Расщепление. Беда

— По мне, уж лучше зовите меня «миссис Хоррокс», чем «моя милая», — вставила Анетта.

— Что вы сердитесь на меня, это вполне естественно, — сказала доктор Рея. — Поверьте, я понимаю и сочувствую, но это не меняет положения. Борьба против власти природы, против вечного механического колеса реинкарнаций — это, естественным образом, борьба против Сатурна и устремление к творчеству. Каждая попытка Спайсера вырваться из тенет собственного характера, воспитания, привычек, обязанностей, разорвать связи с родителями, с женой на самом деле есть попытка избежать пожирающей пасти Сатурна. И мой долг как его терапевта — содействовать ему. Дело это сопряжено с опасностью для нас обоих.

— То есть вы содействуете ему в разрывании связи со мной, с его женой? Так я вас поняла? — уточнила Анетта. — Я своими ушами сейчас это слышала.

— Лишь постольку, поскольку вы символизируете Лилит, — ответила доктор Рея. — Что в вашем случае, разумеется, неизбежно.

— А что это еще за Лилит какая-то? — поинтересовалась Анетта. — Без конца о ней слышу.

— Лилит — это Черная Дева, она подчиняется власти Сатурна и воплощает собой печаль глубочайшей пропасти, где смерть, нищета, тьма, слезы, пени и глад. Лилит совой кычет в ночи. Это разрушительная сила, направленная против тока гармонии, которой надлежит существовать между мужчинами и женщинами.

— A-а, спасибо, — сказала Анетта.

— Мне не хотелось бы сознавать, что в нашем разговоре я понапрасну трачу время, — упрекнула ее доктор Рея.

— Простите, пожалуйста, — извинилась Анетта. — Прошу вас, продолжайте.

— Спайсер находится на пороге великого путешествия, — возобновила объяснение доктор Рея. — Он весьма специфическая личность — глубокий творец, предназначенный для духовного величия. Но Сатурн и Лилит сдерживают его на пути к его предназначению. Стоит ему только освободиться от этих сил, стоит познать и воплотить свое теневое «я», — такого мощного я не встречала, миссис Хоррокс, никогда в жизни — Спайсер стряхнет с себя власть материального мира. Разорвет сковывающие его путы. Вам понятно, я полагаю, что на языке вашей культуры означает слово «мистик»?

— Это и ваша культура, доктор Рея. Но растолкуйте мне.

— Скажем, Будда в примитивном христианском понимании — мистик. Великий духовный вождь. Будда оставил жену и детей, когда перерос их и стал видеть дальше, и отправился в мир исполнять свое предназначение.

— Значит, вот как должен будет поступить Спайсер, если вы добьетесь своей цели? — спросила Анетта. — Если я не поговорю с вашим мужем и как-нибудь не положу этому конец, Спайсер должен стать Буддой?

— Мои желания и цели тут совершенно ни при чем, — возразила доктор Рея. — Это записано у Спайсера в гороскопе. А я просто орудие его освобождения от материального мира.

— Надеюсь, вы не побоитесь повторить свои слова в суде, — сказала Анетта. — Потому что этим дело и кончится.

— Насколько мне известно, основные юнгианские постулаты приняты в большинстве судов, — ответила доктор Рея. — Юристы и социальные работники вполне разбираются в языке архетипов, многие из них проходили основы астрологии. ААП входит в АпОЮиП.

— Что это?

— Ассоциация по Обучению Юристов и Психотерапевтов.

— Вы с этим своим бредом повсюду пролезли, — сказала Анетта. — И готовы утянуть за собой весь мир. Теперь еще начнете ведьм топить и определять по крови педофилию.

— Любопытно, что вы об этом упомянули, — заметила доктор Рея. — Что у вас на уме педофилия.

— То есть на самом деле вы угрожаете мне, если я не соглашусь пользоваться услугами вашего мужа, разрушить мой брак. Это шантаж.

— Бедный Спайсер, — произнесла доктор Рея. — Я думала, он преувеличивает, но нет. В вас очень сильна Лилит. Но и Спайсер тоже очень силен. Он вырвется на свободу.

— Спайсер вчера повез меня обедать, — сказала Анетта. — Мы заказали омаров с шампанским. Он не произвел на меня особенно духовного впечатления. По-моему, он перед вами прикидывается. Для собственного развлечения.

— Мне кажется, он просто съел маленький кусочек рыбы и пригубил шампанское, чтобы вам не было неловко. Странно, что вы забыли свой собственный день рождения. Очевидно, так вам хотелось. Единственное ваше желание — сопротивляться судьбе, миссис Хоррокс, и можете грубить мне сколько угодно, право же, это ничего не изменит. В Спайсере произошли духовные перемены, и они будут продолжаться, несмотря на все ваши усилия удержать его. Вы заметили, конечно, перемену в его диете? Его тело теперь отвергает красное мясо и алкоголь, оно требует натуральной пищи. Это верный знак духовности. Разумеется, в движении Спайсера к цели будут наблюдаться запинки и преткновения. Это неизбежно. Он страдает от эпизодического воспламенения души, как я это называю. Внезапно у него может возрасти сексуальность, сменяясь периодами воздержания, меланхолии. Время от времени он будет возвращаться в свою прежнюю ипостась мужа и отца или бизнесмена, но продвижение вперед, к цельности, раз начавшись, будет продолжаться неуклонно. Спайсер покидает вас, миссис Хоррокс, вас и материальный мир.

— Доктор Рея, — сказала Анетта, — простите, если я тут наговорила лишнего. Как вы сами говорите, что я сержусь — вполне естественно. Для меня это все такая неожиданная неприятность. Но я прошу вас, не могли бы вы для меня, для сохранения моей семьи перестать поддерживать Спайсера в этих делах? Не льстить ему больше разговорами о его духовности и творческом потенциале? Он обыкновенный виноторговец, у которого есть жена и двое детей и еще младенец на подходе; не какая-то там особенная личность, а просто — он, какой он есть, чего всегда было довольно для меня и для него самого. Если он разрушит нашу семью, последствия будут ужасны для многих людей. Не могли бы вы как-то включить и нас всех в сферу своей ответственности? Потому что мы все очень сильно пострадаем, если Спайсер будет продолжать в таком же духе. Загляните, пожалуйста, в свою совесть, может быть, найдется какой-нибудь способ не разрушать наш брак? Не перестать морочить Спайсера, так много я и не прошу, но хотя бы не рассуждать с ним про его духовное предназначение, каким оно вам представляется?

Доктор Маркс погрузилась в размышления. А потом промолвила:

— По всей совести, это невозможно. Я отвечаю за своего пациента, а не за его близких и знакомых. Как я уже объясняла, такова этика моей профессии. Ваш муж обратился ко мне за помощью по своей доброй воле, и я обязана оказать ему эту помощь. Это, и только это — мой долг.

— Даже если оказывая ему активную помощь, вы стольким людям причиняете горе?

— Могу сказать по своему опыту, что семьи приспосабливаются к новым условиям очень быстро, — ответила доктор Рея. — Возникают иногда кое-какие материальные затруднения, однако в данном случае они незначительны. Я рекомендовала Спайсеру обсудить их с вами, но, боюсь, он этот разговор все время откладывает. Лилит в вашей натуре слишком легко воспламеняется. По-видимому, Спайсер робеет: вы его терроризируете, миссис Хоррокс, посредством того, что ему представляется сексуальной нестабильностью.

— А как же мой ребенок, которому, согласно вашему плану, предстоит остаться без отца?

— У каждого ребенка есть отец, — ответила доктор Рея. — Я весьма сожалею, что вы так несочувственно относитесь к вашему мужу. Неужели его благо вам совершенно безразлично? Вы, я вижу, не отдавали себе отчета в том, как он серьезно болен, до тех пор, пока он не обратился ко мне; не понимали, что у него было несчастливое детство.

— У всех нас было несчастливое детство, и что с того? У вас разве счастливое?

Анетта увидела, как дрогнуло лицо доктора Реи Маркс и белесые ресницы опустились над бесцветными выпученными глазами.

— Я была дочерью матери-одиночки, — сказала доктор Рея Маркс.

— И теперь хотите, чтобы всех новорожденных младенцев ждала та же судьба? Чтобы они все, как вы, остались без отца?

— Постарайтесь не возбуждаться так сильно, — посоветовала доктор Рея. — Это может повредить младенцу. Мне ясно ваше амбивалентное отношение к ожидаемому ребенку, но, пожалуйста, контролируйте свои эмоции.

— Ваши пациенты часто отправляются в такие великие путешествия, покидая жен? — спросила Анетта.

— Достаточно часто, миссис Хоррокс, достаточно, — ответила доктор Рея.

— И это вас не удивляет?

— Нисколько. Мужчины, стоящие на пороге спиритуального просветления, естественно тянутся ко мне. Мы, юнгианцы, называем такое явление синхронизмом.

— А не то, что вы внушаете им мысль уйти от жены? У вас нет тут собственного интереса, тайного или даже явного?

— Что за дикое предположение! — произнесла доктор Рея, встала, и подойдя к окну, принялась разглядывать верхушки деревьев. Из-под ее длинного подола выглядывали стройные ноги с тонкими, изящными лодыжками.

— Вы, наверно, хотите, чтобы все беременные женщины оказывались в конце концов одинокими и повторяли судьбу вашей матери. Ваша цель — не столько помогать мужчинам, сколько вредить женщинам, и для этого вы отыскали идеальный способ. Вы упиваетесь властью над людьми, как это часто свойственно учителям и врачам, и вот теперь еще психотерапевтам. По моему мнению, вы просто хотите всех женщин обречь на одиночество.

— Мы не пользуемся термином «одиночество», — сказала доктор Рея. — У нас говорят «единственность».

— Ясное дело. Но сами-то вы в порядке, верно? Устроились надежно. Уж вашему-то муженьку не грозит отправиться в великое духовное странствие. Он занят тем, что щупает груди, мерзкий старый извращенец, и тыкает своим органом в спины пациенткам. По сговору с вами. Вы ему даже добываете женщин. Он, наверно, предпочитает беременных.

Доктор Маркс схватила трубку внутреннего телефона и быстро набрала номер.

— Герман, ты не мог бы сюда подняться на минутку? У меня тут миссис Хоррокс на приеме, и она ведет себя агрессивно.

— Гильда, слава Богу, что ты меня дождалась, — сказала Анетта. — Увези меня скорее отсюда. Извини, я не могу натянуть ремень безопасности. Можно как-то отключить эту пищалку? Постой-ка, я попробую выдвинуть сиденье вперед. Нет, безнадежно. Я уже не помещаюсь. У тебя живот такой маленький, аккуратный; а я стала вся какая-то глыба, и с боков, и спереди, и сзади. Нет, нет, я в порядке. В самом деле. Даже не особенно расстроена, это, должно быть, придет позже. Я пробыла у нее массу времени, да? Мне казалось, что страшно долго. Все получилось как-то невпопад, она плела Бог весть что, разговор был бесформенный, как я с моим необъятным животом. Она собралась произвести на свет большой ломоть зла. Это не значит, что доктор Рея обязательно злодейка; она, может быть, просто дура, любящая власть над людьми и отыскавшая способ, как ей лучше воспользоваться. Хотя, наверно, это и есть злодейство. Но нет, не думаю. Зло приходит извне, оно не присуще тому или иному человеку, оно само по себе, и доктор Рея его родит. Ты знала, что Рея — это жена Сатурна? Вряд ли она от роду так звалась. Наверно, была какая-нибудь Дорис Легг. Ты не могла бы отключить этот писк? Оборви проводок, или что там. Просунь спичку. Чертовы «вольво», они всегда делают какую-нибудь пакость ради вашего блага: то постоянно горящие фары, то писк, когда ремень не надет. Спасибо, совсем другое дело. Нет, кофе не хочу. Поехали прямо домой. Гильда, ведь был красный свет! Ничего себе ты водишь машину. Хорошо еще, что мы все четверо: Гильда и малютка Генри, Анетта и крошка Гиллиан, едем в «вольво». Эти браслеты начинают врезаться мне в запястья, у меня руки сильно отекли. Как ты думаешь, если обратиться на пожарную станцию, они распилят браслеты? Может, заедем? Рея Маркс втерлась в наш брак в качестве третьей стороны. Она — нечто среднее между любовницей и соглядатаем, наверно, у Спайсера страсть к любви втроем. Спайсер и я и наша крошка — тоже трое. Я все время была не уверена, что хочу этого ребенка. Спайсер плюс Эйлин плюс Джейсон — трое, а ничего хорошего не вышло. Всегда поначалу отрицательно относишься к первой жене, правда? Считаешь, что она его не понимала; что она холодная, бессердечная, дура, изменница, — как же иначе? А в конце концов начинаешь видеть в ней просто женщину, которая старалась, но у нее не вышло.

— Я пихнула Рею Маркс в грудь. Она сказала, что Спайсер уходит от меня и отправляется в спиритуальное странствие, что осталось только уладить кое-какие материальные мелочи. Кто знает, что ей Спайсер говорил? Я думаю, они рассуждают про родство душ, про параллельный творческий импульс. Она как раз такая женщина, которые мечтают написать роман. Последнее слово все время оставалось за ней, знаешь, как эти психотерапевты умеют. Разозлишься на них, а они говорят, что очень даже понимают ваше возмущение; как ни поведешь себя, они в ответ: прекратите этот спектакль. Под конец я ей такого наговорила! Даже сказала, что она сводничает для своего муженька. Явился Герман, и тогда я стала ее пихать, надавала ей хорошенько; а она мне: «Прекратите этот спектакль, вы уже не ребенок», ну, а он зашел сзади, кричит: «Папа здесь, не смейте бить маму!» Обхватил меня ручищами и оттащил, вонзил пальцы мне в грудь и так держит на отдалении, а она улыбается с состраданием, прощает меня. У вас, говорит, жизнь станет гораздо наполненнее и счастливее без Спайсера; я, мол, теперь пользуюсь известностью, выступаю по телевидению; имею успех как романистка; так что должна стоять на собственных ногах. Я теперь не та женщина, на которой женился Спайсер: жизненные пути людей иногда расходятся, ну и дальше опять всякий бред про Лилит и Сатурна. Я снова принялась на нее орать и плеваться, и они меня выставили, а ты, слава Богу, сидишь в машине и меня ждешь.

— Анетта, — сказала Гильда.

— Что, Гильда?

— Ты в самом деле хочешь заехать на пожарную станцию распилить браслеты?

— Да, — ответила Анетта. — Они врезались, и мне больно.

— Мне кажется, ты не очень хорошо провела этот разговор.

— Почему это? Почему я не могла обзывать ее, как мне вздумается? И его тоже. Дрянные людишки!

