Рассказы и стихи [публикации 2013 – 2017 годов]

Обида

Неоконченный рассказ-загадка

Звонок. Закончен последний урок тригонометрии в выпускном десятом классе. В этой большой комнате, в этом классе одиннадцать лет назад, если быть точным, одиннадцать лет исполнится через два с половиной месяца, первого сентября, он провёл свой первый урок. Так началась его педагогическая деятельность. Тогда это был десятый класс женской школы, Учитель математики Иосиф Ефимович Коган вошёл в класс в своём поношенном офицерском кителе, левый пустой рукав которого ниже локтя был подвёрнут и прикреплен вверху английской булавкой. За пять студенческих лет бывшему офицеру не удалось приобрести гражданского костюма. И этот китель, и пустой рукав, и, шутка ли! – тридцать три девицы, среди которых было немало красивых и даже очень красивых, смутило начинающего учителя, к тому же застенчивого от природы. Смутили нескрываемые плотоядные взгляды некоторых красоток, раздевавших не учителя, а мужчину. Тем приятнее был взгляд одной из самых красивых девушек, Роны. Ободряющий, теплый, успокаивающий. Её большие глаза естественно, спокойно и щедро излучали доброту.

Ровно в три часа он должен встретиться с ней. К благодарным взглядам учеников, и чего греха таить, к тем самым взглядам некоторых девиц, он уже давно привык. Сейчас, торопясь, с улыбкой, иногда с шуткой отвечал на вопросы учеников, извлекаемые из доброго шума. Правой рукой взял классный журнал, той же рукой ловко подхватил портфель и, попрощавшись, пошёл в учительскую.

До встречи с Роной на станции метро ещё пятнадцать минут. Успеет. Он ненавидел неточность. Не все спокойно переносили его педантизм. Но другим он быть не умел. До чего же хочется есть. Хотя бы пирожок купить по пути. Нет, не успеет. Вот и утром не успел позавтракать. Надо полагать, Рона догадается принести какой-нибудь бутерброд.

Рона. Из всех его учениц в том году, а это шесть классов – два восьмых, два девятых и два десятых, около двухсот девочек, по математике и физике Рона была самой сильной. Тогда, начиная примерно с третьей четверти, он за умеренную плату стал давать частные уроки. А способных учеников из несостоятельных семейств вообще репетировал бесплатно. Уже года через два Иосиф Ефимович в городе слыл лучшим репетитором по математике и очень неплохо зарабатывал, хотя гонорар его был ниже, чем принято, и не менее половины его учеников были бесплатными. Все подготовленные им сдавали вступительные экзамены в ВУЗы только на отлично. В Роне он был уверен. Но всё же после окончания ею школы и до самых вступительных экзаменов в политехническом институте продолжал заниматься с нею. Более того, сопровождал семнадцатилетнюю девочку в институт на каждый экзамен. И пришёл с нею посмотреть список принятых абитуриентов. Рона увидела свою фамилию в числе принятых и с радостным возгласом обняла его, прижалась и неумело, но страстно поцеловала в губы. Это был не поцелуй благодарности, а поцелуй женщины. Он был ошеломлён. Он был счастлив.

Он безнадежно мечтал об этом с того самого дня, когда впервые начинающим учителем вошёл в класс. Но как он мог надеяться? Инвалид без руки, На восемь лет старше её, красивейшей девушки в классе. Тут же возле доски объявлений Рона призналась, что полюбила его в ту самую минуту, когда он вошёл в класс. И, хотя ещё не знала, что оно такое, желала его сильнее откровенно болтавших об этом одноклассниц.

Через месяц они поженились. Сразу после замужества дочки Ронина мама, врач-стоматолог, нанялась на работу на Колыме, где вот уже пять лет отбывал наказание Ронин отец, еврей, действительно каким-то чудом выживший в немецком плену.

