Расскажи мне, музыка, сказку

Глава пятая. НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Проснулась Наташа поздно. Она сразу же увидела, что день серый и что накрапывает мелкий дождь. А вчера она проснулась вместе с пением птиц, со звуками музыки, светило солнце, и день принес ей столько радости. И вот, пожалуйста, сегодня пасмурно, за окном шумит дождь, а в избушке — непривычная тишина...

Встав и подойдя к столу, Наташа увидела на нем записку:

«О синеглазая!

Одна из существующих в природе сил, которые зовутся Непредвиденными Обстоятельствами, заставила меня покинуть тебя. Не огорчайся. Позавтракай и пообедай: в кухоньке найдешь разнообразную провизию. Можешь делать все, что захочешь: гулять, читать книжки, петь, смеяться и ходить на голове. Но ровно в три часа пятнадцать минут ты должна одеться и быстрым шагом пойти по тропинке, ведущей к проселочной дороге. Точно так же, как и вчера, там будет стоять легковая машина, но только чуть правее по дороге, напротив небольшого белого домика. Шофер к этому времени еще не должен выйти из домика, и ты сможешь незаметно устроиться на заднем сиденье. Помни, что для этого шофера ты по-прежнему невидима, поэтому веди себя всю дорогу тихо. Он привезет тебя туда, где мы были вчера. Там мы и встретимся.

До скорого свидания!

Магистр наук волшебных и музыкальных

Тон-Тоныч».

Вот тебе и на! Мало того, что дождь и серость вокруг, еще и Тон-Тоныч куда-то исчез. Наташе вовсе не улыбалось провести полдня в одиночестве и скуке. Правда, здесь был Ученый Кот. Но он, как, по-видимому, с вечера устроился на своем любимом Короле Чертей, так и оставался там, и, вероятно, спал. Во всяком случае, когда Наташа сказала: «Доброе утро, Кот Нестор!» — тот не пошевелился. Так что он никак не мог ей скрасить одиночество. Что ж поделаешь, придется самой придумывать, как провести время до трех часов.

Она умылась, поела, сидя за столиком в маленькой темной кухоньке, потом решила обследовать вторую комнату избушки — комнату, в которой, как она предполагала, Тон-Тоныч проводил большую часть времени. Так оно и оказалось. Конечно, это была его рабочая комната: почти всю ее занимал рояль, в углу стояла виолончель, на стене висел еще один струнный инструмент, названия которого Наташа не знала. На рояле и в двух застекленных шкафах были ноты и книги.

Много места занимали и пластинки, которыми были заполнены ящики и коробки, стоявшие и вдоль стен, и на шкафах, и на подоконнике. Были здесь магнитофон, проигрыватель и радиоприемник. Один из углов комнаты предназначался для отдыха: там стояли узкий диванчик и кресло. В общем, ничего волшебного, комната как комната, и Наташа решила было уйти из нее, но вместо этого села к роялю и открыла его. Она дотронулась до клавиш, и под ее пальцами прозвучали пять звуков, повторивших ту мелодию, что пела Людмила: «Гру-у-стно-о мне...»

Наташа стала припоминать услышанные вчера мелодии и напевы и наигрывать их, неуверенно нащупывая нужные клавиши. Но скоро занятие ее увлекло. Лучше другого ей запомнились «Марш Черномора» и хор «Ложится в поле мрак ночной», и было радостно, что она, уже почти не запинаясь, играет полюбившуюся музыку.

Вдруг произошло нечто странное. Ей почудилось, что мелодию подхватила флейта. Наташа прервала игру... Так и ость: флейта довела мелодию до конца!..

В растерянности Наташа замерла, не зная, что и думать о новом волшебстве, но тут из-за двери донесся голос:

— Эй, Антоныч! Принимай гостей! — Затем послышались возня, шуршанье, все тот же голос продолжал:

— Сапоги-то я на крылечке оставил... Погода сегодня прямо беда!.. Хоть и на минуту к тебе, а плащ в сенях сниму, течет с него, в избу в нем никак нельзя...