— Потому что они могут рассказать Спайсеру насчет Эрни Громбека и всего прочего. Ты же не хочешь этого?

— А я отопрусь, — возразила Анетта. — Смотри, какие желваки вспухли. Это они не просто натирают, но у меня еще аллергия на металл. Спайсер, наверно, получил их от нее, а она их вымочила в каком-нибудь колдовском вареве. В моче своего благоверного. Или в своей. Могу поспорить, они принадлежат к изуверской секте.

— Успокойся, Анетта. Так можно навредить ребенку. Может, лучше отвезти тебя к Спайсеру?

— Нет. На пожарную станцию. И поскорее.

— Как-то мне это все не нравится, — вздохнула Гильда. — Совсем не нравится. Ни к чему тебе, чтобы такие люди, как Марксы, были твоими врагами.

— Друзьями они мне тоже не нужны, — ответила Анетта. — Наплевать на них. Что они могут сделать?

— Ты помнишь, я тебе рассказывала, как Спайсер пригласил меня третьей к ним с Марион? — спросила Гильда.

— Да, Гильда. Помню.

— Готова поклясться, что тут где-то была пожарная станция. Куда она могла подеваться? Ну так вот, я тогда пошла к ним.

— Ах да?

— Не говори таким упавшим, тусклым голосом, — попросила Гильда. — Все это было сто лет назад. Спайсер и я, мы, ну понимаешь, когда тебя не было дома или когда собирались гости и ты хлопотала на кухне, мы с ним заваливались по-быстрому в прихожей под шубами, была такая привычка. И всегда по-быстрому, Анетта, потому что Спайсер, он такой. Меня очень возмущало, когда ты говорила, что ты так плоха в постели, потому что на самом деле это все Спайсер, у него нет природного сексуального инстинкта. Если ты лежишь и думаешь, что бы подать на завтрак, это потому, что он в это время вспоминает страницы из руководства по сексу. Было как раз наоборот: это Спайсер и я пригласили Марион. А когда мы сошлись со Стивом, этому настал конец; и Спайсер все равно уже был больше заинтересован в Марион, чем во мне. Так всегда оборачивается любовь втроем: просто образуется другая пара. И на том между мной и Спайсером было все кончено. Не скажу, чтобы я убивалась, но неприятно все-таки было.

— Пожарную станцию закрыли, — сказала Анетта. — Видишь, вместо нее теперь продажа садового инвентаря. И к лучшему, наверно, а то бы я, пожалуй, попросила их перерезать мне горло.

— Миссис Хоррокс?

— Да. Кто это?

— Простите, я, кажется, вас разбудила?

— Нет, я просто немного сонная. Подруга дала мне таблетки, называются «легкий сон». Я многовато приняла. С кем я говорю?

— Прошу прощения, разве я не представилась? Амелия Харди, с телевидения, из программы Опры Уинфрей. Я редактор. Нельзя ли нам с вами немного потолковать перед завтрашней передачей?

— Завтрашней? Я думала, она еще не скоро.

— Мы же вас оповестили по почте.

— Но я в последнее время не всегда вскрывала свою корреспонденцию.

— Как творческая личность вы имеете на это полное право. Не важно. Передача состоится завтра, ваш издатель дал согласие, у нас тут все готово, мы вас ждем, вот только нужно предварительно немного потолковать с вами.

— Знаете что, не могла бы я позвонить вам через полчаса? Я вам позвоню в… сейчас который час, четверть четвертого?…попозже. В четыре часа ровно. Вы не уедете?

— Разумеется, нет. Я буду ждать вашего звонка.

— Отлично! «Легкий сон», надеюсь, к этому времени выветрится.

— Давайте лучше в четыре тридцать, ладно? — предложила Амелия Харди. — Я сама иногда принимю «легкий сон». Я на него молюсь. Но это довольно сильнодействующее средство.

— Венди, можно мне поговорить со Спайсером? У меня срочное дело.

— Он на совещании, миссис Хоррокс.

— А нельзя его вызвать?

— Я бы не рискнула и пробовать. Совещание с «Британскими железнодорожными линиями», — пояснила Венди. — Вы ведь знаете, обсуждается крупный контракт, они нас так выручили! У меня тут Джейсон и Сюзан. Сюзан, хочешь поговорить с мамой?

— Привет, ма.

— Что это вы делаете в конторе? — удивилась Анетта. — Я думала, вы оба дома, сидите по своим комнатам.

— Папа повезет нас в Излингтон на кукольное представление, — объяснила Сюзан. — Джейсон просился в Тауэр смотреть подземелье, а мне хотелось в зоопарк, но папа сказал, что картины пыток — неподходящее зрелище, а зоопарк — это кошмар, и остались только куклы. Если б знать, лучше бы дома остаться.

— Почему же вы мне не сказали?

— Мы хотели, но ты спала. Папа вдруг звонит и говорит: привет, поехали, — ну, мы и поехали.

— Почему ты зовешь его папой, а не Спайсером, как всегда? — спросила Анетта.

— Он сказал, что так ему бы хотелось. Это более посемейному. Только я все время забываю. Спайсер, то есть папа, сказал, что мы не будем болтаться у тебя под ногами, ты сможешь отдохнуть, если понадобится. Ничего, что мы уехали? Оставили тебя, не сказались. Но понимаешь, ты так крепко спала. И выглядела так красиво, спокойно. Ты, между прочим, не плакала, когда засыпала?

— Нет.

— А то мне показалось, — сказала Сюзан. — Наверно, просто от беременности лицо опухает, так и должно быть. Ты стала похожа на гриб.

— Спасибо за комплимент. Мне кажется, со мной все в порядке. А что это за кукольное представление?

— Не знаю. Что-то детское, образовательное. Меня это не особенно соблазняет. Наверно, для маленьких, со всякими там духами деревьев и прочей бурдой; как важно понимать друг друга и что надо делать, если родитель вздумает тебя щупать где не надо. Джейсон, конечно, будет отплевываться до самого финала. Но все-таки приятно, когда папа нас куда-нибудь водит. Нечасто случается.

— Мы же на днях ходили вместе на Бадди, — напомнила Анетта.

— Бадди Холли — это каменный век, — сообщила Сюзан. — А мы теперь ближе к кровавому средневековью, к «Голосам предместий», в таком духе. Но все равно, побуждение у вас было доброе. Спасибо, дорогая родительница.

— Можно мне поговорить с Джейсоном? — попросила Анетта.

— Вряд ли, — ответила Сюзан. — Он пробует рисовать картинки на Вендином компьютере.

— Передай ему мой привет.

— Он тебе тоже шлет привет. Ты не волнуйся, ма. Джейсон не замкнутый, он просто очень любит компьютеры. Здравствуйте, доктор Маркс. Папа еще не освободился от «Британских железных дорог», но должен выйти с минуты на минуту. Пока, мам, я должна идти.

— Венди!

— Да, миссис Хоррокс?

— Кто там у вас в офисе?

— Сюзан, Джейсон, и вот еще одна дама только что вошла, — добавила Венди тихим голосом. — В первый раз ее вижу. Вроде бы безобидная.

— Я хочу с ней поговорить, — сказала Анетта.

— Вы уверены? У вас голос какой-то странный. Погодите, я сейчас перейду в другую комнату.

— Вы слушаете, миссис Хоррокс?

— Слушаю, Венди.

— Я немного обеспокоена, — забормотала Венди, — потому что, по-моему, это та самая женщина, с которой он без конца говорит по телефону, куда-то ездит с ней обедать, и это при том, что вы сидите беременная, я считаю, так нечестно; мало того, он теперь собрался среди бела дня ехать с детьми развлекаться, даже отменил совещание, и она является собственной персоной, — нет, не нравится мне это, миссис Хоррокс. Не мое дело, я понимаю, но вы всегда относились ко мне доброжелательно. Разумеется, ничего в этом на самом деле нет, она держится спокойно и очень мило, и так серьезно, она ведь врач и сознает, конечно, что делает. Ваши детки уже зевают, соскучились, но все-таки… а вот и мистер Хоррокс освободился. Мистер Хоррокс, поговорите, пожалуйста, с миссис Хоррокс, нет, не хмурьтесь на меня, а возьмите трубочку.

— Привет, Анетта.

— Здравствуй, Спайсер. Ты, оказывается, везешь детей на представление?

— Ты так крепко спала, даже на телефонные звонки не отвечала.

— И доктор Рея Маркс с вами?

— Смотри-ка, какая ты осведомленная, хотя и сидишь у себя в башне на Белла-Крезент. Да, Анетта, доктор Рея Маркс едет с нами. Она хочет понаблюдать за детьми, нет ли признаков преждевременного развития, в таком духе. Мы решили, что лучше всего это проделать во время обычного семейного выезда.

— Я не понимаю, — сказала Анетта.

— Взглянем на вещи прямо. Ты в последнее время ведешь себя довольно неадекватно, Анетта. Сегодня Марксам пришлось чуть ли не полицию вызывать, чтобы выдворить тебя из своей приемной. Ты дошла до буйства. Так дальше продолжаться не может. Но это не телефонный разговор. Я по крайней мере не хотел бы, чтобы дети слышали.

— Ты и доктор Рея Маркс едете с детьми в театр, а меня оставляете дома, я правильно поняла?

— Ты говоришь, как ребенок, Анетта. По-видимому, ты совершенно не отдаешь себе отчета во всей серьезности своего состояния. Доктор Герман Маркс полагает, что тебя не следует надолго оставлять одну с детьми. По его мнению, твои фантазии слишком владеют тобой, чтобы не уделять им внимания. Фантазии могут перелиться, собственно, уже перелились в реальную жизнь, особенно в том, что касается Джейсона, который тебе неродной сын. Анетта, все это не твоя вина, только не думай, что я тебя упрекаю. Но страсть Джейсона к видеоиграм и фильмам не для маленьких — за гранью нормы. Я должен оградить детей.

— И для этой цели уйти от них? Доктор Маркс объявила, что ты собираешься бросить нас, чтобы идти своим духовным путем, поэтому непонятно, откуда вдруг эта забота о детях? По-моему, ты говоришь не вполне искренно.

— Ты, по-видимому, неправильно поняла Рею, — ответил Спайсер. — Это все тоже в симптоме. У тебя очень тяжелая беременность, и эту трудность переживаем мы все. Действительно, я увидел дорогу к свету, но, конечно, я не могу оставить так свою семью: я ведь люблю тебя, Анетта, несмотря ни на что. Каким бы я должен быть человеком, чтобы вдруг взять и уйти от тебя в такую минуту? Эдак я, пожалуй, не удержусь на колесе жизни. В два счета свалюсь и прямо к тараканам. Ты смеешься?

— Стараюсь смеяться, — ответила Анетта.

— Прими еще дозу «легкого сна». Мне звонила Гильда, она обеспокоена твоим состоянием. Ложись и поспи еще, милая. Увидимся позже. Мы принесем домой жареную рыбу с картошкой.

— А доктор Рея Маркс? Она тоже к нам придет на жареную рыбу с картошкой?

— Едва ли, — ответил Спайсер. — Ты ее так напугала. Анетта, я ведь не для собственного удовольствия еду смотреть представление детского кукольного театра. Ты уж постарайся и не делай так, чтобы нам было еще хуже, чем есть, ладно?

— Прости меня, Спайсер. А этот разговор тоже слышен по всему офису?

— Кстати сказать, да, — подтвердил Спайсер. — Но тебе не привыкать, ты же выступаешь по телевидению.

— Миссис Хоррокс?

— Да?

— Это говорят из программы Опры Уинфрей. Амелия.

— А, привет.

— Мы хотим записать вас завтра, а показать в нашей новогодней программе. Вообще-то мы предпочитаем живой показ, но даже Опра должна иногда хоть немного отдохнуть. Позвольте мне от себя выразить восхищение «Люцифеттой поверженной». Передача выйдет в самое удобное для вас время: Эрни Громбек сказал, что как раз подгадал публикацию к нашему шоу. Не правда ли, как это мило с его стороны?

— О да, чрезвычайно, — согласилась Анетта.

— Мы строим программу вокруг темы семейной ссоры, — продолжала Амелия. — Первая по времени ссора — это у Бога с Люцифером. Замечательно, как вы придумали Люцифера женского пола! Дальше идут Юпитер и Юнона. Чего же ждать от нас, простых смертных, перед лицом такого архетипа? К нашим услугам помощь любимых психотерапевтов, которые помогут нам преодолеть черную полосу в жизни и вырваться к свету. Об этом мы бы и хотели, чтобы вы прочитали из «Люцифетты»: отрывок на странице восемь по верстке. Признаемся честно, ваш издатель нам ее подкинул. Начиная со слов: «Где тьма становится светом…» и кончая: «Что остается дитяте, как не повторить раз испытанное?» А потом вы сядете рядом с Опрой и немного поболтаете про свою личную жизнь, про то, что вас натолкнуло на данную тему.

— Простите, я… потеряла нить. Я еще не совсем проснулась и…

— Ваша роль в передаче будет центральная, миссис Хоррокс, — радостно сообщила Амелия. — Вы имеете опыт выступления по телевидению?

— Нет.

— Милости просим в реальный мир! — произнесла Амелия.

— Гильда, привет. Что происходит? Больше я ни за что не буду принимать это твое лекарство. Я только теперь начинаю понемногу просыпаться. Сначала была ты и рассказала, что у тебя был роман со Спайсером. Очевидно, мне это приснилось. Потом что-то такое про то, что Спайсер вместе с доктором Реей Маркс повез куда-то детей, — это совершенно невероятно. И наконец еще разговор с редакторшей с телевидения насчет архетипов и «Люцифетты поверженной». Не может быть, телевидение и архетипы — две вещи несовместные. Который час, Гильда? Я такая расслабленная, что не могу даже встать и посмотреть на часы.

— Девять двадцать одна, — ответила Гильда. — Вечера. Мы со Стивом только что поужинали и собираемся сесть посмотреть телевизор. Осторожней высказывайся. Он в соседней комнате. Он любит, чтобы я смотрела вместе с ним последние известия.

— Девять двадцать одна вечера? А где же тогда Спайсер и дети?

— Наверно, все еще гуляют с доктором Реей Маркс.

— Ты что, хочешь сказать, что все эти разговоры действительно были на самом деле?

— Да, — ответила Гильда. — По крайней мере со мной у тебя разговор был на самом деле.

— И ты действительно спала со Спайсером?

— Не спала, мы и в кровать-то не ложились, а просто по-быстрому.

— На этом самом, где я сейчас лежу?

— Ты его с тех пор заново обила, — сказала Гильда. — Я была рада. Стало спокойнее на душе. Давай забудем об этом и перейдем к тому, что имеет значение.

— Ты и Спайсер оба имеете для меня значение, Гильда, — возразила Анетта.

