Рассказы

Ковры Вана

Паоло Венетти приходил в себя. Он лежал в любимой церемониальной ванне, шестиугольном бассейне на внутреннем дворике — черного мрамора с золотыми блестками — и ждал клонирования: его должны были скопировать тысячу раз и раскидать по пространству в десять миллионов кубических световых лет. Он облачился в традиционное тело, достаточно неуютное одеяние, но теплые струи, обтекающие спину и плечи, понемногу нагоняли приятную апатию. Паоло мог достичь такого состояния мгновенно, отдав себе приказ, но ситуация требовала полного ритуала: изысканной, вручную сотворенной имитации физических причин и следствий.

В тот самый момент, когда эмигранты достигли цели, прибежала, постукивая коготками по мрамору, маленькая серая ящерица. Остановилась на дальнем конце бассейна, и Паоло с восхищением смотрел на ее пульсирующее горлышко, следил, как она наблюдала за ним, а затем повернулась и скрылась в винограднике, окружающем дворик. Вокруг было полно птиц и насекомых, грызунов и мелких рептилий; они были прекрасны сами по себе, но служили и более абстрактной эстетике — смягчали неприятную лучевую гармонию одинокого наблюдателя, закрепляли имитацию, воспринимая ее с разных сторон. Правда, ящериц не спрашивали, хотят ли они клонирования. Зверьки участвовали в игре не по своей воле.

Небо над внутренним двориком было теплое и синее, безоблачное и бессолнечное — изотропное. Паоло спокойно ждал, приготовившись встретить любую из полдюжины возможных судеб.

Тихо ударил незримый колокол — три раза. Паоло удовлетворенно рассмеялся.

Один удар означал бы, что он остался на Земле; отнюдь не достижение, конечно, однако здесь были бы и свои преимущества. Все, кого он по-настоящему ценит, живут в полисе Картер-Циммерман, и далеко не каждый решил участвовать в эмиграции на каком-то уровне; его земное «я» никого бы не потеряло. Помочь тысяче кораблей безопасно достичь места также было бы приятно. А оставаться членом обширного земного сообщества, контактирующего со всей мировой культурой в реальном времени — это само по себе неплохо.

Два удара означали бы, что клон из Картер-Циммермана достиг безжизненной планетной системы. Паоло построил научную — но не ортодоксальную — модель такой ситуации, прежде чем решился принимать ее в расчет. Было бы очень полезно обследовать несколько неизведанных планет, хотя бы пустынных, не прибегая к хитроумным предосторожностям, необходимым, если рядом есть чужая жизнь. Популяция К-Ц уменьшилась бы наполовину, и не осталось бы многих из его близких друзей, но он наверняка соорудил бы себе новых.

Четыре удара означали бы, что найдены разумные существа. Пять — техническая цивилизация. Шесть — космические путешественники.

Три удара давали знать, что разведчики обнаружили несомненные признаки живых существ, и этого уже было достаточно для торжества. До самого начала предстартового клонирования — вплоть до субъективного момента перед звоном колокола — сообщений о внеземной жизни не было. И не было никакой уверенности, что эмигранты ее найдут.

Паоло приказал библиотеке полиса дать информацию; библиотека сейчас же сообщила непроцедурной памяти его смоделированного традиционного мозга все нужные сведения. Клон из К-Ц достиг Веги, второй ближайшей звезды из тысячи намеченных, в 27 световых годах от Земли. Паоло закрыл глаза, увидел изображение звездной карты с тысячью линий, протянутых от Солнца, затем — крупным планом — траекторию своего путешествия. Понадобилось три столетия, чтобы достичь Веги, однако почти все обитатели двадцатитысячного полиса запрограммировали свои внешние «я» так, чтобы их будили только если они прибудут в желательное место, не иначе. Девяносто два гражданина выбрали противоположное решение: испытать на себе любые путешествия с начала и до конца, пусть даже с риском гибели. Паоло теперь знал, что корабль, летевший к Фомальгауту, ближайшей к Земле цели, столкнулся с каким-то обломком и аннигилировал. Немного взгрустнул, думая об этих людях. Он не был близок ни с кем из них, предшественников клонирования, и история сверхлюдей, два века назад погибших в межзвездном пространстве, казалась ему такой же далекой, как древние бедствия телесной эпохи.

Паоло обследовал новое обиталище с помощью камер одного из зондов-разведчиков — сквозь непривычные фильтры своей наследственной системы зрения. В традиционных цветах Вега выглядела неистово сияющим бело-голубым диском, украшенным протуберанцами. Масса — три солнечных; диаметр и жар — вдвое, а яркость в шесть раз больше солнечной. Стремительно сжигается водород; Вега уже истратила половину из отпущенных ей пятисот миллионов лет жизни в главной звездной последовательности[23].

Единственная планета Веги, Орфей, казалась бесформенной кляксой даже сквозь лучшие лунные интерферометры; теперь Паоло смотрел на ее сине-зеленый полумесяц, висящий в десяти тысячах километрах от Картер-Циммермана. Орфей — твердая планета, хотя и покрытая почти целиком жидкой водой; состав — никель, железо, силикаты; несколько больше Земли и несколько теплее; до пылающей Веги миллиард километров. Торопясь увидеть всю планетную поверхность, Паоло замедлил ход своего времени в тысячу раз и К-Ц теперь облетал Орфей за двадцать субъективных секунд. На каждом витке дневной свет обнажал новую широкую панораму. Два узких, цвета охры континента с горными хребтами выступают над океаном; сверкающие ледяные шапки на полюсах — очень большая на северном, ее белые полуострова отсвечивают в темноте арктической ночи.

Атмосфера состоит в основном из азота; его в шесть раз больше, чем на Земле — возможно, он выделился из природного аммиака под воздействием ультрафиолета. Следы водяных паров и двуокиси углерода; того и другого недостаточно для парникового эффекта. Высокое атмосферное давление препятствует испарению — Паоло не увидел ни намека на облака; обширные теплые океаны связывают углекислоту и возвращают ее в кору планеты.

По сравнению с Солнечной системой, Вега и планета были молоды, но при большей массе Веги и более густом протозвездном облаке[24] период родовых травм мог быть короче: ядерная вспышка и колебания яркости звезды на первом этапе, сгущение планеты из пыли и период бомбардировок — все могло пройти быстро. Библиотека доложила, что на Орфее относительно стабильный климат, и там не было серьезных потрясений по крайней мере сто миллионов лет.

Достаточный срок для появления примитивной жизни.

…Чья-то рука схватила его за лодыжку, погрузила в воду. Он не сопротивлялся и позволил картине планеты уйти в сторону. Только два человека в К-Ц имели свободный доступ к Паоло, но его отец не станет шутить с сыном, которому исполнилось две тысячи лет.

Элена дотащила его до дна, отпустила лодыжку и повисла над ним — темный силуэт на фоне сверкающей водяной поверхности. Она была в облике предков, но явно жульничала: говорила совершенно отчетливо и не пускала пузырей.

— Соня! Я ждала тебя семь недель!

Паоло изобразил равнодушие, хотя уже начал задыхаться. Велел внутреннему «я» преобразовать тело в двоякодышащий вариант человека — биологически и исторически достоверный, пусть не совсем соответствующий наследственному фенотипу[25]. Вода хлынула в его модифицированные легкие, и модифицированный мозг принял это с готовностью.

— Зачем мне без пользы маяться в сознании и ждать, пока зонды закончат осмотр? — спросил он. — Я проснулся, когда появилась полная информация.

Элена забарабанила кулаками по его груди; он потянул ее вниз, инстинктивно снизив свою плавучесть, и они, целуясь, покатились по дну бассейна. Она проговорила:

— Ты знаешь, что мы прибыли первыми из всех К-Ц? Летевшие на Фомальгаут погибли. Так что там осталась только одна пара нас с тобой. Там, на Земле.

— Вот как? — спросил он и вспомнил: Элена решила не просыпаться, если любая из других ее версий обретет жизнь. Какая бы судьба не ждала оставшиеся корабли, другим версиям Паоло придется жить без Элены. Он грустно кивнул и еще раз поцеловал ее. — Так что я хотел сказать? Что теперь ты в тысячу раз для меня драгоценней?

— Да.

— Эй, а как насчет тебя-меня на Земле? В пятьсот раз; так будет точнее.

— Пятьсот? Это непоэтично.

— Не сдавайся так легко. Перекоммутируй свои языковые центры.

Элена провела ладонями от его груди до бедер. Они творили любовь своими почти традиционными телами; Паоло изумился, когда тело вышло из повиновения, но вспомнил, что надо отключить сознание и капитулировать перед этим странным ощущением. Это не было похоже на цивилизованную любовь: уровень обмена информацией между ними был ничтожным с самого начала — но была примитивная основательность большинства наследственных удовольствий.