Голос был немного хрипловатым, но каким-то уютным, очень к себе располагающим, а когда дверь отворилась, столь же привлекательным оказался и вошедший в комнату невысокого роста старичок. У него было круглое, пообгоревшее на летнем солнце морщинистое лицо с мокрыми от дождя седыми усами, а такие же седые, беспорядочно всклокоченные волосы на голове придавали ему вид довольно забавный, как, впрочем, и глаза — голубые, по-детски вытаращенные от изумления. Старичок так и остался у дверей, стоя в одних шерстяных носках, придерживая разлетавшиеся полы коротенькой меховой телогреечки, а Наташа весело залилась смехом, даже не пытаясь сдерживаться.

— Постой, постой, — заговорил наконец старичок. — Да что же это такое, а? Слышу, Антоныч музыку Глинки на рояле исполняет, вхожу без всякого подозрения, ан нет: не он это, а девица мне незнакомая. Как звать-то?

— Наташей, — сказала, чуть успокаиваясь. Наташа.

— Наташей? А я дед Семен буду. Ну, здравствуй, здравствуй! А сам-то где? Нету? Что же теперь делать — нету, значит — нету. Я подумал, коровки-то мои смирно себя ведут, дай-ка загляну к Антонычу, он, чай, в дождь скучает, поиграем с ним... А его нету.

И дед Семен сокрушенно развел руками.

— А во что вы играете? — заинтересовалась Наташа.

— Как? — переспросил дед Семен и подошел поближе.

— Во что вы играете с Антоном Антонычем?

— Во что, говоришь? Забавница ты, Наталья. Оно верно, старый — что малый, но только мы не в игрушки играем, а музыку играем, понятно — нет?

— Значит, на флейте вы сейчас играли?

— Свирелька у меня, — ответил дед Семен и вынул из-за пазухи тонкую деревянную трубочку. Он приложил ее к губам и, пробежавшись пальцами по дырочкам, издал несколько птичьих трелей. Наташа пододвинула старику стул.

— Что же, будем играть?— спросил дед Семен, усаживаясь.

— Поиграйте, пожалуйста, — кивнула Наташа.

Свирель заиграла. Протяжные печальные звуки, будто округлые прозрачные струи, лились из маленькой трубочки и таяли, растворялись в воздухе. Дед Семен играл негромко, но комната полнилась звучанием свирели, тихонечко гудели ей в ответ струны рояля, в приоткрытую дверь, ступая неслышными лапами, вошел Кот Нестор, вскочил на спинку кресла и стал внимательно слушать. Чуть-чуть притопывая ногой, дед Семен заиграл побыстрее, и Наташа почувствовала, как у нее ноги сами собой хотят попрыгать под музыку, сплясать что-нибудь озорное. Тут дед Семен приостановился:

— А ну, Наталья, давай-ка и ты на своих клавишах «Светит месяц» сумеешь? — спросил он.

— Сумею! — ответила Наташа.

И заигралось у них, закружилось! Сперва не очень живо, спокойненько, с хитрецой да с лукавством начал дед Семен, ну и Наташа, конечно, не сразу приноровилась. Но вот уж и у нее перестали пальчики задумываться, какой из них за которым работать должен. Начал дед побыстрее. Отставать Наташе никак нельзя, напротив — она почувствовала, что с каждым повтором, с каждым куплетом нужно ускорять да ускорять, и поняла Наташа, что именно ей-то и надо теперь вести музыку, потому что дед Семен уже играл не сам напев, а разливался трелями, подсвистывал, подпевал да подыгрывал. Вдруг он крикнул: «А ну-ка, Наталья, одна теперь!» — и вскочил— да к стене. (Кот Нестор маханул прямо с кресла на крышку рояля.) И вот уж опять заиграл дед Семен, а в руках у него инструмент, неизвестный Наташе, и струны звенят-гудят, позвякивают, то будто вьются, то будто кудрявятся!.. Дед Семен знай наигрывает, да покрикивает: «Ой! Ой! Ой!» — словно жжет его — обжигает. Наташе смешно, она тоже то ли что-то кричит, то ли напевает, а Кот Нестор молча сидит да в усы улыбается.