— Я поделилась с тобой, потому что хотела тебе помочь, — сказала Гильда. — Только не надо, чтобы об этом стало известно Спайсеру. Спайсер может отомстить, он такой, расскажет Стиву, и Стив тогда начнет донимать меня разговорами, что, мол, я с ним неискренна, и мне придется доказывать, что Спайсер все это выдумал, но, честно признаться, у меня сейчас для таких вещей совершенно нет сил, Анетта, я вот-вот рожу, так что ты уж, пожалуйста, помалкивай, ладно?

— Ладно, — ответила Анетта. — Мне бы тоже не хотелось всех и каждого ставить об этом в известность.

— Меня другое беспокоит, — сказала Гильда. — Если Спайсер говорил тебе все то, что он, по твоим словам, говорил, значит, происходит что-то плохое. Тебе дают понять, чтобы ты взяла назад свое утверждение, что доктор Герман Маркс к тебе приставал, иначе тебя обвинят в плохом обращении с детьми, а Марксы — психотерапевты и всегда сумеют доказать свою правоту.

— Абсурд какой-то, — не согласилась Анетта. — Зачем им это?

— Сама подумай, — ответила Гильда. — Сейчас такие вещи происходят сплошь и рядом. И радуйся, что у тебя есть возможность заключить с ними соглашение. А то ведь они могут прицепиться и отнять у тебя детей.

— Как же так? Без доказательств, без свидетельских показаний? Бог знает что ты говоришь.

— Я бы на твоем месте, — сказала Гильда, — держалась паинькой и помалкивала об этой парочке до самых родов, авось они сами уберутся из жизни Спайсера. Эта их Юнгианская Ассоциация Психотерапевтов подготавливает консультантов, консультанты обучают социальных работников, а те уж, если припишут тебе плохое обращение с детьми, не отмажешься. Достаточно Джейсону хоть раз заглянуть Сюзан под юбку, и готово дело.

— Джейсон иногда помогает мне гладить белье, — задумчиво заметила Анетта, — и любит гладить трусики Сюзан. Я не вижу в этой глажке смысла, а он говорит, что иначе непривлекательно.

— Ну, вот видишь? Болезненно раннее половое созревание. Привлекательность какая-то.

— Но это полнейшая чушь.

— Ты все же подумай, — посоветовала Гильда. — Да-да, Стив! Иду!

— Буду паинькой, — пообещала Анетта. — Можешь обо мне не беспокоиться.

— Привет, ма.

— Привет, Сюзан. Привет, Джейсон. Интересный был спектакль?

— Жуть одна, — ответила Сюзан. — Я вовсе не хочу ничего такого знать. Все время этим пичкают, надоело.

— Что мы, дети, что ли? — поддержал ее Джейсон.

— А где папа?

— Он высадил нас и поехал отвезти домой доктора Рею. Сказал, что купит для нас на обратном пути жареной рыбы с картошкой.

— А доктор Рея вам понравилась?

— Она ничего, — ответила Сюзан. — Но только она все время исподтишка задавала вопросы, а делала вид, что ничего не спрашивает.

— И все время улыбается, — добавил Джейсон, — но не по-правдашнему. Кто она вообще-то?

— Папина приятельница, — сказала Анетта.

— Для чего ему приятельница? — возразила Сюзан. — У него же есть ты. А по каким болезням она доктор?

— По психическим.

— С чего это? У нас кто-то с ума сошел, что ли? Наверно, папа, надо же, таскает нас на такие спектакли.

— Она заставила нас пить декафеинированную коку, — припомнил еще одну обиду Джейсон. — Пусть катится куда подальше.

— Анетта?

— Здравствуй, Спайсер.

— Ты так долго не подходишь к телефону, — сказал Спайсер. — Я уже чуть было не бросил трубку. Я звоню из автомата. Послушай, по-моему, во всем Лондоне нет ни одной открытой лавочки, где можно купить жареной рыбы с картошкой. А я обещал детям.

— Не волнуйся. Переживут как-нибудь, — ответила Анетта. — Поужинают омлетом. Они все равно страшно устали. Спектакль им очень понравился, Спайсер. Но еще больше — доктор Рея.

— Это хорошо, — отозвался Спайсер. — Я никак не могу понять твоего антагонизма. И этих странных жалоб на ее мужа. Ты ставишь меня в крайне неловкое положение.

— У меня уже прояснилось в голове, Спайсер, — сказала Анетта. — Во время беременности выброс гормонов может вызвать самые странные ощущения. В книге «Накануне родов» написано, что на последней стадии беременности женщины иногда становятся очень сексуальными. И даже начинают читать порнографическую литературу.

— Бог ты мой! Неужели?

— Да. И наверно, у меня это просто от избытка нерастраченной сексуальной энергии: я вроде как бы воображала то, чего не было на самом деле. Ты уж меня прости, Спайсер.

— Я, когда вернусь, возможно, попрошу тебя написать это черным по белому своей рукой, — сказал Спайсер.

— Что именно, Спайсер? Что ничего не было на самом деле или что я прошу у тебя прощения?

— То или другое, а может, и то и другое, дорогая, — ответил Спайсер. — Или даже ни то, ни другое, лишь бы нам самим было все ясно. Надо признать, что Рея иногда бывает труднопереносима с этими своими рассуждениями про переходный кризис. Словом, я без рыбы и без картошки еду домой. Купить бутылку шампанского?

— Я думала, ты отказался от алкоголя.

— Ни в чем не следует перебарщивать, верно? К тому же шампанское — это совсем другое дело. Шампанское не считается.

— Чудесно! — отозвалась Анетта. — А как Рея нашла детей? В норме?

— Вернусь и расскажу, — ответил Спайсер. — Привезти тебе интересный видеофильм?

— Что за видеофильм?

— Фильм для последней стадии беременности.

— Ой, Спайсер, как замечательно! Ты в хорошем настроении? Возвращайся домой скорее! Я буду паинькой, вот увидишь.

— Спайсер, — сказала Анетта, — на бутылке остался ярлык, она стоит сто двадцать фунтов. С ума можно сойти!

Дети уже ушли спать. В камине горел огонь.

— Не будь такой рассудительной, Анетта. От наших счетов за телефон тоже можно с ума сойти. Ты без конца болтаешь с Гильдой.

— Прости, пожалуйста.

— О чем можно с ней так много разговаривать?

— О детях. О родах. О стиральных машинах. О разных хозяйственных делах.

— И потом, Анетта…

— Да, Спайсер?

— Твой муж ведь виноторговец.

— Я это знаю, милый, — сказала Анетта. — И преуспевающий.

— Виноторговцу, — пояснил Спайсер, — любая бутылка по карману. И сто двадцать фунтов — вовсе не сумасшедшая цена.

— Извини, Спайсер. Это я сумасшедшая.

— Глупенькая, — великодушно произнес Спайсер.

— Так приятно, что ты со мной и в таком отличном настроении, — сказала Анетта.

— Я в последнее время был сильно озабочен, — признался Спайсер. — Честно сказать, даже серьезно встревожен.

— Из — за денег?

— Да нет, из-за тебя и из-за того, что творилось у тебя в голове. Непонятно было, можно ли оставлять на тебя детей. Вот почему я хотел, чтобы их посмотрела Рея.

— Понятно, — сказала Анетта.

— Я старался как мог. Ездил всей семьей на разные увеселительные мероприятия, ну и так далее. Но ты была совсем не в себе.

— А в чем это сказывалось, милый? — спросила Анетта.

— Сколько уже времени прошло, как ты ничего толком не готовишь?

— Да, но ты же больше дома не обедаешь.

— Это еще не значит, что дети, бедняжки, должны кормиться готовой замороженной курятиной, — возразил Спайсер. — Впрочем, по словам Реи, дети вполне в хорошем состоянии.

— Я очень рада, что она так считает, — сказала Анетта. — Я доверяю ее мнению. Предупредительный залп полезен всем.

— Рея — специалист высокой квалификации, — заметил Спайсер. — Умная женщина, в юнгианском и в житейском смысле слова. Ее высоко ценят коллеги. К ее суждению прислушиваются в судах. Но поехать с ней куда-нибудь — не повеселишься. Мне не хватало тебя, Анетта. И спектакль был никуда не годный, смотреть неловко.

— Как жалко, — сказала Анетта.

— Жизнь состоит не только из вина и роз.

— Есть еще и душа, — заметила Анетта.

— Для души тоже есть свое время и место, — подтвердил Спайсер. — Поставить фильм?

— Как тебе захочется, милый. Что угодно — для твоего удовольствия.

— Для нашего удовольствия, — поправил ее Спайсер.

— Да, для нашего удовольствия, — повторила Анетта.

— Утром звонил Эрни Громбек, — сказал Спайсер. — Не мог до тебя дозвониться. Он, похоже, думал, что ты записываешься у Опры на телевидении. Я объяснил ему, что ты отказалась, тебе не хочется выставлять себя всем на обозрение.

— Я ни за что не пойду на съемки в «Шоу Опры Уинфрей», — подтвердила Анетта. — Они там вытягивают из человека такие подробности, о каких вообще предпочитаешь никому не говорить. Семья важнее славы. Слава вульгарна.

— Анетта, ты первый стакан не допила, а я уже выпил три.

— Я не говорю, что это кислятина, не может быть кислятиной шампанское за сто двадцать фунтов бутылка, — сказала Анетта. — Просто у меня из-за беременности слабый желудок.

— Обязательно надо испортить настроение.

— И вообще теперь говорят, что беременным нельзя употреблять алкоголь. Я опасаюсь.

— Кто это говорит? Старые бабы и молодые врачи и люди, которые стремятся разорить винную торговлю? Неужели ты переметнулась в стан врагов?

— Нет, конечно, Спайсер.

— Тогда пей до дна. Приятнее будет смотреть фильм. И вообще шампанское, можно сказать, не алкогольный напиток.

— Хорошо, Спайсер, — сказала Анетта и стала пить глоток за глотком, старательно улыбаясь.

— Доктор Маркс согласен со мной в том отношении, что у нас вся страна погружается в пучину тотального отрицания, — произнес Спайсер, — и первым в этом ряду пинок под зад получает Бахус. Наш долг — выступить на защиту. Но давай поменьше болтать и побольше смотреть кино, ладно? Положи мне голову на плечо, а я тебя обниму. Вот так. Я всегда рядом и забочусь о тебе.

— Да, я знаю, Спайсер.

— Зачем ты закрываешь глаза? Смачная сцена.

— Верю, — ответила Анетта, — но мне как-то не хочется смотреть.

— Эх ты, чистюля. Прав, наверно, доктор Герман Маркс, тебе надо лечиться, и мы даже не понимаем, насколько это серьезно.

— Я уже открыла глаза, — сказала Анетта. — Со мной все в порядке.

— Я поставлю на Паузу, чтобы ты могла все разглядеть.

— Спасибо, Спайсер. Ты очень добр. Наверно, это больно, когда двое мужчин одновременно?

— Глупый вопрос.

— Прости. Я думала, ты хочешь, чтобы я делала замечания.

— Господи, Анетта, ты просто невозможна! На твой вопрос отвечу: нет, если она расслабится хорошенько и если ей это нравится, то не больно.

— А если ей и больно немножко, то, наверно, от этого только приятнее? — предположила Анетта.

— Да! Именно. И не только одной ей, — подтвердил Спайсер.

— Я очень рада за род человеческий, что он достиг таких высот, — сказала Анетта.

— Теперь ты еще скажешь, что тот, который сзади, похож на доктора Германа Маркса.

— Нисколечко он не похож на доктора Германа Маркса.

— Я пошутил, — усмехнулся Спайсер. — Что это ты все принимаешь всерьез? Слушай, ты уверена, что дети спят? Не очень хорошо будет, если они спустятся и увидят, что мы смотрим такой фильм.

— Да, конечно, нехорошо.

— Надо же, женщина на сносях, и вдруг тебя потянуло на порнофильмы!

— Вообще-то я этого не говорила, Спайсер.

— Я слышал своими ушами.

— Ну, раз слышал, значит, говорила, — согласилась Анетта. — Мне нечего сказать в свою защиту. Бесспорно, все, что я наговаривала на Германа Маркса, было просто со зла.

— Но откуда столько зла? — недоуменно уточнил Спайсер.

— Я ревновала, что ты так много времени проводишь с доктором Реей Маркс, — пояснила Анетта.

— Ага, наконец-то призналась! — сказал Спайсер.

— И теперь я хочу искупить свою вину, Спайсер. Чтобы ты увидел, как я раскаиваюсь. Ревность — низкое чувство.

— Ну, хватит держать на паузе, — спохватился Спайсер. — Я хочу смотреть дальше.

— Постепенно разбирает, — призналась Анетта. — Под конец так прямо совсем.

— Ну, слава Богу, — сказал Спайсер. — Ты становишься человеком. Видишь, как женщине это нравится? Даже больше, чем мужчинам. Она не притворяется, сразу видно. Надо просто расслабиться. А я всего один. К твоему удовольствию.

— Может быть, пойдем наверх? Там ведь лучше, чем на диване.

— Господи! Ну, как же так можно, Анетта?

— Прости, Спайсер. Хорошо, останемся здесь.

— Ты такая зажатая, закрепощенная, — сказал Спайсер. — Но может быть, я тебя потому и люблю. Я — Зевс, божественный соблазнитель и любовник, а ты — Даная.

— Зови меня просто паинька, я буду отзываться на это имя.

— Смотри, браслеты впились тебе в руку. Но не могла же ты растолстеть со вчерашнего дня!

— Задержка воды, — пояснила Анетта.

— Чем же тут гордиться? Некрасиво. А не больно тебе?

— Больно.

— О, это мне нравится! Повернись-ка.

— Доктор Рея сказала, что ты от меня уходишь, — проговорила Анетта.

— Я начинаю подозревать, что доктор Рея с приветом, — сказал Спайсер.

— Но ты ей это говорил?

— Я ей много чего говорю такого, что она хочет услышать, — возразил Спайсер. — Разные сновидения сочиняю, строю планы на будущее. И совсем не обязательно это правда.

— Почему же ты говоришь ей то, что она хочет услышать, в ущерб мне?

— Потому что мне быстро прискучивает, а она знай себе бормочет, и я стараюсь сделать так, чтобы она сменила тему или по крайней мере архетип.

— Но для чего же ты тогда вообще к ней ходишь, если это так скучно?

— Потому что у меня переходный кризис, я должен освободить в себе Персея от Полидекта и убить Медузу, губительную женственность, или, если взглянуть с другой стороны, вырваться от Медузы и бежать от Лилит; или просто быть древесным стволом, столбом, колом, доприродным началом, проникающим в расщелину горы. Больно?

— Да.

