Рассказы старшины флота

САЛЮТ ПЕРВОГО МАЯ

Наступило Первое мая. Мы решили встретить праздник на батарее Иванова в южном поселке. Звали товарищей к себе в гости, да они переспорили: у нас, говорят, сторона южнее и солнце горячее.

Погода майская, солнышко играет, снег под лыжами похрустывает. Его утренним морозцем прихватило. Идем наслаждаемся и загадываем: надолго ли хватит затишья.

Погода меняется часто. Засвищет поверху ветер — и зло ощетинится океан, будто зашевелится на нем обросшая пеной чешуя. А вот когда затихнет ветер, — сгладится вода вокруг и будто в полированную синюю оправу окажется вставленным наш драгоценный кусочек земли. Солнце плетет своими лучами искрящийся шелковый покров, и нежится океан на пригреве. Изредка, как мускул, перекатится под натянутым шелком могучий вал, будто океан вздохнет по ушедшей буре, и опять покой и тишина. Тогда, откуда ни возьмись, среди бела дня, словно белогрудые лебеди, приплывают льдины: ближе, ближе и вот это уже не просто льдины, а целые ледяные скалы.

Еще не сказал я, что земля наша была полуостровом. На школьной карте он даже не обозначен. На других картах в этом месте линия берега чуть выдалась вперед.

Перешеек давно волны точат, он стал узеньким и уменьшался на глазах: где берег был не скалистый, — льдом и волнами отрывало целые глыбы земли. Скоро мы окажемся на острове, если не укреплять берег.

С этой стороны полуострова море очистилось: ветром далеко угнало лед от берега, сияет гладкая вода. Архип Иванович идет по самому краю обрыва.

— Никогда еще первого мая не ходил на лыжах, — говорит он, а сам высматривает уток.

На воде всюду видны черные точки, словно мак рассыпан на голубом блюде. Только все утки плавают за выстрелом.

Скалы обледенели. Буран им нахлобучил снежные шапки, а внизу волны гулко плещут в ледяные пещеры.

Далеко до воды, и хочется заглянуть туда, вниз. Но попробуй зайти на край этого снегового наноса. Обломится он под твоими ногами — загремишь в море. Может быть, соскользнешь, не расшибись по пути, но уж не рассчитывай выбраться обратно; и во время прилива нет спасения: под ледяным карнизом волны забьют человека.

Заглядывается Архип Иванович на дичь и все время ищет лазейку, чтобы спуститься ниже. Я его предупреждаю:

— Берегись! Сто́ит раз поскользнуться — и уже не остановишься!

А он вдруг зовет меня:

— Смотри, какая большая утка плавает. Только где же у нее шея? Неужели спит и голову сложила под крыло? Тогда это черный лебедь! Черный лебедь — невиданное дело!

Стали мы присматриваться. Тюлень и то меньше. Нет, и не тюленья это голова: кругла очень. Тюлень нырнул бы разок или в сторону поплыл бы, как живому полагается. А это тело плывет напрямик к нам.

У Архипа Ивановича винтовка, у меня бинокль. Смотрю — круглая голова торчит, показывает рожки из моря и раскачивается, будто кивает нам.

Да это мина!

Дело неладное! Если мину о скалу стукнет возле склада, — не бывать складу. Как унесет прочь да где-нибудь корабль подорвется — еще того хуже: людей погубит. Куда она ни поплыви, всюду наделает беды.

— Видать, у этой минреп проржавел и штормом ее сорвало. Или тралом подрезали, да она не взорвалась, и ее не заметили. Верно я тебе говорю, — убеждал Архип Иванович.

— Скажи-ка лучше, — что делать будем?

— Буду из винтовки стрелять. Авось взорвется. Давай только ниже спустимся, а ее пусть ближе пригонит.

Архип Иванович передернул затвор и дослал патрон в ствол винтовки. Меня взяло сомнение. Мина подплывет ближе, старшина выстрелит — и взрывная волна захватит нас. Известно, как рвутся плавучие мины.

— Ничего не будет, — утешает меня Архип Иванович, а сам ползет все ближе и ближе к воде.

И верно, — ничего не было. Стрелял он, стрелял и говорит:

— Побегу за ручным пулеметом, а ты карауль. Не упускай ее из вида! Не бойся! Если мина лопнет, — я услышу.

Вот утешил товарищ! Если мина взорвется, еще не известно, уцелею ли я.

Черные рожки видны теперь без бинокля. Мокрая морда блестит, будто мина силится улыбнуться и раскрыть железную пасть. Можно уйти на высокий берег, — там, конечно, безопаснее, но мину оттуда не видать. Лопнет, того и гляди, а упустишь с глаз, — беда. Начнешь искать и наскочишь на нее в самый момент взрыва.

