Рассказы

СЛЕПОЙ ГЫДУЛАР

Имя ему было Телилей, но крестьяне делиорманского села Орлица кликали его Талеем. У Талея была ореховая гыдулка и чуткая рука, что пять лет смычком радовала души орличан, но глаз у него не было. Он слышал, как свистит крыльями орел, когда кружит высоко в небе, но что такое орел, не знал. По ночам он сидел на траве под стрехой полуразрушенной Хаджийской мельницы, и хлопотливая струйка воды рассказывала ему бесконечную историю, — сил не было до чего грустную и давным-давно забытую. Где-то далеко на глухой равнине блеял отбившийся от стада ягненок; над головой слепого шелестели листья. Иногда он поднимал свои пустые глаза к звездному рою и полному месяцу. Припозднившийся жнец с серпом на плече и умытыми летним сумраком глазами неспешно спустится по белой тропке к воде, нальет полную тыкву-горлянку и спросит слепого:

— Что ищешь в небе, Талей?

— Звезды.

— Да разве ты их видишь?

— Не вижу, зато слышу. Всю ночь они плывут и поют, но голос у них не как у человека.

— А какой же?

— Не знаю, как сказать. Чудный голос. Слушаю, и сердце тает. Говорят, что звезды падают с неба, как спелые груши с дерева, когда подует ветер. Я их не вижу, но слышу, как они падают. И когда одна ударится о землю, другие стонут. Знал бы ты, как стонут и плачут! Потом всю ночь не спится.

— Не спится тебе, Талей, потому что ты не устал. Ты поди потопчись на жнитве от темна до темна, поломай горб, как я, так не то что звезды или там цикады запоют — хоть из пушки будут стрелять, все равно не проснешься. Не так, что ли?

— Ну, приду я на поле, — отвечал слепой, — что делать стану? Только жнецам буду мешать да хлеб потопчу.

— Да кто тебе велит ходить? Ты сиди при своей гыдулке.

Но Талей жаждал увидеть белый свет.

Никто в Орлице не знал, откуда взялся слепой гыдулар. Пять лет назад рано утром — на самую родительскую субботу, — бабка Тиша вышла из дома, чтобы ударить в колокол. Бабка мела и мыла ветхую сельскую церковь. На площади она увидела человека незнакомого и нездешнего, одет он был во все старое, на плече у него висела кожаная торба, а в торбе — гыдулка. Старушка подошла к нему, оглядела всего, откашлялась и приступила к незнакомцу:

— Ты чей будешь, добрый человек?

Незнакомец ответил:

— Я Телилей.

— Какой Телилей?

— Телилей-слепец.

— Откуда идешь?

— Из тьмы.

— Из тьмы-ы-ы? Батюшки светы, какая еще тьма? Чего тебе у нас надо?

Слепой не ответил. Бабка Тиша живо сбегала в церковь, прибрала там, принесла воды, вымела двор, ударила в колокол, вернулась на площадь и опять увидела незнакомца. Человек в глубоком раздумье сидел на камне.

— Ты ждешь кого, что ли?

— Никого не жду. Я к вам пришел. Вчера, когда шел я через горячие хлеба, спросил жнецов, нет ли где поблизости моста. А они мне говорят, иди, мол, на Орлицкий мост, на ваш то есть. Много ли по нему народу ходит?

— Ого, как не ходить! Вся Орлица да еще девять окрестных сел. Во всей округе другого моста нет.

— Отведи меня, бабушка, туда!

Бабка Тиша взяла его за руку и привела на мост. Талей ступал по длинному высокому мосту, и шаги его отдавались эхом. Будто падали в прозрачную воду и как камни тонули в глубине. Он перешел на тот берег, где были нивы, сел под ивой, что с аистовым гнездом, прислонился к шершавому дереву, да там и остался. Потекли дни, месяцы, годы.