Это был не медовый месяц, а нечто ещё не сформулированное. Не медовый, не шоколадный, не…, не…, а божественный. Не месяц, а бесконечность. Неистовые, ненасытные, неутомимые, но и неопытные. В конце ноября Рона поняла, что беременна. Немедленно помчалась к гинекологу. Попросила сделать аборт. Настаивала. После длительных объяснений врача о неопределённом будущем, после ещё более длительных увещеваний, превозмогая себя, согласилась сохранить беременность. Во время первых летних каникул родила девочку. Но какую! Весь персонал роддома сбегался посмотреть на необыкновенно красивого ребёнка, на ангелочка. Иосиф попросил Рону назвать дочку Женей. Так звали о его любимую одиннадцатилетнюю сестричку, погибшую в начале оккупации их города летом 1941 года. До чего же она была красивой! Девятилетняя Женечка сейчас такая же, даже немного похожа.

Уже три часа и три минуты. Где же Рона? Она ведь знает, как Иосиф относится к опозданиям. Они должны успеть на вокзал к электричке в три тридцать пять, чтобы в родительский день навестить Женечку в пионерском лагере для малышей.

Женечка перешла в третий класс. Как стройна и красива эта маленькая женщина! Действительно, она напоминает свою погибшую тётю. В их роду все были красивыми. И бабушка, папина мама, и папа, самый лучший хирург в их городе, и любимая Женечка, а о маме и говорить не приходится. Девчонки заглядывались на него. Но, воспитанный в консервативных традициях и почему-то застенчивый, он ни разу не воспользовался представившимися возможностями. Даже с выпускного вечера, на котором о своём желании ему однозначно призналась одноклассница, он ушёл без всяких приключений. А через несколько дней началась война.

Где же Рона? Три часа тридцать минут. Успеть бы на следующую электричку. До чего же он голоден!

А через несколько дней началась война. Отца сразу призвали в армию. Иосиф тоже рвался на фронт. Но в военкомате даже говорить не хотели с парнем 1924 года рождения, которому семнадцать лет исполнится только через два месяца.

Перед уходом отец приказал семье эвакуироваться. Не получилось. А он в день, когда на окраину города уже ворвались немецкие мотоциклисты, сбежал из дома и примкнул к отступавшим красноармейцам. К каким там отступавшим? К убегавшим, к драпавшим. Рослый – сто семьдесят девять сантиметров, широкоплечий, лучший в школе гимнаст – на турнике он неутомимо вертел «солнце», а на брусьях был классным гимнастом, вскоре стал отличным красноармейцем. Во время обороны Москвы его считали лучшим в батальоне. Ранение в начале декабря. В госпитале на его застиранной больничной рубахе блестела медаль «За отвагу». Медаль на рубахе! Смех! Мальчишка. Впрочем, в госпитале на несколько сотен, если не тысячу коек он был единственным с правительственной наградой. Редко награждали в ту пору.

Ну, это уже чёрт те что! Почти четыре. Где же Рона? Так они не попадут к Женечке до окончания родительского дня. А ему так хочется увидеть доченьку! До чего же соскучился за эти четыре дня! Неужели что-то случилось? И не выяснишь. Телефона в относительно новом доме у них ещё не было. Но ведь в таком случае Рона могла позвонить ему в школу. Значит, ничего не случилось. Где же она?

После госпиталя артиллерийское училище. Окончил с отличием. В декабре 1942 года лейтенант Коган с двумя кубиками на петлицах под Сталинградом стал командиром огневого взвода в батарее сорокапятимиллиметровых орудий противотанкового дивизиона. Дивизия наступала уже чуть больше двух недель. Взвод лейтенанта Когана отличился в нескольких боях. Поэтому удивление вызывало то, что лейтенанта Когана награждали всего лишь орденом Красной звезды. Своеобразной компенсацией представилась ему медалью «За оборону Сталинграда», Он считал, что, прибыв в часть уже во время наступления, медали за оборону не заслуживает.