Потом они всплыли на поверхность, лежали на воде под сияющим бессолнечным небом. Паоло думал: «Я мгновенно пролетел двадцать семь световых лет. Обращаюсь вокруг первой планеты, на которой оказалась иная жизнь. И ничем не пожертвовал — не оставил позади ничего по-настоящему ценного. Это слишком хорошо… слишком хорошо». Уколола жалость к другим его «я» — было трудно представить их жизнь без Элены, без Орфея, но с этим пока ничего нельзя было поделать. Хотя до прибытия других кораблей оставалось время, чтобы посоветоваться с Землей, он уже решил — в основном ради клонирования. — что по велению сердца нельзя изменять ход своего многообразного будущего. Что бы ни думало его земное «я», оба они не могут изменить условия пробуждения. Больше нет «я», имеющего право принимать решения за тысячу других «я».

Ничего, ничего, подумал Паоло. Они еще отыщут — или соорудят — свои поводы для счастья. И не исключено, что один из них еще услышит четыре удара колокола…

Элена сказала:

— Если бы ты спал еще дольше, пропустил бы голосование.

Голосование? Разведчики на низкой орбите уже собрали всю информацию, какую могли, о биологии Орфея. Чтобы двигаться дальше, необходимо послать в океан микрозонды — развитие контакта, которое потребует участия двух третей полиса. Нет причин думать. что несколько миллионов крошечных роботов могут причинить хоть какой-то вред: все вместе они оставят в воде лишь несколько килоджоулей тепловой энергии. Однако начались разногласия, и это мнение надо отстаивать. Граждане Картер-Циммермана говорят, что готовы продолжать наблюдение еще десять лет — или тысячу, — обдумывать результаты и гипотезы, прежде чем начать вторжение… а тот, кто не согласен, может проспать все это время или найти себе другое занятие.

Паоло стал копаться в новой информации от библиотеки — насчет «ковров», единственной формы жизни, найденной пока что на Орфее. Свободно плавающие существа, живущие в океанских глубинах у экватора; очевидно, ультрафиолет их убивает, если они поднимаются слишком близко к поверхности. Вырастают до сотни метров, затем делятся на десятки частей, которые продолжают расти. Напрашивается вывод, что ковры — колонии одноклеточных организмов, но серьезных доказательств этому пока нет. Разведывательным зондам трудно наблюдать за поведением ковров через километровую толщу воды даже при мощном нейтринном потоке Веги, облегчающем задачу; нечего думать о дистанционных наблюдениях на микроскопическом уровне и тем более о биохимическом анализе. Спектроскопия показывает, что верхний слой воды полон очень интересных обломков молекул, но установить их связь с живыми коврами так же трудно, как воссоздать биохимию человека по его пеплу.

Паоло повернулся к Эленс и спросил:

— Что ты об этом думаешь?

Она театрально зевнула — должно быть, тема бесконечно обсуждалась, пока он спал.

— Микрозонды не принесут вреда. Они могут доложить, из чего состоят ковры, не потревожив ни единой молекулы. В чем здесь риск? Пресловутый культурный шок?

Паоло плеснул водой ей в лицо — ласково; казалось, причиной этого импульсивного жеста было его двоякодышащее тело.

— Но ты не можешь быть уверена, что они лишены разума.

— А ты знаешь, кто жил на Земле спустя двести миллионов лет после того, как она сформировалась?

— Может быть, микроорганизмы. Или вообще никто. Но ведь Орфей — не Земля.

— Верно… И все-таки, если даже предположить, что ковры разумны, то как они заметят присутствие таких крошечных роботов? А если они единые организмы, им незачем реагировать на окружение: там нет хищников, не надо добывать пищу, они просто дрейфуют по течению, так что у них вообще не может быть развитых органов чувств, тем более с микронным разрешением. А если это колонии одноклеточных существ, то повстречайся подобная колония с микрозондом и почувствуй своими рецепторами его присутствие… какой от этого вред?

— Понятия не имею. Но мое невежество не гарантирует безопасности.

Теперь Элена плеснула водой в Паоло.

— Раз ты сам говоришь о своем невежестве, поступи просто — отдай голос за то, чтобы послали микрозонды. Согласна, мы должны быть осмотрительны, но непонятно, зачем мы здесь, если нельзя узнать, что происходит в океане. И узнать немедленно! Не желаю ждать, пока на этой планете разовьется что-то настолько смышленое, чтобы посылать в космос информацию о своей биохимии. Если мы не решимся на пустяковый риск, Вега превратится в «красного гиганта»[26] прежде, чем мы узнаем хоть самую малость.

Это было сказано просто так, мимоходом, однако Паоло попробовал представить себе такую картину. Пройдут двести миллионов лет; будут ли и тогда граждане К.-Ц спорить, насколько этично вторгаться на Орфей, либо потеряют к этому всякий интерес и двинутся к другим звездам, либо модифицируют себя в некие существа, абсолютно лишенные ностальгического сочувствия к органическим формам жизни?

Грандиозная картина — даже для того, кто прожил двадцать столетий. Фомальгаутский клон был уничтожен единственным крошечным метеоритом. В окрестностях Веги куда больше мусора, чем в межзвездном пространстве; даже в окружении защитников, столь же бесчисленных, как разведывательные зонды, веганский К.-Ц нельзя считать неуязвимым. Элена права: надо ловить момент, иначе можно замкнуться на своих планетах и забыть, что когда-то мы были искателями. Он вспомнил чистосердечное удивление своего приятеля из Эштон-Лаваля, тот говорил: «Ради чего искать инопланетян? В нашем полисе тысяча вариантов природной среды, биллионы связанных между собой видов. Что вы надеетесь найти там, далеко, такого, чего не можете вырастить у себя дома?».

Что он надеялся найти? Всего лишь ответы на несколько простых вопросов. Единственно ли человеческое сознание; охватывает ли оно все сущее в пространстве-времени с тем, чтобы объяснить самое себя? Или же когда-то была равнодушная Правселенная, породившая миллионы разновидностей сознательной жизни, страдающих той же манией величия, что и мы? Большинство полисов исповедует антропо-космологию; они замкнулись в себе; их позиция такова: физическая Вселенная создана человеческой мыслью, и потому не имеет особого статуса, возвышающего ее над виртуальной реальностью. Она могла появиться раньше — но ведь любая виртуальная реальность нуждается в компьютерном аппарате, подчиненном физическим законам, и это не ставит ее в привилегированное положение, когда речь идет о «действительности», противоположной «иллюзии». Если граждане Э-Л правы, то нисколько не честнее ставить физическую вселенную выше новой искусственной реальности, чем оставаться не в виде программы, а во плоти и крови — или не в человеческом облике, а в обезьяньем, или в форме бактерии.

— Мы не можем валяться здесь до бесконечности; банда тебя ждет, — сказала Элена.

— Где ждет?

Паоло ощутил укол ностальгии. На Земле его друзья собирались на изображении — в реальном времени — кратера Маунт-Пинатуго, снятом непосредственно с обзорных спутников. Запись изображения не даст такого эффекта.

— Сейчас покажу.

Она взяла его за руку. Бассейн, небо, дворик исчезли; Паоло снова смотрел на Орфей… ночная сторона, но вовсе не темная, окрашенная во все цвета его ментальной палитры — от длинных радиоволн до изотопных гамма-лучей и рассеянного космического излучения; все это перекодировано. Теперь половина абстрактных знаний, внедренных в Паоло библиотекой, лежала перед ним, как на ладони. Ровный термический отблеск океана говорил о трехстах градусах по Кельвину, и то же нашептывало инфракрасное свечение атмосферы.

Он стоял на длинной, металлической по виду балке у края огромной геодезической сферы, висящей над космическим пространством. Взглянул вверх и увидел полную звезд ленту Млечного Пути, идущую вокруг него от зенита до надира; он различал отсвет каждого газового облака, мог выделить каждую линию поглощения и излучения[27], почти ощущал рассекающую его плоскость симметрии галактического диска. Некоторые созведия виделись искаженными, но общая картина была скорее знакомой, чем чужой. Паоло распознал по цвету большинство старых вех. Теперь он знал свое местоположение. В двадцати градусах от Сириуса, к югу в земной системе отсчета слабо, но отчетливо светило Солнце.

Элена стояла рядом; внешне она совсем не изменилась, хотя оба стряхнули с себя биологические путы. И Паоло, и она казались реальными макрообъектами, свободно падающими в вакууме[28], не будучи притом моделями, построенными химическим путем — и тем более из плоти и крови. Они имели человеческий облик, но без тонкой микроструктуры, причем их разум вообще не был связан ни с чем телесным, а напрямую работал от сети процессоров.

Паоло радовался возвращению к норме. Церемониальный переход к древнему облику был освященной веками традицией К.-Ц, на время появлялось чувство самоутверждения, однако каждый раз. выходя из этого состояния, он ощущал себя так, словно освободился от кандалов, выкованных миллион лет назад. На Земле были полисы, в которых его теперешняя структура считалась бы почти такой же архаичной: сенсорная чувствительность доминирует над сознанием, иллюзия телесной формы, координаты единого времени. Последний человек во плоти умер еще до того, как изготовили Паоло, и полис К-Ц был консервативен почти настолько, насколько это доступно социуму, состоящему из сверхлюдей — если не сравнивать его с сообществами роботов Глайснера. Правда, глайснеры, упрямо сохранявшие телесный облик, первыми достигли звезд, но эмигранты из К-Ц скоро их опередят, считал Паоло.

