Вилла


Шай Гутгарц не просто любил свою виллу. Она была для него существом одушевленным.

В начале пятидесятых годов он за бесценок купил пустынный участок земли севернее Тель-Авива. Бедный чиновник даже мечтать не мог о настоящем доме. Собственными руками он соорудил на участке лачугу. Это о них, о нем и о его юной жене было сказано, что для влюбленных рай в шалаше. Осколки двух уничтоженных еврейских общин пустили корни на новой земле.

Вытатуированный пятизначный номер на левом предплечье — память о лагере уничтожения. Там погибли ее родители, состоятельные евреи из Голландии. Советские солдаты нашли ее в груде умерших детей. Только слабый стон, вырвавшийся из костей, обтянутых сморщенной кожей, спас девочку от захоронения в братской могиле. Могла ли не казаться ей раем лачуга, в которой она, тихая двадцатилетняя девушка, поселилась с любящим ее человеком?

Шай не был в лагере. Три года, начиная с того дня, когда он, семнадцатилетний мальчик, спрятавшись в мокрой лещине, смотрел, как немцы и местные украинцы сожгли в синагоге евреев его местечка, до незабываемой встречи их партизанского отряда с советскими разведчиками, были для него сплошным непрекращающимся кошмаром.

Он еще и сейчас вскакивал по ночам от криков его родных, его родственников, его знакомых, доносившихся сквозь треск гигантского костра полыхающей синагоги, сквозь одобрительный гомон толпы. Тогда в этих криках он явно услышал голос отца. И этот предсмертный призыв “Шма, Исраэль!” тупым ломом вонзился в его сердце.

Пробраться в подмандатную Палестину было не проще, чем воевать в партизанском отряде. В первых же сражениях с арабами боец ПАЛМАХа Шай Гутгарц зарекомендовал себя отважным воином, верным сыном партии, открывшей ему свои объятия. Инвалидность после тяжелого ранения руки. Но уже было создано государство, и его партия была у власти. Партия достойно отблагодарила своего сына. В министерстве ему придумали должность чиновника. На что еще мог рассчитывать молодой человек без профессии, почти без образования, с искалеченной рукой?

Участок и лачуга на нем стали осью вращения Шая Гутгарца.

После томительных часов безделья в министерстве, прерываемых традиционным кофепитием, всю свою энергию, всю вложенную в человека страсть к созиданию, Шай Гутгарц тратил на своем участке. Непросто было самому строить фактически одной рукой. К моменту рождения первой дочери уже можно было говорить о доме. С южной стороны лачуги Шай пристроил сооружение из блоков, сцементированных, любовно пригнанных друг к другу. Это сооружение вполне могло стать частью виллы, смутные очертания которой иногда по ночам вытесняли четкие мучительные образы войны.

Ухоженный газон. Красивая клумба. Вместе с дочками росли высаженные на участке деревья -— лимоны, апельсины, манго, пальмы. Кусты бугенвиллии живой изгородью обрамляли самый большой участок на их улице.

Скромный чиновник, живший в лачуге, чувствовал себя вполне удовлетворенным, даже получая нищенскую зарплату. Он понимал, что за его труд и этого не причитается. Активной деятельностью в партии Шай старался компенсировать дарованные ему блага. Но рос дом. Росло и положение Шая Гутгарца в министерстве. Росла зарплата, хотя для этого не приходилось прилагать усилий больше, чем прежде. Постепенно появилась и стала расти уверенность Шая Гутгарца в справедливости такого распределения благ. Северный Тель-Авив стал самым дорогим и самым респектабельным районом города. Шай Гутгарц был назначен заведующим отделом за несколько месяцев до выборов, в которых, увы, его партия впервые проиграла.

Чиновники начали бастовать, требуя повышения зарплаты. Заведующий отделом тоже участвовал в забастовках, получая сравнительно огромную зарплату. Но дело не в зарплате, хотя от лишних денег Шай Гутгарц не отказался бы. Дело в том, что министром стал представитель партии, которая двадцать девять лет была в оппозиции его родной власти. Министра он ненавидел всеми фибрами души. От своих подчиненных министр требовал работать. Но, ни Шай Гутгарц, ни его коллеги к этому не приучили. Тем рьянее они бастовали. А уволить их нельзя было, так как у всех у них был статус постоянства, защищаемый законом.

