Рассказ о шпионе

Глава 3

Я вошел в квартиру как можно тише. Мэрджори всегда включала отопление в мое отсутствие, и сейчас стоячий воздух, тяжелый от запаха свежего дерева и краски, обдал меня как вчерашний перегар. Прошло достаточно много времени, прежде чем я привык к этой квартире.

— Это ты, дорогой?

— Да, любимая. — Я просмотрел почту, откладывая конверты нераспечатанными, оставил только открытку с лыжного курорта, журнал «Награды и кокарды» да подержанную книгу о битве под Москвой. На серебряном подносе — используемом для срочных сообщений — лежал обрывок медицинского рецепта, на котором было выведено: «Приходите, пожалуйста, в воскресенье в дом полковника Шлегеля. Он будет ждать Вас с десятичасовым поездом». Записка выполнена аккуратным почерком Мэрджори. Я поеду в понедельник, несмотря на то, что слово «воскресенье» трижды подчеркнуто красным карандашом, который Мэрджори использует, когда чертит схемы.

— Дорогой!

— Иду-у. — Я вошел в гостиную. В мое отсутствие она редко сюда заходила: обычно готовила себе что-нибудь на скорую руку, а потом изучала бумаги с результатами медицинских исследований, проведенных после окончания университета, грудой лежащие в «дипломате» и на прикроватном столике. Но сегодня к моему приезду все было прибрано: спички рядом с пепельницей, тапочки у камина. На столике в кувшине между экземплярами ее книги «Дом и огород» даже стоял большой букет всевозможных цветов, обрамленных папоротником.

— Я скучал по тебе, Мэрдж.

— Привет, морячок.

Мы обнялись. На ее губах я почувствовал вкус мяса, запах которого услышал еще в холле. Она запустила мне руку в волосы и взъерошила их.

— Они не выпадут, — сказал я, — они вшиты в череп.

— Глупости.

— Извини, что поздно.

Она повернула голову и радостно улыбнулась. Сейчас Мэрджори была похожа на маленькую девочку: большие зеленые глаза и симпатичное личико потерялись в растрепанных волосах.

— Я приготовила мясо, но оно немного суховато.

— Я не голоден.

— Ты даже не заметил цветы.

— Ты что, опять в морге работаешь?

— Ублюдок, — сказала она и нежно меня поцеловала.

В углу «ящик» надрывался дешевой истерией: британская справедливость побеждала жирных немецких фашистов, кричащих: «Свиньи!»

— Цветы от моей мамы к празднику. Она желает, чтобы праздник повторился.

— А что, ты собираешься еще раз отметить двадцатидевятилетие в этом году?

Мэрджори ударила ребром ладони мне по ребрам. Удар оказался болезненным: она достаточно хорошо изучила анатомию.

— Не принимай близко к сердцу, — выдохнул я, — это всего лишь шутка.

— Оставь свои вшивые шуточки для ребят с подводной лодки.

Она обняла меня и прижалась теснее. Поцеловала, отстранилась, заглянула в мои глаза, стараясь прочитать в них свое будущее.

Я еще раз поцеловал ее. Этот поцелуй удался лучше.

— Я начинаю удивляться… — Ее слова потонули в очередном моем поцелуе.

В электрическом термостате, который мог поддерживать нужную температуру часами, стоял наполненный кофейник. Я налил немного в чашку Мэрджори и отхлебнул. Вкус был как у металлических опилок с добавлением хинина. Я поднял голову.

— Приготовить еще?

— Нет. — Я взял ее руку. Эта чрезмерная любовная забота нервировала меня. — Ради бога, сядь. — Потянулся и отломил кусочек шоколадки, которую она ела до моего прихода. — Я не хочу ни есть, ни пить.

На экране герои увели ключи от нового секретного самолета из-под самого носа гестаповца со свиными глазками, который не переставая щелкал каблуками и орал «Хайль, Гитлер!» Двое английских хитрецов отсалютовали ему в ответ и, забравшись в самолет, обменялись понимающими улыбками.

— Не знаю, почему смотрю это, — сказала Мэрджори.

— Когда смотришь подобные фильмы, то удивляешься, почему нам понадобилось целых шесть лет, чтобы выиграть эту чертову войну, — ответил я.

— Сними плащ.

— Мне и так хорошо.

— Ты что, выпил, дорогой? — она улыбнулась. Она никогда не видела меня пьяным, но всегда подозревала, что я могу напиться.

— Нет.

— Ты дрожишь.

Я хотел рассказать ей о квартире и о фотографиях мужчины, обнаруженных там, но знал, что она скептически отнесется к этому рассказу: Мэрджори доктор, а они все такие.

— С машиной были неприятности? — спросила она наконец. Она хотела только наверняка убедиться, что я не хожу к другой женщине.

— Свечи. Как в прошлый раз.

— Может быть, тебе не ждать и купить новые?

— Конечно. И шестнадцатиметровый океанский катер. Ты встречалась с Джеком пока меня не было?

— Он пригласил меня на обед.

— Старина Джек.

— В «Савой гриль».

Я кивнул. Ее муж был респектабельным молодым педиатром. «Савой гриль» был для него как рабочая столовая.

— Вы говорили о разводе?

— Я ему сказала, что мне не нужны никакие деньги.

— Клянусь, это ему понравилось.

— Джек не такой.

— А какой он, Мэрджори?

Она не ответила. Мы и до этого не раз оказывались на грани ссоры из-за него, но Мэрджори была достаточно разумна, чтобы определить грань, за которую не следует переступать. Она потянулась и поцеловала меня в щеку.

