ужасного зла. Что я сумасшедшая и мужененавистница.

— А что ты сделала?

— Расколошматила пару тарелок и бросила в огонь книгу, которую он читал.

— Тебе следовало быть готовой к тому, что последует какая-то реакция. Если ведешь себя, как сумасшедшая, то тебя и обзовут сумасшедшей.

— Но он меня довел, — возразила Анетта. — Не стал есть обед, который я приготовила. И поздно вернулся домой, а где был, не сказал. Я всю ночь пролежала на нерасстеленной постели одна, с головной болью и с черной дырой в сердце, но, наверно, я немного задремала, потому что, когда проснулась, Спайсер уже ушел на работу, без единого словечка, даже записки не оставил.

— Ты говорила, что совсем не спала, — заметила Гильда.

— Гильда, это очень серьезно. Он говорил совсем другим тоном. Не могу тебе объяснить. Но мне страшно.

— А на мой взгляд, ничего серьезного, — сказала Гильда. — Он скоро позвонит тебе с работы и попросит прощения.

Ровно в десять тридцать раздался телефонный звонок. Венди соединила ее со Спайсером.

— Анетта, — сказал Спайсер, — у тебя все в порядке? Когда я уходил, ты спала. Ты была такая красивая во сне, не хотелось тебя будить. Я тебя не очень вчера рас строил? В последнее время на меня иногда находит.

— Ты меня расстроил, и очень сильно, — ответила она.

— Но ты уже успокоилась? Все забыто?

— Да, — сказала она.

— Я тебя очень люблю, — сказал он. — Не твоя вина, что ты такая, какая ты есть. Ты так же не можешь измениться по своему желанию, как и я.

— Спасибо и на том.

— Звонила Полина. Они с Кристофером зовут нас сегодня в оперу. Я дал согласие. Ты ведь не против? Будет «Фигаро».

— Замечательно, — сказала Анетта. — Моцарт так утешает.

Возникла маленькая заминка.

— Это не намек? — спросил Спайсер.

— Нет, конечно. Какой еще намек?

— Ну, что ты нуждаешься в утешении, то есть что ты не хочешь забыть старые обиды. Ладно, не важно. Встретимся в полвосьмого у «Колизеума»; потом поедем поужинаем. Оденься понаряднее, специально для меня.

— Обязательно. Как всегда. А знаешь, Спайсер, у тебя потрясающая память. Вчера ты перебрал по порядку все мои слова и поступки, к которым можно было при драться. Я, когда пересилила ужас, даже восхитилась.

— Больше нет времени разговаривать, дорогая, — сказал Спайсер. — Как ни хотелось бы. У меня совещание. Но ты права, память у меня хорошая. Это влияние Сатурна при моей Луне в секстиле, но при твоем Солнце, увы, в квинкунксе.

— Что это ты говоришь?

— Не важно. Это не твой мир. Должен бежать. Целую.

— Целую, — ответила Анетта.

— Гильда, — сказала Анетта, — ты была совершенно права. Спайсер позвонил. Я больше не чувствую черной дыры. То, что было вчера, это случайность, исключительное происшествие. Иначе сказать, это был небольшой эмоциональный всплеск, выплеск всякого сора на волне постоянного сосуществования. За десять-то лет мало ли сколько его наберется.

— Какая поэзия, — сказала Гильда.

— Спасибо тебе. У меня гора с плеч. И мы сегодня едем в оперу. Что его так расстроило вчера, я не знаю и, наверно, не узнаю никогда. Не важно.

— А я, кажется, догадываюсь. Могу только сказать, что очень сожалею. Я собиралась тебе позвонить. Я рас сказала Стиву кое-что из того, что ты мне говорила про себя и Спайсера в постели, а он теперь признается, что выболтал это Спайсеру за обедом. Я с ним больше не разговариваю, сколько бы чашек чаю он мне в постель ни приносил. Ему же по секрету рассказали.

— Я все знаю, — сказала Анетта, — просто ни к чему было заводить об этом разговор. Спайсер обмолвился между делом. Стив, наверно, хотел как-то помочь.

— Стив хочет, чтобы у всех все было хорошо. У него такой недостаток.

— Теперь уже не важно. Я вправду расстроила Спай сера. Но его с некоторых пор расстраивает множество разных вещей.

— С каких это некоторых пор? Давно ли эти некоторые поры тянутся?

— Не знаю. Недели две-три. А может, два-три года. Откуда мне знать? Спайсер все время жалуется, что я не восприимчивая. Но как я могу воспринимать то, чем он со мной не делится?

— По мнению Стива, я должна чутьем угадывать, что у него на уме и что он чувствует.

— Если бы я вздумала рассказывать Спайсеру, что он чувствует, он бы жуть как взбеленился, — сказала Анетта. — Ему не нравится, он говорит, чтобы я лезла к нему в голову, и я стараюсь держаться снаружи. Я ничего не принимаю на веру. Гильда, ты знаешь такое слово: «квинкункс»? Спайсер сейчас так сказал.

— Первый раз слышу.

— Я тоже. Как дура дурой. Я посмотрела в словаре. Это астрологический термин, обозначает расстояние между планетами в сто пятьдесят градусов по дуге: неприятный аспект, особенно в гороскопах на совместимость.

— Кто же может это знать?

— Странно, что он употребил такое слово в бытовом разговоре. И еще — «секстиль», это благоприятный аспект, но только для него, а не для нас обоих.

— Что за бред ты несешь, Анетта? Если ты будешь нервничать по каждому пустяку, то совсем изведешься. Может быть, Спайсер заказал ваш гороскоп к твоему дню рождения?

— Спайсер? Никогда в жизни Он не терпит всю эту белиберду. Религия скудоумных. Болото. И я тоже. Потом вот еще что…

— Да?

— Не нравится мне, что он позвонил ровно в десять тридцать. Как будто заранее составил расписание и поглядывал на часы: помариную ее до половины одиннадцатого, а тогда уж позвоню. Не сразу по приезде и не в конце обеденного перерыва, когда он обычно звонит, нет, это было не нормальное приблизительное время, а просто минута в минуту.

— Анетта, не сходи с ума, — сказала Гильда. — Десять тридцать — самое нормальное время. А что минута в минуту, просто так совпало.

— Наверно, — согласилась Анетта. — Теперь мне опять стало не по себе. Тут есть какой-то непонятный под текст. Ну да ладно, в конце концов выяснится, я думаю: вылезет наружу, как в кино инопланетянин у человека из грудной клетки.

— Что за ужас ты говоришь?! — возмутилась Гильда. — Это вредно для ребенка.

Анетта лежала на супружеской кровати с примочками на глазах.

— Мам.

— Да, Сюзан?

— Ты что, плохо себя чувствуешь? Я тебе чаю принесла.

— Спасибо.

— Ты не плакала?

— Нет, конечно. При беременности глаза припухают.

— Ну и ну. Тут давно пора сменить обои. Эти совсем никудышные.

— Нам со Спайсером нравятся.

— С чего бы? В духе начала восьмидесятых. Такие серо-буро-коричневатистые.

— С того, что мы со Спайсером сами их наклеивали через неделю после того, как я к нему переехала. На маляров и декораторов денег не было.

— Вот почему узор разъехался, — сказала Сюзан. — Маленькие цветочки не совпадают. Неаккуратная работа.

— Если и неаккуратная, то потому, что мы работали, а вы под ногами бегали, вернее, ты бегала, а Джейсон ползал. И мы все время спотыкались. Нам нравится как есть. На память о начале.

— Очень мило, — сказала Сюзан.

— И потом, если начнешь их сдирать, вся стена об рушится. Придется тогда наново штукатурить всю комнату. Эти обои с самого начала были чересчур тяжелые, когда их сюда втаскивали десять лет назад, а теперь стали еще тяжелее.

— Так не может быть с научной точки зрения.

— Вполне даже может. Они впитали млеко брачных восторгов.

— Что это еще за млеко?

— Не важно, — ответила Анетта.

— Посмотрю в словаре.

— Смотри на здоровье, — сказала Анетта.

Зазвонил телефон. Анетта дотянулась до трубки. Звонила Гильда.

— Анетта? Я тебя не разбудила?

— Да нет. Ерунда.

— По-моему, я знаю, в чем дело.

— В чем?

— В твоем романе. Он завидует, что ты публикуешь роман.

— С какой стати Спайсер будет завидовать рома ну? — не согласилась Анетта. — Это вообще и не роман даже. Так, можно сказать, повестушка. Я его от нечего делать написала, для забавы. Дети растут, работы все меньше, некуда время девать. И потом, когда еще он выйдет. Нет, не может быть, чтобы это из-за романа.

— Стив говорит, что может, — сказала Гильда. — Он говорит, не исключено, что там про него.

— Совсем даже не про него, — возразила Анетта. — Если уж про кого-то реального, то про моих родителей, да и то нет. Глупости. Спайсер ведь сам отдал рукопись Эрни Громбеку. Это ему хотелось, чтобы обязательно вышла книжка. Я собиралась засунуть в стол и забыть. Ты знаешь Эрни Громбека, издателя?

— Все знают Эрни Громбека, издателя, — ответила Гильда. — Я могу назвать не меньше дюжины человек, которых он заразил герпесом.

— Это к делу не относится, — сказала Анетта. — И не сомневаюсь, что это вранье.

— Может, Спайсер рассчитывал, что Эрни Громбек отвергнет твою рукопись и отвадит тебя на всю жизнь от писания романов?

— Во всяком случае, Эрни мою рукопись не отверг. И почему бы Спайсеру отваживать меня от писания романов? Глядишь, еще принесет какие-то деньги.

— Потому что Спайсер — такой мужчина, которому нужно, чтобы женщина отдавала ему все внимание, независимо от денег.

— Мне иногда кажется, что ты не особенно симпатизируешь Спайсеру, — сказала Анетта.

— Ты спросила мое мнение, и я тебе ответила. Если оно тебе не нужно, зачем было спрашивать?

— Не сердись, пожалуйста, Гильда, — попросила Анетта. — Уж это-то мне нужно меньше всего. Скорее я должна сердиться, а не ты. Ты разболтала Стиву про нашу со Спайсером жизнь и продолжаешь с ним это обсуждать, как я вижу.

— Нам со Стивом больно сознавать, что у вас проблемы в интимной жизни, — сказала Гильда. — Естественно, мы это обсуждаем. Мы не можем допустить, чтобы с вами что-нибудь произошло. Спайсер и Анетта — хорошо звучит. Имена подходят одно к другому. И тут столько народу с вами связано, надеюсь, ты отдаешь себе в этом отчет.

— У нас со Спайсером нет проблем в интимной жизни, Гильда, — сказала Анетта. — Мы вполне счастливы в браке. Мне просто не нравится, когда он в дурном настроении, а я не знаю почему. Если бы я узнала почему, я бы могла принять меры. Только и всего.

— Ну, хорошо, хорошо, будь по-твоему. Желаю тебе приятно провести вечер в театре!

— Духи! — заметил Спайсер в фойе «Колизеума». — Я бы предпочел естественный запах.

Он прихватил зубами кожу у нее на плече.

— Ты меня укусил! — сказала Анетта.

— Я выказываю супружескую нежность, — возразил Спайсер. — Я думал, тебе будет приятно.

— Но не прямо на людях, — сказала Анетта. — И так неожиданно. И вообще, Спайсер, я душусь не для твоего удовольствия, а для своего собственного.

— Неожиданность — главное в жизни. Привет, Полина! Привет, Кристофер! Полина, ты выглядишь сногсшибательно! Как поживает архитектура?

— Прозябает, — отозвались Полина и Кристофер. — А как виноторговля, Спайсер?

— В порядке, — ответил Спайсер.

— Как протекает твоя беременность, Анетта? — спросила Полина.

— Нормально, — ответила Анетта. — Никакой тошноты и уйма энергии.

— Это оттого, что ребенок желанный. Когда-нибудь у нас тоже будут время и деньги, чтобы завести ребенка. Но не сейчас. Сейчас перспективы не слишком обнадеживающие. Все наши знакомые либо остались без работы, либо обанкротились. Но Моцарт нас утешит. Цивилизации рушатся, а искусство остается существовать вечно.

— Господи! Вон Эрни Громбек и Марион, — сказала Анетта. — Они-то что делают в опере?

— Приобщаются к культуре, — съязвил Спайсер. — Она им обоим нужна как воздух. Знаете, кого они мне напоминают? Боба Хоскинса, мультипликатора, и его из любленную героиню из «Кто убил Кролика Роджера?». Он такой приземистый, широкоплечий и вульгарный, а она — женщина его мечты. Нереалистично.

— Не только его мечты, — возразил Кристофер. — Но вы оба несправедливы к Эрни Громбеку. Может быть, он и из народа, но парень он неплохой и, говорят, обладает чутьем на хорошие книги. Другие терпят крах, а он процветает.

— И кроме того, это мы их пригласили, — добавила Полина.

— A-а, Эрни, привет! — воскликнул Спайсер. — Привет, Марион. Рад видеть вас!

— Эрни, — поздоровалась Анетта. — И Марион. Какой сюрприз! Я и не знала, что вы бываете в опере. Когда мы последний раз виделись, Эрни, ты был марксистом.