— И должно быть больно, — одобрительно сказал Спайсер. — Слегка. Хорошо, а?

— Да, — ответила Анетта. — Ты зови меня просто Птичка. У каждого свои мифы. Лично я выбираю персонажей Диснея.

— Анетта?

— Да, мама.

— Ты поговорила со Спайсером насчет папиных денег? — Нет, не поговорила, — ответила Анетта. — У Спайсера были какие-то неприятности на работе. Все это уже позади. Я уверена, что теперь выплаты начнут поступать с минуты на минуту. Пожалуйста, не беспокойтесь.

— А ты что же, совершенно ничего не знаешь о состоянии его дел?

— Мало что знаю, по совести сказать. Послушай, ма, у меня болит голова, нельзя ли с этим немного подождать?

— Нет, нельзя, — ответила Джуди. — Я сегодня всю ночь не спала от беспокойства. Спайсер такой миляга, но, в сущности, разве мы хорошо его знаем?

— Наверно, нет, ма, — сказала Анетта. — Мужчины всегда преподносят сюрпризы. Можно выйти замуж за двоеженца и познакомиться семьями только на его похоронах. Или за насильника. Или за маньяка-убийцу.

— Я вовсе не говорю, что Спайсер двоеженец, насильник или маньяк-убийца, Анетта, — возразила Джуди. — Не искажай мои слова. Я очень хорошо отношусь к Спайсеру. А как же иначе? Он ведь будущий отец одной из моих внучек. И я хочу, чтобы у вас с ним все было хорошо. Ты всегда можешь приехать и пожить у меня, Анетта, ты это знаешь. Тут твой родной дом.

— Спасибо, ма, — сказала ей Анетта. — Но у нас вроде все в порядке. В полном ажуре.

— Я рада это слышать, Анетта, потому что мне сейчас пришла в голову одна мысль. Ты помнишь вашу со Спайсером свадьбу?

— Конечно, — ответила Анетта.

— Вы же тогда не регистрировались, отложили на потом. В конце концов вы зарегистрировались?

— Замечательная была свадьба, полосатый навес в саду, уйма роз, песни.

— Да, действительно, все было прелестно, но это не было законным бракосочетанием, Анетта. Тогда еще не успели оформить твой развод.

— Какая-то жалкая бумажка, — тихо сказала Анетта.

— Я вдруг перестала тебя слышать, Анетта.

— Ты права, мама. По-моему, Спайсер до сих пор не перевел дом в совместную собственность, и Отдел регистраций мы так за все время и не собрались посетить. Неприятно там: рождения, смерти, браки, все в одну кучу, и надо заранее записываться, а мы, то Спайсер, то я, все время оказывались заняты, и как-то постепенно это отошло на задний план — мол, вот ужо, съездим когда-нибудь. Но это не важно, ма. Все равно я гражданская жена.

— Анетта, института гражданских жен не существует! Женщина приобретает некоторые права, когда имеется рожденный во внебрачном союзе ребенок, а без этого никаких прав у нее нет. Просто знакомая, живущая в доме и между делом вступающая с хозяином в интимные отношения.

— Но у меня будет ребенок, ма, так что не беспокойся.

— Не хотела тебя расстраивать, детка, но приходится иногда напоминать тебе о практической стороне. Твой отец все выяснил.

— Папа не терпит Спайсера, конечно, он все выяснил.

— Неправда, что он не терпит Спайсера, — возразила Джуди. — Ничего подобного. Он, как и я, находит его очень милым. Мы просто волнуемся за тебя. Ты наша единственная дочь. Только, пожалуйста, не расстраивайся и не набрасывайся на нас за то, что мы вмешиваемся. Я сейчас положу трубку, детка, чтобы ты могла взять себя в руки.

— Мне незачем брать себя в руки, мама, я вполне спокойна, — сказала Анетта.

— Будь здорова, дорогая, — попрощалась Джуди. — Кланяйся Спайсеру. И береги себя.

— До свидания, мама.

— Анетта, ты как, в порядке? — спросила Гильда. — Вчера вечером опять передавали про случай сексуального насилия над ребенком в семье. Я иногда задумываюсь: что собой представлял мой отец? Мне было три года, когда он умер. Если ничего не помнишь, может быть, все равно что-то могло остаться в душе и травмирует психику? Такого наслушаешься, пострашнее СПИДа. Анетта, ты меня слышишь?

— Да, Гильда.

— Анетта, я все утро на четвереньках мыла пол в кухне. Оттирала грязь, представляешь? Это значит, я вот-вот должна родить?

— Может быть, — подтвердила Анетта. — Инстинкт свивания гнезда. Наведение чистоты.

— Не нравится мне, что я сама себе не хозяйка, — сказала Гильда. — Страшно все-таки. А вдруг разрывы?

— У всех бывают разрывы, это ничего. Потом зашивают. Или могут аккуратненько надрезать еще до начала родов.

— В клинике нам этого не говорили. Или я прослушала? Все разговоры только про то, чтобы непременно держать за руку своего партнера по родам.

— Я потому и предпочитаю пореже бывать на занятиях. Я не хочу держать за руку своего партнера по родам, я хочу, чтобы мне давали газ и делали спинномозговое обезболивание и чтобы присутствовала незнакомая медсестра, которая слыхом не слыхивала ни о каких архетипах.

— У тебя что-то случилось? — спросила Гильда.

— Помнишь, как мы со Спайсером поженились?

— Помню.

— Ну так вот, мы не поженились, — сказала Анетта.

— Свадьба была чудесная. Полосатый навес в саду, шампанское, музыканты. Но на саму церемонию нас никого не пригласили, это я хорошо помню. Мы чувствовали себя разжалованными во второстепенных знакомых. Я тогда обиделась на тебя ужасно. Это и было главной причиной, что я завела ту дурацкую интрижку со Спайсером. Я постоянно спрашиваю себя, Анетта: что меня побудило? Так неприятно это вспоминать. Но я суеверная: если у меня будет чистая совесть, то рожу легко. Вот и хожу, каюсь перед всеми. Глупо, я знаю. Но ничего не могу с собой поделать.

— Обнаружилась какая-то заминка с моим разводом, но все было уже устроено, готово к приему, ну, мы со Спайсером и не стали его отменять. А потом так и не собрались пойти оформить брак. Тогда казалось, вроде бы это не имеет значения.

— Поезжайте сейчас и зарегистрируйтесь, — посоветовала Гильда. — Предложи Спайсеру. А то как же разводиться, если вы не женаты?

— Сейчас как-то не совсем с руки, — усомнилась Анетта. — Хотя я веду себя такой паинькой, ты даже не поверишь. И это на него действует. Ему самому доктор Рея уже надоела, мне и настаивать не приходится.

— Господи, Анетта, стоит ли стараться? — сказала Гильда. — Знаешь, у меня ложные схватки. Не больно ничуть, просто живот вдруг становится твердый, как доска. Довольно приятное ощущение. Как ты думаешь, мужчины чувствуют то же самое, когда у них эрекция? Ясно, к чему это, — и в то же время от себя не зависит.

— Наверно, — согласилась Анетта. — По-твоему, Спайсер учитывает это, насчет дома и что брак не зарегистрирован?

— Еще бы, дорогая, — ответила Гильда. — Он ведь процветающий бизнесмен.

— Не такой уж и процветающий, — возразила Анетта. — Если бы не сделка с железными дорогами, мы бы обанкротились; бедный Спайсер уже готов был все перевести на мое имя.

— Кто тебе это сказал? — спросила Гильда. — Спайсер? Стив говорит, у него столько засолено, ты не представляешь. Анетта, я не могу больше разговаривать, пойду лягу в ванну.

— Не делай этого, — посоветовала Анетта. — А то воды отойдут, ты и не заметишь.

— Анетта?

— Кто говорит?

— Это я. Эрни. Где ты? Почему так долго не подходила к телефону?

— Я снова легла в постель, — сказала Анетта. — Я устала.

— Но у тебя все в порядке? Я беспокоюсь о тебе.

— Спасибо, Эрни. Я просто не выспалась минувшей ночью, не пришлось как-то. И долго искала телефон, он оказался на полу, запутанный в простынях. Прости, пожалуйста.

— Можно подумать по твоим словам, что там у вас была настоящая оргия, — заметил Эрни Громбек.

— Да, вроде того.

— Хорошо ли это сейчас для тебя? В такой поздний срок?

— Мне сказано, что это естественно, — ответила Анетта. — А раз естественно, значит, хорошо, а иначе восторжествует патриархальный дух и Ева в очередной раз будет вырвана из Адамовой грудной клетки.

— Ты заговариваешься, Анетта.

— Ты находишь? Прости, пожалуйста.

— Ты вещаешь, как Марион в плохие дни, — сказал Эрни Громбек. — Я хочу увезти тебя и ухаживать за тобой.

— Что тебе нужно, Эрни? Почему ты позвонил?

— Нехорошо так говорить, Анетта. Сейчас одиннадцать часов, через полчаса у тебя назначена в моем офисе встреча с редакторшей передачи Опры Уинфрей, сегодня вечером запись, а ты еще даже не встала с постели.

— Я не знала, что у меня встреча, — сказала Анетта. — Разве Спайсер не передал тебе вчера вечером?

— Забыл, наверно. Мы были сильно заняты. Эрни, я решила не участвовать в передаче Опры Уинфрей.

— Почему это? Оттого что Спайсер не хочет?

— Наверно, — не стала отпираться Анетта.

— Он не имеет права от тебя этого требовать, — возмутился ее издатель.

— Я слишком многим рискую, Эрни, — сказала Анетта. — Гораздо большим, чем ты можешь себе представить.

— Только такой радости мне не хватало, — проворчал Эрни, — чтобы при экономическом спаде начинающий, никому не известный автор отказался от участия в передаче Опры Уинфрей! Ты что, хочешь меня окончательно разорить и спустить всю мою фирму в канализацию?

— Если приходится выбирать между моим, так сказать, браком и твоей фирмой, то по мне уж лучше спустить в канализацию твою фирму. Мне необходима крыша над головой.

— А стоит ли сберегать такой брак?

— Речь не только обо мне, — возразила Анетта. — Тут замешаны Сюзан, Джейсон, мои родители, многие знакомые, дом, сад и все остальное. Мне нужно время подумать.

— Он запудрил тебе мозги, — проворчал Эрни Громбек. — Спайсер — чудовище.

— Спайсер — человек, которого я люблю, — сказала Анетта. — Ты говоришь все это просто потому, что хочешь, чтобы я выступила в передаче Опры Уинфрей и заработала для тебя деньги.

— Ты для себя заработаешь деньги, а не для меня. Литература — это твой путь к самостоятельности. Потому-то Спайсер и не передал тебе мою просьбу.

— Я так устала, Эрни, и у меня какие-то боли, наверно, желудок, — пожаловалась Анетта. — Вчера вечером перепила шампанского.

— Кто это вздумал поить тебя шампанским в твоем положении?

— Спайсер говорит, что шампанское — это не алкоголь, — объяснила Анетта. — Вообще-то я выпила вовсе не много, если считать по-нормальному, много — просто потому, что я беременна.

— А Спайсеру это в голову не пришло?

— Раньше он всегда обо мне думал, но теперь перестал, — сказала Анетта. — Может быть, из-за того, что виноторговля переживает худые времена. Мужчины, знаешь, они такие.

— Я и сам мужчина, — возразил Эрни. — Я не обманываюсь. Я бы заботился о тебе. Мне много чего известно. Что Спайсер не передал тебе мое приглашение. Что он часто видится с Марион. Что нельзя заводить дела с друзьями. Когда Спайсер дал мне твою рукопись, мне надо было удрать за тридевять земель. Немедленно оденься и приезжай, иначе получится, что Спайсер победил.

— Но я так страшно устала, — возразила Анетта.

— Еще бы, — сказал Эрни. — Спайсер об этом позаботился.

— Тут не было расчета, Эрни.

— Когда это Спайсер что-то делал без расчета? Я сейчас приеду за тобой. Привезу тебя ко мне в офис, и ты сможешь тут полежать. А потом поедешь на студию. Во что ты оденешься?

— Мне не во что одеться.

— Одолжи у кого-нибудь, — распорядился Эрни Громбек. — Спайсер дал мне твою рукопись, потому что считал, что я ее отвергну. Я такие книги не публикую, и он это знает.

— Почему же ты ее не отверг?

— Потому что это по-настоящему хорошая вещь.

— Гильда.

— Привет, Анетта, — сказала Гильда. — Я опять прекрасно себя чувствую. Это была ложная тревога. Я приняла ванну. И теперь украшаю колыбельку. Стив дома, он накупил этого безобразия на уличной распродаже, белых атласных лент и всего такого.

— У тебя найдется что-нибудь мне надеть для телепередачи Опры Уинфрей?

— В каком примерно духе? — спросила Гильда. — Спайсер так разозлится!

— Что поделаешь, — сказала Анетта. — Впрочем, он и не узнает. Я буду дома к семи, до его возвращения. У него назначен в шесть тридцать прием у доктора Реи. Последний раз, по его словам. Я правильно сделала, что вела себя паинькой. Похоже, что помогло. Птичка Диснея выигрывает против богов Олимпа. Спайсер и я идем верным курсом. Мне просто хочется выступить у Опры Уинфрей, и все. Эту передачу пустят только в январе, когда Спайсер будет во Франции.

— У меня есть то прямое голубое, горохами, — предложила Гильда, — от Армани.

— Не слишком голые плечи?

— Можно надеть с жакеткой. А что у тебя с волосами?

— Сейчас накручу под душем.

— Кто-нибудь все равно расскажет Спайсеру, — сказала Гильда. — Номер не пройдет.

— Да ладно тебе, — отозвалась Анетта. — Как мне себя вести, я ни малейшего представления не имею и потому поступлю, как захочется.

— Верно рассуждаешь, — одобрила Гильда. — Какого черта.

— Точно, Гильда. Какого черта. Моя мама в добрые старые времена любила цитировать Дона Маркиза, у него есть эпистолярный роман под названием «Арчи и Мехитабель», Арчи — это таракан, а Мехитабель — кошка. Они печатали друг другу письма на конторской пишущей машинке, но до прописного регистра не доставали, и Мехитабель каждый раз подписывалась: «какого черта, арчи, какого черта». Вот и я подписываюсь: «какого черта, гильда, какого черта». Кстати, Птичка-паинька — это не Дисней, а Уорнер-бразерс.

— Вы знаете, где находитесь?

— По-моему, да. А вы кто?

— Доктор Мак-Грегор, завотделением несчастных случаев. А кто вы?

— Я вас не знаю, — сказала Анетта. — У вас красивые ровные зубы.

— Спасибо. Постарайтесь понять, что я говорю.

— Почему вы думаете, что я могу не понять?