За четверть века от бывшей лачуги не осталось следа. Только старая южная пристройка напоминала о былой нищете. По мере роста дома возрастал аппетит хозяина, а по мере возрастания аппетита рос дом. Только хозяин, — так ему казалось, — оставался таким же, как прежде. Нет, не внешне. Увы, время совершало свою разрушительную работу. Но убеждения Шая Гутгарца, его идеалы оставались неизменными, такими же, как тогда, когда, рискуя жизнью, он пробирался в подмандатную Палестину. Парень, истерзанный войной, мечтал о мире, о социальном равенстве, о куске хлеба и крыше над головой. Разве не это было лозунгом партии, в которую он не просто вступил, а прильнул кровоточащим сердцем?

Партия была для него всем. Он — только клетка сложного живого организма, называемого партией. Партия питала клетку, одну из многих, из которых она состояла. Лишь на первых порах Шай ощущал себя неуютно. Он не привык получать, ничего не отдавая взамен. Но к такому состоянию, как выяснилось, легко и быстро привыкают. Он даже не задумывался над тем, где партия берет деньги, чтобы содержать его, и десятки таких как он, и сотни таких как он, и еще, и еще, и еще. Партия росла. Члены партии нуждались в местах, обеспечивающих их существование. Надо было снабжать клетки тела, называемого партией. Это и есть социальная справедливость. Шай Гутгарц даже перестал задумываться над тем, что кто-то все-таки должен работать. Кто-то должен создавать. Кто-то должен платить налоги. Кто-то должен отдавать значительную часть своего труда, чтобы обеспечить его социальную справедливость.

В мае 1977 года рухнуло небо. Такой совершенный, такой благоустроенный, такой уютный поезд, в течение двадцати девяти лет плавно и беспрепятственно катившийся по гладким рельсам, остановился над пропастью, заскрежетав тормозами. Поражение на выборах. Правительство сформировал человек, имя которого звучало для Шая Гутгарца чуть ли не так, как треск горящей синагоги. Уже только этого было достаточно для того, чтобы почувствовать, что земной шар сошел с орбиты и разрывается на мелкие куски. А тут еще дом. Весной Шай Гутгарц начал капитальную перестройку, намереваясь завершить создание виллы. Но ведь новый министр погонит его с работы с барабанным боем. До виллы ли, если он останется без куска хлеба? Нет, конечно, без куска хлеба он не останется. Есть у него военная пенсия. Но на нее виллу не построишь. В первые дни после выборов не было ни малейшего сомнения в том, что его выгонят с работы. Ведь он и его товарищи по партии чужаков не подпускали к своей кормушке на пушечный выстрел. Будут ли чужаки поступать иначе?

Боже мой, что же делать? Конечно, слово Боже он произнес фигурально. Партия прививает своим членам атеизм, а Шай Гутгарц, верный сын партии, не сомневается в правильности марксистского учения. Правда, где-то очень глубоко в его сознании в дремоте теплились образы детства, синагога, мама, зажигающая субботние свечи, субботняя трапеза. А в сердце, как незаживающая рана, — отцовский крик “Шма, Исраэль!”, прорвавшийся сквозь крики погибавших, треск горящей синагоги и гнусный восторг наблюдавшей толпы. Ну ладно, пусть не Боже. Только что же все-таки делать?

Но произошло нечто невероятное, необъяснимое. Волос с головы не упал ни у одного из товарищей по партии. Все остались на своих местах. Оказывается, есть закон, защищающий их права. Они почему-то не знали об этом законе, когда были у власти. Испуганные, притихшие, растерянные на первых порах, они постепенно вышли из состояния шока. Они уже диктовали свои условия. Они не позволили сократить ни одного из своих товарищей, когда урезали бюджет министерства. Нет, они не против уменьшения бюджета. Они даже не против сокращений. Но все должно быть по закону. Поэтому сократили нескольких отличных специалистов, новых репатриантов. А как же иначе? Кто последним пришел, тот первым уходит. Все справедливо. Все по закону. Не за социальную ли справедливость он боролся в рядах своей партии?

Выросла вилла. Шай Гутгарц любовался ею. Шоколадом на солнце таяло сердце, когда он видел, как прохожие смотрят на это произведение архитектуры. Жаль только, что они не видят, насколько интерьер превосходит внешний вид. Один камин чего стоит! Лучше не рассказывать, сколько он уплатил за привезенный из Италии мрамор для облицовки этого камина.

Завершённая вилла и новый министр совпали во времени с началом активной деятельности Шая Гутгарца в движении “Мир сейчас”. Старый член партии стал центром кристаллизации нового движения. Могло ли Шая Гутгарца не радовать, что их шумная деятельность стала зубной болью нового правительства?

Иногда до его сознания доходило, что мира сейчас быть не может, а движение “Мир сейчас” никакого мира не ускорит. Он ведь воевал и отлично знает арабов. Не только сейчас, но и завтра, и послезавтра мира не будет. Даже если уступить арабам все до последнего предела, они не согласятся на присутствие евреев рядом с собой. Но не это важно. Главное — сделать подлость правящей партии.