— Маркс нас всех подвел, — сказал Эрни. — Теперь остался только Потусторонний Мир. Марион склоняется к нему, а я — вслед за ней. Денежное дело. Полина предупредила тебя, Анетта, что мы тоже будем в театре? Я просил ее вам сказать.

— Я и сказала Спайсеру, — оправдалась Полина. — И положилась на него, что он передаст Анетте; он всегда такой обязательный. А больше я ничего не могла сделать, Крис купил ложу в самую последнюю минуту, а я изволь набивать ее гостями с бухты-барахты. Не могла же я лично всех обо всем уведомлять. Я перепоручила. Я ведь тоже работаю, знаете ли. Почему вы все меня вините?

— Ладно, ладно, успокойся, — сказали все. — Моцарт нас утешит.

— Гильда!

— Господи, Анетта! Я думала, ты в театре. Что-то случилось?

— Я и есть в театре, — ответила Анетта. — Просто сейчас большой антракт. Гильда, по-моему, я оставила включенный утюг в спальне, а детей обоих нет дома. Не могла бы ты сбегать взглянуть, а? Ключ под вазоном с розами.

— Ты невозможный человек, — сказала Гильда.

— Почему мне вдруг все это говорят? Или я просто раньше не обращала внимания?

— Я про ключ под вазоном, — пояснила Гильда. — Только и всего. Включенный утюг оставляют все. Схожу сейчас, конечно. Во что ты одета?

— Я в желтом шелковом платье — знаешь его? — с золотым кушаком, который более или менее маскирует живот, а в ушах серебряные серьги. Вид вполне ничего. Я бы даже сказала, что вид отличный. Полина приехала прямо с работы в своем сером костюмчике, и мне показалось, что я слишком расфуфырилась, но тут появились Громбеки, Марион в красных галифе, белой кружевной блузе, черной жокейской шапочке и при серьгах из фальшивых бриллиантов, и я почувствовала себя замарашкой. Так что, по-видимому, я одета как раз в пору.

— Как Спайсер себя ведет, хорошо? — спросила Гильда.

— Сама не знаю. Просто не знаю, и все. Он не одобрил, что я надушилась, а я сдуру сказала ему, что душусь для себя, а не для него. Это даже и неправда, я просто от неожиданности брякнула. Но он, по-моему, обиделся: он сел как можно дальше от меня, обычно-то мы, знаешь, сидим рядом, если есть возможность. Даже за руки держимся. А потом еще Эрни Громбек разозлил его своими разговорами про книги — что в твердых обложках плохо расходятся, что в бумажных получается выгоднее, ну и так далее, — а в конце и вовсе перевел разговор на мой роман, куда уж хуже.

— Как ты его назвала в результате? — спросила Гильда. — «Поверженная Люцифетта»?

— «Люцифетта поверженная», черт бы ее драл. Обо жди минуту, я еще монету опущу… Они думают, что я в дамской комнате. В театре на посещение дамской комнаты уходят часы, потому что дамы наряжаются во все самое лучшее. Эрни сказал, что хочет поторопиться с публикацией, чтобы книга вышла поближе к рождению маленькой.

— Это хорошо или плохо? — спросила Гильда.

— Бог его знает. Я сказала, что получается, мы спекулируем на ребенке, я думала, такое замечание понравится Спайсеру, но Спайсер сказал, чего уж тут жеманиться, надо выколотить из предстоящих родов побольше, всегда можно подгадать так, чтобы схватки начались прямо во время телеинтервью, и это привлечет ко мне внимание всех средств массовой информации.

— Это что, сарказм? — спросила Гильда.

— Не знаю, — ответила Анетта. — Совершенно не представляю себе. Я перестала его понимать. И поэтому не могу тебе сказать, хорошо или плохо он себя ведет. Знаю, что мне лично не очень-то весело, поэтому я и болтаю тут с тобой. Нервно как-то все. Гильда, мне теперь и вправду надо зайти в дамскую комнату, так что я прощаюсь. Проверь утюг, ладно? Я уверена, что он выключен, но все-таки мне будет спокойнее, если ты посмотришь.

— Знаю, знаю, не беспокойся, Анетта, — сказала Гильда. — Конечно, я забегу.

— Тут одностороннее движение установили, что ли, — сказал Спайсер, — или этот водитель везет нас кружным путем?

— Теперь одностороннее, — ответила Анетта.

— На самом деле ты понятия не имеешь, — сказал Спайсер. — Просто тебе хочется, чтобы все было мирно и гладко. Ну, не важно. Дай руку. Ты была права: Моцарт утешает. А ты заметила, объявлен концерт индийской музыки? Нет, конечно, тебя это не интересует. Ты, я думаю, предпочитаешь привычный тональный строй, восточная музыка до тебя не дойдет. А я постараюсь вникнуть, если найду время и если ты согласишься отпустить меня на час или два.

— Спайсер, — проговорила Анетта, — ты уверен, что все в порядке?

— Ну, сколько можно, ей-богу? Когда человека без конца спрашивают, все ли в порядке, это начинает действовать на нервы. Не могу же я все время смеяться и шутить, как тебе хочется. Спайсер, душа общества. По-моему ты многого не замечаешь. Ни одностороннего движения, ни индийской музыки, ни перемен во мне.

— Каких перемен?

— Все люди меняются. И нормально, когда жены и мужья замечают такие вещи, если они не эгоцентричны сверх всякой меры. Ну а уж тогда их ждут сюрпризы, и даже, может быть, неприятные.

По щекам Анетты скатились две слезы.

— О Господи! — вздохнул Спайсер. — Ай-яй-яй! Ну и мастерица же ты давить на психику. Сколько уже лет я это терплю?

— Наверно, так мне на роду написано, — сказала Анетта. — Быть невозможным человеком.

— Истины часто высказываются в шутку, — отозвался Спайсер.

— Мне сейчас совершенно не до шуток. И потом, от куда вдруг такой интерес к индийской музыке и астрологии? Мне это обидно. Вроде как я тут посторонняя.

— Господи Боже мой! Неужели у человека не может быть своих интересов в жизни? Собственных вкусов? Хоть уголок в мозгу для себя одного! Неужели всем надо де литься? Приводить все к общему знаменателю? При таких условиях никто долго не выдержит. Не думаю, что ты сознательно хочешь испортить отношения между нами, Анетта. Ты ведь слишком многим рискуешь. Смотри, мы были в опере, провели чудесный вечер, твой обожатель Эрни безостановочно плел тебе всякую ерунду, с чего это ты сидишь с таким унылым видом? Забилась в угол такси и проливаешь слезы, когда у тебя есть в жизни все, чего только может пожелать женщина. Ты беременна, я понимаю, но зачем же срывать злость на других?

— Прости меня, Спайсер, — сказала Анетта.

— Ладно. Давай поцелуемся, и — мир.

— Как прошел второй акт? — спросила Гильда. — Мы уже несколько дней не разговаривали. Где это ты пропадала?

— Нигде. Просто занята была. Столько дел. Я пытаюсь подобрать весь материал по мифу о Европе, но то и дело засыпаю. Я мало что помню о том вечере в театре, Гильда. Меня занимало только, что у Спайсера в голове, и больше я почти ничего не замечала.

— Жаль, даром пропал дорогой билет, — сказала Гильда.

— Я не выношу, когда Спайсер на меня сердится. И ни на чем не могу сосредоточиться.

— Что-то он чересчур часто стал на тебя сердиться в последнее время.

— Тогда в такси по дороге домой он вел себя не по-доброму, — сказала Анетта. — Но с тех пор у нас все хорошо. Правда-правда. Он все время со мной так добр, и настроение у него прекрасное. Я могу говорить почти все, что захочу, не обдумывая сперва. Почти. Но только вот…

— Только — что?

— В субботу он меня предостерег, что сейчас полнолуние, и пусть я буду поосторожнее, когда веду машину.

— Ну и что в этом плохого? Такие вещи все говорят, — сказала Гильда.

— Все, но не Спайсер, — возразила Анетта. — В обычном состоянии. Я посмотрела в «Энциклопедии суеверий», и там сказано, что утверждение, будто луна провоцирует безумие, не безосновательно. Луна притягивает океанские приливы, а так как человеческое тело на девяносто семь процентов состоит из воды, очень возможно, что полная луна оказывает микровоздействие на давление воды в мозгу.

— Ты что, хочешь сказать, что Спайсер помешался?

— Нет, конечно. Но кто ему все это внушает? Ну, хорошо, я согласна, что полная луна может действовать на людей за рулем автомашины. Ладно. Но как Спайсер может верить, будто от планеты Сатурн, находящейся на расстоянии восьмисот миллионов километров, и от ее соотношения с Луной, которая вращается вокруг Земли, зависит, на сколько у него хорошая память? Сумасшествие какое-то!

— Ты до сих пор из-за этого изводишься? Сама ты маньячка, — сказала ей Гильда.

— Ничего не могу с собой поделать, — ответила Анетта. — Наверно, это беременность на меня так действует.

— Мне лично беременность приносит радость, — возразила Гильда, — а не беспокойство. Ты что, смотрела в справочнике, на каком расстоянии Сатурн от Земли?

— Да.

— Господи, надо же.

— С другой стороны, в воскресенье утром Спайсер принес мне свежей клубники с рынка, забрался обратно в постель, и мы ее ели со сливками на завтрак. И он положил мне ладонь на живот, чтобы почувствовать, как будет брыкаться маленькая Гиллиан.

— Ну и хорошо, — сказала Гильда. — Я думаю, все не так плохо.

— Это замечательно! Просто замечательно, что Спай сер снова в хорошем настроении.

— Ты не пропустишь во вторник занятия в клинике? По случаю того, что ты снова счастлива?

— Конечно, нет. До встречи в клинике, если я раньше не позвоню. Я думаю, это все пустяки.

— Я-то думала, непонятное все позади, — грустно сказала Анетта Гильде.

Они присутствовали в клинике на вечерних занятиях для будущих матерей — лежали бок о бок на полу и дожидались, пока освободится и придет обратно инструктор ша по мышечной релаксации, убежавшая на помощь женщине из группы «Последний час», у которой начались преждевременные схватки.

— А что он опять натворил?

— Гильда, не говори, пожалуйста, о Спайсере в таком тоне. Я не хочу быть похожей на тех женщин, которые жалуются подругам на своих мужей. Это так вульгарно.

— У нас занятия по релаксации. А послушать тебя, ты такая вся скованная, взвинченная. Не хочешь разговаривать о Спайсере, пожалуйста, не разговаривай. Я у тебя ни о чем не спрашивала, ты сама начала. Если на то пошло, у меня и у самой нет охоты говорить на эту тему. Можем потолковать о младенцах, или о посудомоечных машинах, или, еще лучше, вообще не разговаривать больше друг с другом ни о чем и никогда.

— Прости меня, Гильда, — сказала Анетта и дотянулась до Гильдиной руки, кротко лежащей вверх ладонью на деревянном полу. Густые рыжие волосы разметались у Гильды вокруг головы и были похожи, если смотреть сбоку, на оборчатый воротник. — Я не хотела на тебя огрызаться. Наверно, я и на Спайсера вот так огрызаюсь. В этом, должно быть, вся беда. Дуюсь, раздражаюсь, но сама этого не сознаю. Мы все воображаем себя безупречными, а виноват у нас всегда кто-то другой, когда на самом деле корень зла в нас. — Она отпустила Гильдину руку. — Наверно, мне не надо держать тебя за руку. Спайсер считает, что у нас лесбиянские отношения. — Гильда отдернула руку, и, приподнявшись на локте, заглянула Анетте в лицо. — Я пошутила, — поспешила поправиться Анетта. — И он тоже просто шутил. О Господи, опять я сморозила какую-то глупость. Спайсер прав, я невозможный человек.

— Тебе, наверно, надо пройти курс психологической релаксации, — сказала Гильда, — а не только мышечной. Скорее бы доктор Элси Спаннер возвратилась. На полу так дует. И надо бы изменить название той группы. По-моему, у них там у всех преждевременные роды из-за названия. Услышат: «Последний час», и через час схватки начинаются.

— Ты советуешь мне обратиться к психотерапевту? — спросила Анетта. — Мы со Спайсером не верим в психотерапию. Это одно из наших общих убеждений, которые лежат в основе нашей близости. Психотерапевты делают людей эгоистичными, сосредоточенными на себе, готовыми рушить все вокруг. Первый брак Спайсера распался из-за того, что его жена стала ходить к психотерапевту. На его взгляд, у них был нормальный, вполне счастливый брак, но она затеяла это лечение, и не успел Спайсер опомниться, как она ему объявила, что она несчастна и причиной этому Спайсер, взяла и ушла от него.

— А может, это была правда? — сказала Гильда.

— Но Эйлин оставила при этом еще и Джейсона, так как терапевт заявил, что иметь ребенка и полностью осуществиться как личность она не сможет, раз ребенок — плод несчастливого замужества. Мне лично это решение кажется безответственным.

— Ты должна благодарить того психотерапевта, иначе ты бы сейчас не была замужем за Спайсером.

— Это верно. Ты не думаешь, что он женился на мне, чтобы я ему помогала смотреть за Джейсоном?

— О Господи! — рассердилась Гильда. — Нет, тебе обязательно нужно к психотерапевту. Не спрашивай меня. Что я ни отвечу, все не слава Богу. Просто беда.