— Потому что вы еще под действием наркоза. Так как же вас зовут?

— Анетта.

— Красивое имя, — одобрительно сказал доктор Мак-Грегор. — Может быть, и фамилию вспомните? И адрес? И может быть, уж совсем расщедритесь и назовете ближайших родственников?

— А какое вам до всего этого дело? — спросила Анетта.

— Мы предпочитаем знать такие вещи, — ответил доктор Мак-Грегор. — Вы в больнице, Анетта. Потеряли сознание в такси, которое остановили на улице. Сумки у вас в руках не было. Только немного мелочи в кармане. Так что вы для нас — загадка.

— Я не виновата, — сказала Анетта. — Я не могла найти сумку, а времени не было.

— Очень хорошо. Раз вы это вспомнили, может, назовете свою фамилию?

— Не-а.

— А где вы сейчас, помните?

— В больнице.

— Умница. Мы вас укладываем. Только надо подождать, пока освободится место в гинекологии.

— Очень приятно, — поблагодарила Анетта.

— Нам надо связаться с вашим мужем.

— А есть он у меня?

— Нам пришлось срезать у вас обручальное кольцо, пока вы находились под наркозом. И какие-то металлические браслеты. Надеюсь, вы не возражаете? Под ними было живое мясо.

— Жаль, но я больше ничего не помню, — сказала Анетта.

— Не тревожьтесь. Постепенно все вернется. Вы очень истощены, но хорошо одеты. Сестра говорит, все вещи дорогие, из модных магазинов. Мы такие видим нечасто.

— Истощена? Да я поперек себя шире. Я огромная, как гора, как расщепленная вершина, как Лилит, как Медуза. Я скоро затоплю весь мир.

— О Господи, опять бредит, — вздохнул доктор Мак-Грегор. — Возможно, это не только анестезия. Возможно, она вообще не в себе.

— Она под воздействием психотерапии, — сказала медсестра. — Мы проходили насчет архетипов в курсе психологической помощи перенесшим утрату. Я в этой больнице новенькая, плоды у вас тут куда девают? В инцинератор?

— На таком сроке? Гроб, заупокойная служба и психологическая помощь, — распорядился доктор Мак-Грегор. — Здесь все делается как положено.

— У меня что, мертвый ребенок? — спросила Анетта.

— Лежите, не пытайтесь подняться, — сказал ей доктор Мак-Грегор. — Ближайшие пару дней вам это будет не под силу. Вам было сделано неотложное кесарево сечение по жизненным показаниям. Вы истекали кровью. Острое заражение крови, скажите спасибо, что остались живы. Почему никто за ним не приходит? У нас тут предусмотрено участие родных. Ребенок не выжил, сердцебиение плода не прослушивалось. Очень сожалею. Ребенок, по-видимому, погиб несколько дней назад. Такие известия не полагается обрушивать на голову больной, вот почему я пытался разыскать вашего мужа. У вас ведь есть муж?

— Напряги слух, и прослушается твое сердцебиение. Если вслушаться хорошенько, оно расскажет тебе историю твоей жизни. Комедия это или трагедия, зависит лишь от того, на каком месте остановишься, на хорошем конце или на плохом. Но сердце не дает остановиться, — говорит Анетта в диктофон, который ей дал доктор Мак-Грегор. — Оно скачет во всю прыть и проносит тебя с собой, мимо окончательного вывода, который тебе нужен. Мне это не нравится, но не из-за каких-либо самоубийственных намерений, а просто от пристрастия к вразумительным концам, чтобы нити честь по чести были все подобраны — как в литературе, так и в жизни. Хотя вам, доктор Мак-Грегор, до моих умственных пристрастий нет, конечно, никакого дела, ваша сфера — телесная. Основное правило при сочинении полнометражного киносценария, так, во всяком случае, говорит Эрни Громбек, это когда на протяжении первых трех пятых действия все идет хорошо, остальные две пятых нужно употребить на то, чтобы все стало плохо. Если первые три пятых фильма все черно и беспросветно, значит, потом тебя неотвратимо ждет счастливый конец. Если бы я могла рассматривать гибель моего ребенка как первые три пятых сценария, я могла бы в дальнейшем рассчитывать на счастье. Или же три пятых кончаются в том месте, где Венди говорит: «О, родится в ноябре, крошка-скорпиончик с ядовитым жальцем»? А пять пятых заканчиваются словами новенькой медсестры в неотложном отделении: «А плоды куда тут девают? В инцинератор?» Тогда это точно прозвучало как пять пятых, но сердце продолжает биться, и не успеваешь оглянуться, тебя уже вынесло в какой-то другой фильм, и вполне возможно, что через три пятых уже пронесло, ты сидишь, опираясь на подушки, интересуешься, что происходит вокруг и что будет дальше. У человеческого плода нет множественного числа, это только для растений, но поди сыщи медсестру, да и вообще человека, который бы это знал, тем более — действовал, сообразуясь с таким знанием. Больничные работники слишком много видят, чтобы мелочиться. Она потом приходила и извинялась. Она думала, что я без сознания, а я просто лежала с закрытыми глазами.

— Попробуйте позвонить кому-нибудь из ваших близких по телефону, — посоветовал доктор Мак-Грегор. — Я не психотерапевт, но, по-моему, вам лучше не отвлекаться. У меня дел по горло.

— Лучше дайте мне новую пленку, — попросила Анетта. — Вы не обязаны все это слушать. Надеюсь, вы не станете тратить время. Со своими близкими я разговаривать не хочу. Я и не знаю точно, кто из них мои близкие, даже Гильда. А говорить: «Спасибо, чувствую себя на все сто» — у меня нет охоты. Пока еще. Но я так много разговаривала по телефону, что привыкла воспринимать свою жизнь на слух; вот почему мне нужна еще одна пленка. Считайте ухо моей эрогенной зоной, если угодно, очень может быть, что в детстве я слышала скандалы между родителями, подслушивала под дверью, домысливала и достраивала. А потом использовала эти домыслы в «Люцифетте поверженной», это роман, который я написала, доктор Мак-Грегор. Глупое и претенциозное название для компактного, четко выстроенного небольшого романа. Но у вас, разумеется, не найдется времени все это слушать.

— Редакторша из программы Опры Уинфрей пришла в ярость, когда узнала, что я в больнице, — поведала Анетта диктофону, — и что мой ребенок погиб. «Что же мне теперь делать? — сказала она. — Анетта Хоррокс, беременная, должна была играть центральную роль в передаче. И я приехала в такую даль, а все зазря». Эрни Громбек написал мне об этом в письме. Эрни, похоже, остался последним человеком на свете, который умеет и согласен писать письма. Посетителей у меня не было. Никто не виноват, я знаю, но все-таки чувствую себя покинутой. Стоит появиться посетителю, стоит кому-нибудь из внешнего мира ступить на порог, и у меня сразу подскакивает давление. Доктор Мак-Грегор бьется, приводит его в порядок. Сестра говорит, что мне в капельницу, кроме разных специальных снадобий, добавляют антибиотики. У меня сепсис, заражение пошло от нагноившейся раны под браслетом. Три раза в день мне приносят приветы от Спайсера — «думаю о тебе, дорогая, поправляйся скорее», в таком духе, но как-то это все неубедительно звучит. Спайсер кажется мне не совсем реальным, хотя я и посылаю ему ответные поклоны. Бедный Спайсер, это ведь был и его ребенок тоже, его идея, ставшая моей материей. Просто бедного Спайсера вроде как бы нет.

— Со мной занималась психолог-консультант для понесших тяжелую утрату — девушка по имени Аня. По ее словам, ощущение, что Спайсера вроде как бы нет, у меня от наркотиков, которые мне тут дают. Она сказала, что они отравляют сознание. Лично она их не одобряет, она стоит на позициях комплексного лечения. Когда меня перестанут закармливать наркотическими средствами, я верну Спайсера к жизни и снова почувствую, что он мне близок. Она попросила меня вообразить высокую белую мраморную лестницу, ведущую туда, где я была когда-то счастлива. Аня держала меня за руку и уговаривала мысленно подниматься по лестнице, медленно, ступенька за ступенькой. Я выполнила ее просьбу, хотя мне было неловко. К несчастью, наверху оказалась всего лишь закусочная «Макдональдс», и когда я сообщила это Ане, она решила, что я над ней издеваюсь; но это была неправда. Просто мне вспомнилось, как один раз я водила Сюзан и Джейсона в кино, а потом в «Макдональдс», и мы все трое были, Бог весть отчего, счастливы и довольны и таскали друг у друга с тарелок кусочки жареной картошки. В моей «мысленной картине», как выразилась Аня, человек, который стоял за прилавком, был крупный, могучий мужчина, окруженный сияющим белым ореолом; у него было лицо, словно вырубленное из древесины. Про себя я подумала, что это я вижу Иисуса, но Ане не сказала, для этого я знала ее не настолько хорошо, однако достаточно, чтобы понимать, что Иисус в образе продавца в «Макдональдсе» будет ей не по вкусу. И вообще это ведь было мое видение, а не ее, а так как обслуживающий персонал получил предписание меня не раздражать, она, услышав про «Макдональдс», натянуто улыбнулась, и наш урок вдруг быстро завершился, хотя я уверена, ей полагалось еще со мной поработать. Она собралась уходить, сказав на прощание, чтобы я представила себе мандалу — это, как я поняла, такой чертеж в виде круга, разделенного на четыре разноцветных сектора, означающих интуицию, интеллект, ощущения и эмоции. Требуется, чтобы разноцветные секторы представились тебе равными и симметричными и оставались в таком виде на протяжении двух минут. Тогда ты освободишься от стресса. Я честно старалась. Правда-правда. Я не хочу насмехаться. Спайсер терпеть не может насмехающихся. Цинизм, он мне как-то говорил, — это издевка над собственной душой. Мне этого не надо.

— С вашего позволения, — сказал доктор Мак-Грегор, — поскольку нам предписано пользоваться, где возможно, приемами нетрадиционной медицины, чтобы не тратиться на дорогие лекарства, мы теперь попробуем применить гипнотерапию. К нам совсем недавно поступил на работу очень приятный молодой человек по имени Питер. Я его к вам направлю.

— Гипноз! — промолвила Анетта, и прибор, показывающий ее кровяное давление, сразу запищал. Доктор Мак-Грегор отключил его.

— Ну-с? Как прошел сеанс? — спросил доктор Мак-Грегор назавтра во время утреннего обхода. — Не совсем удачно, как я слышал?

— Вот, возьмите и прокрутите пленку, — ответила Анетта, пряча лицо в подушку, — если вы интересуетесь на самом деле, а не просто из вежливости. Там все записано.

Доктор Мак-Грегор унес пленку.

— Этот Питер — периферийный человек, худощавый и милый, у него шапка шелковистых кудрявых каштановых волос и детское лицо. Он оказался, как я и опасалась, тем самым Питером, Питером Паном, Паном — Козьим Богом. В мою голову забралась Рея. Поэтому я ждала, что он достанет дудочку и примется играть, и взглянула вниз: нет ли у него на ногах раздвоенных копыт? Копыт не оказалось, он был обут в коричневые туфли, изношенные, но начищенные до блеска. Так что вернее всего он все-таки Питер Пан. Он попросил позволения ввести меня в легкую гипнотическую дрему, тогда он определит место психологической травмы, которая накачивает в мои жилы кровь, и у меня от этого постоянно высокое давление. Такой диагноз показался мне сомнительным, и я поинтересовалась, есть ли у него медицинское образование, и он сказал, что нет, но он проходил в колледже психологию и обнаружил, что у него есть гипнотический дар. Очень многие признанные специалисты теперь рассматривают различные болезни как проявление внутренних душевных неурядиц — для тиков, заиканий и пагубных пристрастий это всегда было очевидно, — и гипнотерапия показала себя действенным, недорогим и нетоксичным средством лечения ряда недугов, в особенности гипертонии. Тогда я спросила у него, что он будет делать с моей психологической травмой, когда нащупает ее, и он ответил, что, если условия позволят, он подменит память о ней и она перестанет оказывать травматическое действие.

«Расскажи еще, Питер, — попросила я. — Рассказывай дальше».

Я припомнила, как Спайсер все переиначил в своей памяти про сандвичи с беконом, а Питер сказал, что в Штатах подмена памяти считается вполне допустимым методом, хотя в Европе он все еще рассматривается как неэтичный. Мне повезло, что в больнице, где я лежу, работает медицинская бригада, выписанная из Америки, и если метод оказался действенным, здесь не доискиваются, почему именно он сработал и каким образом. А как, поинтересовалась я, он определяет место травмы?

«Травматическое воспоминание, — ответил Питер, — находят посредством отсылки пациента, например, жертвы детского насилия, ко времени, когда над ним было совершено само это травматическое действие, пациент переживает все заново, и при этом его как бы перенастраивают, внушают, что испытанные им страх, отвращение и чувство вины беспочвенны, подкрепляют сопутствующие эмоции привязанности, зависимости и благодарности, даже внушают их, если они отсутствуют. Потом воспоминание в преобразованном, очищенном виде снова закладывают в сознание взрослого как вполне терпимую вещь, неприятную, может быть, но уже не травматическую. Очень многие душевные расстройства поддаются дешевому и быстрому излечению методом подмены памяти через гипнотерапию».

Я только передаю, что рассказал мне Питер Пан, хотя и верится с трудом. Один какой-то эпизод — еще куда ни шло, но неужели можно изгнать из памяти все детское горе целиком, просто-напросто уговорив жертву забыть? И воспоминание никогда не прорвется наружу сквозь оболочку забвения? Не подскажут знакомые пятна на старых обоях? Я спросила, а можно ли счастливые воспоминания подменить горькими, преобразить радостную поездку к морю в жуткую историю, приятную сексуальную память переделать в нечто тягостное, мучительное — пересоздавая прошлое, настроить жену против мужа, мужа против жены? Он сказал, да, конечно, почему бы нет, но только кому это надо?

«Это относится ко всем? — спросила я. — Можно загипнотизировать любого человека?»

Он ответил, что на сто человек, может быть, найдется один неподдающийся. А вообще что же, девяносто девять женщин из ста можно уложить к себе в постель, просто внушив им, что ты — самый привлекательный мужчина на всем белом свете? И Питер подтвердил, что да, в огромном большинстве случаев, ну, скажем, в восьмидесяти случаях на сотню. Однако сам он, по его словам, хоть и бывал соблазн, ни за что так не поступит. Общеизвестно, что человека невозможно заставить поступать в гипнотическом состоянии против его совести, он сразу выйдет из гипноза. Но любой умелый гипнотизер сумеет при желании исказить перспективу, в которой действует совесть, — самый кроткий человек пойдет рубить дверь топором, если ему внушить, что за дверью погибает ребенок, честнейший из честных согласится ограбить банк, надо только убедить его, что иначе погибнет вся страна. По-настоящему верная жена может очутиться в таком положении, из которого единственный выход — неверность, скажем, если гипнотизер — начальник полиции и ее мужа сейчас начнут пытать, что в таком случае остается любящей жене, как не уступить начальнику полиции ради спасения мужа?