Первую ночь он провел там же, под низкими ветвями. Аистята допоздна возились в гнезде, что-то говорили на своем птичьем языке, ворковали, как дождевые капли в тихом омуте, и волновали его сердце. На другой день, когда роса осыпала гнездо и солнце омыло его черный лоб, слепой достал из кожаной торбы гыдулку и провел смычком по струнам. Аистята умолкли. Потянулись орличане на телегах. Иные останавливались послушать, потом ехали дальше, к золотому мареву и дивились, откуда взялся слепой. А Талей пел, но то была не песня — то душа его билась во мраке и жаждала увидеть белый день.

Вечером сердобольная бабка Тиша принесла ему два-три куска от просвир, горсть вареного жита с кусочком сахару и содовый хлеб. Дала ему поесть, потом спросила:

— Где спать будешь?

— Мне и здесь хорошо.

— Здесь нельзя, ты лучше ступай за мной. Гляди, там внизу, где белая труба над вербами, стоит пустая Хаджийская мельница. Думала я сегодня и решила, что там тебе будет хорошо. Вишь, утром дождик шел. Промокнешь — где станешь кости сушить?

Талей повернулся к бабке:

— У меня кожа дубленая. Но раз говоришь, что можно…

И пошел вслед за Тишей по холодному песку вдоль реки. Они прошли кусты гибкой ивы, из которой орличане плели корзины для винограда и коробы для соломы. Подошли к мельнице. Бабка Тиша остановила слепого.

— Напротив — слышишь? — вон под той разлатой грушей течет вода, захочешь пить — там и напьешься. А вот тут жернов лежит; когда встанешь рано, садись на него, грейся на солнышке. А теперь идем, покажу тебе горницу.

Когда они вошли в дом, Талей начал ощупывать давно не беленые облупившиеся стены.

— Ты на стены не смотри, — сказала старуха, — здесь тепло, зимой сам увидишь, как огонь разведешь. Постой, вот я тебе половичок принесу, есть у меня половичок. Ветхий, а все послужит. Другого нету, стара я уже, ткать не могу.

И зажил Талей в пустой мельнице. Ночью спал под бабкиным половиком, а днем сидел под кривой ивой с аистовым гнездом и играл, обняв свою гыдулку. Рука слепого, столь искусно водившая смычком по струнам, никогда не протягивалась за милостыней. Но если по утрам иной орличанин, выходя в поле, отламывал горбушку от свежего каравая, завернутого хозяйкой в пестрое полотенце, и клал перед слепым, тот брал хлеб. Если вечером жнецы приносили ему мягких спелых груш или желтых персиков — он съедал сочные плоды. Мало-помалу орличане свыклись со слепым, приняли его песню и каждый день уносили ее с собой в поле как благодарность. А Талей уже знал и людей, и телеги, и скотину — по шагам, по голосам, по колокольцам. Он узнал, кого как зовут, и когда вечером люди возвращались с поля и говорили «Добрый вечер, Талей!» он отвечал им по именам. Таков был этот слепой. Люди шутили с ним, иные строили насмешки, но он не обижался.

Первым же летом, после петровок, когда на широком спелом поле на каждой ниве как желтые куропатки расселись снопы, орличане начали лазить в кошельки и опускали монету — другую в горло гыдулки. И снова в душе слепого ожила тоска по самой милой сердцу женщине, которую он потерял в темноте.

…Был он очень мал. Жил с матерью на самой окраине села. Каждый день она уходила работать на чужих людей, а сына оставляла дома. Но однажды летним утром она ушла, а вечером не вернулась. Маленький слепой мальчик ждал до полуночи, прислушивался к дыханию людей и животных, прижимался ухом к земле, чтобы уловить ее шаги — и не услышал их. Тогда, оледенев от страха, он выскочил из дома, протянул руки перед собой и стал ощупывать темноту. Он не мог увидеть, куда она пропала, потому что у него не было глаз!