Группу распустили, так как доктор Элси Спаннер сочла, что ее первейший долг — сопровождать в родильный дом женщину, у которой отошли воды, и там помочь ей правильно дышать, а занятия потерпят. В раздевалке Гиль да спросила:

— Что же Спайсер такого сделал, из-за чего ты так расстроилась? Заметь, я больше не говорю: «натворил».

Анетта рассказала:

— Приехала к обеду моя мама. Дело было в понедельник. Она часто заезжает по понедельникам. Спайсер забежал домой в обеденный перерыв повидаться с ней и выпить чашку кофе. Ты ведь знаешь, как они ладят. Это такое облегчение. Моего первого мужа она терпеть не могла. Его звали Падди — ей это не нравилось, напоминает ирландского чернорабочего, видите ли, и мне приходилось выступать в защиту ирландских чернорабочих. Ну, ты представляешь себе. Но со Спайсером у них такая дружба, мне иногда даже кажется, что они в сговоре против меня. Обо мне говорят в третьем лице: «она». Мама стала рассказывать, как она легко и быстро меня родила. Я родилась прямо в «скорой помощи», им пришлось съехать на обочину и остановиться, задние двери открыли, была ранняя осень, и утреннее солнышко светило прямо ей в глаза. Она часто рассказывает, как это было. Но тут Спайсер ее пере бил и спросил: «Вы говорите, солнце было утреннее? Я думал, это происходило вечером». Мама отвечает: «Кому лучше знать, Спайсер; я ведь при этом присутствовала!» Спайсер обернулся ко мне, я как раз наливала ему кофе и говорит так злобно: «Ты что, не знаешь, что я кофе больше не пью?» Встал из-за стола и, ни слова не говоря ни ей, ни мне, ушел, уехал обратно на работу. Я стала оправдывать его перед мамой — он-де очень много работает, а тут еще моя беременность, он стал ужасно нервный. Бедный Спайсер, говорю, на нем такая ответственность: я, Сюзан, Джейсон, работа, дом, экономический спад, и за всем должен смотреть один Спайсер.

— То есть все то же, что ты и самой себе рассказываешь ему в оправдание.

— Не рассказываю, а так оно и есть. Но на маму это произвело тяжелое впечатление, и она уехала, скрежеща зубами, и на скулах желваки, а у нее от этого головные боли. Мне было так неприятно! Я всегда стараюсь оберегать мамин душевный покой. Поэтому я позвонила и настояла, чтобы Венди соединила меня со Спайсером, и говорю ему, что он должен позвонить моей маме и извиниться, а он наорал на меня по телефону, что это я должна из виниться, я лгунья и психопатка, если я родилась утром, зачем было говорить, будто вечером? Только психи лгут безо всякой нужды.

— А почему ты ему так сказала?

— Наверно, думала, что вечером вроде как поэтичнее, не помню. Тогда я не придавала этому значения. Я думаю, на верно, Спайсер прав, и я действительно схожу с ума. Наверно, мне правда надо посоветоваться с психотерапевтом, но я не знаю, как сказать Спайсеру. Мне страшно, что он разозлится; он не выносит людей, у которых хлипкие мозги.

— У тебя мозги никогда не были хлипкими, — не согласилась Гильда.

— Должно быть, это из-за беременности.

— Или из-за Спайсера, — сказала Гильда. — Не обходимо учесть и такую возможность. Он тебя морочит, внушает тебе, что ты виновата в том, в чем на самом деле виноват он. Стив говорит, это его манера. Так что, поспрашивать у знакомых насчет психотерапевта для тебя?

— Да, Гильда, пожалуйста. Только по секрету. И лучше, чтоб был мужчина. С мужчиной мне легче будет разговаривать, чем с женщиной.

— Это ты, мама? — удивилась Сюзан, когда Анетта раньше обычного вернулась из клиники. — Я не ждала тебя еще по крайней мере час.

— Почему все окна открыты? — спросила Анетта.

— Я курила, — ответила Сюзан.

— Что именно?

— Просто сигареты.

— Сколько штук?

— Одну. Но меня все равно тошнит.

— Вот и хорошо, — сказала Анетта.

— Спайсер говорит, что наркотики менее вредны, чем табак. Знать бы, где достать, я бы тогда испытала, правда ли, что они веселят душу.

— Когда это он так говорил?

— Сегодня в шесть часов вечера.

— Где он? В кабинете?

— Нет, — ответила Сюзан. — Спайсер ушел из дому в шесть часов пятнадцать минут.

— Куда, не сказал?

— Нет. Оделся очень нарядно. Не по-деловому, в пиджаке и галстуке, а привольно, в замшевой куртке и свитере от Армани. И благоухал лосьоном «После бритья». Ты не думаешь, что он завел интрижку?

— Нет, не думаю.

— Я была поражена, когда услышала от него такое, насчет наркотиков.

— Спасибо и на том. Я тоже поражена. Ты не при готовишь мне чашечку чая, Сюзан?

— Спайсер говорит, что чай тебе вреден. Обычный чай, он имеет в виду.

— Тем не менее я бы выпила чашку.

— Слушаюсь. Почему у вас занятий не было?

— Потому что рушится все. Конец света.

— Мне не нравится, когда ты так говоришь, мама. Будь, пожалуйста, осторожнее, а то я уеду жить к папе.

— Ну и отправляйся.

— Да нет, спасибо. Мне здесь больше нравится. Можно есть у себя в комнате. А в доме у Падди и Пат полагается садиться за стол да еще переодеваться к обеду. Как твое давление?

— Забыли померить в суматохе, — сказала Анетта. — Спайсер, наверно, поехал на переговоры с клиентом, насчет продажи по дешевке последних разрозненных бутылок из партии. Он не говорил, когда вернется?

— Нет, — ответила Сюзан.

Спайсер приехал без тринадцати минут восемь.

— Ты сегодня рано, — заметил он. — Я думал, вернусь, тебя еще не будет.

— Занятия отменили. Я уже пропустила два подряд.

— Ну-ну, только не начинай снова, — сказал Спай сер. — Эти постоянные надоедливые упреки, капаешь, капаешь на мозги. Неудивительно, что я в таком состоянии.

Анетта попросила прощения, пошла на кухню и приготовила сандвичи с беконом и две чашки горячего низкокалорийного шоколада.

— Я не люблю сандвичи с беконом, ты же знаешь, — сказал Спайсер.

— Нет, не знаю. Когда мы только познакомились, мы почти все время питались сандвичами с беконом. Разве ты не помнишь?

— Прости, пожалуйста, Анетта. Не помню.

— И тем не менее так было. Я только что ушла от Падди, и от тебя только что ушла Эйлин. Всякая серьезная стряпня казалась напрасной тратой времени, которое можно вместо этого провести в постели.

— Значит, времена переменились. Анетта, нам обоим, мне кажется, вредно предаваться воспоминаниям о грустном и бес порядочном прошлом. Мы должны думать о будущем. Ну а пока что я сандвичи с беконом не ем. Бекон пахнет соблазнительно, однако свинина — самое вредное мясо из всех.

— Чем, Спайсер?

— Свиньи умные и понимают, что с ними происходит. Поэтому они и чувствуют страдание острее других. Вообще страдание — удел умных, так устроен мир. Но все равно нельзя принимать в этом участие. А что в стаканах?

— Низкокалорийный какао-напиток.

— Который рекламируют по телевидению?

— Он самый.

— Похоже, что беременность притупила твои критические способности.

— То есть мой ум, ты хочешь сказать?

— Если уж на то пошло, да.

— Тебя теперь стало совершенно неизвестно чем кормить, Спайсер, чай и кофе ты больше не пьешь, обычные блюда не ешь. Теперь вот даже от бекона отказываешься.

— Мой организм отказывается принимать стимулирующие вещества и животную пищу. Мне очень жаль, если это причиняет тебе дополнительное беспокойство.

— Спайсер, может быть, ты видишься с кем-то еще?

— В каком смысле «вижусь»?

— Может, у тебя роман с другой женщиной?

— Анетта, у нормального мужчины на одну тебя и то сил не хватит. Ты выматываешь все силы. Сначала подковырки, потом нытье и вот теперь упреки, ревность. Я думаю, это все можно будет увидеть.

— Увидеть? Где? В гороскопе, что ли? В котором будет правильно указано время: не вечер, а утро? Она что, трудится над ним в настоящее время? У тебя роман с астрологиней? Я угадала? Потому что кто-то где-то явно старается настроить тебя против меня. Ничем другим это не объяснишь.

Спайсер расхохотался. Он съел один кусочек сандвича с беконом и отпил полчашки шоколадного питья, сандвич — с удовольствием, питье — без. Потом доел оставшуюся часть сандвича.

— Очень есть хочется, — пояснил он себе в оправдание. — Сдаюсь. Дорогая Анетта! У меня нет ни с кем никакого романа. А у тебя?

— Конечно, нет, — ответила Анетта. — Я же беременна.

— И это единственная причина, почему ты не заводишь романов на стороне?

— Нет, конечно, — сказала Анетта. — Я ведь люблю тебя.

— И я тоже тебя люблю, Анетта, очень, — сказал Спайсер. — И никогда не причиню тебе вреда. Твои подозрения не имеют под собой рациональной основы. Я меняюсь, как я тебе уже говорил, меняюсь в разных отношениях. Постарайся это принять, прошу тебя. Но для того чтобы человек изменился, существует много причин, не обязательно это должна быть любовница. Ему может открыться его собственная душа, например. Я теперь не тот, за кого ты выходила замуж, как и ты не та, на ком я женился.

— Ты все время это твердишь, а мне кажется, будто говоришь не ты, хотя слова выходят из твоего рта, из твоего красивого рта, который я так люблю.

— Где дети? — спросил Спайсер.

— Сюзан смотрит видео, а Джейсон играет на своем компьютере.

— Ты так занята собой и своими фантазиями, что у тебя в доме весь порядок нарушен, — сказал Спайсер. — Я понимаю, тут не твоя вина. Как ты думаешь, может быть, стоит обратиться к врачу?

— К какому врачу, Спайсер? По душевным болезням?

— Да, Анетта. Думаю, что да.

— К психотерапевту?

— К психотерапевту.

— Но ты ведь против психотерапии, — сказала Анетта.

— Когда я это тебе говорил?

— Не знаю, Спайсер. Давно когда-то.

— Не припомню, чтобы я когда-нибудь высказывался против, — убедительно произнес Спайсер. — Наверно, ты это вообразила. Или решила, что раз ты так считаешь, значит, и я того же мнения. Надо, чтобы ты стала не так направлена внутрь себя, а больше вовне; и меньше зависела бы от меня.

— К кому же мне обратиться?

— Тут нужна осторожность, — сказал Спайсер. — Кругом полно всяких жуликов и шарлатанов. И важно не попасться в лапы психиатров, которые примутся закармливать тебя таблетками, когда ты ждешь ребенка.

— Не я, а мы ждем ребенка, Спайсер.

— Не начинай, пожалуйста, снова, Анетта.

— Извини, — сказала Анетта.

— Ладно, я понимаю. Ты стараешься, как можешь. Я переговорю с Марион. Она ходит к психотерапевту.

— Марион? Подружка Эрни? Но она такая уравновешенная.

— Потому и уравновешенная, что пользуется психотерапевтической помощью, — сказал Спайсер. — Я так думаю.

— Откуда ты знаешь, что она ходит к психотерапевту?

— Анетта, Бога ради…

— Я только спросила, откуда ты знаешь, Спайсер. Я ни на что не намекала.

— Надеюсь. Подумать только, Марион! Марион выше головы счастлива с твоим другом-издателем. У него денег куры не клюют, он обеспечивает ей такую жизнь, к какой она стремится. Мы с ней говорили на эту тему в театре, пока ты судачила с Эрни про суперобложки. Но определенную сторону своей личности Марион была вынуждена подавлять; и она обратилась к психотерапевту, чтобы найти дорогу обратно к своему внутреннему «я», куда Эрни закрыл ей доступ. К своей собственной душе. Тебя это устраивает?

— Конечно, Спайсер, — ответила Анетта. — Прости меня, пожалуйста.

— Ты, я думаю, ничего не можешь тут поделать. У тебя, наверно, окажется Марс в оппозиции с Плутоном, и в этом причина твоего собственничества. Это и есть твоя беда. Может, выманим детей и сыграем все вместе в «Монополию»? Попробуем немножко пожить нормальной семейной жизнью? Глядишь, от нее еще сохранилось что-нибудь, и можно будет с этим поработать, как-то вернуться к норме.

— Спайсер, ты поздно пришел домой. Мне нужно, чтобы ты меня успокоил. Знаю, что это нехорошо с моей стороны, но все равно я иначе не могу. Не хочешь же ты, чтобы я, ко всеобщему смущению, залила доску слезами или сбросила по ошибке Мэйфер.

— Милая Анетта, — засмеялся Спайсер. — По крайней мере ты все еще можешь меня смешить. Я продавал разрозненные бутылки, оставшиеся от полученной партии, Хамфри Уоттсу и его жене Элинор, они живут неподалеку, на кругу. Есть еще люди, которым не обязательно покупать вино дюжинами, как есть люди, которых не волнует, что у них на званом обеде посуда от разных сервизов. Но в наши дни экономического спада их приходится выискивать. Тут уж не они к тебе являются, надо самому идти к ним. А ты что вообразила? Что я выбрал по звездам благоприятный момент и завалился в постель к даме-астрологессе? Ну, вот так-то лучше. Я тебя тоже рассмешил. Очень тебя люблю, Анетта.