Вокруг собирались друзья, без малейших усилий проделывая акробатические трюки в невесомости; здоровались с Паоло и сетовали, что он не выходил из гибернации до последней минуты. Подлетел Герман — химерическая гроздь руконог и сенсорных органов.

— Нравится тебе новое место встречи? — спросил он, паря над плечом Паоло. — Мы его назвали «спутником Пинатуго». Согласен, здесь диковато, но не хотелось изображать спуск на Орфей — это вызвало бы подозрения.

Паоло ментальным взором посмотрел на картинку, показанную зондом-разведчиком: типический кусок твердой почвы, выветренный красный камень. Проговорил:

— Внизу совсем неприютно, мне кажется. — Хотелось прикоснуться к грунту, чтобы тактильное ощущение сопровождало зрительное. Однако он воздержался, потому что этикет запрещал перемещаться куда-то во время разговора.

В вакууме они говорили, пользуясь модулированными инфракрасными лучами.

— Не слушай Германа, — вмешалась Лайсла. — Герман хочет затопить Орфей нашей чужеродной машинерией, не думая, к каким последствиям это приведет.

Лайсла выглядела, как бирюзовая бабочка со стилизованными золотыми изображениями человеческого лица на каждом крыле.

Паоло был удивлен — из слов Элены он вывел, что друзья пришли к согласию насчет запуска микрозондов, и только он, все проспавший, может поднять эту тему.

— О каких последствиях речь? Ковры…

— Забудь о коврах! Даже если они так просты, как кажется, мы не знаем, что там есть кроме них. — Крылья Лайслы вибрировали, и блестящие человеческие лица на крыльях, казалось, одобрительно поглядывали друг на друга. — На нейтринных изображениях мы едва достигаем разрешающей способности в метрах и отсчета времени в секундах. И ничего не знаем о малых формах жизни.

— И не узнаем, если тебя послушаемся, — объявил Карпал, бывший глайснер, как всегда, имевший облик человека. Когда Паоло бодрствовал в прошлый раз, Карпал был возлюбленным Лайслы.

— Но мы здесь пробыли только малую часть орфеанского года! Остается еще масса информации, которую можно собрать без вторжения! На берега могут быть выброшены редкие формы океанской жизни.

Элена сухо возразила:

— Точно, редкие… На Орфее ничтожные приливы, низкие волны и очень мало штормов. На берегу все поджарит ультрафиолет, прежде чем мы увидим что-то более полезное, чем в воде.

— Вовсе не обязательно. Ковры кажутся уязвимыми, но другие виды могут быть защищены много лучше, если они обитают у поверхности. Кроме того, Орфей сейсмически активен; по крайней мере, надо обождать, чтобы цунами выплеснул несколько кубических километров воды на берег, и посмотреть, что тогда объявится.

Паоло улыбнулся — о цунами он не подумал. Может быть, стоит и подождать.

— Что мы потеряем, обождав несколько сотен местных лет? — стояла на своем Лайсла. — И уж самое малое, соберем базисные данные о сезонных изменениях климата, сумеем пронаблюдать аномалии, бури и землетрясения — вдруг обнаружится что-то замечательное…

Несколько сотен местных лет? То есть несколько земных тысячелетий?! Паоло перестал сомневаться. Если бы ему захотелось обитать в геологическом времени, он мог перейти в полис Лоханд, где «Орден умозрительных наблюдателей» изучал эрозию земных гор за субъективные секунды. А Орфей висел внизу — прекрасная головоломка, ждущая разрешения. И Паоло ответил:

— Но если там нет ничего «замечательного»? Мы не знаем, насколько редка жизнь — во времени или в пространстве. Эта планета драгоценна, а время уходит сквозь пальцы. Неизвестно, как быстро эволюционирует жизнь на Орфее, целые виды могут появиться и исчезнуть, пока мы размышляем: стоит ли собирать информацию. Ковры могут вымереть прежде, чем мы узнаем о них хоть самую малость. Вот это будет потеря!

Но Лайсла стояла на своем:

— А если мы навредим экологии Орфея. Или его культуре. Это будет уже не потеря. Это будет трагедия.

Прежде чем ответить, Паоло ассимилировал все хранилище передач от своего земного «я» — почти за триста лет. Ранние передачи содержали подробные мысленные привои, и теперь было приятно ощутить предстартовое волнение эмигрантов, видеть тысячи высеченных из астероидов микроскопических кораблей, уходящих в пламенных вспышках с орбиты вокруг Марса. Потом начались обычные прозаические дела: Элена, банда, бесстыдные сплетни, текущие исследовательские проекты Картер-Циммермана, слухи о разногласиях между полисами, не вполне циклические перемены в искусствах (перцептуальная эстетика[29] вновь одерживает победу над эмоциональной… хотя полисы Валладас и Кониши берутся соединить обе системы).

После первых пятидесяти лет его земное «я» начало сворачивать сообщения; ко времени гибели фомальгаутского клона послания превратились в простые аудио-видеомонологи. Паоло не был удивлен. Все правильно: они разделились, а чужим людям мысленные привои не посылают.

Большинство передач адресовалось всем кораблям без исключения. Однако 43 года назад его земное «я» отправило особое послание клону, летящему к Веге.

Видеоряд показал куполы спектроскопа, вздымающиеся над скалами обратной стороны Луны; спектральные диаграммы Орфея; набор моделей планеты. Затем — основной текст:

К этому прилагались доводы «про» и «контра»; Паоло прочел резюме:

Паоло разглядывал скверные нейтринные изображения ковров, продвигающиеся мелкими судорожными движениями вокруг его двенадцатигранной комнаты. Над ним плыли неровные, лохматые прямоугольники — «детеныши» большого лохматого прямоугольника, минуту назад разделившегося на двадцать четыре части. Моделирование показывало, что под воздействием океанских течений ковры могут разрываться, достигнув критического размера. В таком чисто механическом создании колоний — если гипотеза верна — было мало общего с жизненным циклом настоящих организмов. Огорчительная картина. Паоло привык получать поток сведений обо всем, что его интересовало, и вот эмигранты совершили великое открытие, но он видел только призрачные монохромные изображения. Невыносимо!

Он взглянул на схему нейтринных детекторов, стоявших на зондах; здесь не было возможностей для усовершенствования. Атомные ядра детекторов приведены в нестабильное высокоэнергетичное состояние и удерживаются в нем гамма-лучами прецезионных лазеров. Изменений нейтринного потока на одну десятую — пятнадцатую долю достаточно, чтобы поднять уровень энергии и нарушить баланс. Но ковры отбрасывают такую слабую тень, что едва заметны при максимальном разрешении.

— …Ты проснулся, — проговорил Орландо Венетти.

Паоло пдвернулся. Отец стоял рядом; он выглядел как пышно одетый человек неопределенного возраста. Орландо был существенно старше Паоло и не упускал случая поиграть в патриарха даже теперь, когда разница в возрасте была меньше двадцати пяти процентов.

Паоло выдворил ковры из комнаты во внешнее пространство за пятиугольным окном и принял отцовскую руку. Та область сознания Орландо, что была сцеплена с сознанием Паоло, выражала радость по поводу его выхода из гибернации; она любовно вспоминала общие переживания и надеялась, что гармония между отцом и сыном сохранится на будущее. Приветствие Паоло было таким же: заботливо выстроенное «разоблачение» его эмоционального состояния. Больше ритуал, чем акт общения, но Паоло возводил такие барьеры даже перед Эленой. Никто не открывается полностью перед другой личностью — разве что оба хотят слиться навсегда.

Орландо кивком показал на ковры и заметил:

— Надеюсь, ты усвоил, как это важно.

— Ты же знаешь, что усвоил, — сказал Паоло, хотя и не включил этого в свое приветствие. — Первая инопланетная жизнь!

«К-Ц опередили роботов Глайснера — наконец-то!» — наверное, так отец воспринимает эту ситуацию. Роботы первыми достигли Альфа Центавра и планет вне Солнечной системы.

— Вот такой крючок и нужен, чтоб изловить граждан маргинальных полисов, — сказал Орландо. — Тех, кто не совсем впал в солипсизм[30]. Это их встряхнет. А как думаешь ты?

Паоло пожал плечами. Земляне-сверхлюди вольны заниматься всякой чепухой, если им нравится; это не мешает Картер-Циммерману исследовать физическую вселенную. Но Орландо было мало посрамить глайснеров, он со страстью ждал времени, когда культура К-Ц станет основной на Земле. Любой полис может увеличить свое население за микросекунду в миллиард раз, если пожелает сомнительной чести — превзойти числом все остальные. Привлечь других граждан к миграции труднее, а подбить их на переделку своих местных уставов еще сложнее. У Орландо была миссионерская жилка, он хотел, чтобы все полисы разобрались в своих ошибках и вместе с К-Ц двинулись к звездам.

— Эштон-Лаваль вывел разумных существ. Я не слишком уверен, что известие о гигантских водорослях вызовет на Земле бурю восторга, — ответил Паоло.

Его отец ядовито возразил:

— Эштон-Лаваль столько раз принимался за свое так называемое «эволюционное» моделирование, что мог сотворить любые чудеса за последние шесть дней. Они там захотели говорящих рептилий, и — оп-ля! — получили говорящих ящериц. Но и в нашем полисе есть сверхлюди, сами себя модифицировавшие, и они дальше от нас, чем творения Эштон-Лаваля.