«Я думаю, — сказала я, — что я как раз и есть одна из сотни».

Он велел мне свести ладони над головой и сказал, что теперь я не смогу их развести, но я преспокойно развела, и тогда он рассмеялся и признал, что действительно так оно и есть, но ему было очень приятно со мной побеседовать. Тут снова предостерегающе запищали датчики на ма шине, измеряющей давление, и сестра Маккензи, та, которая рыженькая и с веснушками и похожа на Венди, попросила его уйти. Сестра Маккензи посидела со мной немного и рассказала про одну свою подругу, которая, выйдя замуж, пошла к гипнотерапевту, чтобы вылечиться от ожирения, но очутилась к концу сеанса в его объятиях на диване, да еще он потребовал с нее двойной гонорар и успел ей внушить, чтобы она заплатила не препираясь. Хотя, с другой стороны, похудеть подруга все-таки похудела и нисколько не раскаивалась. Транквилизатор, который добавили мне в капельницу, начинает действовать, и я засыпаю.

— Так, гипнотерапия не помогла, — сказал доктор Мак-Грегор, зайдя к Анетте в отделение специальной терапии, куда ее перевели. — Я бегло прослушал ваши записи. Полагаю, что Питер в этой бригаде надолго не останется. Вот к чему приводит вся эта так называемая нетрадиционная медицина.

— Не понимаю, как можно бегло прослушать запись, — удивилась Анетта. — Либо вы ее слушаете, либо нет. У меня еще одна готова, можете и эту пропустить мимо ушей.

Доктор Мак-Грегор унес пленку с собой.

— Я стараюсь не думать про доктора Рею и доктора Германа Маркса, потому что от них у меня давление подскакивает до самого потолка. Воры, убийцы, извращенцы, пожиратели новорожденных! Губители чужой любви. Лилит и Сатурн. В мифологии Рея — жена Сатурна. В книге по теотерапии — Спайсер прислал ее мне сюда в больницу без всякой просьбы с моей стороны, что бы это значило? — титульный лист с дарственной надписью Реи отсутствует, но зато отмечено еще несколько мест там, где говорится о богине Рее. Если я смотрю на монитор, показывающий мое давление, мне иногда удается сосредоточить волю и взять себя в руки — не могу этого выразить другими словами — и не давать ему подниматься. Но, к сожалению, у меня не получается одновременно смотреть на монитор и читать. От этого, наверно, я прочла так мало. Я только время от времени рискую бросить взгляд на страницу.

«Неудержима тяга богини Реи к распространению божественных тайн, — читаю я. — Шаманизм, старушечья склонность заботиться о скрытой молодой страсти других; Рея подавляет окружающих избытком любви; чем меньше любви она получает, тем больше дает. Самое неблагоприятное для нее время — середина зимы». Отлично. Сейчас как раз наступают холодные, темные месяцы. «До эллинистической маскулинизации — под которой мы понимаем установление культа греческих богов на месте прежних языческих — Рея была Универсальной Великой Богиней-Матерью, она владела всей Вселенной, не нуждаясь в покровительстве супруга». То есть, иными словами, она вполне может обойтись без своего Сатурна. Надо же мне было так вляпаться: не поладить с Великой Богиней-Матерью! У других вон мужья уходят к обыкновенным рядовым психотерапевтам. А может быть, то, что Спайсер делал со мной, вся эта лабуда с деревом и углублением на вершине горы, это и есть эллинистическая маскулинизация? Подавление женского начала? Элинор Уоттс не захотела бы переезжать на Белла-Крезент, знай она, что там с ревом носятся в воздухе архетипы, захватывая и крутя нас всех в своем могучем вихре.

Давление мое все никак не снижается. После визита Питера Пана стало еще только хуже. Я могу с минуты на минуту умереть от инсульта, о чем они тут старательно умалчивают. Меня перевели в отделение специальной терапии, но пока еще не интенсивной.

Гильда родила мальчика в здешнем родильном отделении, этажом ниже. Хороший здоровенький ребенок. Оба чувствуют себя прекрасно. Сегодня утром Гильда подошла к порогу моей палаты, постояла и помахала мне рукой. На ней был ярко-синий халат, и это в сочетании с рыжими волосами благодаря отражению создавало эффект как бы лилового нимба. Синий цвет и оранжевый дают вместе лиловый. Или фиолетовый? Ребеночка она с собой не принесла. Жаль, хотелось бы взглянуть. Гильда проявляет тактичность. И совершенно напрасно. Ее ребенок немножко и мой, как мой был немножко и ее. И я за нее горжусь. Так что зря она обо мне волнуется, правда-правда. В мире не было и нет лучшей подруги, чем Гильда, и если уж у кого-то должен был родиться ребенок, когда у меня не родился, то пусть по крайней мере это будет у нее.

— Я полагаю, что миссис Хоррокс уже можно перевести в легкую терапию, — сказал доктор Мак-Грегор. — Ее состояние заметно улучшилось. Интересно, чему мы этим обязаны?

— Я оставляю вам пленку, где вы найдете объяснение, — ответила Анетта. — Только вы все равно, конечно, не поверите.

Сегодня днем я вдруг почувствовала, что мне окончательно осточертели всякие капельницы и трубки и я больше ни минуты не могу выносить все эти экраны, терминалы и подкладные судна, и, когда сестры были заняты другими делами, я вытянула провода, содрала манжеты, отключила капельницу, поднялась с кровати и пошла в палатную ванную. Я чувствовала ужасную слабость, а мои бедные босые ножки на белом кафельном полу казались почти совсем прозрачными. Я-то помнила их крепкими, здоровыми и розовыми. Что поделаешь, все меняется. Я встала под душ. Вода текла по волосам, по лицу, по плечам и груди, по втянутому животу и отощавшему лону. Полотенца не оказалось, пришлось выйти в палату мокрой. Сестры Маккензи и Смайли вытерли меня — полученные ими инструкции не волновать больную пришли в заметное противоречие с естественным соблазном дать ей хорошенько носком туфли по лодыжке — и уложили обратно в кровать, снова подключив к аппаратуре. Манжет тонометра сразу автоматически надулся, на экране высветилось: частота пульса — 70, давление — 120 на 80. Идеально. Сестра Маккензи стукнула по экрану линейкой, цифры дрогнули, но устояли. Сестра Смайли отключила весь агрегат и включила снова, иногда это помогает. Манжет опять вспух и показал пульс 75, давление 125 на 85. Дополнительные пятерки, без сомнения, отразили мою реакцию на сестринское неверие. Пришла полюбоваться дежурная сестра; потом — старшая. Регистраторша объявилась только двенадцать часов спустя, но в больницах столько дурных новостей, что на хорошие просто не хватает времени. Через пару дней я могу собираться домой.

Так стало совершенно очевидно, что проточная вода — про которую у Спайсера в книге по теотерапии написано, что она наряду с лунным светом, браслетами и обручами целительна для Геры, — и в самом деле сделала свое целебное дело, хотя вот браслеты и обручи, будучи дарами отравленными, принесенными не от чистого сердца, чуть-чуть не отправили меня на тот свет. Просто надо было принять душ, только и всего. Почему я так не хотела быть Герой — для которой характерны хитрость, слабость, легковерие, стыд, застенчивость, ревность, использование секса как оружия, и так далее, и тому подобное, — теперь ума не приложу. Если все мы представляем собой только ряд разных определении, тогда одна архетипическая богиня ничем не лучше другой, лишь бы не вмешивалась ненасытная супруга Сатурна Рея. Но без нее, конечно, не обошлось.

Я теперь разжалована из специальной терапии в легкую терапию, и меня здесь только откармливают, и все; разрешается даже звонить по телефону, правда, он сейчас испорчен. «Как называется эта палата?» — поинтересовалась я у нянечки, которая мне в этом призналась. «Олимп», — ответила она. — Нас частично финансирует одна спортивная фирма. В этой больнице нужно иметь спонсоров».

Я почти воочию вижу, как Пегас, так долго бывший пленником в недужном теле Медузы, взмывает ввысь над изножьем моей кровати, распустив в небе белые крылья, летит над Олимпом и пропадает в пространстве, унося мою душу для сохранности с собой.

Спайсер. Снова существующий реально.

— К тебе два посетителя, — объявляет сестра Маккензи, тоже переведенная в легкую терпию, на отдых. — Если с этими двумя ты уже пообщалась, можно впустить ту парочку.

— Привет, ма, — говорит Сюзан.

— Привет, Анетта, — говорит Джейсон.

— Очень жаль, что так получилось с малышкой, — сказала Сюзан. — Когда тебя выпишут?

— Через неделю, наверно, — ответила Анетта. — Как вы там без меня?

— В порядке, — заверила ее Сюзан. — Вот только бабушка не позволяет уносить еду к себе в комнату.

— А дед возит нас искать окаменелости на обрыве над морем, — пожаловался Джейсон. — Скукотища.

— И в школу приходится ездить на такси, — добавила Сюзан. — Народ видит.

— Но мы просим водителя выпустить нас на углу, так что не видит, — уточнил Джейсон.

— И я не ела ни кусочка пиццы с тех пор, как ты сюда забралась, — пожаловалась Сюзан.

— А диск с играми на моем компьютере испортился, и бабушка не хочет покупать новый, потому что дорого, — возмущенно сообщил Джейсон. — Мне совершенно нечего делать.

— То есть, выходит, вы все это время жили не дома, и Спайсер за вами не смотрел? Вас, оказывается, взяла к себе бабушка?

— Спайсер тоже не совсем хорошо себя чувствует, — объяснила Сюзан. — У его фирмы неприятности. Он говорит, что, возможно, придется объявить банкротство. Это как-то связано с «Британскими железными дорогами».

— Я поставила звуковой сигнал тонометра на 160/110, — сказала сестра Маккензи. — Если дойдет до этих показателей, то он запищит, и тогда дети должны уйти. Постарайтесь не расстраивать маму больше, чем совершенно необходимо.

— Я ее не расстраиваю, — возразила Сюзан. — Она наша мать. Мы вводим ее в курс дел. А Джейсон вообще не может ее расстроить, потому что он занят своей электронной игрой.

— Я уже на шестом уровне, — похвастался Джейсон.

— Спайсер не говорил, когда он собирается меня навестить? — спросила Анетта.

— Он придет сегодня вечером, — ответила Сюзан. — Сюда пускают только по двое, и он сказал, чтобы сначала пошли мы.

— Как он выглядит? — спросила Анетта.

— Обыкновенно, — ответила Сюзан. — Вы будете разводиться?

— Откуда ты взяла? Конечно, нет.

— Может быть, стоит развестись, — заметила Сюзан. — У тебя здесь вид совсем другой. Гораздо моложе. И на лице такое особенное, напряженное выражение, будто ты все время ждешь, что тебя сейчас кто-то ударит.

— Не говори глупостей.

— Бабушка тоже на Спайсера ужасно зла, — сказала Сюзан. — Говорит, что он ей должен кучу денег. Твердит об этом с утра до вечера. Хорошо бы тебя уже отсюда выписали, чтобы ты вернулась домой и все уладила.

— У бабушки жить не особенно приятно, — произнес Джейсон, не отрываясь от игры.

— Я думала, ты играешь и ничего не слышишь, — сказала Сюзан. — Когда я к тебе обращаюсь, ты как глухой. Что же это вдруг с тобой случилось?

— Я много чего слышу, о чем ты даже и не знаешь, — ответил Джейсон. — «Жизнь на Белла-Крезент — это один сплошной непрерывный скандал». Тьфу, черт! Промах. Опять вернулся на пятый уровень.

— Вам лучше теперь уйти, дети, — сказала сестра Маккензи. — Аппарат подает сигналы, слышите? Если дети оказывают такое действие, что будет, когда появится муж?

— Здравствуй, дорогая!

— О, Спайсер! Как давно мы не виделись. Я очень по тебе скучала. Наша бедненькая малышка… Так жалко.

— Ты не виновата, — сказал Спайсер. — Чем скорее ты отсюда выберешься, тем лучше.

— Мне сказали, еще несколько дней.

— Вполне возможно, что это больничная обстановка плохо влияет на твое состояние. Если бы таксист не привез тебя сюда, а доставил домой, может быть, ничего бы и не случилось.

— Я думаю, это не совсем так, Спайсер.

— Что мы вообще знаем? Только то, что врачи считают нужным нам сообщить. Ну да что сделано, то сделано. Теперь будем подбирать осколки.

— Сюзан говорит, у тебя неприятности на работе?

— Пустяки Не бери в голову, — отмахнулся Спайсер. — Ты чудесно выглядишь, Анетта. Я бы сказал, пышешь здоровьем. Просто сияешь.

— Это потому, что я очень рада тебя видеть.

— Может, выпишешься под расписку? — предложил Спайсер. — И поедем домой прямо сейчас.

— Тут ко мне были так внимательны, я бы не хотела их обижать, — ответила Анетта.

— Не хочешь домой, ко мне?

— Конечно, хочу, Спайсер.

— Доктор Герман предупреждал, что у тебя может быстро выработаться зависимость от больницы как от родительской фигуры, замещающей отца. И похоже, что и вправду дело пахнет этим, — заметил Спайсер.

— Просто я не хочу опять заболеть, Спайсер, — сказала Анетта.

— Тем больше резона освободиться отсюда и как можно скорее обратиться к психотерапевтам.

— Психотерапия настигает человека и в больнице, Спайсер. Ты даже не представляешь себе. Она заливает все, как волна-цунами.

— Да, мало что переменилось, Анетта, — сказал Спайсер. — Ты по-прежнему готова на все ради красного словца. Твоя книга получила несколько препубликационных отзывов. Тебе будет приятно узнать, что, по всеобщему мнению, она очень остроумно написана.

— Мне кажется, доктор рассчитывал поговорить с тобой, Спайсер, прежде чем меня выписывать.

— У нас есть свой доктор, — сказал Спайсер.

— Доктор Рея? Все та же доктор Рея?

— Естественно, — ответил Спайсер. — Она оказывает серьезную поддержку. Мы с тобой должны обсудить твое к ней отношение. Это, разумеется, реакция переноса, спровоцированная твоей связью с Эрни Громбеком. Мне все известно, Анетта, нет смысла отрицать. Тогда я был сильно расстроен, но теперь преодолел это. Насильственная моногамия — абсурд. И ты совершенное дитя в сексе. Доктор Герман говорит, что это характерная черта людей, перенесших в детстве сексуальное насилие: они почти никогда не достигают зрелости.