— Гильда, привет. Я страшно устала, непонятно почему. Вчера вечером мы всей семьей играли в «Монополию», и я проигралась в пух. У меня были все дома на плохих площадях. А у Спайсера — Мэйфер и Парк-лейн. Он всегда выигрывает. Я рано ушла спать, и когда Спайсер лег, я уже спала крепким сном. Ты не обратила внимания на луну?

— Нет вроде.

— Ночь была такая ясная. Лунный свет через окно падал на кровать. Я подставила ладонь, она просвечивала насквозь, голубая, прозрачная. Даже жутко.

— Ты здорова? — спросила Гильда.

— Я просто поделилась с тобой как с другом, — сказала Анетта. — Извини, что морочу тебя всякой чепухой.

— Я рассказываю такие вещи Стиву. Но ты, я думаю, со Спайсером ничем таким не делишься.

— Не делюсь, — подтвердила Анетта. — Иногда в замужестве бывает до того одиноко. Когда я рассматривала в лунном свете свою руку, мне пришло на ум слово «труп», но я его прогнала от себя. Нехорошее слово, не к добру.

— А знаешь, Анетта, ты позвонила как раз вовремя. Я нашла для тебя замечательного человека.

— Человека? Ты имеешь в виду психотерапевта? Но я уже нормально себя чувствую. Правда-правда. Просто я иногда выхожу из себя со Спайсером. Это от беременности. Скоро пройдет.

— Ты нуждаешься в поддержке, Анетта, — сказала Гильда. — Стив говорит, что тебе очень нелегко приходится.

— Я думала, это Спайсеру со мной нелегко приходится.

— Но с другой стороны, — продолжала Гильда, — ты надумала обратиться к психотерапевтам, потому что Спайсер этого хочет. Так что может ничего не получиться. Нужно хотеть самой, так сказала Элинор. Ты знакома с Хамфри и Элинор Уоттс?

— Мы встречались раза два. Они живут неподалеку от нас, на кругу. Спайсер продает им вино не дюжинами, а отдельными бутылками.

— Да? Как странно. Я думала, они как раз из тех, кто покупает вино ящиками. Ну, не важно. Элинор сегодня утром позвонила по поводу праздника на нашей улице. Надо же, как люди умеют втираться. Теперь это уже праздник не только для тех, кто живет на Белла-Крезент, но и для всех: и с Белла-роуд, и с Белла-стрит, и с Белла-лейн. Да, так про что я говорила?

— Про психотерапевтов, — напомнила Анетта.

— Прости, отвлеклась. Нервничаю. Рекомендовать психотерапевта — это такая ответственность. А вдруг дадут тебе какой-нибудь неверный совет? Виновата буду я.

— По-моему, они не советы дают, а разрешают твои внутренние проблемы.

— Что значит «внутренние проблемы»?

— Гильда, ведь ты сама предложила мне обратиться к психотерапевту. А теперь и Спайсер тоже говорит, что это хорошая мысль. Так что, должно быть, они у меня есть, внутренние проблемы, что бы это ни значило. А от куда Элинор Уоттс знает про психотерапевтов? Она вроде бы не похожа на их пациентку.

— Теперь лечиться у психотерапевтов вдруг стало очень модно. Элинор ездит к одному, который принимает в Хэмстеде. Они почти все практикуют в фешенебельных районах. А здесь в них нехватка. Кто-то должен занять эту нишу на рынке. Тут прекрасные большие дома, для семьи слишком просторные, а для клиники в самый раз.

— Наш дом в самый раз для моей семьи. Я его люблю, — возразила Анетта. — И совсем он не слишком просторный.

— Не уходи от темы, Анетта, — сказала Гильда. — Психотерапевт, к которому ездит Элинор, зовется доктор Герман Маркс. Очень знаменитый. Он пишет книги про цели тельную силу прикосновения. У него только что уехал пациент и появилось время на одного желающего. Тебе повезло. Но действовать надо будет немедленно. Элинор сказала, что за молвит за тебя слово. Не пойму, в чем дело, но она почему-то очень хочет, чтобы ты к нему обратилась. Вернее я понимаю. Элинор живет на кругу. А у вас на Белла-Крезент дома круп нее и богаче, вот она и рассчитывает примазаться и перейти в более престижную категорию, оттого что у нее с тобой будет общий психотерапевт. Так у нее работают мозги.

— Выходит, этот доктор Маркс ей не особенно помог, — заметила Анетта.

— Да, но, может быть, без него она была бы еще гораздо хуже.

— Значит, Элинор Уоттс уже знает, что я не в себе? — сказала Анетта. — Вот спасибо! Что ж, надо, я думаю, по крайней мере позвонить и условиться. Элинор покупает наши некомплектные бутылки, я посещаю ее психотерапевта. Так вращаются миры. Доктор Маркс хотя бы мужчина. Хорошо, что можно будет поговорить с мужчиной, а то все одни женщины.

— Благодарю.

— Я не о тебе, Гильда, сама знаешь. Не представляю себе, что бы я без тебя делала.

— Спайсер, — сказала Анетта, — я, кажется, нашла себе психотерапевта. Так что ты ни у кого больше не узнавай. Я не хочу, чтобы все знали, что я не в своем уме.

— Опоздала, — ответил Спайсер. — Я уже попросил Марион, приятельницу твоего знакомого Эрни, назвать не сколько фамилий. Она рекомендует обратиться к любому специалисту из ААП: Астрологической Ассоциации Психотерапевтов.

— Ну, это как раз в ее стиле. Ты же говорил, что надо остерегаться шарлатанов.

— Не смейся над тем, чего не понимаешь, Анетта. ААП входит в ПАЮСН: Психотерапевтическая Ассоциация Юнгианского и Смежных Направлений. Это в высшей степени серьезные специалисты. Как фамилия того, на кого ты вышла?

— Некто доктор Герман Маркс, принимает в Хэмпстеде.

Спайсер минуту молчал. А потом проговорил:

— Н-ну, раз так, значит, так тому и быть.

— Мне почти и нечего рассказывать, — извинилась Анетта. — Даже неловко злоупотреблять вашим временем. Я уверена, что есть много других людей, которым гораздо хуже, чем мне. Дело просто в том, что я после десяти лет счастливого замужества теперь забеременела и вдруг стала относиться к мужу с недоверием, придираюсь по всякому мельчайшему поводу и даже подозреваю, что у него роман на стороне. Знаю, что нет, а подозрение все равно прилипло и не отстает, и мужу уже тошно от моей глупости.

Доктор Маркс рассмеялся добрым и неожиданно обольстительным смехом. У Анетты в голове промелькнули три вопросительные мысли: каково было бы очутиться в его вместительных объятиях? имеется ли в наличии миссис Маркс? и какая она должна быть из себя?

— Вполне возможно, — произнес доктор Маркс, — что это случай простой проекции. У вас за годы близости со Спайсером, наверно, была интрижка на стороне, или две интрижки, или три, и теперь, когда вы беременны, вы чувствуете себя беспомощной, и тут ваша вина, темная сторона вашего «я», начала преследовать и казнить вас.

— Значит, вы можете мне как-то помочь?

— Мой анализ попал в цель?

— Да.

— В таком случае лекарство, я полагаю, будет нетрудно найти. Под лекарством я разумею душевную ясность, покой. Вы натура, как я вижу, неконтактная. И ничего удивительного, вы же англичанка, эта ваша особенность не должна внушать тревоги, как в случае, если бы вы были, скажем, жительницей Средиземноморья.

— Откуда вы узнали, что я неконтактная? Другие так не считают. Мой муж Спайсер, например, упрекает меня в том, что я все время прикасаюсь к людям.

— Вы отстраняетесь от меня. Положите мне на ладонь руку. Что вы при этом чувствуете?

— Чувствую, что попала в ловушку. Вы же меня держите. Отпустите, пожалуйста, мне больно.

— Гм, в ловушку, — повторил он. — Что ж, будем работать с этим, раз не представляется других возможностей.

— Ну? — спросила Гильда. — Как прошел визит? Доктор симпатичный?

— Не знаю, — ответила Анетта. — Похож на гранитную глыбу. Сидит в кресле у камина и выпирает во все стороны.

— Гранит не выпирает, — возразила Гильда.

— Ты спросила, какой он, и я стараюсь дать исчерпывающий ответ. Лет шестидесяти примерно. На лице растительность, как серо-зеленый кустарник на склоне горы. Все лицо заросло — ноздри, уши, глаза, лысина, но там она хотя бы прикидывается шевелюрой, а не листвой.

— Выдумываешь ты все.

— Нисколько. Этот доктор — мужчина с волосатым лицом. Из волос торчит крючковатый нос, а рот скривлен на сторону. Может быть, он перенес небольшой инсульт. Прононс у него центральноевропейский, от которого чувствуешь себя последней дурой. На животе старые часы на цепочке, и он ими все время покачивает.

— Просто кошмар какой-то, — сказала Гильда.

— То и дело скребет пальцами подбородок, и хлопья сухой кожи осыпаются на брючины. Брюки из твида, так что перхоть не заметна.

— И к такому человеку ты относишься всерьез?

— Он велел мне положить руку ему на ладонь. Я поло жила. А он вывернул мне руку и вцепился в запястье. У него руки в коричневых пятнах и ужасно сильные, до сих пор остались красные вмятины, завтра, наверно, будут синяки.

— Но он хоть помог тебе?

— Кто его знает? Может быть, если бы не разговор с ним, сейчас мне было бы еще хуже. Он кажется бесполым, потому что иностранец. То думаешь, вроде бы он тебя лапает, то стыдно становится за такие вульгарные и идиотские мысли. Какая-то привлекательность в нем есть, но не по линии женско/мужской, а просто это очень сильная натура.

— Но все-таки благодаря ему тебе стало лучше?

— Пожалуй. Я ему кое в чем призналась. Хотя это была только наша первая беседа. Это как нарыв проколоть.

— Призналась? В чем?

— Так, в разных вещах. Про одного человека.

— Это про кого же?

— Я тебе не скажу, Гильда. Дело прошлое.

— Когда ты была уже замужем за Спайсером?

— Да.

— Ты переспала с Эрни Громбеком?

— Разумеется, нет, Гильда. Ты с ума сошла. Прямо под самым носом?

— Я просто подумала, может, он.

— Ты этого человека никогда не видела и не увидишь. Смотри только не проболтайся Стиву. Это было летом, когда Спайсер уехал во Францию, и все получилось так глупо. Ты знаешь, как я не люблю, чтобы Спайсер уезжал куда-то без меня; и знаешь, как я по нему скучаю и места себе не нахожу. Секс заземляет меня, снимает напряжение, только и всего. Это была не любовь, и ничего такого, просто секс.

— Во-первых, должна тебе сказать, что я просто не понимаю, как ты могла, — сказала Гильда. — А во-вторых, я поражена, хватило же у тебя глупости рассказать доктору Марксу! Что, если он скажет Элинор Уоттс, а она скажет мужу, а он спьяну, за некомплектной бутылкой, — Спайсеру?

— Но ведь то, что доверяют психотерапевту, это тайна, — возразила Анетта. — Вроде церковной исповеди.

— Будем надеяться, — вздохнула Гильда.

— И потом, я всегда могу отпереться.

— А он женат, этот доктор Маркс?

— По-моему, да. На двери прибиты две медные дощечки: «Доктор Герман Маркс» и «Доктор Рея Маркс». И столько всяких сокращений после ее имени! ДМ, МББС, МРК, ПАЮСН, АГТМ. Некоторые мне знакомы. Первые два были у моего отца. В мои обязанности, помню, входило начищать его табличку на двери. У доктора Реи больше званий, чем у доктора Германа. Я подумала, не завидует ли он? Но потом поняла, что нет, конечно, они же психотерапевты, должно быть, проанализировали себя вдоль и поперек, изнутри и снаружи, так что ни одной неразумной эмоции не осталось. И живут себе, наверно, блаженствуют. Вот только почему-то он все время норовит приобнять и дотронуться. Мне бы, на ее месте, это не нравилось. Стоя в нем росту — по меньшей мере шесть футов пять дюймов, и руки чуть не до пола, как у гориллы. И он меня ими обхватил, обнял.

— Это было ужасно?

— Да нет. Как будто тебя обнимает помесь отца с медведем. Покойно и в сон клонит. Сдавил, весь дух вы пустил — и отпустил. Но слава Богу, об астрологии он и не заикнулся. Гильда, ты не знаешь кого-нибудь, кто разбирается в астрологии?

— Марион, подруга Эрни Громбека, болтает о звездных знаках не закрывая рта.

— А-а.

— Но я не думаю, что у Спайсера с ней что-то есть.

— Я тоже не думаю, — сказала Анетта. — Он слишком любит меня. Я изо всех сил стараюсь не быть маньячкой, и по-моему, мне это удается.