Паоло улыбнулся.

— Очень хорошо. Забудь об Эштон-Лавале. Но забудь и о маргинальных полисах. Наше решение — ценить физическую Вселенную. Именно такой выбор нас характеризует, и он столь же случаен, как любой другой выбор ценностей. Почему ты не хочешь это признать? У нас — не Единственный Верный Путь, по которому следует подгонять инакомыслящих.

Он понимал, что спорит отчасти ради самого спора — сам он отчаянно хотел бы доказать несостоятельность антропокосмистов, но всегда втягивался в споры с Орландо. Почему? От страха оказаться всего лишь кленовой копией отца и ничем более? Вопреки полному отсутствию унаследованной памяти о событиях, вероятностному вкладу отца в его онтогенез[31] и совсем другим алгоритмам, на которых построено его сознание?

Орландо сделал приглашающий жест — половина изображений ковров вернулась в комнату — и спросил:

— Ты проголосуешь за микрозонды?

— Конечно.

— Теперь все зависит от этого. Неплохо начинать с дразнящей картинки, но если мы вскоре не покажем детали, интерес к этому на Земле в два счета пропадет.

— Пропадет интерес? Да ведь только через пятьдесят четыре года мы узнаем, обратили ли на это хоть немного внимания. Орландо разочарованно и покорно смотрел на сына.

— Если ты не заботишься о других полисах, подумай о К-Ц, — буркнул он. — Это поможет нам, укрепит нас. Мы обязаны извлечь из этого максимум возможного.

Паоло был ошеломлен.

— Но у нас есть устав! Зачем нам укрепляться? Ты говоришь так, будто полису что-то угрожает.

— Как по-твоему, что будет, если мы найдем тысячу безжизненных планет? Думаешь, устав не изменится?

Паоло не продумывал такой сценарий будущего и ответил не сразу.

— Возможно, изменится. Но из всех К-Ц, где переделывали устав, некоторые граждане уходили и основывали новые полисы на прежний лад. Для начала есть мы с тобой. Можем назвать свой полис Венетти-Венетти.

— После того, как половина твоих друзей отвернется от физического мира? И Картер-Циммерман после двух тысяч лет ударится в солипсизм? И при этом ты будешь счастлив?

Паоло рассмеялся.

— Но… пока таких бедствий не предвидится, верно? Мы нашли жизнь. Очень хорошо, я согласен: это укрепит К-Ц. Эмигранты могли «сгинуть»… но, к счастью, все удалось. Я рад, я горд. Ты это хотел услышать?

— Ты слишком многое принимаешь на веру. — кисло произнес Орландо.

— А ты слишком заботишься о том. что я думаю. Я — не твой… наследник.

Орландо принадлежал к первому поколению, сканированному с живых тел, и долго не мог воспринять простой факт: само понятие поколения потеряло свой древний смысл.

— Ты не нуждаешься в том, чтобы я от твоего имени защищал будущее К-Ц, — отрезал Паоло. — Или будущее сверхчеловечества. Ты сам на это способен.

Орландо выглядел уязвленным — сознательно надетая маска, однако под ней все еще что-то крылось. Паоло ощутил укол жалости, но гордость не позволяла взять эти слова обратно. Отец подвернул обшлага красно-золотых одежд и повторил, исчезая из комнаты:

— Ты слишком многое принимаешь на веру.

За стартом микрозондов наблюдала вся банда, явилась даже Лайсла — правда, она надела траур, приняв вид гигантской темной птицы. Карпал нервно ерошил ее перья. Герман явился в виде членистой гусеницы на шести человеческих ногах с локтями вместо коленей; временами он сворачивался в диск и катался по балкам спутника Пинатубо. Паоло и Элена все еще говорили в унисон — они только что занимались любовью. Герман перевел спутник на низкую орбиту, прямо под один из зондов-разведчиков, и изменил масштабность всего окружения, так что нижняя поверхность зонда, утыканная аналитическими модулями и корректирующими двигателями, казалась замысловатым планетным ландшафтом, закрывающим половину неба. Атмосферные капсулы — керамические, каплевидные, по три сантиметра в длину — выстреливались из стартовых труб, проносились мимо, подобно камушкам, и исчезали во тьме, не пролетев и десяти метров. Все происходило аккуратно и точно, хотя отчасти было изображением действий в реальном времени, а отчасти — экстраполяцией. Паоло думал: «Мы вполне могли бы устроить чистую имитацию… и притвориться, что падаем вместе с капсулами». Элена взглянула на него виновато-предостерегающе и мысленно возразила: «Ага, но зачем тогда вообще их отправлять? Почему бы просто не изобразить океан Орфея, набитый разными формами жизни? И не изобразить заодно всех эмигрантов?». В К-Ц еретичество не считалось преступлением, никого еще не изгоняли за нарушение устава. Однако временами пытались классифицировать все акты имитации, и это ощущалось, как ходьба над пропастью по канату: акты, которые способствуют пониманию физической вселенной (хорошо); акты, которые попросту удобны, дают отдохновение, эстетичны (приемлемо); и те, что служат основой для отказа от реальности (пора подумать об эмиграции).

Голосование о запуске микрозондов закончилось: 72 процента «за», то есть перекрыто требуемое большинство в три четверти; пять процентов не голосовали. (Дело в том, что граждане, созданные после прибытия на Вегу, не допускались к голосованию… в Картер-Циммермане никто и помыслить не мог о подтасовке — Боже упаси!) Паоло удивил такой малый перевес: он слышал только одно правдоподобное объяснение того, как микрозонды могут причинить вред. Интересно, нет ли у проголосовавших против другой, скрытой причины, не имеющей отношения к экологии или гипотетической культуре Орфея? Например, желания и впредь наслаждаться неразрешимостью загадок планеты. Он с некоторой симпатией относился к таким порывам, но куда выше ценил предстоящее удовольствие наблюдения за жизнью Орфея, за ее эволюцией.

Лайсла сказала несчастным голосом:

— Моделирование эрозии береговой линии показывает, что на северо-запад Лямбды в среднем каждые девяносто орфеанских лет накатываются цунами. — Она продемонстрировала данные; расчеты казались достоверными, но теперь в них был только академический интерес. — Мы могли бы и подождать, — настойчиво повторила она.

Герман помахал ей своими глазами-стебельками и спросил:

— Берега, покрытые органическими остатками, да?

— Нет, но условия едва ли…

— Никаких оправданий! — Герман всем телом обвился вокруг балки и радостно задрыгал ножками.

Он принадлежал к первому поколению и был даже старше Орландо — его сканировали в конце XXI века, до того, как образовался Картер-Циммерман. Но за столетия Герман вымел из себя почти все конкретные воспоминания и десятки раз перестроил свое «я». Однажды он сказал Паоло: «Понимаешь, я думаю о себе, как о собственном пра-правнуке. Смерть не так уж плоха, если наращивать ее постепенно. Точная копия бессмертия…».

— Все пытаюсь вообразить, что будет, если другой клон К-Ц натолкнется на что-нибудь поинтересней — вроде существ, роюших ходы в земле, как черви, — пока мы изучаем эти плоты из водорослей, — сказала Элена. Сегодня она облеклась в тело более стилизованное, чем всегда: человеческое, но бесполое, безволосое и гладкое, с невыразительным лицом гермафродита.

— Если они роют ходы в земле, то где они были последние две тысячи лет? — спросил кто-то. Паоло ответил со смехом:

— Вот именно! Но я знаю, о чем ты думаешь: нашли первую инопланетную жизнь, а она, похоже, разумна не более, чем водоросль. Но заклятье все-таки снято. Находим водоросли каждые двадцать семь световых лет. Может, нервная система найдется через пятьдесят? А разум — через сто?

Он умолк, внезапно осознав, что чувствует Элена: лучше бы не просыпаться, если первая инопланетная жизнь оказалась не тем, чего бы хотелось. Он предложил ей мысленный привой, выражающий приязнь и поддержку — она отказалась и проговорила вслух:

— Мне нужно войти в четкие границы, прямо сейчас. Хочу сама этим заняться.

— Понимаю.

Он разрешил неполной модели Элены, созданной, когда они занимались любовью, исчезнуть из его сознания. Модель не имела разума и уже не была связана с прототипом, но сохранять ее теперь, когда Элена пожелала самостоятельности, было бы в некотором роде проступком. Паоло серьезно относился к близости с женщинами. Его прежняя любовница попросила, чтобы он удалил из себя все, что о ней знал, и Паоло это сделал. Теперь он помнил о ней только одно: она попросила ее забыть.

— Падают на планету! — объявил Герман.

Паоло взглянул на панораму, демонстрируемую разведчиком; там были видны первые капсулы, раскрывающиеся над океаном и выпускающие микрозонды. Специальные крошечные устройства превращали керамические оболочки зондов (а затем и себя) в двуокись углерода и несколько простых веществ — только тех, что содержались в дожде микрометеоритов, непрерывно падающем на поверхность Орфея. Зонды не должны ничего передавать: закончив сбор информации, они будут всплывать на поверхность и модулированно менять свой коэффициент отражения в ультрафиолете. А зонды-разведчики должны будут их отыскивать и считывать послания — прежде, чем микрозонды уничтожат себя так же основательно, как это делали капсулы.