— Ты устал, — сказала она.

— Я скучал по тебе, Мэрдж.

— Правда, дорогой?

Я кивнул. На столе рядом с ней высилась стопка книг: «Беременность и малокровие» и «Послеродовое малокровие» Беннета, «Лимфоцитное малокровие» Уилкинсона, «Клинические исследования» Шмидта, «Малокровие. История болезни» Комбе. Под книги была подоткнута пачка листов бумаги, испещренных мелким почерком Мэрджори. Я разломил плитку шоколада, лежавшую рядом с книгами, и отправил кусочек в рот Мэрджори.

— Ко мне опять приезжали из Лос-Анджелеса. Теперь предлагают машину, дом и каждый пятый год будет свободен от лекций.

— Я…

— Не вынуждай себя лгать. Я знаю как твоя голова работает.

— Я очень устал, Мэрдж.

— Хорошо, но нам когда-нибудь придется поговорить об этом. — В ней заговорил доктор.

— Да.

— На обеде в четверг?

— Прекрасно.

— Да.

— Великолепно, здорово, я не могу дождаться.

— Иногда я удивляюсь, как это мы так далеко зашли.

Я не ответил. Мне это тоже было удивительно. Она хотела, чтобы я признал, что не могу без нее жить. И у меня было недоброе предчувствие, что как только я сделаю это, она встанет и уйдет. Поэтому все так и шло: мы любили друг друга, но не признавались в этом. Или даже хуже: мы так заявляли о своей любви, что партнер не был уверен, действительно ли его любят.

— Чужие в поезде… — сказала Мэрджори.

— Что?

— Мы — чужие в поезде.

Я поднял глаза, как будто не понял, что она имеет в виду. Она откинула волосы назад, но они вновь упали на лицо. Мэрджори вытащила заколку и заново заколола волосы. Это было нервное движение, предназначенное не столько для того, чтобы привести в порядок волосы, сколько для того, чтобы дать ей возможность обдумать ситуацию.

— Извини, любовь моя, — я наклонился вперед и нежно поцеловал ее. — Извини. Мы поговорим об этом.

— В четверг… — улыбнулась она, зная, что я пообещаю все что угодно, лишь бы избежать обсуждения, о котором она думала. — Твой плащ промок. Лучше повесь его, а то помнется и надо будет чистить.

— Сейчас, если хочешь. Мы поговорим сейчас, если тебе так хочется.

Она кивнула:

— Мы едем в разных направлениях. Вот что я имею в виду. Когда ты добираешься до цели своего путешествия, ты выходишь. Я знаю тебя. Я знаю тебя слишком хорошо.

— Но это ведь ты получаешь предложения… фантастическая зарплата в исследовательских институтах Лос-Анджелеса, лекции по малокровию… и это ты шлешь вежливые отказы, обеспечивающие возможность еще более выгодных предложений.

— Я знаю, — согласилась она и озабоченно меня поцеловала. — Но я люблю тебя, дорогой. Действительно люблю… — На ее лице появилась привлекательная улыбка. — С тобой я чувствую свою значимость. То, как ты это воспринимаешь, дает мне уверенность, что я смогу справиться с этой чертовой работой, если поеду в Америку… — Она пожала плечами. — Иногда мне хочется, чтобы от тебя не исходила такая уверенность. Мне даже хочется, чтобы ты был более жестким. Бывает, что я хочу, чтобы ты заставил меня остаться дома и заниматься хозяйством.

Вы никогда не сможете угодить женщине — это фундаментальный закон вселенной. Вы стараетесь и делаете их счастливыми, но они никогда не простят вам, если вы откроете им, что они не могут быть счастливы.

— Вот и занимайся хозяйством. — Я обнял ее. Шерстяное платье было очень тонким. Я чувствовал тепло ее тела. Может быть, у нее было что-то вроде лихорадки, а может быть, это было желание. Или, может быть, я просто холодный ублюдок, в чем она меня часто обвиняла.

— Ты уверен, что не хочешь сэндвич с ветчиной?

Я покачал головой.

— Мэрджори, — начал я, — ты помнишь консьержа из моего прежнего дома? — Я подошел и выключил телевизор.

— Нет. А почему я его должна помнить?

— Стань на минуту серьезной… Чарли Шорт… усы, лондонский диалект… всегда рассказывал анекдоты о хозяевах.

— Нет.

— Подумай.

— Не надо кричать.

— Ты что, не помнишь обед… он залез в окно, чтобы открыть дверь, когда ты потеряла ключи?

— Это, наверно, было с какой-нибудь другой твоей женщиной, — лукаво ответила Мэрджори.

Я улыбнулся, но ничего не сказал.

— Ты не очень хорошо выглядишь, — продолжала она. — Что-нибудь случилось в походе?

— Нет.

— Я волнуюсь за тебя. Ты выглядишь неважно.

— Это профессиональное заключение, доктор?

Лицо ее стало строгим, как у девочек, играющих в докторов и сиделок.

— Это действительно так, дорогой.

— А диагноз?

— Ну, это не малокровие, — засмеялась она.

Какая она красивая! Особенно когда смеется.

— И что вы обычно прописываете человеку в моем положении, док?

— Постель, — ответила она. — Обязательно постель. — Мэрджори засмеялась и развязала мне галстук. — Ты дрожишь, — встревожилась она.

Меня трясло. Поход, поездка на машине, погода, чертова квартира номер восемнадцать, где теперь обитает мой двойник, все это внезапно на меня обрушилось, но как ей объяснить? Я имею в виду, как все это объяснить доктору?