А в чем действительно не было сомнения, это в необходимости чуть ли не физического уничтожения этого бешеного раввина Кахане и его движения. Раввин был мракобесом, фашистом, Хомейни, Гитлером, Сталиным. Нет, Сталин все-таки был марксистом. Сталина трогать не надо. Раввин требовал выселить арабов из Израиля, правда, материально компенсировав их переселение. Но ведь это же настоящий расизм! Этот американец в свое время бил окна в помещение советской авиационной компании в Нью-Йорке, требуя выпустить из СССР евреев в Израиль. Конечно, Израилю нужны репатрианты. Никто с этим не спорит. Но хулиганские методы? К тому же, зачем им нужны евреи из СССР? Во-первых, это те самые специалисты, которые поставили под угрозу его существование, когда сменилась власть. Хорошо им, жившим в нормальных условиях в социалистической стране, получившим высшее образование. А где он мог получить высшее образование? Даже среднее? В партизанском отряде? В ПАЛМАХ”е? Во-вторых, все они ненавидят социализм и голосуют за его противников. Какого же черта здесь нужны советские евреи? Но этот фашист, этот хулиган, разбивавший окна, безусловно, не нужен. Его бы он уничтожил собственными руками.

Когда Шай Гутгарц ушел на пенсию, у него появилось еще больше времени для деятельности в движении “Мир сейчас”. Он организовывал демонстрации и митинги. Он участвовал во всех пикетах. Даже проливной дождь не служил помехой, если нужно было протестовать против фашиста-раввина или против правительства.

Вилла и политическая деятельность были смыслом существования Шая Гутгарца. Вилла уже давно доведена до совершенства. Как политический деятель он видная фигура. Не было причин жаловаться на жизнь.

Правда, в последнее время появился повод не то, чтобы для беспокойства, а так, для некоторой неуютности.

Его сосед тоже купил участок в давние времена. Они были товарищами по партии. У обоих на калитках постоянно красовался красный плакат с символом их партии. Сосед тоже постепенно соорудил вполне приличный дом. Конечно, не такую виллу, как у него, но — вполне. Оба сына после шестидневной войны уехали в Америку. Когда-то отец внушал им, что пролетарская солидарность куда важнее каких-то глупых узко национальных интересов. Из этих уроков сыновья усвоили только вторую половину. Пролетарская солидарность их не интересовала. В Америке они надеялись быть не пролетариями. Стать капиталистами в Израиле значительно сложнее, чем в Америке. Законы и система, созданная такими же социалистами, как их отец, препятствовала свободному предпринимательству.

Сосед недавно умер. Сыновья прилетели на похороны. Мать они поместили в дом для престарелых. Шай Гутгарц с некоторым опасением посматривал на людей, приходивших в соседний дом, стараясь определить, кто именно окажется его новым соседом. Само собой разумеется, что не бедняк. Дом стоил примерно миллион долларов.

Как-то утром почтальон, с которым Шай любил перекинуться словом по поводу политических событий, сказал, что он слышал о сделке между сыновьями усопшего соседа и арабом, не то уже купившим дом, не то лишь приценивающимся.

Шай Гутгарц не дослушал окончания фразы и тут же прибежал на соседний участок. Араб? Зачем ему нужен араб? Причем тут араб? Он не желает никаких арабов! Не для того он создавал еврейское государство! Сыновья подтвердили, что они уже получили, как бы это выразиться, условный задаток у араба, очень симпатичного интеллигентного человека, и еще на этой неделе надеются завершить всю волокиту, связанную с продажей дома, чтобы как можно быстрее вернуться в Америку, где бизнес требует их присутствия. Со смертью отца, как понимает уважаемый сосед, жизнь не прекращается.

Уважаемый сосед понимал это. Он только не мог понять, как можно было продать дом арабу.

Сыновья объяснили, что только араб согласился уплатить требуемую ими сумму, а их лично не волнует араб это, или эскимос, или даже инопланетянин. Очень непросто продать дом за такую сумму. Нет, национальность покупателя их не волнует. Отец, как и господин Гутгарц, учил их интернационализму. Забыв иврит, Шай Гутгарц перешел на русский мат и тут же помчался в муниципалитет. Добро, на каждом этаже у него там были друзья по партии. Заведующий отделом принял Шая с распростертыми объятиями, велел секретарше принести две чашечки кофе, расспросил о внуках, о партийных делах и, естественно, о причине беспокойства, отраженного на лице старого товарища.