— Это надо отпраздновать! — воскликнул Герман. — Я отправляюсь к Сердцу. Кто со мной?

Паоло взглянул на Элену. Она покачала головой и ответила:

— Иди с ним.

— Не передумаешь?

— Нет. Уходи. — Ее кожа приобрела зеркальный блеск, на застывшем лице отражалась поверхность планеты. — Я в порядке. Просто нужно время, чтобы все продумать. В одиночестве.

Герман обвился вокруг балок спутника, растягивая свое змеевидное тело, поигрывая ножками и крича:

— Двинули, двинули! Карпал! Лайсла! Давайте праздновать!

Элена исчезла. Лайсла иронически фыркнула и тоже удалилась, хлопая крыльями в космической пустоте — в насмешку. Паоло и Карпал смотрели, как Герман становится все больше и движется все быстрее — рывок, он весь вытянулся и обмотался вокруг рамы спутника. Паоло сделал свои ступни немагнитными и отлетел в сторону. Карпал последовал за ним. Тогда Герман сжался, как удав, и разломал спутник.

Некоторое время они парили в пустоте: две человекоподобные машины и гигантская гусеница, окруженные тучей вращающихся обломков — нелепый набор воображенных предметов, сияющих в свете настоящих звезд.

В Сердце, как всегда, была толпа; оно стало больше с тех пор, как Паоло был здесь в последний раз, хотя Герман и сжался до своих исходных размеров. Компания принялась искать подходящее место, чтобы впитать в себя здешнюю атмосферу. Огромная мускульная камера вверху сходилась куполом, влажно отблескивала, пульсируя в такт музыке. На Земле Паоло навещал искусственные среды других полисов; чаще всего они создавались только как обрамления, для восприятия людей со сходными эмоциями. Он не понимал, в чем привлекательность общения с большими группами чужаков. Древняя социальная иерархия могла быть в чем-то неправильной — нелепо пытаться создавать добродетель из ограничений, навязывать их умам, приковыван-ным к плоти, — но сама идея массовой телепатии как формы отказа от себя казалась Паоло нелепой… даже в некотором роде архаичной. Несомненно, людям пошла бы на пользу хорошая порция внутренней жизни других людей, это мешало бы им порабощать друг друга, но любой цивилизованный сверхчеловек может уважать и ценить своих сограждан, не становясь ими в буквальном смысле слова.

Они отыскали подходящее место и сделали себе мебель, стол и два стула — Герман решил стоять, и пол раздвинулся, освобождая ему пространство. Паоло оглядывался, выкрикивал приветствия тем, кого узнавал по виду, но не стал идентифицировать излучение остальных присутствующих. Здесь можно было встретить кого угодно, однако не хотелось тратить время на обмен любезностями со случайными знакомыми.

— Я ознакомился с информацией от самых достойных обсерваторий; это мое противоядие от помешательства на Веге, — сказал Герман. — Странные вещи творятся вокруг Сириуса. Мы видели гамма-лучи от электронно-позитронной аннигиляции, гравитационные волны… непонятные горячие пятна на самом Сириусе… — Он повернулся к Карпалу и невинным голосом спросил: — Как по-твоему, что собираются делать эти самые роботы? Ходят слухи, что они хотят стащить с орбиты «белого карлика»[32] и использовать его как часть гигантского корабля.

— Никогда не слушаю болтовню, — отрезал Карпал.

Паоло знал, что он неизменно выступает как верная репродукция своего человекоподобного глайснеровского тела, а его разум всегда сохраняет форму психологического прототипа, хотя и отделился от тела пять поколений назад. Чтобы оставить своих и примкнуть к К-Ц, требовалась изрядная отвага: роботы ни разу не пригласили его обратно.

— Имеет ли значение, что они делают, куда направляются и как туда попали? — спросил Паоло. — Места более чем достаточно для всех. Даже если они затмят наших эмигрантов, даже явятся на Вегу, мы можем изучать Орфей вместе, разве не так?

На карикатурном лице Германа-гусеницы появилось потешное выражение тревоги: глаза расширились и разъехались в стороны. Он объявил:

— А если они утащат «белого карлика»! А потом еще вздумают строить сферу Дайсона[33]! — Он наклонился к Карпалу. — Тебя ведь уже не тянет к звездной инженерии, а?

— К-Ц использовал несколько мегатонн астероидного материала Веги. Результат неудовлетворительный, — сухо отозвался Карпал. Паоло попытался сменить тему разговора.

— Кто-нибудь слышал что-то с Земли за последнее время? У меня ощущение, что я отключен.

Последнее послание, которое он получил, было просто-таки древнее.

— Ты мало потерял: со времени новых наблюдений, когда нашли признаки воды, все толкуют насчет Орфея, — ответил Карпал. — Там больше волнуются из-за гипотетической жизни, чем мы, знающие, что жизнь есть. Но они полны надежд.

Паоло засмеялся.

— Верно. Мое земное «я» как будто надеется, что эмигранты найдут развитую цивилизацию, полную ответов на все вопросы бытия сверхчеловечества. Смешно: мудрые вселенские советы от водорослей…

— А вы знаете, что после старта поднялась волна эмиграции из К-Ц?

Эмиграция и самоубийства, — сказал Герман. Он перестал крутиться и вертеться, стоял почти спокойно (редкий признак серьезности). — Подозреваю, это поставило на первое место астрономическую программу. Она вроде бы пресекла панику, по крайней мере, на некоторое время. Земной К-Ц обнаружил воду раньше всех эмигрантских клонов, и когда там узнают, что мы нашли жизнь, то почувствуют себя участниками открытия.

Паоло ощутил беспокойство. Эмиграция и самоубийства… Не из-за этого ли Орландо был столь мрачен? Неужто разыгрались надежды после трехсот лет ожидания?

Взволнованное жужжание растеклось по залу, тон разговоров внезапно поднялся. Герман благоговейно прошептал:

— Всплыли первые микрозонды. Уже пошла информация.

Сердце не было мудрецом, но у него хватало ума на то, чтобы ловить желания хозяев. Хотя все могли самостоятельно подключиться к библиотеке, музыка оборвалась и под потолком появилось гигантское табло с резюмирующей информацией. Паоло пришлось вытянуть шею, чтобы ее рассмотреть — неизведанное ощущение.

Микрозонды с высоким разрешением зарисовали один из ковров. Как и ожидалось: неровный прямоугольник, несколько сотен метров в длину, однако нейтринная томограмма двух-трехметрового участка показала изысканное, сложного строения полотнище, тонкое, как слой эпидермиса, но покрытое замысловатыми пространственными завитками. Паоло обратился к общей информации: весь ковер совершенно ровный, хотя и выглядит неаккуратным. Ни разрывов, ни соединений, просто его полотнище изгибается так, что кажется в десять тысяч раз более толстым, чем на самом деле.

Отдельная картина показывала микроструктуру, начиная с края ковра; зонд медленно двигался к середине. Паоло несколько секунд рассматривал молекулярную диаграмму, прежде чем смог понять ее смысл.

Ковер не был колонией одноклеточных существ. Не был и многоклеточным организмом. Он оказался одной молекулой, двухмерной, весом в 25 000 000 килограммов. Гигантское полотнище полисахарида, сложной смеси из связанных Сахаров — пентозы и гексозы — с боковыми цепочками алкилов и амидов[34]. Немного похоже на оболочку растительной клетки — только этот полимер много прочнее целлюлозы, а поверхность на двадцать порядков больше.

— Надеюсь, капсулы были безупречно стерильными, — заметил Карпал. — Земные бактерии сожрали бы это с восторгом. Огромный углеводный пирог, притом беззащитный.

Герман обдумал это и проговорил:

— Возможно… Если только в бактериях есть ферменты, способные отгрызть кусочек — в чем я сомневаюсь. Но вряд ли мы об этом узнаем: если даже на поясе астероидов остались споры от прошлых экспедиций, все корабли эмигрантов в пути были дважды проверены на стерильность. Мы не завезли оспу в эту Америку.

Паоло все еще изумлялся:

— Но как эта штука создается? Как она… растет? Герман, успевший посоветоваться с библиотекой, ответил:

— Края ковра катализируют его рост. Полимер апериодический, нет ни одного компонента, который бы регулярно повторялся. Но как будто есть примерно двадцать тысяч базисных структурных групп, различных полисахаридов, составляющих кирпичики…

Паоло видел их: длинные связки переплетенных цепочек, пронизывающих ковер по всей его толщине — двести микронов; в каждой были кубические образования, сцепленные тысячами связей с четырьмя соседними группами.

— …Даже на такой глубине океан полон радикалов[35], созданных ультрафиолетовым излучением. Каждая структурная группа превращает их в полисахариды и строит очередную структурную группу.