— Что он не преминул сообщить доктору Рее, а она тебе, — заключила Анетта. — Бог с ними. Они дрянь.

— Давай постараемся обойтись без сплетен, — предложил Спайсер, — и вернемся к серьезным вопросам. Кому какое дело, кто с кем переспал однажды темной ночью? Мне, например, никакого. Твоя злоба на мать наконец-то нашла объяснение. Она не защитила тебя в свое время от посягательств твоего отца…

— Мой отец не посягал на меня. И я не злюсь на мать, — возразила Анетта.

— Упрямо отрицая правду, ты превращаешь мою жизнь в сплошное страдание, — упрекнул ее Спайсер.

— Если ты в самом деле такого мнения о моем отце, как же ты отправил мою дочь и своего сына к нему жить?

— Может быть, вернемся лучше к Эрни Громбеку и всему прочему, Анетта? — возразил Спайсер. — К твоим мимолетным неверностям, например. Я полагаю, тебе следовало признаться мне, но, может быть, тебе было слишком стыдно? Я в своих отношениях с Марион по крайней мере не ронял себя, они зижделись на общих интересах и духовности. Выбрала бы ты хотя бы кого-нибудь менее отталкивающего физически, чем Громбек. Но должно быть, это все в симптоме.

— По-моему, вам лучше уйти, — сказала сестра Маккензи. — Я видела миссис Хоррокс во всяких состояниях, но такого, чтобы она тяжело дышала и глотала слезы, не было ни разу. Она потеряла ребенка и нуждается в поддержке, а не в том, что там вы над ней учиняете, мистер Хоррокс.

— Не она потеряла ребенка, а мы потеряли, — поправил Спайсер. — И она даже не потеряла его, а просто выкинула вон. Вы не понимаете, в каком состоянии находится моя жена. И как велики ее силы. Ей нет нужды прибегать к соответствующим инструментам, как она не раз делала в прошлом, достаточно было просто пожелать гибели бедной малютки. Доктор Рея это предсказала, Анетта. Предупредила, что твое амбивалентное отношение к Гиллиан, нашей девочке, воздействует на эмбрион и ребенок может оказаться мертворожденным. Это принесло столько страданий, Лилит в тебе слишком сильна. Анетта-Лилит, подтачивающая потенцию, губительница мужской силы, душительница младенцев.

— Я позову охранника, — сказала сестра Маккензи. — Мужчина не в себе. Подлец какой-то.

— Не надо никого звать, — сказала Анетта. — Я выписываюсь под расписку. Выключите эти пищалки и снимите с меня провода.

— Гильда?

— Анетта! Откуда ты говоришь? Из больницы?

— Нет, — ответила Анетта. — Я ушла под расписку.

— Где ты?

— Дома. Заперта в своей комнате.

— А ключ с какой стороны, изнутри или снаружи?

— Изнутри. Спайсер привез меня домой, я сразу взбежала по лестнице к себе и заперлась. Он немного поколотил в дверь, а потом ушел.

— Это хорошо, — сказала Гильда. — То есть не то чтобы хорошо, но все-таки лучше. Как ты себя чувствуешь?

— Ничего, — ответила Анетта. — Вообще-то нормально.

— А что произошло? — спросила Гильда.

— Спайсер хотел, чтобы я выписалась, вот я и ушла под расписку.

— Какая безответственность! — возмутилась Гильда. — Он чудовище, но это ни для кого не новость.

— Я тоже теперь убедилась, — сказала Анетта. — Я его поймала на слове и вывела на чистую воду. Спайсер знает насчет Эрни Громбека.

— О Господи. Ну да рано или поздно это должно было случиться. Полагайся на врачебную тайну! Марион ушла от Эрни Громбека. Сказала, что он для нее слишком земной. А где Спайсер сейчас?

— Понятия не имею. За дверью мертвая тишина. Что мне делать дальше?

— Жди, пока соберутся вражеские силы, — сказала Гильда. — Я не сомневаюсь, что они соберутся.

— Как твой малыш? — спросила Анетта.

— Восхитительный, — ответила Гильда. — Но я не буду ничего говорить, если это тебя расстраивает.

— Это меня не расстраивает, а ужасно радует, — сказала Анетта.

— Как давно, на твой взгляд, Спайсеру известно насчет Эрни Громбека?

— Наверно, с того самого дня, как я призналась доктору Герману Марксу. Надо же, какая я была дурочка.

— Стив считает, что Спайсер из тех, кто, как говорят американцы, гадит в душу… Постой, я принесу маленького… Ты слушаешь, Анетта?

— Да, конечно, слушаю. Ты же моя единственная связь с внешним миром. Что это за булькающие звуки?

— Это малыш сосет. Я лежу на кровати. Ты не против?

— Нет. Я сейчас нашла одну интересную вещь у Спайсера под подушкой.

— Что за вещь?

— Расскажу потом, когда сама толком пойму, — сказала Анетта. — Хорошо, что ты сама кормишь малыша. Я думала, ты не станешь. Мне в капельницу еще добавляли что-то, чтобы ушло молоко. Надо было мне все-таки аккуратнее ходить в клинику. Не могу себе простить.

— Вокруг тебя находилось столько людей, и я в том числе, чьим долгом было заставить тебя посещать клинику. Все думали о том, что у кого в голове, когда думать надо было о теле. Я виню психотерапевтов.

— А уж я-то как их виню! — сказала Анетта. — Я слышу, открыли входную дверь. Это Спайсер и с ним еще кто-то. Позвоню тебе позже, Гильда. Все выходит наружу.

— Анетта, — позвал Спайсер. — Я тут привез доктора Рею и доктора Германа, чтобы они убедили тебя. Почему бы тебе не отпереть дверь, мы бы тогда могли поговорить все вместе.

— Нет, — сказала Анетта.

— Ну, пожалуйста.

— Я не уйду из этого дома, Спайсер. Уходи ты. И живи со своими дорогими Марксами.

— Это мой дом, — возразил Спайсер. — Ты не имеешь на него никаких прав. По закону наш брак не зарегистрирован. Ты тут можешь находиться и всем пользоваться только с моего согласия и при моем добром расположении. Так что постарайся лучше его не утратить. Очень советую тебе отпереть дверь.

— О’кей, — сказала Анетта. — Первый раунд за тобой.

— Нет причины тебе так расстраиваться. Я говорил, что думал, но получилось довольно грубо, согласен, зато по крайней мере теперь все сказано, и с этих позиций можно продолжать разговор. Я был очень расстроен смертью малышки.

— Привет, привет, доктор Рея, — сказала Анетта. — Как вам живется?

— Ситуация крайне неприятная, — произнесла доктор Рея.

— Мой вам привет, доктор Герман, — сказала Анетта. — Как вам врется?

— Наш разговор записывается, — предостерег ее доктор Герман. — Так что будьте осторожны.

— Второй раунд за вами, — признала Анетта. — Но у меня еще есть козырная карта.

— Какая еще карта? — спросил Спайсер.

— Не важно. Продолжайте ваши рассуждения.

— Будет лучше, если вы вернетесь в дом ваших родителей, — произнес доктор Герман, — хотя бы временно, и изживете свою детскую травму. В результате окончательного примирения с обидчиком-родителем в душу часто нисходит глубокий живительный покой.

— Мой дом здесь, — ответила Анетта. — Я никуда отсюда не уйду. Пусть Спайсер уходит.

— По закону этот дом мой, — возразил Спайсер.

— Увидим, что скажет на этот счет суд.

— Ведь общих детей у нас нет, — уточнил Спайсер.

— Вы сами об этом позаботились, миссис Хоррокс, — добавила доктор Рея. — Очень жаль, но это так. Отказываться во время беременности от медицинской и психологической помощи! В Соединенных Штатах за это сажают в тюрьму. Право зародыша прежде всего.

— Сюда этот закон еще не распространился, — заметила Анетта. — Хотя, похоже, скоро распространится.

— Ты даже и не жена мне, — сказал Спайсер. — Просто любовница. Жила за мой счет много лет.

— Спайсер не любит вас, — уточнила доктор Рея. — Он уже давно перестал вас любить.

— Раньше любил. Зачем бы он стал настаивать, чтобы у нас родился ребенок, если бы не любил меня? Он любил меня, пока вы не внушили ему, что он меня не любит.

— Что означает это слово: «любить»? — спросила доктор Рея. — Мне непонятен его смысл.

— Оно означает лучшую часть человека, — ответила Анетта. — Уберите ее, и останется только плохое. Мне принадлежит теперь только самое плохое в Спайсере. Один осадок, который на дне. Вы на пару с вашим мужем разделались с ним за каких-то полгода. Больше времени не потребовалось. И никакого отношения к целительству, терапии это не имеет. Вам надо было завладеть его телом, душой, деньгами, домом. Мое присутствие вам в этом мешало, и к тому же, на ваше несчастье, я оказалась одной неподдающейся на сто послушных. И тогда вы заставили Спайсера отделаться от меня, прогнать меня вон.

— Ты сумасшедшая, — сказал Спайсер. — Параноик. Всегда такая была.

— Доктор Рея — гипнотерапевт, — продолжала Анетта. — Вот что значит АГТМ: Ассоциация Гипнотерапевтов в Медицине.

— Ну и что?

— А то, что, помимо психотерапии, целительства, консультаций, астрологии и гомеопатии, она еще занимается гипнозом. Она проникла в каждую клеточку твоего существа. Она завладела твоей душой.

— Наконец-то наша Анетта поверила в существование души, — съязвил Спайсер. — Это уже кое-что.

— От тебя настоящего ничего не осталось, муженек. Но это не обесценивает того, что было раньше. Даже если ты все забыл, я помню.

— Ты всегда меня обожала, — сказал Спайсер. — Что правда, то правда. Но я тебя презирал. Мне нужна была женщина приглядывать за Джейсоном, ну, я и взял тебя в дом. Надо было сообразить, что это ошибка.

— Ты думаешь так потому, что доктор Рея и доктор Герман тебе это внушили, а не потому, что это правда. Мы вместе, потому что мы полюбили друг друга.

— Ах, какая романтическая фантазия! — вздохнул за дверью доктор Герман. — Это так по-английски!

— Пусть болтает, пока не выдохнется, — сказала доктор Рея. — Надолго ее не хватит.

— Спайсер, — продолжала Анетта, — они заставили тебя забыть все хорошее, что было у нас с тобой; выудили из тебя воспоминания, переделали их, возвратили тебе. До брались даже до сандвичей с беконом. Даже их тебе не позволено вспоминать с удовольствием, а то ты еще вспомнишь, что любил меня.

— Что за бред? — не понял Спайсер. — Какие-то сандвичи с беконом. Свинина омерзительна.

— Когда ты теперь думаешь о нашей совместной жизни, Спайсер, она ассоциируется у тебя с неприятностями, скукой, желанием убежать. Ты даже веришь, что я делаю тебя импотентом.

— Так оно и есть, — сказал Спайсер.

— Где раньше ты видел свою Анетту, теперь перед тобой Лилит, опасная разрушительница. Ты ведь не мог даже вспомнить, что уже встречался с доктором Германом, хотя, конечно, вы знакомы. Бог знает, зачем еще ты им нужен. То есть я-то знаю, но не важно.

— Что ты плетешь? Убирайся из моего дома. Ты не имеешь права тут находиться. Складывай свои пожитки и уходи. Перестань меня преследовать.

— Я от тебя отказываюсь, Спайсер, — сказала Анетта. — Я могла бы вызвать моего друга Питера Пана, и он бы перебрал твою память и уложил все обратно правильно, как было. Но ты мне больше не нравишься, Спайсер, а уж о любви и говорить нечего. Я не верю, что можно заставить человека вести себя так, как ты ведешь себя со мной, если только изрядная часть его личности сама этого не хочет. Пусть доктор Рея вкладывает тебе в мозги какие угодно собственные сценарии — что якобы не просто по забывчивости ты не записал полдома на мое имя, и не просто по лени мы не зарегистрировали брак, — мне все равно. Может быть, тебя это и оправдывает, но я никаких оправданий не принимаю. Я хочу освободиться от тебя.

— Когда ты наконец отсюда уберешься, — буркнул Спайсер, — доктор Рея и доктор Герман устроят в этом доме свою приемную. Ни для тебя, ни для детей тут места не останется.

— Я так и думала, — сказала Анетта. — Марксы получили дом в Хэмпстеде в аренду от Психотерапевтической Ассоциации Юнгианского и Смежных Направлений, ПАЮСН, или от Британской Психодраматической Ассоциации, или от Ассоциации Психотерапии Секса и Брака, или от еще какой-нибудь более или менее солидной организации, но потом их исключили и выставили, вполне по заслугам, и они решили спуститься на одну общественную ступень ниже, где психотерапевтов пока еще не такой избыток и можно занять на рынке свободное место, а у нас хороший дом, вернее был раньше хорошим. Мы были счастливы здесь с тобой, Спайсер, ты и я, но ты этого не помнишь.

— Ах, какая она фантазерка, — проговорил доктор Герман. — А ведь знаете, она приставала ко мне с самыми поразительными сексуальными домогательствами!

— Бедная женщина, — подхватила доктор Рея. — Она подвергала извращенным действиям своих детей. Мальчик мне почти прямо так и сказал.

— Лучше уйди отсюда, Анетта, иначе у тебя будут большие неприятности. Доктор Рея и доктор Герман — хорошие люди, а вот ты — просто хуже некуда.

— Спайсер, я хочу, чтобы ты взглянул вот на эту полароидную фотографию. Я нашла ее под подушкой на нашей супружеской кровати.

— Вот еще, — ответил Спайсер. — Что это за фокусы?

— Это всего лишь фотография, на которой засняты ты, доктор Рея и доктор Герман, занимающиеся сексом втроем в этой самой комнате. Триолизмом. Доктор Рея посередине. Ты что-нибудь помнишь об этом? Присмотрись получше, Спайсер. Лица видны вполне отчетливо.

— Не понимаю, — пробормотал Спайсер. — Что это? Господи!

— На этой фотографии, мой дорогой Спайсер, изображены вы и я, стоящие на Хайгетском кладбище рядом с бюстом старого Карла Маркса у него на могиле, — вмешалась доктор Рея.

— Ну конечно! — обрадовался Спайсер. — У тебя болезненное воображение, Анетта, кишащее самыми неприятными сексуальными образами. А теперь, пожалуйста, убирайся, пока мы тебя отсюда не выкинули. Ты такая дрянь, такое бездушное существо. Завтра по тебе тут и памяти не останется. В этом доме тебе не место. Я всегда был с тобой глубоко несчастен.