— Анетта, — сказал Спайсер в ту же ночь, — имей в виду, я не хочу ничего слышать о докторе Германе Марксе; что он тебе говорил, что ты ему говорила. До каких-то участков своей личности ты не должна меня до пускать, бери пример с меня. Мы два отдельных человека, не наваливайся на меня всей своей массой; ты вдавливаешь меня в землю.

— Ты прав, — ответила Анетта как можно шутливее, — я за последнее время сильно прибавила в весе, но это все главным образом малышка. Наша малышка.

Была ночь с понедельника на вторник. Спайсер вернулся домой в две минуты восьмого и теперь был не рас положен шутить.

— И потом, — добавила Анетта, — я думала, брак — это когда двое вместе.

— Что за выражения из дамского журнала! — сказал Спайсер. — Двое вместе!

— Ты же понимаешь, что я хочу сказать.

— Нет, не понимаю. Объясни.

Анетта не стала объяснять и сказала, что лучше подождет, пока Спайсеру станет лучше. Спайсер сказал, что с ним все в порядке, это с ней что-то происходит; ее претензии неразумны, но у нее такая неблагоприятная констелляция в Седьмом доме, что ничего удивительного. Она прожила несчастное детство и теперь вымещает это на Спайсере.

— Но, милый Спайсер… — начала было Анетта.

— Не называй меня милым, это звучит фальшиво.

— Но, Спайсер, у тебя детство было гораздо несчастливее моего.

— У нас тут не соревнование, Анетта. И смеяться совершенно не над чем.

— Если я смеюсь, то просто потому, что это глупо. По части детского горя, Спайсер, ты выигрываешь без напряга. У меня до сих пор оба родителя живы, а твой отец умер, когда тебе было четыре годика, мать сошла с ума и бегала по дому и вопила, пока ее не засадили в психушку.

— Иногда, Анетта, твое бездушие лишает меня дара речи.

— Прости, Спайсер, я просто старалась взять легкий тон.

— Твоя мать, бесспорно, не умерла, — сказал Спай сер. — До сих пор не оказала тебе такой любезности. Но зато как ты ее ненавидишь, бедную женщину.

— Ты что, Спайсер? Я не ненавижу свою мать.

— Ты не раз и не два сама мне в этом признавалась, Анетта.

— Бывает, она действует мне на нервы, как всякая мать, и я могла что-нибудь в таком духе сказать и с тобой поделиться, потому что ты — мой муж. Но я люблю свою мать, а вовсе не ненавижу.

— Ты, по-видимому, сама не знаешь, что говоришь и что чувствуешь. Твой Нептун формирует такой неблагоприятный аспект с Плутоном, что у тебя в голове постоянный кавардак. За последние недели мы немало о тебе узнали. И теперь, когда обнаружено истинное время твоего рождения, мы можем разрешить многие неясности, — заключил Спайсер и удалился в кабинет читать.

— Папа? Что-нибудь случилось?

— Нет, все в порядке, Анетта. Просто дружественный звонок. Как у вас там дела?

— Отлично. Какие новости дома?

— Все по-старому, более или менее, — ответил Джайлс Томас, отец Аннеты. — Твоя мать решила поменять ковровые покрытия. Как по-твоему, нам надо менять ковровые покрытия? Эти уже все потерлись.

— Будь я на вашем месте, я бы убрала ковровые покрытия совсем, натерла бы полы и положила половички.

— Разве при этом не подымется ужасная пыль?

— Подымется, па. Но ты мог бы взять маму и на недельку куда-нибудь уехать, пока пыль не осядет.

— Нам будут не по карману новые покрытия. Процентные ставки опять упали. Люди радуются, когда падают ставки, а никто не думает, каково это для пенсионеров, которые живут на фиксированный доход.

— Но вы все-таки управляетесь?

— Конечно, управляемся, детка. Ты о нас не беспокойся. Как поживает наша будущая внучка?

— Процветает. И я с ней.

— А Спайсер?

— В порядке. В данный момент читает в кабинете.

— Ну а ты чем занимаешься? — спросил ее отец.

— Делаю попытку разобраться в мифе о Европе и быке. Гильдин знакомый режиссер хочет представить переговоры по Генеральному Соглашению о Тарифах как похищение Европы быком-Юпитером, где бык — это Америка.

— И получается?

— Я стараюсь, как могу, увязать то и это. Трудность в том, что из-за беременности все время хочется спать. Пап, а какая я была маленькая?

— Ты была прелестное дитя, Анетта. Настоящее солнышко. Всегда веселая, умница, болтушка. Единственный ребенок, и притом поздний, но достойная награда за столь долгое ожидание. А что? Какие-то сложности со Спайсером?

— Нет, что ты, — сказала Анетта. — Просто хочется иногда услышать о себе добрые слова, а на тебя в этом всегда можно положиться.

— Ты имей в виду, что мужчины иногда странно реагируют на беременность своих жен. Я уж на что любил твою мать, — напомнил Джайлс Томас, — но и то…

— Да, да, папа, я знаю.

— Так что приглядывай за ним, — сказал Джайлс Томас. — Мужчины — такой уж народ, но всему есть предел.

Анетта вошла в кабинет.

— Спайсер, — сказала она. — Мы живем вместе десять лет. Мне кажется, ты мог бы за это время уже достаточно хорошо меня узнать. Зачем тебе нужно изучать мой гороскоп? И кто такие эти «мы», которых ты все время поминаешь и которые не означают нас с тобой?

— Тебя это совершенно не касается, — ответил Спайсер.

— Очень даже касается, — возразила Анетта. — Второе лицо — это женщина?

— Пол человека не имеет значения, коль скоро это квалифицированный специалист, — сказал Спайсер. — Ты же феминистка, ты должна быть с этим согласна.

— Квалифицированный астролог?

— А что тут такого?

— И мой гороскоп содержит дурные сведения?

— Да, — ответил Спайсер. — В соотношении с моим.

— Тогда тем более это касается меня. Раз ты веришь в эту чепуху.

— Анетта, — сказал Спайсер, — я читаю.

— Какие дурные сведения содержит мой гороскоп?

— У тебя неблагоприятные констелляции и в Четвертом, и в Седьмом домах, в доме твоего детства и в доме твоего замужества. Несчастный, одинокий ребенок у престарелых родителей и мать, с которой плохо обращался неверный муж, — все это, как мы знаем, истинная правда, ты согласна?

— Я совсем не так это представляла себе, Спайсер, — сказала Анетта.

— У тебя Плутон в неблагоприятном аспекте с Нептуном, от этого у тебя в голове постоянный сумбур, ты вообще ничего толком не представляешь себе. Посмотри, как мы живем. Ты же совершенно бесчувственная.

— Спайсер, в чем дело? Прошу тебя, объясни!

— Не нужно расстраиваться. Ты стала такая неуравновешенная. Я думал, беременность успокаивает женщину. Дело в том, что твоя Луна в Первом доме формирует квинкункс с твоей Луной в Седьмом; ты просто не понимаешь, что значит быть женой. Это естественно, из несчастной дочери редко получается хорошая жена.

— Я — хорошая жена, Спайсер. И хорошая мать.

— Да? Разве хорошие жены пилят мужей с утра до ночи? И бесятся от ревности? Бьют тарелки? Сжигают книги? Выбалтывают посторонним тайны супружеского ложа? У тебя масса достоинств, Анетта, и я люблю тебя всем сердцем, но не надо думать, будто ты безупречна. Что же до того, что ты якобы хорошая мать, то действительно, у тебя доброе сердце и мягкий характер, но твоя стряпня не простирается дальше сандвича с беконом. Твои понятия о воспитании детей сводятся к тому, чтобы дети целью день сидели и смотрели телевизор. Они становятся все более и более замкнутыми и нервными. Тут есть о чем задуматься.

— Но если все это начертано на звездах и нельзя ничего изменить, чего же тогда задумываться и волноваться? Так или иначе, но у меня все равно неблагоприятное квинк… это самое, и оно неизбежно проявится в гороскопах Сюзан и Джейсона в виде злой матери. А мои родители так или иначе все равно должны оказаться такими, какие они есть, в подтверждение моей плохой, как бишь ее, констелляции.

— Все взаимосвязано, Анетта, — ответил ей Спайсер. — Удивляюсь, что ты этого не хочешь признать.

— Как я могу что-то признать, если у меня в гороскопе написано, что я не признаю? И как ты можешь чему-то во мне удивляться, если тебе заранее уже все обо мне известно?

— Анетта, ты разнервничалась совершенно из ничего. Наши карты совместимости показывают наличие проблем, это все, что я пытаюсь тебе втолковать. Я устал. И говорю то, чего у меня не было намерения говорить, ты меня провоцируешь. И я предпочел бы, чтобы ты не употребляла слово «гороскоп», ты это говоришь в насмешку, с издевкой. Правильное название — карта рождения. А теперь, пожалуйста, Анетта, оставь меня в покое.

— Хорошо, Спайсер, если тебе так лучше. Я, как только смогу, тоже немедленно помчусь к гадалке.

— Ты просто невыносима, — сказал Спайсер. — Телефон звонит. Как могут женщины столько времени проводить за телефонными разговорами, это выше моего разумения.

— Анетта?

— Эрни!

— Занята сейчас?

— Да нет. Просто разговариваю со Спайсером.

— Надеюсь, он говорит тебе приятные вещи? — сказал Эрни Громбек. — Он сейчас в этой же комнате?

— Нет, Эрни, в другой, — ответила Анетта. — Он в кабинете, а я в передней. Но это не меняет дела, я все равно не скажу тебе ничего, чего не сказала бы в его присутствии.

— Это и внушает мне беспокойство, Анетта. Ты ничего не рассказываешь. Он контролирует каждое твое слово. Мне показалось в театре, что ты неважно выглядишь.

— Да? А я считала, что выгляжу довольно красиво.

— Ты всегда красивая, Анетта, — сказал Эрни Громбек. — Но ты чем-то расстроена. Расстроенные люди не выдают продукцию. А мне нужно, чтобы мои авторы выдавали продукцию.

— Значит, это деловой звонок?

— Конечно, — сказал Эрни Громбек. — Я получил письмо от немецкого издательства, они хотят опубликовать перевод «Люцифетты Поверженной».

— Замечательно, — сказала Анетта. — Много заплатят?

— Гроши, — ответил издатель ее книги. — Это первый роман, заграничные книги идут туго, и за перевод берут дорого. Но я подумал, это известие тебя взбодрит.

— Я и так бодра, дальше некуда, — сказала Анетта. — Ты что-нибудь знаешь про астрологию?

— Стараюсь знать как можно меньше. Ею сейчас кто только не занимается. Марион пишет книгу о природе Стрельцов. Я — Стрелец. Болтливый и неверный. Я много думаю о тебе, Анетта.

— До свидания, Эрни, — сказала Анетта.

— До свидания, Анетта, — сказал Эрни.

— Кто это звонил? — спросил Спайсер. — Твоя лесбиянская подруга?

— Эрни Громбек.

— Чего хотел?

— Он продал «Люцифетту поверженную» немцам.

— Чего еще и ждать от немцев, — сказал Спайсер. — И чего еще ждать от этого недомерка. Обязательно испортит мирный семейный вечер. Твоя последняя колкость, Анетта, насчет гадалки. Может быть, вернемся к ней? Астрология не имеет ничего общего с гаданием. Астрология — это замечательный диагностический и терапевтический инструмент, если он находится в руках у людей с тонкой интуицией. И слава Богу, такие люди существуют.

— Но я не должна знать ни имени, ни пола этой личности с тонкой интуицией, которая так много для тебя значит?

— Я получил наставление говорить тебе как можно меньше, — ответил Спайсер. — Хотя вполне возможно, что когда-нибудь она сама захочет с тобой увидеться.

— Ах, она? Так я и знала. У тебя с ней роман.

— И я знал, что ты так и подумаешь, — сказал Спайсер. — Поэтому и не хотелось тебе говорить. Она — мой психотерапевт.

— Твой психотерапевт? Ты ходишь к психотерапевту? Ты?

— В моих отношениях с ней нет ничего сексуального.

— Еще бы! Но зачем эта дама астролог/психотерапевт хочет увидеться со мной? И зачем мне к ней идти? И зачем она вообще тебе понадобилась, Спайсер? Ты чем-то болен?

— Дело в том, Анетта, что из-за таких вот сцен и по причине постоянного стресса в результате скандалов, которые ты затеваешь, у меня стало опасно подыматься давление, и я в любую минуту могу умереть от инфаркта или инсульта.

— Давление? Ты же молодой!

— Стресс убивает в любом возрасте.

— Но это ужасно! Что сказали в поликлинике? Как считает доктор Уинспит, это пройдет?

— Я не обращался к доктору Уинспиту. Меня лечит гомеопат.

— Ушам своим не верю, — проговорила Анетта.

— Мне не следовало с тобой делиться, — сказал Спайсер. — Нетрудно было предвидеть, как ты отнесешься. Ни сочувствия, ни понимания; одна истерика.

— Спайсер, я сочувствую тебе всем сердцем. Я страшно беспокоюсь. Но ты же не веришь в альтернативную медицину! Кто тебе внушил обратиться к гомеопатам? Твой психотерапевт? Эта самая дама-астролог?

— Ну, хорошо: да.

— А кто рекомендовал психотерапевта?

— Марион.