Паоло снова заглянул в библиотеку — посмотреть на модель этого процесса. Центры катализа, разбросанные по поверхности групп, удерживали радикалы достаточно долго для образования связей между ними. Некоторые простые сахара сразу включались в полимер; другим позволялось плавать в растворе одну-две микросекунды — пока не понадобятся. На этом уровне использовалось лишь несколько основных химических ходов, но молекулярная эволюция и должна была начать свой путь от нескольких случайных точек автокатализа, чтобы дойти до двадцати тысяч самовоспроизводящихся структур. Пока «структурные группы» плавали в океане подобно свободным молекулам, «живых форм», в которые они входили, практически нельзя было увидеть. Но соединившись, они стали двадцатью тысячами цветных кусочков гигантской мозаики.

Она поражала воображение. Паоло надеялся, что Элена, где бы она ни была, подключилась к библиотеке. Колония земных водорослей могла быть более «развитой», но в этом первобытном чудище содержалось несравнимо больше информации о вероятности создания жизни. В нем все биохимические роли исполняли углеводы, они были транспортировщиками информации, энзимами, источниками энергии, структурным материалом. На Земле ничто подобное не могло бы выжить, поскольку там есть организмы, питающиеся углеводами, и если бы имелись разумные орфеанцы, они вряд ли отыскали какую-то свою связь с такими странными предшественниками.

Карпал таинственно улыбнулся, и Паоло спросил:

— Что такое?

— Черепицы Вана. Ковры сделаны из черепиц Вана. Герман снова обскакал Паоло с библиотекой.

— «Ван» — телесный математик XX века. Хао Ван, — сообщил он. — «Черепицы» — любой набор форм, способный покрыть плоскость. «Черепицы Вана» — четырехугольники с краями разных очертаний, сопрягающимися с краями прилегающих четырехугольников. Можно покрыть плоскость черепицами Вана, если при каждом шаге выбирать правильную черепицу. В случае с коврами — если вырастить правильную.

Карпал кивнул и промолвил:

— Нам надо бы назвать их «коврами Вана» в честь этого математика. Его уравнения обрели жизнь через двадцать три столетия. Паоло идея понравилась, но он выразил сомнение:

— Будет трудновато получить большинство в две трети. Это малость невразумительное название. Герман возразил со смехом:

— Да кому нужно твое большинство? Если мы желаем называть их коврами Вана, то и будем называть. В К-Ц используются девяносто семь языков, и половину ввели после основания полиса. Вряд ли нас изгонят, если мы создадим новое наименование.

Паоло согласился, хотя и был слегка обескуражен. По правде говоря, он совсем забыл, что Герман и Карпал фактически не пользуются модернизированной латынью. Все трое распорядились, чтобы их внешние «я» усвоили это наименование и впредь воспринимали слово «ковер» как «ковер Вана», но если они сами будут произносить наименование в разговоре с другими, пусть делают обратный перевод.

Паоло выпил в честь гигантского инопланетного существа — первой формы жизни, встреченной людьми и сверхлюдьми, которая не была с ними в биологическом родстве. По крайней мере, настал конец мысли о том, что земная жизнь уникальна.

Тем не менее пока они не совсем опровергли идеи антропокосми-стов. Не до конца. Те утверждают, что человеческое сознание было посевным материалом, из которого выкристаллизовалось пространство-время; иными словами, что Вселенная — всего-навсего воплощение человеческих мыслей. Но в этом случае и не нужно находить никаких инопланетян. Антропокосмистов не смутят ковры Вана: они будут настаивать, что эти объекты — наши физические, если не биологические двоюродные братья, неизбежный побочный продукт антропогенеза, физических законов, позволяющих создать жизнь.

Окончательная проверка состоится тогда, когда эмигранты — или роботы Глайснера — найдут абсолютно не родственных людям разумных существ, живущих во Вселенной, созданной якобы человеческой мыслью. Антропокосмисты в большинстве своем считают такую встречу невозможной и заявляют, что иной разум, в отличие от заурядной инопланетной жизни, должен создаваться внутри иной вселенной — поскольку шанс на то, что две неродственные формы мыслящих существ построят одну и ту же физику (и космологию), практически равен нулю, а любая иная биосфера ни в коем случае не породит разума эволюционным путем.

Паоло посмотрел не карту эмиграции и приободрился. Иная жизнь уже открыта, хотя поиск едва начался: еще предстояло обследовать 998 звездных систем. И если результаты окажутся не более доказательными, чем на Орфее — что же, он готов и дальше посылать клоны, готов ждать. Земля ожидала появления разума много дольше, чем четверть миллиарда лет, остающихся до схода Веги с главной последовательности… Но Орфей — не Земля.

Орландо праздновал открытие, совершенное микрозондами, вполне в обычаях первого поколения. Искусственное окружение — сад, залитый солнцем и уставленный столами с яствами, а в приглашениях вежливо рекомендовался полный человеческий вид. Паоло имитировал эту оболочку, надев тело-куклу с большей частью физиологических функций, но разум оставил нескованным.

Орландо представил ему свою новую любовницу Кэтрин; она имела облик высокой темнокожей женщины. Паоло не узнал ее и проверил идентификационный код, который она излучала. Полис К-Ц невелик; оказалось, что однажды Паоло встречался с Кэтрин, но тогда она была мужчиной по имени Сэмюэл, физиком при главном термоядерном устройстве, запускающем все корабли с эмигрантами. Паоло с удивлением понял, что многие гости прибывают к отцу в женском обличье. У основной части граждан К-Ц была принята условная принадлежность к полу; эта манера появилась еще в XXIII веке, и Орландо так старательно навязывал ее сыну, что Паоло не желал ее придерживаться.

«Интересно, — подумал он, — как долго еще просуществует этот обычай».

Они с отцом были одного пола, и потому он видел в отцовской любовнице женщину — вопреки тому, что Кэтрин на самом деле мужчина. Орландо появился в обличье гетеросексуального мужчины, каким его тело и было создано. Сэмюэл тоже сознавал себя мужчиной, и оба могли видеть друг друга как гетеросексуальных женщин. Это был типичный для К-Ц компромисс: никто не вправе отвергнуть старый порядок и полностью отказаться от пола (как принято в большинстве других полисов), но никто не может противиться тому, чтобы в бестелесном виде пол изменялся.

Паоло блуждал от стола к столу, для вида пробовал пищу и скучал по Элене. О коврах Вана разговаривали мало, гости попросту праздновали победу над противниками микрозондов и радовались их унижению — ведь стало ясно, что «вторжение» не нанесло вреда. Страхи Лайслы были напрасны, в океане не оказалось другой жизни, кроме ковров разных размеров. Но Паоло не мог отделаться от мысли, что она и ей подобные боялись не зря.

«Там могло быть все, что угодно, — думал он. — Неизвестные твари, слабые и беззащитные, причем настолько, что мы не смогли бы их сохранить. Нам просто повезло».

Он оказался наедине с Орландо почти случайно — оба спасались от гостей, уйдя в сторонку, на газон.

Паоло спросил:

— Как, на твой взгляд, это воспримут дома?

— Ну, все-таки впервые нашли жизнь, верно? Пусть примитивную. По крайней мере, это поднимет интерес к эмигрантам до того времени, когда отыщется новая инопланетная биосфера. — Орландо, казалось, смирился с тем, что на Земле жаждут каких-то потрясающих результатов и не смогут должным образом оценить открытие. — И химизм совершенно неизвестный. Если бы оказалось, что он основан на ДНК и протеине, то половина земного К-Ц вымерла бы от скуки. Посмотрим в глаза правде: возможности ДНК смоделированы до конца.

Еретическая мысль. Паоло улыбнулся и спросил:

— Полагаешь, если бы природа не придумала чего-то оригинального, у наших людей пошатнулась бы преданность уставу? Иными словами, если бы солипсистские полисы оказались изобретательней, чем Вселенная?

— Именно так.

Некоторое время они шли в молчании, затем Орландо повернулся к сыну.

— Давно хотел тебе сообщить. — сказал он. — Мое земное «я» умерло.

— Почему? Почему он решился?..

Смерть — это самоубийство, другой причины быть не могло, разве что Солнце превратилось бы в «красного гиганта» и выжгло все вплоть до орбиты Марса.

— Почему — не знаю. Либо из-за голосования о доверии к эмигрантам, либо он потерял надежду получить от нас добрые вести, не мог больше выносить ожидания и боялся дурных новостей. О причинах не сообщил. Просто велел внешнему «я» послать сообщение, что это сделано.

Паоло был потрясен. Если клоновая часть самого Орландо погибла от пессимизма, то каковы же настроения у остальных членов земного К-Ц?

— Когда это произошло?

— Примерно через пятьдесят лет после старта.

— Мое земное «я» ничего не сообщило.

— Должен был сказать я, а не он.

— Я так не думаю.

— И ошибаешься.

Паоло смущенно умолк. Как выразить свое горе из-за гибели далекого «я» Орландо — рядом с тем Орландо, которого он считал подлинным? Смерть частички клона была странной полусмертью, событием, которое трудно понять. Земное «я» Паоло потеряло отца; сам отец потерял земное «я». Что это значило для отца? Главной его заботой всегда был земной К-Ц, подумал Паоло и заговорил, выбирая слова:

— Герман сказал, что там поднялась волна эмиграции и самоубийств… когда спектроскопы нашли воду на Орфее. Но если они узнают, что нашли нечто большее, чем воду…

Орландо осадил его:

— Нечего мне объяснять, как и что! Мне самоубийство не угрожает.