— Что ж, пожалуй, мне действительно лучше убраться. Я просто хотела убедиться, что правильно поняла ситуацию. Сатурн и его мерзкая жена, когда срок аренды местечка на Олимпе у них вышел, ищут приют пониже, где подвернется, принося разорение и гибель любви всюду, куда ни ступит их нога.

— Мне понятна ваша злоба, — произнесла доктор Рея. — Она вполне естественна. Когда наступает конец отношениям между двумя людьми, все шишки обязательно валятся на бедного психотерапевта.

— Гильда?

— О Господи, Анетта! Это ты? Мы так за тебя волновались!

— Из-за чего?

— Но ведь уже четвертая неделя, как о тебе ни слуху ни духу! Где ты находишься?

— Я сказала Спайсеру, где я. Позвонила ему. И оставила номер телефона. Я в этом совершенно уверена.

— Он нам ничего не передал. Сообщил только, что ты бросила его и детей и уехала с Эрни Громбеком, а где ты находишься, он не знает. Мы позвонили Эрни, он, кажется, был очень удивлен и сказал, что тоже ничего не знает, хотя дорого бы дал, чтобы узнать. Тогда мы снова позвонили Спайсеру, и он признался, что не хотел тебя позорить, но на самом деле ты бросила его, так как у него финансовые трудности и к тому же он болен, и ты, вернее всего, у своей матери. Как ты, Анетта? В порядке?

— Была в порядке, пока ты все это на меня не обрушила.

— Лучше мне молчать? Тебе это причиняет боль?

— Да нет. Рассказывай дальше.

— Голос у тебя вполне здоровый, так что я продолжу. Надо, чтоб ты знала. Я дозвонилась твоей матери, но она сказала, что дети у нее, а где ты, она не имеет представления. Спайсер наговорил ей, что ты устроила себе выкидыш, чтобы сбежать с любовником, правда, мама твоя не поверила, но отец склонен верить. Тебе бы надо связаться с родителями, Анетта. Они, по-моему, сильно раздражены. И это естественно, ведь детей просто свалили им на голову. Спайсер им сказал, что тяжело болен и не может взять их обратно; врачи советуют ему продать дело, он не вынес всех обрушившихся на него несчастий, да тут еще ты убила ребенка и оказалась предательницей. Я заставила Стива позвонить Спайсеру, но ему Спайсер только сказал, что у тебя все эти годы была связь с Эрни Громбеком, поэтому-то бедная Марион и ушла от Эрни. Еще он сказал, что ты — богиня-разрушительница Кали, и после этого повесил трубку. Ты как, в порядке?

— Не в таком порядке, как пять минут назад, Гильда.

— Я, конечно, ничему этому не верю, Анетта.

— Вот и хорошо. Я тоже постараюсь не верить. Но это трудно. Я так долго верила всему, что Спайсер мне говорил. Если мужья говорят о нас ужасные вещи, совсем не факт, что они лгут. Кому и знать, как не тем, с кем много лет делила постель, с кем была близка и дружна, кто был в тебе и с тобой?

— Иногда они, мне кажется, меняются, оборачиваются своей противоположностью, Анетта. И чем ближе были, тем сильнее стремятся навредить нам в глазах других людей, чтобы оправдать перемену в себе.

— Но почему Спайсеру надо причинить мне боль? Мало, что ли, того, что погиб ребенок? Я же ему ничего не сделала. Я просто стараюсь здесь продержаться, Гильда, как-то выжить.

— А где ты, Анетта?

— Не важно где. Мне казалось, что я поправляюсь, но ничего не получается. Я должна пойти нарвать еще цветов.

— Нарвать цветов? Как Офелия? Но это невозможно, сейчас зима, — сказала Гильда.

— Тут кругом растет зимний розмарин. Должно быть, растет. Или же это колдовство. Розмарин означает память. Он так чудесно пахнет. Я и не знала, что зимний розмарин цветет. Такими крохотными голубыми цветочками, очень красиво. Я кладу их на алтарь.

— О каком это алтаре ты говоришь, Анетта? Ты находишься в храме?

— Да нет, конечно. Просто у меня тут в спальне есть один снимок, я храню его как талисман. Я воздвигла для него алтарь. Обложила со всех сторон цветами. И поклоняюсь ему как объективной истине.

— Что за снимок, Анетта?

— Я почти уверена, что это не могила Карла Маркса.

— С тобой кто-нибудь есть, Анетта? Ты не одна?

— Эрни Громбека тут нет. Я бы его заметила.

— Ты не сошла с ума, Анетта? Может быть, ты в психлечебнице?

— Нет. Я просто гощу у знакомых, пока мне не станет лучше.

— Но ты ничего, в порядке? Надеюсь, я тебя не расстроила.

— Это накатывает волнами. От подобных разговоров моя голова опускается все ниже, все глубже под воду, так что я, пожалуй, на этом прервусь. Я еще слишком слаба, оказывается.

— Анетта, скажи мне, где ты находишься, пожалуйста, прошу тебя, не вешай трубку…

— Боже мой, Стив! Это была Анетта, она повесила трубку и не оставила номера телефона. Да, должно быть, я разговаривала нетактично. Но Спайсер действительно о ней так говорит. Беда в том, Стив, что она его любит. А вдруг она надумает к нему вернуться? Надо, чтобы она знала правду. Знала, какой он подлец.

— Могу я поговрить со Спайсером, Венди? Это Гильда Эллис, подруга Анетты.

— Миссис Хоррокс здорова, миссис Эллис? Я о ней беспокоюсь. Знаю, что не должна бы, нельзя простить ее поступок, но она всегда была добра со мной. Секретарши и жены обычно не ладят. Но она старалась быть со мной в дружбе, и я считала, что у нас с ней хорошие отношения.

— А что за непростительный поступок она, по-вашему, совершила, Венди?

— Прервала беременность на таком позднем сроке! Я считаю, что все живое имеет право на жизнь. Она сделала ужасную вещь. А ведь она даже успела дать бедной малышке имя. Гиллиан. Мистер Хоррокс был так расстроен! Для миссис Хоррокс ее карьера оказалась важнее, чем семья, чем все остальное. Она ни за что не хотела, чтобы ее показывали беременную по телевидению, говорила, что это плохая реклама. И вот теперь мы тут все остались без работы и даже без выходного пособия, так как суд признал банкротство. Теперь, когда от мистера Хоррокса ушла жена, он совсем потерял соображение. Надо же было выбрать такую минуту! Мы получили большой заказ, а он почему-то объявляет себя банкротом. Ну не странно ли? Сегодня дело идет нормально, благополучно, и вдруг назавтра все разлетается вдребезги. Право же, можно поверить в астрологию. Что-то такое складывается на небесах, звезды подходят слишком близко, и тут остается только сидеть и пережидать и не делать неверных шагов, а просто надеяться, что пронесет и тебя не затронет. Но мне нельзя так много болтать. Сейчас я вас соединю.

— Здравствуй, Спайсер.

— Это ты, Гильда? Мне очень некогда.

— Спайсер, я разговаривала с Анеттой. Но забыла спросить ее номер телефона. Она сказала, что у тебя он есть.

— Гильда, я не знаю, что за дурацкие игры вы с ней затеяли, но имей в виду, ничего у вас не выйдет. Правда вышла наружу. Ты была посвящена в ее связь с Эрни Громбеком. То-то вам, должно быть, весело было сидеть в сторонке и посмеиваться надо мной! Сплошные шепоточки, и хиханьки, и бесконечная болтовня по телефону, а расплачиваться по счетам изволь я. Мистер Дурень! Мистер Рогач, всеобщий кормилец. А теперь-то что Анетте от меня нужно? Денег? Можешь передать ей от меня, что я не даю денег женщинам, которые убивают нерожденных детей и лезут с сексуальными приставаниями к живым…

— Спайсер…

Но Спайсер уже положил трубку.

— Гильда?

— Анетта, прежде чем мы начнем разговор, назови мне номер твоего телефона.

— Немного погодя. Ты не думай ничего. Я в порядке, мне уже лучше. Я не повешу трубку.

— Где ты сейчас?

— Это так важно?

— Опиши помещение, в котором ты находишься.

— Это, кажется, где-то в Йоркшире. Я нахожусь в квадратной комнате с белеными стенами. Телефон висит на стене. Старый аппарат с диском. Набираешь цифру, и приходится тысячу лет дожидаться, пока он с треском раскрутится обратно. Я стою у окна, за окном видны холмы и серые каменные ограды. Могу насчитать двенадцать овец. Ты знала, что жвачные животные должны кормиться двадцать два часа в сутки, чтобы не умереть с голоду? Я рада, что я не овца, честное слово.

— Я тоже, Анетта.

— Если ты, будучи человеком, ешь овечье мясо, ты получаешь необходимое на день питание за десять минут, потому что всю работу и всю концентрацию питательных веществ выполнили за тебя овцы. Если ты вегетарианец, тебе придется тратить на жевание по добрых полчаса на каждую ложку, ведь ты получаешь из пищи только то, что образовалось в результате фотосинтеза. В комнате стоит мебельный гарнитур из трех предметов, на обивке большие желтые цветы, лежит эксминстерский ковер, красный с фиолетовым, а на лампе абажур в голубой горошек. Все немного разностильно и не подходит по цвету, но я не жалуюсь. Если я до отказа натяну телефонный шнур, то смогу сесть на подлокотник кресла. Вот так! Я рада, что снова на проводе, так сказать. Дела мои идут на лад.

— Почему ты только предполагаешь, что находишься в Йоркшире? Разве тебе точно не известно?

— Я знаю, что нахожусь в ста восьми милях более или менее к северу от Уотфорда, а это уже должен быть Йоркшир, если я не ошибаюсь.

— Я могу поглядеть в атласе, если хочешь, Анетта.

— Напрасно ты со мной так заискивающе разговариваешь, Гильда. Я не сумасшедшая. Была какое-то время, по-видимому. И у меня на шее сбоку неприятная такая рана, но она уже подживает. Во всяком случае, Генри и Лютик так говорят. Она сильно сбоку, в зеркале трудно разглядеть. Болит, безусловно, гораздо меньше.

— Кто такие Генри и Лютик, Анетта?

— Это те, у кого я сейчас живу. Те, кто подобрал меня в канаве.

— В канаве, Анетта? Что ты делала в канаве?

— Ползла, естественно. Что еще можно делать в канаве? Генри и Лютик довольно старые. Ему, наверно, восемьдесят пять, а ей за девяносто, она порядком старше его. Я считаю, что разница в возрасте не имеет особого значения, как по-твоему? Его сильнее мучает ревматизм, чем ее. Едва ли имя Лютик ей дали при крещении, но так ее все зовут.

Правда, все — это здесь довольно немного. Для меня — только почтальон, доктор, молочник и еще человек, который приходил купать овец. По закону овец полагается раз в году профилактически купать от чесотки, но жидкость, которую дает Министерство сельского хозяйства, чтобы купать в ней овец, такая ядовитая, что можно отравиться, если просто подышишь ее парами. Генри говорит, что министерство больше заботится об овцах, чем о людях, но, по-моему, учреждение на то и учреждение, чтобы выполнять свою работу. Генри из тех, кто не склонен никого осуждать. Для него люди в большинстве своем — существа слабые и беспомощные перед лицом обстоятельств. И их надо прощать, даже Спайсера.

— Ну, это уж чересчур. Но ты упомянула про канаву, Анетта. На каком она была шоссе, на А или В?

— Ты пытаешься определить, где я, ведь так, Гильда?

— Да, так, Анетта.

— Если я сейчас назову номер телефона, это тебя удовлетворит?

— Да.

— Шоссе В 3210, телефон: 0886 435281. Успокоилась? Перо взяла?

— Сейчас, вот Стив дает.

— Стив не слушает наш разговор по отводной трубке?

— Нет, нет, Анетта.

— Я верю тебе, потому что ты мне друг, хотя и спала со Спайсером. Так что Стиву лучше не подслушивать, верно? Иначе у тебя будут неприятности. А мне лучше говорить с тобой, чем просто думать о тебе.

— Не думай об этом, Анетта. Я тысячу раз тебе говорила, что очень сожалею. И Стив все знает.

— Как я тебе уже раньше объясняла, это накатывает волнами. Вот и сейчас, я чувствую, начинает накатывать. Холодно под ложечкой.

— Расскажи мне еще что-нибудь про канаву. Прошу тебя.

— Я говорю по телефону Генри и Лютика. Им не по карману такая роскошь, а у меня денег нет. Может быть, ты сама сюда позвонишь?

Но когда Гильда набрала продиктованный Анеттой номер, она только услышала в ответ компьютерный голос, сообщавший, что такого номера не существует.

— Спайсер, ты дома? — крикнул Стив в щель почтового ящика на двери дома Хорроксов по Белла-Крезент. На все его стуки и звонки ответа не было. — Я знаю, что ты там, ты же только что открывал дверь Марион. Она вышла из такси чуть раньше меня и притворилась, будто меня не замечает. Нам только нужен от тебя Анеттин номер телефона, больше ничего. Дай его нам, и мы уедем, а тебя оставим в покое.

— Откуда вы взяли, что у меня есть ее телефон? — бойко спросил Спайсер, распахивая окно кабинета на втором этаже и усаживаясь на подоконник. Он был в халате из индийского ситца в красную и желтую полосу.

— Анетта говорит, что дала его тебе.

— Анетта лгунья, — ответил Спайсер. — Разве ты не знаешь про ее тайную связь с Эрни Громбеком? Она тянулась много лет. А как от этого страдает бедная Марион, Анетте дела нет. Она безжалостна. Я ей годился, пока был здоров и устраивал ее сексуально и материально, но теперь, когда я болен и разорен и вынужден продать дом, она преспокойно бросила меня. Марион приходит ухаживать за мной. И больше ничего между нами нет. Мы ни для кого не представляем интереса. Господи, должен же хоть кто-то пожалеть меня после всего, что я пережил!

— На мой взгляд, ты неплохо выглядишь, Спайсер.

— Это от высокого давления, кровь к лицу приливает. Мне сказали, что со мной в любую минуту может случиться удар.

— Ты совсем не беспокоишься об Анетте, Спайсер?

— Не беспокоюсь об Анетте? С таким же успехом я мог бы беспокоиться о рыбе-пиранье. Она выкинула ребенка и бровью не повела. Выкинула мертвого, конечно, это входило в ее планы.

— Гильда разговаривает с Анеттой по телефону. По ее словам, у Анетты не все в порядке.

— Не позволяй ей водить себя за нос, — сказал Спайсер. — У нее хватило наглости позвонить мне на днях и якобы в слезах просить, чтобы я взял ее обратно. Я не поверил ни единому слову. Это Гильда ее подучила, я сразу догадался.