Зато летом, во время обороны на Курской дуге, старший лейтенант Коган с тремя звёздочками на погонах уже командовал батареей. И снова его батарея проявила героизм. А он лично – просто невероятный. Сражаться батарее пришлось с танками, среди которых были и только что появившиеся у немцев – «тигры», «пантеры» и самоходки «Фердинанд». И снова его наградили орденом Красной звезды. Интеллигентный майор, начальник оперативного отдела штаба дивизии по секрету рассказал старшему лейтенанту, что его, разумеется, по-справедливости представили к ордену Красного знамени, но по причине, ничего общего не имевшей с представлением, в политотделе… Ну, ты же понимаешь…

В ту пору он ещё понимал не очень. Понял уже на Днепре, когда ситуация с награждением Звёздочкой за оборону на Курской дуге выглядела пустячком, детской игрушкой в сравнении с тем, что произошло при форсировании Днепра.

Где же Рона? Он уже собирался отправиться на вокзал без неё. Но часовая стрелка подбиралась к пяти. В лагерь он доберётся после окончания родительского дня. Женечку увидеть не сможет. Что же случилось? Надо срочно ехать домой.

Да, на Днепре в конце октября 1943 года он, молодой коммунист, уже понял. Ночью, когда только началась переправа, на одном из плотов рядом с пушчёнкой примостился старший лейтенант Коган. Даже командиры взводов ещё оставались на левом берегу, а командир батареи, вместо того, чтобы отправить подчинённых, сам поспешил на правый берег. Ночь густо прочертили пулемётные трассы. Взлетали и долго не гасли осветительные ракеты. Разрывы мин густо поднимали столбы воды. Лодки, лодочки, плоты вместе с людьми тонули одни за другими. Старший лейтенант Коган не знал, удалось ли кому-нибудь сквозь этот огонь и смерть добраться до правого берега. В первый момент, когда его оглушило, когда сапоги, ставшие свинцовыми, потянули его на дно вслед за орудием, когда адский холод сковал каждую мышцу, он не мог сообразить, куда выбираться. Наконец, увидев, что до левого берега ближе, на пределе сил поплыл и добрался до суши. Старшина содрал с него всё обмундирование. Он не запомнил, кто растирал его спиртом. Но уже перед самым рассветом на плоту с пущёнкой – чудо! – переправился на правый берег. До самого начала наступления с плацдарма два оставшихся орудия его батареи, а затем ещё два, другой батареи, всё, что осталось от дивизиона, командиром которого он был назначен, творили немыслимое. Уже не по секрету, уже вся дивизия официально знала, что старший лейтенант Коган представлен к званию Героя Советского Союза. Уже все представленные к наградам, получили их. А его награда задерживалась. И он уже догадывался, почему. Уже понимал. Так за Днепр он не получил даже самой маленькой медали. Ведь уже был представлен к награде. Как же можно было награждать чем-нибудь другим?

А затем тяжелейшее зимнее наступление. Перед Новым годом дивизия перешла к обороне. В тот страшный день, можно сказать, случилось очередное чудо: снаряд взорвался в нескольких метра впереди его наблюдательного пункта, и ничего. Только снежный ком обрушился и заслепил бинокль, и не дал возможности определить, это «пантера», или только Т-4. Не определил. А во втором взводе на левом фланге дивизиона осталась только одна пушка. Расчёта возле пушки нет. Трёх убитых он увидел. Где остальные? Никого.

Где же Рона? Кажется, он был очень голоден. Был? Ему и сейчас зверски хочется есть.

Успеть бы к пушке пока танк приблизится не более чем на половину расстояния. Примчался к пушке, задыхаясь. Тут же из ящика достал два бронебойных снаряда, один положил рядом со станиной, а вторым зарядил орудие и сел на место наводчика. Выстрел. Недолёт. Эх, зарядил бы кто-нибудь пушку. Он навёл бы прицел на место, куда попал снаряд, и вторым уже точно поразил бы танк. Но зарядить пришлось ему самому, единственному возле орудия. Тем не менее, хоть запоздал с выстрелом, над башней поднялся дым и сразу – огонь. Впереди слева взорвалась мина. Он не слышал её полёта. Лишь, словно скребки, едва расслышал стук осколков по щиту. После Днепра слух полностью не восстановился. Это очень усложняло жизнь артиллерийского офицера. А главное - сейчас невыносимая боль в пальцах левой руки. Он поднял её, чтобы посмотреть. Но пальцев, которые адски болели, не было. И кисти не было. Только чуть ниже локтя свисали окровавленные ошмётки шинели и гимнастёрки. И часто капала кровь. То ли от кровопотери, то ли от увиденного закружилась голова, и он без сознания упал на снег.