Они стояли посреди газона, глядя друг на друга в упор. Паоло перебрал десяток возможных тональностей общения, но ни одна не показалась верной. Можно ручаться: отец отлично знает обо всем, что он чувствует, но к чему это знание может привести? В окончательном виде либо к единству, либо к разрыву. Никаких промежуточных решений.

Но тут Орландо воскликнул:

— Чтобы я убил себя и оставил судьбу сверхчеловечества в твоих руках? Да ты рехнулся, черт тебя побери!

Они захохотали и рука об руку пошли дальше.

Похоже было, что Карпал никак не соберется с мыслями и потому молчит. Паоло хотелось предложить ему мысленный привой спокойствия и собранности, но он был уверен, что друг этого не примет, и спросил:

— Почему бы тебе не выложить все напрямик? Я тебя одерну, если будешь нести чушь.

Карпал недоверчиво оглядел белый додекаэдр и осведомился:

— Ты в этом живешь?

— По временам.

— И это твое основное окружение? Без деревьев, без неба? Без мебели?

Паоло удержался, не повторил одну из наивных, как у робота, шуток Германа.

— Добавлю, когда захочу. Это как… как музыка. Да не расстраивайся ты из-за моего дурного вкуса!

Карпал сделал кресло, грузно уселся и заговорил.

— Хао Ван двадцать три века назад создал сильное уравнение. Рассмотрим последовательность черепиц Вана как информационную ленту машины Тьюринга[36]…

Паоло запросил в библиотеке расшифровку этого термина: «Концептуальный прототип вычислительного устройства в наиболее общем виде, воображаемая машина, пропускающая через себя в обе стороны бесконечную одномерную ленту с информацией, считывающая и вписывающая символы по заданному набору правил».

— …При верном исходном наборе черепиц следующий их ряд будет выглядеть как лента машины Тьюринга после того, как машина выполнила первый шаг вычислений. Очередной ряд — как лента после второго шага и так далее. Для любой машины Тьюринга есть набор черепиц Вана, имитирующий данную машину.

Паоло дружелюбно покивал. Он не слышал о таких оригинальных выводах, но они не были неожиданными.

— Ковры должны ежесекундно проделывать миллиарды вычислений… но то же делают и молекулы воды вокруг них, — сказал он. — Нет физических процессов, при которых не проделывались бы какие-то расчеты.

— Верно. Однако в коврах процессы не совсем такие, как при беспорядочных движениях молекул.

— Может быть, — сказал Паоло. Карпал улыбнулся и не ответил. — А что? Ты обнаружил схему? Только не говори, что набору из двадцати тысяч полисахаридов в черепицах как раз удалось сложиться в машину Тьюринга для расчета величины «пи».

— И не скажу. То, что они составляют, и есть универсальная машина Тьюринга. Они могут вычислять все, что угодно, в зависимости от информации, с которой начнут. Каждый дочерний фрагмент сходен с программой, вводимой в химический компьютер. Он же исполняет программу.

Дело становилось все любопытней, но Паоло с трудом удавалось себе представить, где у этой гипотетической машины Тьюринга читающая-пишущая «головка». Он хмыкнул и спросил:

— Иными словами, ты говоришь, что любые два ряда отличаются друг от друга только одной черепицей — там, где «машина» делает отметку на «ленте»?

Мозаики, которые он видел, были очень сложными, и между рядами не было ничего общего — даже отдаленно.

— Нет-нет. Для простоты Ван дал примерную схему, в точности похожую на классическую машину Тьюринга… но ковры больше похожи на произвольный набор различных компьютеров с частично совпадающей информацией, причем все работают параллельно. Это же биологическая, а не сконструированная машина, она беспорядочна и фантастична, как, скажем… как геном млекопитающего. На деле там есть математическое сходство с упорядоченностью гена: на каждом уровне я обнаружил сети Кауфмана, и вся система удерживается на гиперадаптивном уровне между пассивным и хаотическим поведениями.

С помощью библиотеки Паоло воспринял и это. По-видимому ковры, подобно земным формам жизни, эволюционно пришли к сочетанию устойчивости и гибкости, которое максимизировало их участие в естественном отборе. Вскоре после формирования Орфея должны были образоваться тысячи химических систем с автокатализом, однако в драматический первый период существования системы Веги химизм и климат изменились, произошел отбор этих систем, и результатом его были ковры. Теперь, после ста миллионов лет относительной стабильности, при отсутствии хищников и соперников, их сложность представляется избыточной, но устойчивость сохранилась.

— Итак, если ковры стали универсальными компьютерами… и им не надо реагировать на сигналы среды… что они делают со всей своей компьютерной мощью?

— Сейчас увидишь, — торжественно ответил Карпал.

Они попали в новую среду и поплыли над схемой ковра, его картой, протянувшейся вдаль, испещренной складками, подобно настоящему ковру Вана, но в то же время сильно стилизованной. Составляющие его «кирпичики» полисахаридов выглядели как квадратные черепицы; с каждого края они были другого цвета. Соприкасающиеся края квадратов имели дополнительные цвета — чтобы было видно комплементарное взаимодействие[37] границ блоков. Карпал пояснил:

— Одной группе микрозондов все-таки удалось проанализировать целый дочерний фрагмент — правда, состав краев, инициирующих жизнь, в основном предположительный, поскольку эта штука росла, пока мы составляли карту.

Он нетерпеливо взмахнул рукой, все лишние детали изображения исчезли, разгладились морщинки и складки. Передвинувшись к рваному краю ковра, Карпал запустил имитацию процесса роста. Паоло смотрел, как мозаика наращивает себя, точно следуя правилам укладки черепицы: без случайных столкновений радикалов, содержащих центры катализа, без неподходящих краев у двух соседних новорожденных «черепиц» — такие ошибки привели бы к дезинтеграции обоих блоков. Все эти случайные, беспорядочные перемещения давали безупречно точные результаты. Затем Карпал повел Паоло вверх, туда, где можно было видеть тонкие структуры — как они сплетаются, перекрывают сложные частицы, подплывающие к растущему краю ковра, как те встречаются, иногда взаимодействуя, иногда проходя сквозь ткань. Подвижные псевдомагниты, квазистабильные волновые образования в одномерном мире… Второе измерение ковра больше походило на время, чем на пространство.

Карпал словно читал мысли Паоло.

— Одно измерение, — сказал он. — Хуже, чем «страна двумерия». Ни математической связности, ни сложности. Какие события возможны в такой системе? Ничего интересного, верно? — Он хлопнул в ладоши, и окружение словно взорвалось. В сенсорном аппарате Паоло мелькнули цветные полосы, сплелись, превратились в светящийся дым. — Скверно. Все происходит в многомерном частотном пространстве. Я ввел уравнения Фурье, разложил край ковра больше чем на тысячу составляющих, и обо всех информация независимая. Здесь мы имеем узкий срез, пласт всего шестнадцати измерений — но приспособленный для демонстрации важнейших компонентов и максимума деталей.

Паоло совершенно растерялся, не понимал, где он; его обвила дымка непонятного цвета. Воскликнул:

— Ты настоящий глайснеровский робот! «Всего шестнадцать измерений»! Как тебе это удалось?

Карпал обиженно ответил:

— Почему, на твой взгляд, я присоединился к К-Ц? Думал, что вы, люди, более гибки.

— То, что ты делаешь… — заговорил Паоло и осекся. Как это назвать? Ересью? Но такого понятия нет. Официально нет. — Ты показывал это еще кому-нибудь?

— Конечно, не показывал. О ком ты подумал? О Лайсле… или даже о Германе?

— Хорошо. Я умею молчать. — Паоло вызвал свое внешнее «я» и переместился в додекаэдр. Заговорил, обращаясь к пустому помещению: — Как мне к этому относиться? Физический мир имеет три пространственных измерения плюс время. Граждане Картер-Циммермана обитают в физическом мире. Игры со многими измерениями — занятие солипсистов.

Уже когда он произносил эти слова, то понял, как напыщенно они звучат. Чистое доктринерство, а не следование моральному принципу. Но ведь с этой доктриной он прожил двадцать столетий…

Карпал был скорее изумлен, нежели обижен.

— Я предложил единственный способ разобраться, в чем дело. Разумный путь постижения. Разве ты не хочешь узнать, что такое эти ковры в действительности?

И Паоло поддался на соблазн. Подумал: пойти на то, чтобы оказаться в пласте шестнадцати измерений?! Но ведь пойти не для того, чтобы получить новые впечатления, а чтобы разобраться в реальной физической системе! И никто не будет знать…

Он просмотрел свою упрощенную — не разумную — модель самопредсказания. Вероятность 93 процента, что после мучительных пятнадцати субъективных минут сомнений он согласится. Не стоит заставлять Карпала ждать так долго.

— Ты должен одолжить мне мыслеобразующий алгоритм, — сказал Паоло. — Мое внешнее «я» не разберется, где надо начинать.

Когда это было сделано, он собрался с духом и переместился в окружение Карпала. Секунду там не было ничего, кроме непонятной дымки, такой же, как раньше. Затем все внезапно сформировалось.