— Спайсер! — всплеснула руками Анетта. — Марион идиотка. И ты это знаешь.

— Ну вот. Нельзя было тебе говорить. Мой психотерапевт предупреждала меня, что ты это так воспримешь. Стоит мне хотя бы словом перемолвиться с другой женщиной, и ты сразу вся нахохлилась от ревности и злости. Психотерапия и гомеопатия вылечили Марион от астмы, когда традиционная медицина оказалась бессильна. У меня начались головные боли, появилась муть в глазах. И я воспользовался советом Марион, вот и все. Я не хочу весь остаток жизни жить на таблетках.

— Но этот гомеопат, Спайсер, он тебе помогает? Есть ли от него прок? Это единственное, что сейчас важно. Прости, что я повысила голос, я не хотела, просто от неожиданности так получилось.

— Она назначила крупинки, — ответил Спайсер, — которые надо класть на язык каждый день утром и вечером.

— Она?

— Анетта, прекрати! Я уже чувствую, как у меня повышается давление. Половина человечества — женщины.

— Извини.

— Постарайся не будить во мне зверя. Это меня убьет. — Будить зверя? Звучит довольно странно. Откуда ты взял такое выражение? Наверно, гомеопатический термин? Отдает средневековьем. Ну и как эти крупинки, действуют?

— Да, давление у меня упало. Хотя сцены наподобие этой на пользу не идут.

— Это вовсе не сцена. Просто я волнуюсь. А что собой представляют эти крупинки? Что в них входит?

— Не знаю, — ответил Спайсер. — Мне только сказано, чтобы они обязательно попадали прямо на язык, не соприкасаясь с другими участками кожи, иначе их действие слабеет.

— Вроде полового акта без предварительной ласки. Шок для всего организма.

— Именно.

— Может быть, плохо, а может быть, и хорошо, — сказала Анетта.

— Пошли ляжем в постель и проверим на практике, — предложил Спайсер. — Я рад, что все вышло наружу. Рад, что я это уладил. Теперь можно вернуться к нормальной жизни.

— А заниматься любовью полезно для кровяного давления?

— Лучшее в мире средство.

— Надеюсь, я тем временем освоюсь со всем этим, — сказала Анетта. — Поразмыслю хорошенько.

— Для тебя, Анетта, важно поменьше размышлять. Просто принимай все как есть. Идем наверх.

Зазвонил телефон.

— Не бери трубку, — сказал Спайсер.

— Не буду, — согласилась Анетта.

— Сосредоточь все внимание на мне.

— Хорошо, — сказала Анетта, и они стали подниматься по лестнице, а телефон продолжал звонить.

— Подожди, пока я приму крупинки, — сказал Спайсер.

— Я подожду, — согласилась Анетта. — Спайсер, я надеюсь, психотерапевт и гомеопат — не одно лицо?

— Скажем так, один гештальт, — ответил Спайсер. — Анетта, ты не поможешь мне? Когда я сам их кладу на язык, у меня глаза сводит. Спасибо.

— Что такое гештальт? — спросила Анетта.

— Такое немецкое слово, означает целое, состоящее из частей, которые можно разъединить, но лучше не надо.

— То есть возможно, что они одно лицо?

— На самом деле — да, одно. Она одновременно и целитель, и астролог. Только, пожалуйста, не поднимай панику.

— Она не слишком много денег у тебя вытягивает?

— Бог ты мой, — сказал Спайсер, — разве можно здоровье человека мерить деньгами?

— Нет, конечно, — ответила Анетта.

— Или рассудок? Или душу?

— Дорогой, — сказала Анетта. — Я люблю твой язык. И твои зубы. И рот. Я всего тебя люблю. Как часто ты с ней видишься?

— В настоящее время, пока кризис, четыре раза в неделю, — ответил Спайсер.

— Вот как.

— Чем лучше ты будешь со мной обращаться, тем скорее кризис пройдет.

— Естественно, — сказала Анетта. — Жаль, что ты не хочешь назвать ее имя.

— Анетта, оставь.

— Я ведь могу спать в свободной комнате.

— С тебя станется. При твоей непоследовательности на тебя ни в чем нельзя положиться.

— Другие находят меня вполне последовательной и считают, что на меня можно полагаться, — возразила Анетта.

— Другие, другие! — рассердился Спайсер. — Не нравится мне эта твоя привычка апеллировать к удобным свидетелям. Что еще за другие?

— Извини, — сказала Анетта.

— Извинения приняты, — смягчился Спайсер. — Можешь не беспокоиться, мой психотерапевт/астролог/гомеопат имеет все обычные медицинские дипломы, и вообще я в надежных руках; хотя в данный момент я хочу быть в твоих руках. В одном отношении твоя беременность — отличная вещь: по крайней мере теперь у тебя груди нормального размера.

— Да, но под ними вон какой живот.

— Я не буду обращать на него внимания, — сказал Спайсер. — И ты тоже не обращай. Надень белую шелковую плиссированную рубашку. Я люблю снимать ее с тебя. Ты такая красивая, даже с животом.

— Не уверена, что шелковая белая налезет на живот. Но попробую, — согласилась Анетта.

— Ты не разговаривай все время, детка. Перестань думать. Просто будь.

— Можно я скажу еще только одну вещь?

— При условии, что это не критика и не упрек.

— Жаль, что ты раньше не сказал мне о своем намерении обратиться к психотерапевту, — сказала Анетта.

— Я говорил.

— Разве это не то же самое, что делала Эйлин?

— Глупое сравнение, — сказал Спайсер. — Эйлин хотела разрушить нашу семью. А я как раз наоборот. Хочу, чтобы мы жили в мире и спокойствии.

— Помоги мне натянуть рубашку, — попросила Анетта. — Одерни немного со спины. Я люблю твои руки, Спайсер. Всегда любила.

— Я люблю тебя всю, Анетта. Ты как море; мне приятно тонуть в тебе. Но, как у моря, у тебя свои капризы, иногда ты бываешь опасна. Так что мне надо научиться прокладывать курс. Так удобно?

— Уже не очень. Ты слишком наваливаешься на живот.

— Тогда повернись на бок. Лучше?

— Д-да, но так я тебя не вижу. Я люблю смотреть на твое лицо, следить за его выражением. Мне нравится видеть, как ты меня любишь.

— Но чтобы ты могла на меня смотреть, нам приходится вести себя благопристойно, как чете миссионеров.

— В одном выиграешь, в другом проиграешь, — сказала Анетта. — Сейчас я повернусь. Не так ретиво, Спайсер, поосторожнее, а то еще растрясешь ребенка…

— Младенцы надежно заперты у матери в животе. Природой это предусмотрено. Другие женщины ведь не беспокоятся. Не внушай мне, пожалуйста, чувство вины, а то ничего не получится.

— Прости, Спайсер, дай-ка я подогну колени, вот так, — чудесно, чудесно. Ты чудесный, ты лучше всего, лучше всех.

— Почему же ты тогда во мне так не уверена?

— Я уверена, уверена! Я не должна была все это говорить Гильде, это дурно по отношению к тебе.

— Ты вообще слишком много рассказываешь этой Гильде, — сказал Спайсер.

— Больше не буду. Постараюсь, — пообещала Анетта.

— Она тебе не настоящий друг, ей просто нужно, чтобы было о ком сплетничать.

— Наверно.

— Ты столько на меня наговариваешь, — сказал Спайсер. — Поневоле задумаешься. Ты уверена, что это мой ребенок?

— Ну, конечно, Спайсер!

— Потому что я хочу, чтобы ты вся принадлежала мне одному Делить тебя с кем-нибудь еще — этого я не перенесу.

— Ты для меня один, Спайсер. Единственный.

— Ты не то что Эйлин.

— Совсем, совсем не то что Эйлин, — сказала Анетта. — Спайсер, поаккуратнее. Спайсер, все, что тебе хочется, но только… Ты разорвешь мою нарядную рубашку.

— Она слишком тесная на животе. Зачем было ее надевать? И пожалуйста, ничего не говори, это меня отвлекает. Перевернись на живот и говори в подушку, если уж не можешь молчать…

— Я не хочу переворачиваться, — сказала Анетта.

— Почему? Я люблю в тебе все, всю тебя.

— Я тоже хочу говорить тебе это. Тебе в лицо, а не в подушку.

— Делай что я сказал.

— Ну, хорошо, — согласилась Анетта.

— Я тебя люблю, — произнес Спайсер жене на ухо. — Так много любви полезно для ребенка. Это не может повредить — так говорит Рея. Ну, вот, я тебе и сказал. Доктор Рея Маркс, мой психотерапевт. Анетта, я кончаю, ничего не могу поделать, ты так внезапно дернулась… кончай вместе со мной… ну, пожалуйста…

— Да, да. Я тоже. Вот.

— Вот. Уфф. О Господи! Анетта, я тебя люблю.

Спайсер принес Анетте апельсинового сока и уселся в синее плетеное кресло у кровати.

— Ты притворилась, верно? — сказал Спайсер.

— Нет, — ответила Анетта.

— Притворилась, притворилась, я всегда могу определить.

— Теперь я хочу спать, Спайсер, — сказала Анетта.

— Ты всегда хочешь спать, когда я хочу разговаривать, — посетовал Спайсер. — И всегда разговариваешь, когда я хочу, чтобы ты молчала.

— Наверно у меня такое уж неблагоприятное расположение звезд. Спроси у доктора Реи Маркс. Она тебе про это все объяснит.

— Ну вот, дуешься. Рея предупреждала меня, что так будет. Супруги бывают недовольны, если постороннее, как им кажется, лицо вторгается в их брак. Но на самом деле это, конечно, не так.

— Не так?

— Господи, ну разумеется, нет, — ответил Спайсер. — Разве оттого, что ты обратилась к доктору Герману Марксу, он вторгся в наш с тобой брак? Нет. Наоборот. Вот мы только что были с тобой вместе, верно? И ты была замечательная. Ему уже удалось частично растопить твою фригидность.

— Но я никогда и не была фригидной, — возразила Анетта. — О чем ты говоришь?

— Лилит всегда холодна, — ответил Спайсер. — Лилит, пожирательница детей и ненавистница мужчин. Лилит запрещает женщинам оргазм. Отнесись к доктору Герману как к Сатурну: только Сатурн способен справиться с Лилит.

— Что ты такое говоришь, Спайсер? Ты меня пугаешь.

— Тебе незачем пугаться, — отозвался Спайсер. — Я иду обратно в постель. Мы должны изгнать Лилит. Ты притворялась.

— Я не притворялась, Спайсер, — сказала Анетта. — Мне хочется спать. Пожалуйста. Я беременна.

— Обязательно надо испортить удовольствие. Тогда давай разговаривать.

— Ну, ладно, — согласилась Анетта. — Какая она, доктор Рея? Молодая и привлекательная? Или она женский вариант своего мужа?

— Серединка наполовинку, — ответил Спайсер. — У меня с ней нет интимных отношений, учти. А мужа ее я никогда даже в глаза не видел. Все-таки обидно, у тебя такие роскошные груди, и все только для младенца.

— Временно, — сказала Анетта. — А потом ты можешь снова забрать их себе. Ты видишься с ней в доме на Марсфилд-гарденс?

— Да. Но они арендуют его у ПАЮСН. И скоро должны съехать.

— ПАЮСН? — переспросила Анетта.

— Психотерапевтическая Ассоциация Юнгианского и Смежных Направлений, — пояснил Спайсер. — Очень солидная и почтенная организация. У доктора Реи самые лучшие дипломы. Я ведь не лопух какой-нибудь.

— Если ты бываешь в том же доме, как же получилось, что ты не видел ее мужа?

— Мне нравятся твои колени, — сказал Спайсер. — Мне всегда нравились твои колени. Раздвинь их самую чуточку. Я не видел ее мужа, потому что антисинхронизм — почти такая же могучая сила во Вселенной, как и синхронизм.

— Должна признаться, что у меня ощущение, будто со мной в постели незнакомый мужчина. Никогда не слышала от тебя таких слов.

— Тем интереснее. Каждый из нас имеет много слоев, которые мы можем открывать друг другу. У тебя так горячо теперь там, между ногами, с тех пор как ты забеременела. Ей-богу, почти стоит того.

— Интересно, доктор Герман и доктор Рея не обсуждают между собой наши медицинские случаи?

— Вряд ли, — сказал Спайсер. — Это противоречит медицинской этике. А что, у тебя есть что скрывать?

— Нет, — ответила Анетта.

— Ну и прекрасно. А то я сейчас проберусь внутрь тебя.

— Гильда!

— Что случилось, Анетта? Чего ты так рано звонишь?

— Прости меня, — сказала Анетта, — но мне необходимо кому-нибудь рассказать.

— Ты не могла бы попозже перезвонить, Анетта? А то я завтракаю со Стивом, а он не любит, чтобы я разговаривала по телефону, когда он дома.

— Да, конечно, хорошо, — ответила Анетта. — Ты не беспокойся. Не к спеху. И вообще Спайсер уже выходит из ванной, так что я тоже не могу разговаривать. Если бы мы с тобой зарабатывали не такие гроши, а Стив и Спайсер вели дома хозяйство, интересно, нам бы тоже не нравилось, когда много говорят по телефону?

— Сомневаюсь, — сказала Гильда.