Шестой час. Два часа бессмысленного ожидания. Неужели не ясно, что, если Рона не пришла максимум через десять минут, значит, она не придёт? Скорее домой. Воспоминаниями он старался заглушить непонятную боль, не ту, боль не физическую не в кисти, а боль охватившей его тревоги.

Через месяц в госпитале получил копию приказа о присвоении ему звания капитана, а ещё через несколько дней удостоверение о награждении капитана Когана Иосифа Ефимовича орденом Красного знамени. Награда за Днепр испарилась, словно и представления не было.

Из госпиталя, чтобы не потерять года, выписался досрочно. Без экзаменов принят на механико-математический факультет университета. Долечивался амбулаторно в гарнизонном госпитале. Лучший студент факультета. Окончил университет с отличием. Рекомендация в аспирантуру профессора, заведующего кафедрой. В аспирантуру почему-то не попал. Но как бы в утешение всё-таки оставлен учителем в городе, а не направлен в село у чёрта на куличках.

Ворвавшись во двор, он немедленно задрал голову и посмотрел на свой балкон. Балконная дверь закрыта. Значит, Роны дома нет.

- Не смотрите, Иосиф Ефимович. Рона ушла. – Перед ним возникла красавица Валерия из первого подъезда, его бывшая ученица.

- Откуда ты знаешь?

- Видела, как она уходила. Уже давно. Торопилась. Может быть к своему Вовчику. К этому дерьму

Иосиф посмотрел остолбенело, но тут же, взял себя в руки, намериваясь уйти. Валерия придержала его за портфель.

- Вот у меня Серёга. Вам не чета. А могла бы я ему изменить? Да ни в коем случае! Нет, вру. Есть единственный случай. С вами. Так ведь я же полюбила вас ещё в восьмом классе. Еще до Сергея. Серёжа отличный муж, но ведь вам не чета. Хоть люблю его, но не могу же я его сравнить с вами. А кого вообще можно сравнить? А каждая женщина мечтает о большем. О таком, как вы, но, к сожалению, вы мне не по штату. А Роне достались. Как же можно от вас опуститься до кого угодно, тем более до такого Вовчика? Иосиф Ефимович, дорогой, отомстите Роне. Это будет справедливо. Со мной.

- Брось дурить, Лера. До свидания. - Он ринулся к своему подъезду. Вошел. И вспомнил, что накануне вот здесь из квартиры на первом этаже выглянул сослуживец Роны, неприятный тип. И тоже упомянул какого-то Вовчика. Не было сомнений в том, что выглянул сосед неслучайно, явно подстерегал.

- Иосиф Ефимович. Вас весь дом очень уважает. Приструните свою Рону. На кой ляд ей при таком муже шуры-муры с этим Вовчиком, с этим бабником, не пропускающим ни одной юбки? Тут вам прислали письмецо, так в нём всё объясняется лучше.

Иосиф взял письмо, не разворачивая, скомкал и выбросил в мусоропровод. А сегодня снова Вовчик. И странно – Рона не пришла на станцию метро.

Ключ почему-то долго не попадал в щель замка. Что за чёртовщина? Наконец, войдя в квартиру, открыл балконную дверь и стал шарить, не оставила ли Рона записки. Нет. Уже около шести. А он ведь не завтракал. Подошёл к холодильнику. Почему-то, вместо того, чтобы открыть его, снял с полки папку со своей докторской диссертацией. Положил на стол. Развязал тесёмки. Раскрыл. Снял заглавный лист. Текст, формулы – всё слилось в одно нечитаемое месиво. Вовчик. Что за чертовщина? Нет, нет! Рона и какой-то Вовчик? Чушь!

Ни одно виденное им ню, оригиналы или репродукции не могло сравниться с красотой обнажённой Роны. Но и сейчас, уже десять лет жена, она стесняется быть перед ним обнаженной. И такая брезгливая. И вдруг… Нет, не может быть.