Вокруг них поплыли какие-то существа, ветвистые трубочки, похожие на подвижные кораллы. Они были ярко окрашены во все цвета ментальной палитры Паоло — кажется, Карпал попытался впихнуть в модель добавочную информацию, которой и в шестнадцати измерениях не видно… Паоло взглянул на свое тело — все на месте, но вокруг, в тринадцати измерениях, его тело выглядело, как булавочная головка; он поскорее отвел глаза. Его измененной системе восприятия «коралл» представлялся куда более естественным — деревце занимало все шестнадцатимерное пространство, и на нем проступали неясные знаки того, что оно занимает и другие пространства. Не было сомнений, что оно «живое»; во всяком случае, оно казалось куда более живым, чем ковер. Карпал заговорил:

— Каждая точка этого пространства кодирует некоторый вид квазипериодической модели черепиц. Каждое измерение представляет какую-то ее характеристику, наподобие длины волны, хотя аналогия не точная. Позиция внутри измерения отражает другие качества модели. Таким образом, локализованные системы вокруг нас являются наборами из нескольких миллиардов моделей с широким набором сходных признаков.

Они переместились к стайке формаций, похожих на медуз: вялые гиперсферы с тонкими усиками (более телесными, чем Паоло). Между ними метались крошечные создания, сверкающие, как драгоценные камни. Паоло только теперь заметил, что здесь ничто не выглядит твердым объектом, плывущим в нормальном пространстве: при движении на гиперповерхностях[38] шли мерцающие деформации — видимые процессы распада и восстановления.

Карпал вел его дальше через этот тайный океан. Здесь были спиральные формации, несметные их количества скручивались воедино, затем каждая группа распадалась на десятки осколков и вновь соединялась — не всегда из прежних частей. Были ослепительно многоцветные цветы без стеблей, замысловатые гиперконусы из паутинных пятнадцатимерных лепестков, испещренных гипнотизирующе сложными лабиринтами капилляров. Были когтистые чудища, они корчились, свивая в узлы членистые ножки — это походило на схватку безголовых скорпионов.

Паоло нерешительно предложил:

— Можно дать людям увидеть это в трех измерениях. Достаточно, чтобы понять: здесь есть жизнь. Хотя они и будут сильно потрясены.

Жизнь — но встроенная в случайные расчеты ковров Вана и никак не связанная с внешним миром. Это противоречило всей философии Картер-Циммермана. Если природа создает «организмы» столь же отгороженные от реальности, как обитатели погруженных в себя полисов, то где же привилегированный статус физической Вселенной, где четкое различие между правдой и иллюзией? От эмт рантов ждут добрых новостей триста лет — но как отнесутся на Земле к такому открытию?

— Есть еще одна вещь, которую я должен тебе показать, — проговорил Карпал.

Он называл этих тварей кальмарами — понятно, почему. «Может быть, они — дальние родичи медуз? — подумал Паоло. — Трогают друг друга щупальцами так, что это выглядит вполне чувственно». Но Карпал пояснил:

— Здесь нет никакого подобия света. Мы наблюдаем это в специально созданной системе, не имеющей ничего общего со здешней физикой. Существа получают информацию друг от друга только путем прикосновений; на деле — прекрасный способ обмена сведениями при таком количестве измерений. То, что ты видишь, есть тактильный обмен сведениями.

— О чем?

— Полагаю, просто болтовня. Социальное общение. Паоло разглядывал клубок щупальцев; они подергивались.

— Думаешь, они разумны?

Карпал широко, удовлетворенно ухмыльнулся.

— В них есть управляющая структура с гораздо большим числом связей, чем в человеческом мозге. Она коррелирует сведения, полученные от оболочки. Я составил ее схему и начал анализировать функции.

Он повел Паоло в другое окружение, демонстрирующее информационную структуру «мозга» так называемого кальмара. К счастью, она была трехмерная и существенно стилизованная — состояла из полупрозрачных цветных блоков с ярлычками, обозначающими мысленные связи. Паоло видел подобные диаграммы сверхчеловеческих сознаний; эта была далеко не такой сложной, но тем не менее пугающе знакомой.

Карпал показал ему другую схему и объяснил:

— Так они ощущают свое окружение. Множество тел кальмаров и туманные сведения о последних положениях нескольких мелких созданий. Обрати внимание, что символы активизируются в присутствии других кальмаров и контактируют с их изображениями. — Он провел пальцем вдоль линии контакта. — Такова упрощенная деталь вот этой полной структурной схемы.

«Полная структурная схема» была набором изображений с ярлычками, указывающими на поиск данных памяти, простые тропизмы[39], ближайшие цели. На главные задачи бытия и поведения.

— У кальмара есть схемы, причем не только тел других кальмаров, но и их мыслей. С успехом или без, но он явно пытается узнать, о чем думают другие. Это не все. — Карпал продвинул палец к другой группе связей, идущих к менее грубой схеме мыслей кальмара. — Он также думает о своих собственных мыслях. Я бы назвал это сознанием, а ты? Паоло едва смог спросить:

— И ты держал это при себе? Узнал так много и слова никому не сказал?!

Карпал сильно смутился и забормотал:

— Понимаю, я был эгоистом, но расшифровав взаимодействие между элементами черепиц, не смог заставить себя надолго отвлечься, ведь быстро такое не расскажешь, правда? И пришел к тебе потому, что хотел твоего совета — как лучше всего сообщить новости.

Паоло горько рассмеялся.

— Как лучше всего сообщить, что первое инопланетное сознание запрятано в глубинах биокомпьютера? И все, что эмигранты пытались найти, оказалось вот этим? Как лучше всего объяснить гражданам К-Ц, что вместо трехсотлетнего путешествия они могли оставаться на Земле и строить имитационные системы, так мало соотносящиеся с физической Вселенной, как только возможно?

Карпал воспринял его вспышку добродушно.

— Я в основном раздумывал, как им объяснить, что если бы мы не добрались до Орфея и не открыли ковры Вана, у нас не было бы случая сказать солипсистам из Эштон-Лаваля, что все их детально разработанные формы жизни, все экзотические воображаемые вселенные меркнут рядом с тем, что есть здесь, в реальности. И найти это смогли только эмигранты Картер-Циммермана.

Паоло и Элена стояли на краю спутника Пинатубо и наблюдали, как зонд-разведчик нацеливает свой мазер на отдаленную точку пространства. Паоло показалось, что он видит слабое рассеяние микроволн на железистой метеорной пыли. «Неужели разум Элены дифрагирует по всему космосу? — подумал он. — Лучше не думать об этом».

— Когда повстречаешься с моими «я», не побывавшими у Орфея, — сказал он, — ты, надеюсь, дашь им мысленные привои, чтобы они не завидовали.

Она передернула плечами.

— А! Кто знает… Не могу я возиться с моделированием. Но думаю, что сумею. Надо было попросить об этом прежде, чем я себя склонировала. Впрочем, пусть не завидуют. Еще будут планеты куда более странные, чем Орфей.

— Сомневаюсь. Ты серьезно так думаешь?

— Я бы не клонировалась, если бы в это не верила.

Элена не могла изменить судьбу замороженных клонов своего предыдущего «я», но все они имели право на эмиграцию. Паоло взял ее за руку. Луч мазера почти достиг Регулуса, сверкающего ультрафиолетом, но Паоло смотрел на холодный желтый свет Солнца.

В окрестностях Веги эмигранты К-Ц пока что восприняли известие о кальмарах удивительно спокойно. Карпал подал информацию так, что удар удалось смягчить: открытие было сделано только благодаря далекому путешествию сквозь реальную физическую Вселенную. Удивительно, но даже самые консервативные граждане дали себя уговорить. До старта самой неприятной перспективой казалась встреча с «инопланетными солипсистами» — ни с чем более отвратительным эмигранты не могли бы соприкоснуться. Но теперь, столкнувшись со странным фактом, они нашли способ увидеть его в благоприятном свете. Орландо даже объявил: «На такое должны „клюнуть“ даже граждане маргинальных полисов. Подумайте только: путешествие сквозь реальное пространство для того, чтобы обнаружить настоящую виртуальную реальность на иной планете! Мы можем пропагандировать это как синтез воззрений двух миров».

Паоло все еще беспокоился из-за Земли, на которой его земное «я» и другие граждане с надеждой ждали подробной информации с Орфея. Смогут ли они, восприняв сообщение о коврах Вана, вернуться в свои искусственные миры, безразличные к физической реальности? Он думал также, будут ли побеждены антропокосмисты. Наверное, нет. Обнаружено иное сознание, но это сознание замкнуто в своем микрокосме, его восприятие себя и окружающего мира не подтверждает нашу трактовку реальности и не противоречит ей. Тысячелетия пройдут, прежде чем К-Ц распутает этические проблемы, связанные с первым контактом… если только ковры Вана и наследственные наборы информации «кальмаров» проживут до тех пор.

Он посмотрел вокруг, увидел величественное сияние галактики, почувствовал, как галактический диск приблизился к нему и пролетел сквозь него. И подумал: может ли эта странная случайная красота быть всего лишь оправданием для тех, кто узрел ее существование? Всего лишь суммой всех ответов на все вопросы, заданные Вселенной людьми и сверхлюдьми — ответов, созданных самими вопросами?

Паоло не мог в это поверить, но вопрос остался без ответа.

До времени.