— Я тоже, — сказала Анетта. — Пока.

— Что-то не так, Спайсер? — спросила Анетта.

— Ради Бога, Анетта! Человек сидит в халате, пьет апельсиновый сок и читает утреннюю газету, как всякий порядочный муж. Почему что-то должно быть не так?

— Ты не смотришь на меня, не разговариваешь. Сердишься.

— Совершенно не сержусь. Давай я положу газету. Разговаривай со мной. Я буду отвечать.

— Когда ты считал, что я родилась вечером, я была лучше, на твой взгляд? — спросила Анетта.

— Правильнее будет сказать, у тебя было меньше жизненных сложностей. И у меня соответственно тоже. Вечернее солнце находится на пути в следующий дом. А твое утреннее солнце прочно располагается в Деве; оно даже не начинало переход в Весы.

— Понятно. А это плохо?

— В астрологии само по себе ничто не плохо, — ответил Спайсер. — Но у Дев имеются проблемы с сексуальностью. Девы более скованны. Они сдерживаются. Весы щедрее. Им не приходится притворяться.

— Надо же, — сказала Анетта. — Ну кто бы подумал!

— Самим-то Девам от этого горя мало, — продолжал Спайсер. — Скорее наоборот. Но солнечным Водолеям, которые вступят с ними в брак, может оказаться несладко.

— Да, жаль, что моя мать еще ненадолго не зажала ноги. Ну, хотя бы до вечера.

— Старайся не быть такой бездушной, — сказал Спайсер.

— Прости, — извинилась Анетта. — Ну а что еще, кроме того, что Солнце на неправильном месте?

— Тебе же объясняют, что в астрологии не бывает ничего неправильного. В астрологии нет виноватых. Но важно определить проблемные зоны. Теперь мы знаем, что твоя Луна формирует четвертной аспект с моим Нептуном, а это действительно знаменует супружеские нелады.

— Но в таком случае ты так же виноват, как и я, — сказала Анетта. — Нептун ведь твой, а не мой.

— Анетта, ты меня нарочно доводишь Строишь из себя тупицу.

— Прости. Мне никак не дается астрология.

— Это трудный предмет. У Реи годы ушли на то, чтобы получить ученую степень.

— Ученую степень? — удивилась Анетта. — Кто же это присуждает степени по астрологии?

— Существуют очень уважаемые организации, которые следят за подготовкой специалистов и присуждают степени, — пояснил Спайсер. — Это растущая область.

— Видать, что так, — сказала Анетта. — Словом, меня сурово поставили на место. Но скажи мне, если я такая глупая и бездушная, как же я работаю на телевидении да еще издаю роман?

— Твоя работа на телевидении приносит тебе гроши на карманные расходы. Ты занимаешься ею в свободное время. И вообще это Гильдина работа, а ты у нее на подхвате. Что же до того, что ты в нашей семье художественная и творческая натура, — сказал Спайсер, — то это опять же фантазия. Твои представления об искусстве воплотились в романе под названием «Люцифетта поверженная», который тебе удалось напечатать у знакомого карлика, а он в уплату за это рассчитывает, что я буду продавать ему вино по дешевке.

— Я вовсе не считаю себя художественной и творческой натурой, Спайсер, — возразила Анетта. — Даже и слов таких никогда не употребляю. Я аналитик по натуре. А название предложил ты. И Эрни Громбек, я уверена, не жаждет покупать вино по дешевке. Он человек обеспеченный.

— Всякий рад купить вино по дешевке. Предложение назвать этот дурацкий роман «Люцифетта поверженная» я сделал в шутку. А ты приняла всерьез и так и окрестила свое создание. Я когда услышал, ушам своим не поверил.

— Так это была ирония? И ты меня не остановил? Посмеялся надо мной? — заплакала Анетта.

— Одному Рея Маркс по крайней мере меня научила, — сказал Спайсер. — Что самое верное дело — предоставлять людям самим расхлебывать последствия своих поступков. Когда один из супругов вступается за другого, это в конечном итоге контрпродуктивно. Обучение жизни не заканчивается с браком. Хотя Солнце-Девы и норовят по возможности поставить на этом точку.

Анетта поднялась по лестнице, и в ванной ее стошнило. Спайсер вошел следом.

— Ты как, ничего, Анетта? — спросил он. — Для нас очень важно, чтобы эмоции вышли на поверхность. Мы должны говорить друг другу правду. Эту необходимость доктор Рея постоянно подчеркивает.

— Пожалуйста, уйди, и пусть меня спокойно тошнит, — попросила Анетта.

— Мне слышится в этом что-то до боли знакомое. А-а, ну да, конечно! Эйлин. Как это человек обязательно повторяет свои ошибки! Эйлин была Дева, и ты — то же самое.

— Не сравнивай меня, пожалуйста, с Эйлин. Я больна, Спайсер. У меня ужасная головная боль. Наверно, что-то случилось с ребенком.

— Это я болен, — возразил Спайсер. — Но Девам непременно надо оспаривать первенство. Если бы у тебя было что-то не так, в клинике бы это заметили. Для того ты туда и ходишь.

— Я не была там уже три вторника подряд.

— А делаешь вид, будто заботишься о ребенке. На самом деле ты относишься к нему в лучшем случае амбивалентно. И поэтому не посещаешь клинику. Поговорив с тобой, я чувствую себя совершенно опустошенным. Рея объясняет это тем, что ты воплощаешь собой образ удушающего материнства. Вот так. Сначала Эйлин, теперь ты.

— Спайсер, — сказала Анетта, — я делаю все возможное, чтобы не испортить наши отношения.

— Да? Я сомневаюсь. Никак не могла забеременеть. Это что, подсознательное отвержение ребенка? Или ненависть к отцу? Похоже, что последнее, а?

— Пойду и лягу обратно в постель — сказала Анетта. — Я совсем больна.

— А я поеду на работу. Скажешь тебе слово правды, Анетта, и ты сразу начинаешь дуться. Кого мне жалко, так это детей. Но не испытав сама счастливого детства, откуда бы ты могла создать счастливое детство для своих детей? Зато по крайней мере теперь ты в руках психотерапевтов, и появилась хоть какая-то надежда для нас, остальных членов семейства. А то бы… Страшно подумать.

— Боже мой, Гильда!

— Ну, что опять?

— Мне только что приснился очень странный сон.

— Но ведь уже день.

— С утра меня ужасно тошнило, и я обессиленная пошла и снова легла в постель.

— Тебя вообще почти не тошнило по утрам. А теперь уже такой срок, когда это не может начаться, — сказала Гильда.

— Не знаю. Я поругалась со Спайсером, и меня жутко рвало. Не то чтобы поругалась, но поговорили по душам. Он, оказывается, ходит к даме-психотерапевту, и она обратила его в астрологическую веру.

— Вот оно что, — сказала Гильда. — Зато хоть не любовница. Говорят, психотерапия взбаламучивает все со дна души. Поэтому он ходит такой раздраженный.

— Она, кроме того, еще и гомеопат. Исцеляет его сознание, составляет его гороскоп, и мой заодно, и дает ему крупинки от давления.

— Стив что-то такое говорил насчет давления у Спайсера, — сказала Гильда. — Я думаю, все правильно. Но не очень-то приятно, наверно, что ему во всем помогает другая женщина.

— Да, не очень, — ответила Анетта.

— А как крупинки, действуют?

— Спайсер говорит, что да.

— Все-таки кое-что, — сказала Гильда. — Но будь осторожна, Анетта. Психотерапевты считают, что все болезни вызываются стрессом, а стресс вызывается женой, поэтому, чтобы излечить пациента, надо избавиться от жены.

— Мне кажется, ты слишком упрощаешь.

— Я бы ни за что не позволила Стиву лечиться у психотерапевта.

— Спайсер у меня не спрашивается.

— Что верно, то верно. Так о чем был сон?

— Мне снилось, будто мы с ним подрались и он укусил мне плечо.

— Как вампир?

— Скорее как в пароксизме страсти, — уточнила Анетта. — Мне стало больно, и я проснулась. Ой, вот это да!

— Что случилось?

— У меня действительно укус на плече. Болит. Должно быть, Спайсер и вправду укусил меня ночью. Прости, Гильда.

— Ради Бога, — ответила Гильда. — Не стесняйся. Но хорошо ли это для ребенка, так много секса? Увидимся сегодня вечером в клинике. А теперь, если позволишь, я вернусь к моему тосту с маслом.

— Алло! Анетта?

— Здравствуй, ма.

— У тебя все в порядке?

— Все отлично.

— Что сказали в клинике?

— Что все идет согласно плану.

— Мне показалось в понедельник, что у тебя немного отекли запястья. Врачи об этом ничего не говорили?

— Врачи обратили внимание, — ответила Анетта. — Они в клинике очень внимательны. Но нашли, что припухлость в пределах нормы. Так что, пожалуйста, не беспокойся, ма, все будет отлично.

— А как Сюзан? Ты достаточно бываешь с ней? Она больше не сидит надувшись у себя в комнате? Тебе надо с ней гулять, водить ее куда-нибудь. Матери и дочери вполне могут поддерживать добрые дружеские отношения. Нельзя, чтобы она чувствовала себя заброшенной даже еще до рождения маленькой.

— Я вполне сознаю это, ма. Но Сюзан прекрасно умеет довольствоваться собственным обществом. И кроме того, у нее масса друзей на нашей улице.

— А маленький Джейсон? Не забудь о Джейсоне. Я заметила, он склонен держаться особняком. Нельзя сказать, чтобы он был общительный ребенок.

— У него новый друг по имени Томми. Они запираются у Джейсона в комнате и играют в компьютерные игры.

— Томми? Что за мальчик?

— Вполне милый, — ответила Анетта. — Тихий такой.

— Не пользуйся этим, Анетта. Нехорошо, чтобы между детьми устанавливались эмоциональные личные отношения.

— Не думаю, что они у них такие уж эмоциональные, — сказала Анетта.

— Как ты можешь знать, если эта парочка запирается? И что за игры? Ты проверяла? Я слышала, они бывают самые неподходящие. Впрочем, сейчас модно так воспитывать детей — методом «не прикладая рук». А как поживает мой милый зять? Последний раз, когда я его видела, он казался слегка взбудораженным. Ты не должна позволять, чтобы он был с тобой так груб. Но в тот же вечер он мне позвонил и разговаривал очень мило и по-настоящему тепло. Он славный человек, Анетта. Надеюсь, ты его ценишь. Хорошего мужа найти нелегко.

— Я знаю, ма.

— Дело в том, что мужчины иногда бывают не в своей тарелке во время беременности жен. Когда я носила тебя, твой отец завел роман.

— Это я тоже знаю, ма.

— После этого эпизода наш брак худо-бедно, но устоял, хотя к прежнему мы так и не смогли вернуться. Дети таких вещей, естественно, не замечают. Мы с отцом всегда выступали сплоченным фронтом. И я бы сейчас не заговорила об этом, Анетта, если бы не беспокоилась насчет вас со Спайсером. Я бы ни за что не хотела, чтобы тебе пришлось пережить то же, что выпало на долю мне.

— Ей-богу, ма, тогда, в понедельник, это был исключительный случай, — заверила ее Анетта. — Нельзя же требовать от Спайсера, чтобы он всегда был душой общества. И с моей стороны было очень глупо забыть, что он теперь больше не пьет кофе.

— Тебе тоже не следует теперь пить кофе, Анетта, — сказала ее мать. — Это вредно для ребенка. Да и для тебя самой. Меня иногда просто поражает твой эгоцентризм. Но ты и маленькая такая была: что Анетта захочет, то вынь да положь. Спайсер, я думаю, для того и перестал пить кофе, чтобы показать тебе пример.

— Наверно, так оно и есть, ма, — согласилась Анетта. — У нас все в порядке, честное слово. Не беспокойся.

— Анетта, ты чего не звонишь?

— Привет, Гильда. Так как-то. Занята была.

— И в клинику не приходила.

— Да, — сказала Анетта. — Я просто выдохлась. Не хотелось, чтобы врачи обратили на это внимание.

— У тебя голос совсем упавший.

— Да нет, я в порядке.

— Неправда, — сказала Гильда. — Я слышу по голосу.

— Гильда, ты никому не расскажешь, что я тебе тогда говорила? Ты ведь понимаешь, это предназначалось только для твоих ушей.

— Еще бы я не понимала, черт подери, что это только для моих ушей! Что произошло?

— К чему эти избыточные эмоции?

— Ты типичная англичанка!

— Можно подумать, что ты не англичанка.

— Но я этого не ощущаю, — сказала Гильда. — Я от рождения человек посторонний. А тебе обязательно надо быть в гуще. Чтобы тебя считали своей.

— Гильда, действительно, ну почему я тебе не звонила? Для меня такое облегчение — говорить с тобой. Ты меня смешишь. Просто у меня в голове все время какая-то каша.

— Поэтому ты и лечишься у психотерапевта. Скоро все наладится.

— Доктор Герман Маркс тоже сказал, что я типичная англичанка. Я всегда считала, что это комплимент, но, по-видимому, в женщине это означает отгороженность и скованность. Мне снился про него поразительный сон. Будто мы с ним дожидаемся, пока у него из приемной разойдется какая-то непонятная публика, а тогда мы займемся любовью. Но до этого так и не доходит. Знаешь, как бывает во сне. И я на самом деле не лечусь. Была у него всего один раз. Из-за этих прикосновений и обжиманий он как-то не идет из головы, а вообще-то он отталкивающий тип.