Срывающимся голосом Шай Гутгарц рассказал о том, что сыновья покойного соседа продали дом и участок арабу. Заведующий отделом посмотрел на часы и велел Шаю прийти на следующий день. Секретарша лишилась бы сна, услышав это. Ее босс никогда никому не обещал начать даже самое срочное дело раньше, чем через неделю.

На следующее утро Шай Гутгарц снова пил кофе в кабинете заведующего отделом тель-авивского муниципалитета. Хозяин кабинета подыскивал слова для начала разговора.

— Понимаешь, Шай, мы столкнулись с колоссальными трудностями. Во-первых, этот араб — гражданин Израиля. Поэтому он имеет право купить дом и жить по соседству с тобой, как любой израильтянин. Но что еще хуже, этот араб — наш человек. Помнишь, это тот самый экономист, который так толково выступил на съезде партии. Ты знаешь, сколько арабских голосов он обеспечивает нам на выборах? Так что… Я тебя очень хорошо понимаю, но что мы можем сделать?

Шай не заметил, как он вышел из кабинета заведующего отделом, как покинул здание муниципалитета, как оказался на площади Царей Израиля. Знойный воздух был неподвижен. Только спустя какое-то время, когда внезапно пришедший с моря легкий ветерок швырнул на разгоряченное лицо несколько капель, сворованных у фонтана, Шай пришел в себя и заметил, что сидит в лужице на каменном ограждении.

Боже мой, что делать? На сей раз Шай Гутгарц не подумал, что выражается фигурально. Он снова обратился к Богу, уже лично, с вопросом, с просьбой помочь, с просьбой спасти его от несчастья.

И тут цепь логических построений привела его к непростому решению. Может быть, то, что он сейчас решил, действительно подсказано Богом? Шай Гутгарц сорвался с места и помчался разыскивать людей, которые могут помочь его горю.

Дальше история уже совсем невероятная, не имеющая ничего общего не только с социальной справедливостью, но даже, как может показаться, с элементарной порядочностью.

Интеллигентный и симпатичный араб, гражданин Израиля, товарищ Шая Гутгарца по партии не стал его соседом. Два сына усопшего на следующий день поспешно улетели в Америку, оставив адвокату доверенность на продажу квартиры.

Изменил ли Шай Гутгарц свою политическую ориентацию на сто восемьдесят градусов для осуществления этой операции, выяснить не удалось. Правда, он прекратил свою бурную политическую деятельность, объясняя это резким ухудшением здоровья. Так же не ясно, ограничивается ли дело только непорядочностью, или попахивает подлежащим уголовному кодексу.

Забавнее всего, что в стране, в которой самые сокровенные государственные тайны разглашаются и попадают в средства массовой информации, журналисты тщетно пытались найти ответы на эти вопросы. Они безрезультатно искали однозначные доказательства, могущие пролить свет на то, каким образом удалось провернуть эту операцию. Конечно, газеты писали, что в этой истории замешаны люди того самого раввина. Было даже два косвенных доказательства. Во-первых, соседи видели, как из автомобиля вышли четыре богатырски сложенных парня в желтых майках с символом партии этого раввина — сжатый кулак на фоне черной шестиконечной звезды, как они неторопливо открыли калитку и вошли в дом, который не то уже был продан арабу, не то только продавался. Во-вторых, уже на следующий день после этого визита на калитке Шая Гутгарца исчез красный плакат его партии и появился этот самый символ — черная шестиконечная звезда на желтом фоне, а на звезде сжатый кулак.

Журналистов никак нельзя обвинить в недобросовестности. Они нашли араба и допрашивали его, можно сказать, с пристрастием. Но, кроме того, что цена дома оказалась чрезмерной, из него не удалось выжать больше ни звука. В Америке журналистов не пустили даже на порог. Двери были на цепочке, и сквозь щель в обеих квартирах журналистам предложили обратиться к тель-авивскому адвокату. Но тель-авивский адвокат не имел понятия ни о чем, кроме цены дома с участком.

Шай Гутгарц, простодушно улыбаясь, сообщил журналистам, что он вообще не имеет представления о том, что происходит за живой изгородью из кустов бугенвиллии, что от партийной деятельности, как уже всем известно, он отстранился по состоянию здоровья. Все-таки не юноша. Кроме того, дает себя знать ранение в войну за независимость. К эмблеме раввина Кахане, приклеенной к его калитке, он лично не имеет никакого отношения. Вероятно, это работа сторонников раввина. Он на такие глупости не обращает внимания. Пусть наклеивают, если им хочется, тем более, что графически эмблема выполнена вполне прилично. Ничем не хуже других эмблем.

1987 г.

***

Что за вилла без окон?


Загрузка...