— Ай! — напоследок ударил дед Семен по струнам, и «Светит месяц» разом смолк.

— Ай да Наталья, ай да молодец! — хвалил старик Наташу, а она все никак не могла прийти в себя.

— На чем вы играли? — спросила она, глядя на инструмент в руках деда Семена.

— Это домра. Старинная вещь, — сказал дед Семен. — От отца досталась. Я ее у Антоныча оставляю: зайдешь, вот как нынче, да и поиграешь малость.

Дед Семен повесил домру на стену, глянул в окно и заволновался:

— Э-э, Наталья, дождя уж нет, солнце вышло. Коровки-то мои разбредутся. Пойду я, пойду. Спасибо тебе, хорошо ты меня потешила, а теперь пойду.

— Можно мне с вами? — вдруг спросила Наташа, не успев и сообразить, куда и зачем она хочет идти.

— Отчего же нельзя? Я неподалеку пасу, в лесочке. Собирайся поскорей, да и пойдем.

— А что мне собираться? Только кофточку надеть, — обрадовалась Наташа и поскакала в другую комнату за кофтой.

Через минуту Наташа и дед Семен шли по намокшей от недавнего дождя лесной тропинке. Дед Семен в брезентовом дождевике с откинутым капюшоном да в сапогах выглядел эдаким настоящим старичком-лесовичком. На плече у него лежало короткое кнутовище, а сам кнут, перекинутый за спину, спускался до земли и длинной змеей тащился сзади с тихим шуршанием.

— Вот они и пеструшки мои, — сказал дед Семен, когда среди кустарника показались блестящие коровьи спины. — Балуй, балуй, негодные! — притворно сердясь, крикнул он, видимо, для того, чтобы сообщить коровам о своем присутствии и чтобы они не подумали, будто им можно его не бояться. Потом дед Семен принялся пересчитывать стадо.

— Пятая, шестая... Седьмая! Все семь здесь. Стадо мое, Наталья, небольшое. Зимой дома-дачи стерегу, летом — коровок. Да на свирельке поигрываю. Слежу, как за зимой весна приходит, а за весною — лето, а вот уже и осень на носу, коровок скоро отпасу, буду зиму лежать на печи, да спиною греть кирпичи... Вот так-то, Наталья!

Наташа засмеялась. Хорошо было с дедом Семеном! Нашли они большой дубовый пень, постелили на него дождевик и сели на солнышке. Старик без конца говорил и про коров,

какие они бывают непослушные, и про других домашних животных, в особенности про собак, которых он очень любил; то заводил речь о здешней погоде и приглашал Наташу приезжать сюда зимой — ходить по лесу на лыжах. Слушать было интересно, и сколько они так сидели, Наташа не знала. Потом достал дед Семен свирель и тихонько заиграл. В лесу, где ожившие после дождя птицы тоже завели свои песни, свирель звучала так легко и вольно, словно пел сам воздух, пела листва, пели травы. Наташа заслушалась, и хотелось ей, чтобы и этот умытый, сверкающий под нежарким солнцем лес, и помахивающие хвостами медлительные коровы, и дед Семен со своим протяжным напевом, и она сама, Наташа, тихая и задумчивая, — навсегда оставались такими, какие они сейчас, и чтобы ничего никогда не изменилось.

— А «Липеньку» знаешь? — спросил дед Семен.

«Липеньку» Наташа не знала, и он стал учить ее этой песне, то напевая, подсказывая ей слова, то наигрывая мелодию.

Немного погодя Наташа уже пела:

Дед Семен выводил рулады на свирели, а то и подпевал, а Наташа встала и начала пританцовывать на лужайке, обходя по кругу пень, на котором сидел старик со своею свирелью.

И так ладно у них получалось, так было им весело и интересно, что время побежало быстрее обычного, но они не замечали этого до тех пор, пока дед Семен не взглянул на небо и не сказал:

— К четырем солнышко идет. Скоро погоню коровок поближе к дому.