Девять лет ходил Талей по селам, расспрашивал людей и камни, птиц и деревья на бесконечной дороге; никто не знал, куда она девалась. Тогда слепой вернулся в ветхий домишко, снял со стены ореховую отцовскую гыдулку и пошел с ней по свету, распевая свои бесхитростные песни, и забыл про мать.

И только когда зазвенели серебряные монетки в гыдулке, ожила старая его печаль и захотелось ему, чтобы его обняли мягкие материнские руки. Прошлой весной бабка Тиша ходила встречать ягнят, чтобы не забредали в чужие дворы; так она ему сказала: хоть так, хоть этак, но надо накопить денег. Говорят, что где-то в чужой земле есть родничок со зрячей водой. Кто из него умоется — зрячим станет. Родничок тот далеко, на краю света. Пешком туда не дойдешь. Вот собрал бы он деньжат, тогда купил бы себе коня, а то и билет на железную дорогу… А когда прозреет, обойдет всю землю и отыщет мать…

Каждое воскресенье ночью слепой уходил в поле и хоронил собранные деньги под камнем. Иногда он всю ночь сидел над кучкой монет, перебирая их в пальцах, считал и пересчитывал. Они согревали ему душу. И не раз, пересыпая деньги с ладони на ладонь, он чувствовал, как у плеча его дышит молодой конь, готовый к дальней дороге.

Так прошло четыре лета.

На пятое земля родила небывалый урожай. В поле колос гнулся от зерна, ломались от плодов ветки яблонь и груш, на полянах блеяли ягнята, а во дворах толкалась птица. Повеселели орличане, но оказалось, что не к добру. Однажды вечером, дня за два до жатвы, выпал невиданный град и побил весь хлеб до последнего зерна. Когда страшная туча загремела над самым селом, Талей ушел под мост и долго слушал, как падают с неба орехи, но не понял, что произошло. Туча быстро улетела прочь, засияло благодатное солнце. Оно нежно ласкало израненную землю, и слепой, согретый неведомой радостью, достал свою гыдулку и провел смычком по струнам, которые только что сами гудели, отзываясь на грохот тучи. Вокруг была пустошь. Нивы, еще утром желтые нивы, сейчас лежали черные, будто вспаханные. Будто их оставили под пар. Хлеба не стало. Но Талей этого не видел.

Он заиграл веселую песню и прислушался, — не захлопают ли крыльями аистята. Но те молчали. На мост вступил один орличанин. Человек торопился к побитому полю, качал на ходу головой и что-то говорил сам себе. Услышав Талееву гыдулку, он подскочил к слепому как ужаленный и замахал руками.

— Эй, неблагодарный! Мы тебя здесь пять лет кормим, как свою собаку, а ты вот что! У нас сердца от му́ки разрываются, а он радуется, рученицу играет! И не стыдно тебе! Да ты хоть на мертвых птенцов посмотри, что у тебя под ногами лежат, хоть их пожалей! Неужто у тебя сердца нет! Убирайся из села, сегодня же убирайся, иди, откуда пришел! Если завтра утром увидим тебя здесь — камнями проводим, чтобы запомнил орличан!

Обозленный старик выхватил у слепого гыдулку и со всей силы ударил ею по иве.

Талей онемел. До самого вечера сидел он под деревом, не шевелясь, а когда над Орлицей опустилась ночь, он встал и начал ощупывать землю. По кусочкам собирал он свою гыдулку. Шаря по траве, он нащупал что-то мягкое. Это был убитый градом аистенок. Слепой выпрямился, вытер рукавом глаза и пошел в поле. Нашел заветный камень, вырыл все монеты, что собрал за пять лет от орличан, ссыпал их в торбу и пошел в село.

Среди площади, на которой встретила его бабка Тиша в родительскую субботу, он высыпал на землю все монеты, которыми одарили его орличане в радостные дни. Монетки сверкали при луне, как слезы. Орлица спала глубоким сном, и слепой слышал, как подрагивают ее сломанные крылья. С горькой тяжестью в сердце гыдулар без гыдулки покинул село и пропал в темноте, из которой появился пять лет назад.