Вдруг вспомнил, что несколько дней назад она с неописуемым восторгом рассказывала о мужестве какого-то сослуживца. В студенческую пору во время занятий на военной кафедре он прыгал через огонь костра. Его рассмешил этот рассказ. Прыгал через огонь костра. Но главное не смысл, а Ронин восторг. Тогда он даже не обратил на него внимания. Прыгал через огонь. Он ей ничего не рассказывал о войне. Она ведь не спрашивала. Вероятно, даже не имеет представления, за что у него ордена и медали. Больше того, вероятно не знает, при каких обстоятельствах он потерял руку. Как имя этого мужественного сослуживца? Как она назвала его? Забыл. Кажется, Владимир. Владимир? Вовочка? Вовчик? Не может быть.

Говорят, со временем страсть угасает. Да и разница в возрасте – восемь лет. Но у него ничего не угасло. Он любит Рону так же страстно, как тогда, как полюбил её, войдя в десятый класс женской школы. А разница в возрасте? Кажется, он сохранил неистраченным весь положенный здоровому крепкому мужчине запас с момента ощущения им полового инстинкта в тринадцать лет до их первой брачной ночи, когда ему было уже двадцать пять. И этот двенадцатилетний нерастраченный запас он щедро с колоссальной любовью отдаёт только Роне. Только одной Роне. А как же иначе?

Не просто совершенная женщина. Идеал! Ко всему ещё, к красоте, стати, характеру, материнским качествам – учебно-показательная мама, ко всему ещё умна и талантлива. И это не личное, не субъективное мнение. Инженера всего лишь с пятилетним стажем назначили руководителем группы в проектном институте. Не он же назначил. И это при нынешней обстановке! Ко всему ещё неописуемая доброта, то самое щедрое свечение глаз, которое он мгновенно заметил на фоне жадных взглядов красивых девиц в первый день преподавания. Как эта доброта, это свечение спасли его в день похорон отца!

В 1953 году, через четыре года после окончания университета Иосиф с блеском защитил кандидатскую диссертацию. Ждал утверждения ВАКом шесть месяцев, затем, терпеливо, молча, ждал год, и два. Наконец, когда начался четвёртый год ожидания, не выдержал. Приколол к пиджаку колодку с ленточками орденов и медалей и поехал в Москву. С невероятным трудом пробился на приём к председателю математической секции ВАКа. Разумеется, он знал имя и отчество академика, но, просто невероятно! - воспитанный и деликатный, войдя в кабинет, не поздоровался и без приглашения сел за стол напротив пожилого человека.

- Итак, слушайте меня внимательно. Я, молча и терпеливо, ждал утверждения три с лишним года. Вам придется, молча и терпеливо, не перебивая ни разу, выслушать меня в течение пяти минут. Ну, что за телодвижения, академик? Не тянитесь к телефону. Прежде, чем дотянетесь до трубки, ничего, что у меня одна рука, вы окажетесь на полу рядом с опрокинутым креслом. – Он не повышал голоса. Но об этом тоне в дивизии говорили, что он способен остановить разогнавшегося носорога и усмирить кобру. Со дня последнего ранения Иосиф сейчас впервые заговорил в этом тоне. Вероятно, в дивизии знали, что говорили. Академик, словно загипнотизированный, ни разу не прервал его. Только дикий испуг исказил физиономию председателя.