— Когда тебе к нему опять? — спросила Гильда.

— Сегодня после обеда. Гильда, я не должна была тебе рассказывать. Я не хотела. Все так любят сплетничать.

— Вот спасибо, — сказала Гильда.

— Не в том смысле, что это ты сплетничаешь… О Господи, как ты усложняешь.

— И Стив то же говорит. Он считает, что это из-за моего лесбиянского прошлого. Он убежден, что у меня было лесбиянское прошлое, наверно, и Спайсеру наговорил. Мужчин такие вещи безумно возбуждают. А я всего только, когда мне было пятнадцать лет, один раз легла в постель со старшей девчонкой, она меня перетрогала всю, с ног до головы, и это, не отрицаю, было восхитительно. Ну и что? Может, забудем мои избыточные эмоции и все такое прочее?

— Я иногда радуюсь своей английской скованности, — сказала Анетта. — Гильда, ты ведь не перескажешь Стиву, что я тебе говорила ты-знаешь-про-что? На самом деле оказалось, я не хотела тебе рассказывать, но психотерапевт, к которому ходит Спайсер, — это жена Германа Маркса, та самая доктор Рея Маркс с множеством заглавных букв после фамилии. У них с мужем общий приемный кабинет.

— Господи!

— Гильда, ты не думаешь, что наш телефонный разговор подслушивается?

— Конечно, нет.

— Потому что, знаешь, я смотрела по телевизору передачу про частных детективов, и оказывается, поста вить на телефон подслушивающее устройство совершенно ничего не стоит.

— Кому это может понадобиться?

— Спайсеру, само собой.

— Анетта, Спайсер прав: ты не в своем уме.

— То есть Спайсер говорил Стиву, что я помешалась?

— Ну, не в точности этими словами, — ответила Гильда.

— Я словно стою не на твердом полу, а на коврике, — сказала Анетта, — и его все время у меня из-под ног выдергивают.

— Не плачь, Анетта. Хочешь, я к тебе прибегу?

— Нет, лучше не надо, — ответила Анетта.

— Почему? Спайсеру это может не понравиться из-за моего лесбиянского прошлого?

— Я сама ничего не понимаю.

— Это заметно. В котором часу тебе надо к доктору Марксу? Чем скорее, тем лучше.

— На мой взгляд, странно все-таки, — сказала Анетта, — что меня пользует муж, а Спайсера — жена. И Спайсер об этом знал с самого начала, но не остановил меня. Разве это этично?

— По-моему, ничего тут такого нет, — сказала Гильда.

— Не само по себе, — объяснила Анетта. — Но ведь они могут не удержаться и начать рассказывать друг другу о своих пациентах.

— Бывает, — сурово подтвердила Гильда. — Весь Лондон наслышан про герпес Эрни Громбека, потому что журналист, ведущий колонку «Светские новости», сидел в ресторане и случайно слышал, как за соседним столиком компания психотерапевтов обсуждала пациентов, называя имена. Но Марксы, я уверена, не из таких. Они — настоящие хэмпстедские врачи, старорежимные и высокопорядочные профессионалы. Говорят друг с другом на медицинском жаргоне, их никто посторонний не поймет. Как тебе кажется, какая она из себя?

— По-моему, на Спайсера она особого впечатления не произвела, — ответила Анетта. — Модный психотерапевт-астролог с гомеопатическим уклоном? Звучит не слишком сексапильно. Хотя кто их знает. Но чего я не могу вынести, как это вдруг Спайсер стал таким доверчивым? Раньше бы он на это не купился. И в его оглуплении я виню доктора Рею Маркс.

— Анетта, — сказала Гильда, — я тебе советую не высказываться против его докторши. А то он станет на ее сторону и ополчится против тебя.

— Но ведь я его жена.

— Мужчина может так дорожить своим психотерапевтом, что это получится еще хуже, чем если бы он завел любовницу. Любовь без секса. Единение душ. Что ты тогда сможешь сделать? Законов против этого нет, общественное мнение этого не осуждает, не приходится рассчитывать, что кто-нибудь при встрече не подаст ему руки.

— М-да, — проговорила Анетта. — Мне, кажется, грозят серьезные неприятности.

— Это доктор Герман Маркс? Говорит миссис Хоррокс. Я сегодня назначена к вам на прием в три часа, но, если можно, я хотела бы его отменить. Я не очень хорошо себя чувствую.

— Тем больше оснований приехать и проконсультироваться со мной, — ответил доктор Герман Маркс. — Молодой женщине в расцвете беременности полагается чувствовать себя здоровее и счастливее всех на свете. Если она испытывает недомогание, причина у нее в голове, а не в теле. Жду вас у себя сегодня в три. Имейте в виду, что я приложил немало стараний, чтобы выкроить для вас время. У меня очень много желающих, которым настоятельно требуется моя помощь.

— Я понимаю, поверьте…

— Так, значит, как уговорились, миссис Хоррокс. Анетта, жду вас в три, согласно расписанию.

— Хорошо, доктор Маркс.

В два пятьдесят две Анетта постучала в дверь приемной докторов Маркс. Впустила ее женщина, сильно за тридцать, с приятным лицом и ласковой, приглашающей улыбкой. У нее были белесые ресницы, глаза навыкате, никакой косметики, одета во что-то серое, волосы жидкие и прямые, стянуты в пучок. Движения изящные, весь облик дышит спокойствием.

— Я провожу вас в кабинет моего мужа, миссис Хоррокс, — сказала доктор Рея Маркс. — Правда, вы явились на несколько минут раньше срока. — Ее голос звучал мягко, тихо и чуть вопросительно. — Мы любим, чтобы пациенты прибывали точно в назначенное время.

— Трудно рассчитать с точностью до минуты, — извинилась Анетта. — На улицах пробки, движение беспорядочное.

— Наши пациенты иногда, приехав заранее, сидят в машинах и ждут условленного часа, — сказала доктор Рея Маркс. — Пользуются минутой, чтобы расслабиться, помедитировать, если они в контакте со своим глубинным существом.

— Я приехала на городском транспорте, — пояснила Анетта.

— Бедняжка, — посочувствовала ей доктор Маркс.

Анетта уселась в кожаное кресло перед столом доктора Германа Маркса. На полу лежал вытертый персидский ковер. В комнате было жарко, потолок пожелтел от табачного дыма. Анетта задремала.

— О, доктор Маркс, вы меня напугали!

— Сделайте милость, зовите меня Герман. Иначе я могу подумать, что я — не я, а моя жена. Так не годится. Два доктора Маркса в одном доме! Когда я женился, моя жена была всего лишь студенткой, просто мисс. А теперь она меня во всем обскакала, включая почетные звания. Вы тут заснули, моя милая. Как это лестно. Вы чувствуете себя совсем как дома!

— Но теперь я проснулась, доктор Маркс. Я все-таки не буду звать вас Германом, если можно. Звучит слишком фамильярно.

— Вы сегодня нервничаете, как я вижу. Типично английское настроение, — заметил доктор Герман.

— Я же говорила вам, что не очень хорошо себя чувствую, — сказала Анетта.

— Что это «не очень хорошо» конкретно означает?

— Все время болит голова. Как будто где-то в мозгу у меня разошлись контакты.

— Прекрасно выражено, — одобрил доктор Герман. — «Разошлись контакты». Что ж, попробуем помочь. Часто у вас бывают головные боли?

— Нет.

— Но сегодня голова болит. Почему бы это?

— Я мало сплю, — объяснила Анетта. — А когда засыпаю, меня будят сны. Или ребенок в животе толкается. Не знаю.

— А я не фигурирую в этих снах?

— Вообще-то да.

— В каком виде? — спросил доктор Герман и наклонился к ней. В ноздрях у него росли волосы — черные, густые завитки. На голове волосы были с проседью, а в ноздрях — без.

— Разве надо в это вдаваться?

— Я полагаю, что да, — сказал доктор Герман. — И поподробнее. Вы должны научиться доверять мне; не таиться от меня. В наших сексуальных фантазиях нет ничего дурного. Вы уже многое мне доверили. Право же, было бы желательно, чтобы вы называли меня Герман. Относитесь ко мне как к отцу и будьте послушной дочерью: зовите меня, как я прошу.

— Я могу звать вас доктор Герман, — предложила Анетта.

— Спасибо, Анетта, — сказал доктор Герман. — Меня устраивает такой компромисс. Многие твои беды проистекают из того, что у тебя был, по-видимому, чересчур любящий отец.

— Вовсе нет, — возразила Анетта. — Он любил меня как раз в меру. И сейчас любит.

— Такие воспоминания обычно глубоко запрятаны, — сказал доктор Герман. — Но это не означает, что их вообще не существует. Ты их просто зарыла. Посмотри сама. Я велел тебе звать меня Германом. Сначала ты отказываешься. Затем соглашаешься. Подчиняешься. Из чего я заключаю, что ты видишь во мне отца и выполняешь мою просьбу. Ты упиралась; но с какой легкостью мне удалось настоять на своем.

— Просто мне хотелось, чтобы вы перестали настаивать, — пояснила Анетта.

— Тебе хотелось, чтобы папа перестал, — подхватил доктор Герман. — Как часто приходится это слышать!

— Нет, нет, постойте-ка…

— Я нахожу, что ты слишком много возражаешь, Анетта. Ты воспринимаешь меня как отца, при этом тебе снится интимная близость со мной. Какие же выводы мы должны сделать? Ты мне объявила это чуть ли не в первую же минуту, само сорвалось у тебя с языка.

— По совести сказать, доктор Маркс, то есть доктор Герман, я вообще не могу сделать никаких выводов, у меня слишком болит голова. Могу только заверить вас, что не подвергалась в детстве сексуальным домогательствам от руки отца.

— От руки отца? Или, может быть, похуже, чем от руки?

— У вас не найдется аспирина? — попросила Анетта.

— Пожалуй, тебе надо померить кровяное давление, — сказал доктор Герман. — Коль скоро тебя мучают головные боли. Подойди вот сюда. Ближе ко мне. Напрасно ты боишься физического контакта. Я тебе не отец в реальном мире, даже если в сновидениях ты и воображаешь меня в этой роли.

— Я могу обратиться к моему лечащему врачу, чтобы он померил мне давление. Право, так будет лучше.

— Можешь. Но обратишься ли? Ведь ты не показываешься врачу сама и не показываешь своего будущего ребенка.

— А вы откуда знаете?

— Вот видишь? Я прав. У тебя амбивалентное отношение к ребенку. Значит, о нем должны позаботиться другие. Закатай, пожалуйста, рукав. Я оберну вокруг твоей руки этот черный манжет. Повыше рукав. Дальше не заворачивается? В таком случае придется снять блузку. Так или иначе, померив давление, я все равно должен буду послушать сердце. Не ломайся, пожалуйста. Я же врач. Повидал на своем веку не одну обнаженную женскую грудь, бывало, даже покрасивее и помоложе, чем твоя, — чего ты стесняешься?

— Гильда, — плача, произнесла Анетта. — Прошу тебя, помоги мне. Приезжай скорее.

— Где ты находишься? Что случилось?

— Я в телефонной будке на станции «Финчли-роуд».

— Что произошло?

— Такой страх, Гильда! Кошмар. Я в ужасном состоянии.

— Может, найти Спайсера?

— Нет, только ты. Поскорее, умоляю.

— Ох, спасибо, Гильда. Ты так добра ко мне, — сказала Анетта.

— Полежи в ванне. Погрейся в горячей воде. Перестанешь дрожать. У тебя нет телесных повреждений? Он тебя не изнасиловал в конечном итоге?

— Да нет, конечно. Его жена была в доме.

— Что же было?

— Сначала он заставил меня встать прямо перед собой, и до пояса совершенно без ничего…

— Даже без лифчика? Обычно врачи позволяют не снимать лифчик, когда меряют давление.

— Он забыл и думать о давлении, как только я оказалась без блузки. Бормотал, что должен послушать сердце, — стала рассказывать Анетта. — Потом пожаловался, что розочка из канители на лифчике мешает работе стетоскопа, и пусть я сниму лифчик, и чтоб я подумала, какая я дура, что не хочу его снять, воображаю сексуальную подоплеку, где ничего такого нет. И вообще с чего я взяла, будто я такая привлекательная: беременные женщины не каждому по вкусу, верно ведь? Грудь — это всего лишь молочная железа с медицинской точки зрения. Снимаю лифчик. А он тогда заявляет, что все-таки со стетоскопом не все в порядке, и мне пришлось стоять в таком виде, дожидаться, покуда он, отыщет другой стетоскоп. Стою как дура, не знаю, то ли надеть лифчик, то ли не надо. Бывают ситуации, когда стесняться еще стыднее. Наконец он прослушал мне сердце и спину прослушал, велел, чтобы покашляла. Говорит, сердце у меня в порядке. Тоже новость. А потом помял мне соски и сказал, что они разбухли и выглядят не очень привлекательно, мужу это едва ли может нравиться. Взял и ущипнул сначала один сосок, затем второй, смотри, говорит, не втянутся ли…