Наташа всплеснула руками:

— Дедушка! Ой! Опоздала! Бегу! До свиданья! — и бросилась к тропинке.

— Стой, куда же! Наталья! — попытался было понять, что с ней случилось, оторопелый дед Семен, но Наташа только кричала, оборачиваясь на бегу и махая ему рукой:

— Спасибо, дедушка, до свиданья! Я приеду к вам обязательно!..

Выбежала Наташа на проселок, огляделась и увидала, что это совсем не то место, где они с Тон-Тонычем были вчера. Она пробежалась по проселку в одну сторону, потом в другую, но никакого домика не увидала и, запыхавшись, села на обочине передохнуть. Да и что толку торопиться? Скоро уже четыре часа, и машина, что должна бы увезти ее туда, где ждет Тон-Тоныч, конечно же, давно уехала.

Вот ведь как плохо получилось! И у Наташи возникло непреодолимое желание немного пореветь. Желание не очень-то похвальное даже для девочки. Все же Наташу то оправдывало, что она была расстроена, устала и голодна, и, решив, что ей сейчас хуже всех на свете, она дала волю слезам.

Поревела Наташа всласть, но недолго: плач ее прекратился сам собой, едва она заметила на противоположной стороне проселка столбик с голубенькой табличкой и написанными на ней белыми цифрами «4» и «5». Наташа вытерла глаза, шмыгнула носом и стала думать. Кажется, она понимала, что означают эти цифры! Что до большой дороги, до какого-нибудь шоссе четыре километра! Ну и пусть, пусть четыре, пусть сорок четыре! Тон-Тоныч ждет, и приехать она должна! И она решительно зашагала, как будто и не ревела отчаянно только что.

Ноги уже почти не слушались ее, когда она вышла на асфальтированное шоссе. Обдавая Наташу гарью и жаром, проносились мимо грузовики, автобусы, мотоциклы и легковые машины, и никто как будто не замечал маленькой девочки, которая, вытянув вперед руку, стояла у самого края асфальта. Но вот уж ее усадили, и мчится машина вперед и вперед, быстрей и быстрей — через леса и поля, через реки и озера, через горы и долы...

Потом шофер сказал: «Мы уже в городе, в самом центре».

— Спасибо, я теперь сама, — ответила Наташа и, будто и не было долгого дня позади, легко бежит она вперед и вперед, быстрей и быстрей, теперь за угол и, чтобы никто не заметил, — в те большие ворота, что огромной дырой прорезают кирпичную стену и зияют чернотой и дышат холодным ветром. Вот они, знакомые ей переходы, лестницы и коридорчики, и вдруг... Ей навстречу идет... Леший! Зеленоватый... рогатый.. с копытами...

— Что, птичка, от стаи отбилась? — добрым голосом спрашивает ее Леший. — Топай-ка до конца по коридору, потом направо и во вторую дверь. Беги скорей, а то опоздаешь. Кыш! — лихо прикрикнул он, подпрыгнул и захохотал, а Наташа пулей пронеслась по всему коридору, свернула и влетела в эту самую вторую дверь.

Она и опомниться не успела, как окружили ее не то девочки, такие же, как она, и чуть постарше, и чуть помладше, — не то птицы с крыльями, перьями, клювами и хвостами, стали Наташу дергать, осматривать, поворачивать... Минуту спустя и у нее уже были крылья, хвост и все, что полагается иметь птице, а еще через минуту, щебеча, толпясь, натыкаясь друг на друга, полетела их стайка куда-то... Куда—Наташа не знала, но до чего же хорошо было стать птицей и пошевеливать крылышками, поводить оперенной головкой из стороны в сторону!

Скоро птицы приостановились, и Наташа смогла обратиться к одной из ближайших соседок:

— А куда мы летим?

— Ты разве не знаешь? — удивилась та. — Ты что, не была птицей в прошлом году?

— Не была.

— А, значит, ты в первый раз. Мы сейчас вместе с Весной полетим в страну берендеев. Ты, смотри, не зевай. Держись около меня, ладно?

— Ага, ладно, — согласилась Наташа.