- Об уровне моей диссертации говорить не буду. Он вам известен. Сужу об этом, потому что недавно прочёл вашу статью, в которой вы ссылаетесь на мою работу. А еще прочёл вашу новую статью, в которой, сославшись на мою идею, вы подленько забыли упомянуть автора. Это явный плагиат. В переводе на русский язык – воровство. Но не стану считаться. Воровство в сравнении с вашим мировоззрением ничтожный недостаток, которым можно пренебречь. С этим вопросом всё. Следующий. Вам также известна моя фронтовая биография. Следовательно, вам известно, как я расправлялся с нацистами, носителями идеологии, подобной вашей. Спокойно, академик! Я же вас предупредил. Но вам, возможно, неизвестно, что носители этой идеологии убили мою маму, мою бабушку и одиннадцатилетнюю сестричку. Вы понимаете, какой заряд ненависти к носителям вашей идеологии, вашего мировоззрения таится во мне? Так вот, в вашем распоряжении две недели. Две недели и ни одного дня больше. Если в течение этого времени я не получу положенного мне диплома, вопрос о вашем антисемитизме и связанными с ним немалыми подлостями будет предметом обсуждения французского математического общества, а затем и других научных кругов. Могу вас обрадовать: речь будет не только о вас персонально, но и о некоторых ваших коллегах, математиках Московского государственного университета. Может быть, вам понравится быть нерукопожимаемым и выброшенным из числа порядочных учёных? Получив диплом, я совершу подлость, не предприняв того, что обязан сделать независимо от получения диплома. - Он встал и, не произнеся больше ни звука, покинул кабинет, оставив академика в ступорозном состоянии.

В это трудно поверить, но ровно через две недели он получил диплом кандидата физико-математических наук. И немедленно поехал к отцу.

Отец, красивый мужчина пятидесяти девяти лет, лучший, любимейший хирург в их родном городе, всё ещё оставался одиноким, несмотря на многих желавших стать его женой. Иосиф даже удивился, увидев некоторых претенденток, и понял, что, кроме всего, унаследовал у отца ген верности только одной женщине. В лицах он рассказал отцу, что предшествовало получению диплома.

- Сынок, я горжусь тобой. И всегда гордился. Но не могу не осудить твоего поведения. Речь идёт о поведении в ВАКе. Оно могло окончиться весьма печально. Знаю, ты можешь мне возразить, что поведение в подразделении сорокапяток могло закончиться ещё печальнее. Но в этом случае, в ВАКе, в отличие от взвода, батареи, дивизиона, ты был единственной мишенью. Ты мог вылететь из партии, следовательно, и из работы. Ты можешь мне возразить, что частной практикой репетитора, а ты инвалид Отечественной войны, освобождённый от подоходного налога, зарабатывал бы значительно больше, чем в школе. Допустим. Но у академика есть возможность напустить на тебя карательные органы, в существовании которых сейчас можно обвинить и меня и тебя. Я вступил в партию за несколько месяцев до твоего рождения, в 1924 году. Это был ленинский призыв. Ты вступил в партию на фронте. Нас нельзя упрекнуть в карьеризме. Но сегодня мы члены преступной банды. И, если мы вдвоём, проявив благородство и гражданское мужество, выбросим наши партбилеты, битву Дон Кихота с ветряной мельницей в сравнении с этим поступком можно квалифицировать как вершину мудрости. Вот если хоть половина наших с тобой партайгеноссе одновременно выбросила партбилеты, это, возможно спасло бы нашу несчастную страну. Я дико боюсь революций, но не могу же надеяться на то, что этот лысый реформатор согласится на что-нибудь разумное. Сам же он вообще думать не способен. Иося, сынок, У тебя семья, дивная семья. Веди себя ответственно. Не сомневаюсь в том, что ты получишь и докторский диплом. Вероятно, статус твой изменится. А пока смирись и веди себя ответственно. Мы, нынешние преступники, честно служили родине. У нас на семью из двух человек четыре ордена Красной звезды, два ордена Отечественной войны второй степени, медаль «За отвагу», орден Красного знамени. Ты командовал сорокапятками на Первом Украинском фронте. Что такое сорокапятка никому объяснять не надо. Я был командиром медсанбата на Третьем Белорусском фронте. Ты знаешь, что такое медсанбат. Но я не об этом. Какое огромное расстояние было между нами, а слух о том, что ты представлен к званию Героя Советского Союза дошёл до нас. К чему это я? Ты же не пошёл к Коневу с претензией, что не получил положенного тебе звания, положенной тебе награды?

