Рассказы

ЛОМОТЬ ХЛЕБА

— Уплыла землица! — с трудом выговорил дед Адам, глядя вслед мерильщикам.

Молодой учитель, подвернув штанины, шагал по росистым хлебам, а вслед ему с шипеньем ползла по земле железная лента. Кривица, плотный и самодовольный хозяин машинной мельницы в Асеново, крикнул:

— Не так ведешь, учитель! Неправильно меряешь! Больно велика у тебя получилась эта нива! Глубоко руку в мою мошну запускаешь! А ну, перемерим еще раз!

Кривица с кряхтеньем нагнулся и взялся за другой конец рулетки. Металлическая лента свистела как утка, что защищает своих утят. Он тоже вошел в хлеба и пропал, за ними — только голова плыла поверху, как тыква над зеленой водой.

Дед Адам безнадежно махнул рукой и отошел в сторону — чтобы не смотреть. Он сел под грушей, что стояла на меже, достал из кармана платок и стал тереть лицо, по которому время провело глубокие борозды. Шелестели высокие колосья. Старик беззвучно говорил:

— Посижу в последний раз в твоей тени, старое отцовское дерево. Тебя еще отец сажал. На твои ветки когда-то мать вешала мою зыбку. Вот там батя вязал большие снопы и укладывал их — крестец к крестцу.

Он носил белые порты и белую рубаху. Лицо у него было темное, как корка чистого пшеничного хлеба, а брови светлые. На паламарке, которой он жал, был выдолблен глубокий крест. Потом на этой же ниве я вязал снопы за семью жницами и слушал, как поет Латинка, дочка деда Ангела Ямалии. Вот пела, чертовка! А когда мы поженились, то в первую голову сюда пришли, сеять кукурузу. Я пашу, а она идет за мной следом и пускает зерно в борозду. Красивая была она, одевала пестрый тканый пояс и застегивала на перламутровую пряжку, а на пряжке вырезаны два коня, один против другого. Были мы тогда молодые и тоже буйные, как кони. Летели по белу свету и не было удержу. Где теперь те кони? Съело их время, как волк. На той же ветке, где висела моя зыбка, вешали мы зыбки трех сыновей. В землю Фракии безо времени легли двое, остался один — самый младший, самый дорогой сердцу…

Старик полез за пазуху и достал платок, в который была завернута четвертушка бумаги. Развернул и стал читать по слогам:

— Доктор Петко Адамов! Младший сын деда Адама! Молодец старый Адам! Сказал: выучу сына, последнее отдам, а выучу! И выучил!

Вот что станут говорить люди, а дед Адам будет важничать.

— Верно ты сказал, дед Адам! Так в точности и вышло: двадцать семь декаров и три ара. А мне на глазок казалось меньше. Покупаю! Вместе с хлебом! — сказал Кривица, убирая рулетку и жадно обводя глазами ниву, которая кланялась ветру, как молодая сноха свекру.

— Хлеба не отдам. Я это жито сеял — я его и соберу. Ты что же это, голодом хочешь меня уморить? — пробормотал дед Адам, ошеломленный словами Кривицы.

— Дело твое. Только я земли без жита не возьму. Подумай, дед Адам! Хорошенько подумай. Смотри, не скажи потом, что Кривица своего слова не держит. Дело-то нешуточное, я деньги даю, твоего сына на доктора учить буду!

— Пропала землица! — вздохнул дед Адам и поднялся. Отряхнул комья с портов, глубоко вздохнул и потащился к селу.

У доктора Петко Адамова собственный дом в самом красивом черноморском городе. Есть и сад с черешнями, грушами «дюшес», розами и кактусами. Есть и стройная жена с руками, словно изваянными из слоновой кости, и ногтями, похожими на зерна граната. Жена сидит в саду, дышит морским воздухом и страшно скучает. Доктор очень занят. Этот молодой человек, вернувшись из Европы, локтями пробил себе дорогу в жизни, обставив всех старых врачей. Теперь он впереди всех. Со всей округи идут к нему больные. Здесь и крестьяне с испитыми лицами и мутными глазами, в толстых суконных портах в самые жаркие дни, с единственной пятилевовой ассигнацией, для верности завязанной в платок. Доктор — член всех благотворительных обществ. Он возглавляет местный хор, руководит обществом трезвости, выступает с интересными беседами от имени женского кружка «Здравец», секретарем которого состоит его жена. Этот молодой человек быстро поднялся по лестнице успеха. И забыл стариков, которые отдали последнее, чтобы выучить его. Он высоко взлетел, и на дверях него висит золотая табличка с черными буквами: «Доктор Петко Адамов».

Жилистый человек в резиновых галошах и красном фракийском кушаке, пыльный и небритый, вошел в кабинет доктора Петко Адамова. Доктор в это время просматривал рукопись своей беседы «О хлебе насущном». Читал он не внимательно, потому что мысли его кружились вокруг кухни, где в большой кастрюле тушились два молодых петушка.

— Что тебе? — спросил доктор посетителя, не оборачиваясь.

— Господин доктор, случился мне путь из села в ваши края. Я вам привез посылочку от бабы Латинки и деда Адама.

Гость сунул руку в торбу и начал шарить внутри, потом достал маленький сверток.

— О-о-о, наконец-то мои родители вспомнили, что у них есть сын! Как они там живут-поживают?

— Хорошо, господин Адамов, очень хорошо.

— Ну, разумеется! Чистый воздух, солнце, яйца, свежее масло, брынза. А письма нет?

— Было и письмо, но дед Адам меня догнал на околице и отобрал его. Дай, говорит, сюда письмо, а вместо него отвези сыну, доктору то есть, ломоть хлеба, какой мы с его матерью едим.

— А что еще? — спросил доктор, принимая сверток.

— Больше ничего. До свиданья, господин доктор. Извиняйте.

Когда посетитель ушел, доктор Петко Адамов развязал узелок и обнаружил ломоть хлеба, которые месили материнские руки.

— Эти люди издеваются надо мной! Это не хлеб! Это гадость какая-то!

Доктор Адамов рассердился, схватил хлеб и вышвырнул в окно. Воробьи, копавшиеся в песке, вспорхнули, потом слетелись к хлебу, клюнули по разу и улетели прочь.

Через полчаса молодой врач в белоснежном чесучовом пиджаке вышел в сад. Нагнулся, поднял ломоть хлеба и рассмотрел его. Невидимая рука сжала его горло.