Через несколько дней Иосиф снова приехал в родной город. На сей раз – с Роной. На похороны отца. Внезапно инфаркт миокарда. Сколько смертей на своём веку пережил Иосиф! Тяжко. Молча. А сейчас он рыдал, как ребёнок. Сейчас он почувствовал себя так же, как тогда, перед падением на снег. Вот тут Рона показала, что значит нестоящий друг. Материнская любовь женщины на восемь лет моложе его, то самое удивительное щедрое свечение глаз, которое он увидел в первый день своей педагогической профессии, вытащили Иосифа из тяжёлой депрессии.

Так где же она? Уже сумерки. Который час? Около семи. Пора быть дома, даже если она почему-то уехала одна и посетила Женечку. Господи! Где же она? Действительно Вовчик? Существует такой? Кто он? Как выглядит? Сколько ему лет? Но ведь этого не может быть!

А почему не может быть? Потому, что Рона святая. Святая. Но что мы знаем о святых, если они не нечто облачное, а заключены в нормальную субстанцию человека? Роне двадцать восемь лет. У женщин этого возраста, в районе тридцати, кульминация полового инстинкта. Самка ищет совершенного самца для продолжения рода. Самке необходим лучший из самцов, который, например, копьём может убить мамонта и обеспечить семью пищей. Самке нужен самец, могущий защитить её и её детей от саблезубого тигра.

Иосиф, спустись на минуту с привычных позиций – лучший ученик в школе, лучший воин на войне, лучший студент в университете, лучший учитель в школе. Может быть проблема в тебе, а не в Роне. Суди справедливо. Если есть за что, осуждай не с позиций стоящего на возвышении, а с позиций равного.

Ладно. Хорошо. Но ведь Роне сейчас не нужно продолжение рода. Сколько раз он говорил с ней о втором ребёнке. Такой разговор только раздражал Рону. Вспомни, возражала она, легион сменявших друг друга нянь, сцеживание молока, стирки и глажение пелёнок, очереди на молочной кухне, детские садики, которые Женечка ненавидела всеми фибрами души. И речи не может быть о втором ребёнке в таких условиях!

Всё так, но инстинкт не отменён даже у святых. Всё так. Но инстинкт ведь остаётся. Он заложен и проявляется независимо от желания или нежелания, навязываемого разумом. Человек рефлекторно отдёргивает руку от горячего. Разумом он может затормозить этот рефлекс, но не отменить, и тогда он проявится непременно. Кроме того, в отличие от инстинкта, разум при желании можно выключить.

Да, но если Рона действительно, подчиняясь инстинкту, выбрала ещё кого-то, он, безусловно, должен быть лучше мужа.

Иосиф, надо разобраться. Надо понять, кто виноват, чтобы осудить, или простить, если понадобится, если вина в тебе, а не в ней. Чем этот, скажем, Вовчик может быть лучше? Интеллектом? Иосиф был знаком с некоторыми сослуживцами Роны. С теми, которых в их отделе она считала наиболее интеллигентными. Вовчик, или Владимир, или как его там, среди них не числился. Нет, в интеллекте, при всей скромности, надо отметить, что они далеко уступали ему.

Несмотря на состояние, он даже невольно улыбнулся, когда эта мысль, навеянная словами Валерии, «каждая женщина мечтает о большем», в несколько искажённой форме внезапно царапнула периферию сознания. Надо полагать, Валерия имела в виду не это. Как-то ещё в артиллерийском училище после отбоя в казарме возник трёп о величине детородного члена у мужчины. Уже утром он забыл об этом трёпе и никогда больше не вспоминал. Нет, вспомнил ещё раз. В Пушкинском музее. Увидев копию скульптуры Микеланджело, он удивился тому, что у Давида относительно маленький детородный член. Ну, не то, что маленький, но меньше, чем у него, у мужчины примерно такой же комплекции как Давид. Впрочем, не у всех же людей органы и части тела одинаковой величины. Скажем, размер обуви у солдат его подразделения был от сорока до сорока шести. У него лично – сорок два. Можно ли считать, что Микеланджело ошибся? Микеланджело, конечно, ошибся, но в другом. Он изваял Давида необрезанным. Чушь всё это. Действительно величина имеет значение? Откуда ему знать? Вероятнее всего, это чушь. Впрочем… Кроме того, даже если влияет, женщине нужны какие-то предварительные разведданные. Кому известны такие подробности? Любовники ведь не сходятся после предшествовавшего эксгибиционизма. Может быть какие-то слухи. Чёрт его знает. Женщины ведь так болтливы. Господи, ну, о чём ты думаешь? Ты, кажется, окончательно сошёл с ума.

Если продолжить эту чушь, следует вспомнить о каком-то искусстве в постели. Правда, в перечне искусств ему не ведомо такое искусство. Но ведь говорят, даже пишут. Даже, кажется, есть какие-то руководства? Для него это подобно снабжению таблицы умножения дифференциальным и интегральным исчислением для лучшего понимания и усвоения таблицы. И причём тут Рона?

Как же он упустил? Как он забыл о том восторге, с каким она говорила о мужестве этого самого, как его? Ну, конечно! Мужество самца. Может ли быть в шкале предпочтений для самки что-нибудь важнее мужества? Мужественный самец может обеспечить пищей и защитить. Именно с ним надо удовлетворить половой инстинкт для продолжения рода. Муж-мужчина-мужество.

Который час? Темно. Забыл включить свет. Он и при свете ничего в диссертации не видел. Зачем же бессмысленно продолжает вглядываться в неё в темноте? Он посмотрел на фосфоресцирующие стрелки наручных часов. Десять девятнадцать. Почему-то он ещё не перекусил. Рона. Следует спуститься к телефонной будке и позвонить. Куда позвонить? В милицию? В скорую помощь? В больницы? Как звонить в больницы?

Он встал и зачем-то зашёл в комнату Женечки. Наощупь открыл крышку пианино. Ткнул указательным пальцем в клавишу. Если вина в нём (кто знает?), справедливее всего Рону ни о чём не спрашивать. Просто не заметить. Он знает. В подобных случаях, не разобравшись, иногда распадаются семейные пары. Неосознанно, словно рука отдёрнулась от укола, кулак ударил по клавишам. Господи, какой мерзкий звук! Женечка без отца? Как он сможет существовать без Женечки? Чушь. Он опустил крышку.

Искусство в постели. Если это причина, то где у них постель? А может быть постель всего-навсего эвфемизм процесса? Может быть, достаточно подстилки на траве в лесу по пути к пионерскому лагерю? Где-то существует подстилка, которую несколько раз они брали с собой, уезжая на пикники. Посмотреть, осталась ли подстилка дома. Где она обычно находится? Господи, Иося, до чего ты докатился!

Одиннадцать, нет, две минуты двенадцатого. Стоп! Он ведь упустил экстерьер! Во-первых, тот может быть моложе. Во-вторых, притерпевшись к своему состоянию, забыл, что ты инвалид без руки. Но Рона ведь может сравнить двух мужчин - мужчину с ампутированной рукой, или нормального. Может быть, женщине хочется быть приласканной нормально двумя руками. Как же он не подумал об этом? Следовательно… Если бы Рона пусть даже не сказала, если бы как-то намекнула, он сумел бы понять. Понять её потерю и, разумеется, не осудить. Трудно. Но были у него трудности потруднее. Речь не об этом, а совсем о другом. Не о потерях. Она ведь восторгалась мужеством, понимаете, мужеством мужчины, в студенческую пору во время занятия на военной кафедре прыгнувшим через огонь костра. А он, Иосиф Коган, вероятно, совсем немужественный. Он ведь не помнит, прыгал ли через огонь, или не прыгал. Во всяком случае, никогда не говорил на эту тему. Следовательно, понятно, на чьей стороне преимущество.

Господи, уже одиннадцать семнадцать. Где же она? Господи, главное, чтобы всё у Роны и у Женечки было в порядке. Остальное вполне подлежит обсуждению. Если понадобится. Можно будет понять. Может быть, даже без обсуждения? Вот только, ну, что за чертовщина какая-то? Ну, просто, как заноза въелось это. Ну, почему мужество? Мужество… Пригнуть через огонь костра, это мужество?

Обидно.