Мину отжало немного ветром в сторону, и я подвинулся за нею.

Тут крутой берег расщепился овражком, и в этом месте образовался удобный спуск к воде. По снежным буграм на дне оврага можно угадать огромные валуны. Некоторые камни из-под снега показывали твердые рыжие бока, а в море их насыпано видимо-невидимо. Здесь неглубоко, и о каждый камень может кокнуться «горшочек». Волны с шумом перескакивают через камни, а мина только кланяется, будто решила с каждым поздороваться отдельно.

Мина качается, а сам я словно лечу с крутой горы. Вот так зрелище, — дух захватывает! На всякий случай я лег за камни.

Принес Архип Иванович ручной пулемет, дал очередь длиннющую, да на первый раз промазал. Поближе подполз, облокотился на розовый камень с черными жилками да как затарахтит!

Целый диск выпустил. А мина в ответ зашипела и потонула: пули продырявили ее, но ни одна не попала во взрыватель.

— Ну, теперь устроили мы дело, — сказал я тогда.

— Караулить надо, — отвечает Архип Иванович. — Будет отлив, и мина покажется наружу.

О празднике мы забыли. Сидим, смотрим на пустое море. Даже утки разлетелись. Скучно. А там, где-то на дне, рогатый шар с сюрпризом. Интересно, — катает его волнами или лежит он на месте? От этого зависит — взорвет мину или мы спокойно дождемся отлива.

Холодно сидеть-то. Как на лыжах идешь, так ничего, а сидишь без движения да на снегу, и еще ветром тебя продувает, — холодно.

Архип Иванович размечтался о прошлых годах. Вспоминает, где какие цветочки он видел в майские дни, как береза распускает лист.

Я заметил, что воспоминаний о коротком русском лете ему хватает на всю полярную зиму, да и на весь год и еще, я так думаю, хватит на много лет.

— На травке полежать хорошо, — говорит он, — и самоварчик можно взять на маевку. Самовар мы кипятили сосновыми шишками, и стоит он посреди зеленой лужайки на пенечке, как прошловековой гость с кружевным воротником. Будто парад принимает от сосен, елок и травы. Ворчит, ворчит, да как расплюется: вскипел, значит. Того и гляди ножками затопает. Только из-за этого и таскал самовар в лес. В одной руке этот никелированный барин, в другой — корзина, полная еды и покрытая белой скатертью. А нужно по городу идти не мало кварталов, потом на пароме переправляться через реку. Тащишься, тащишься, а другим вида не показываешь, что тяжело. У ребят, у жены тоже узелки, и каждый компаньон нагружен соответственно возрасту. Да уж зато как дойдешь, да расстелет жена белую скатерть… Эх, травка-муравка!

— Ну, будет тебе! Так из человека можно все слюнки вытянуть…

— У меня у самого под ложечкой сосет. А тогда, как закусишь, ну и чувствуешь, что в тебе начинается — по-научному говоря — обмен веществ. И чувствуешь душой: вот открывается перед тобой новый год. Всегда новый год должен начинаться весной, с возрождением природы.

— Архип Иванович, давай хоть снежную куклу лепить, — предложил я, — а то холодно без дела.

— Вот, когда холодно, и вспоминаю теплые дни. Но, между прочим, ты из снега куклу лепи, а я схожу на инженерный склад. Надо взять толовую шашку и детонатор: когда мина обсохнет, — мы из нее высечем искру.

— Каким же способом взорвем? Огневым или электрическим? — спросил я.

— «Электрическим»! Придумаешь тоже! Просто возьму обычный детонатор, бикфордов шнур подожгу — и взорвем. А в это время я убегу.

— Так пока ты бежишь от мины-то, а бежать далеко нужно, тебя самого убьет. Возьми лучше провода и электрическую машинку.

Поспорил Архип Иванович со мной, но в конце концов согласился, что в момент взрыва самому лучше быть подальше.

Остался я дежурить на берегу. Время близко к полудню, я голодный с утра, а Архипа Ивановича нет еще.

Погодка ясная, и, если бы не ветер, — было бы тепло. Во впадинах, в затишье солнышко подтачивает снег, и он становится липким. Прождал я часа полтора, замерзать стал. Бегал, прыгал, чтобы согреться, потом занялся делом: слепил на вершине откоса большую снежную бабу. Поставил камешки вместо глаз, из мха волосы и шляпу и даже бороду ей сделал, и трубку сунул в рот. Руки вылепил из снега; и держит моя кукла прутик, а на прутике записка: «Привет бесстрашному подрывнику Лукошину!»

Наконец принес Архип Иванович все, что нужно для взрыва, и говорит:

— Я дежурного по штабу предупредил, чтобы взрыв не сочли за начало военных действий.

— Долго ты ходил.

— Так ведь праздник. Начальника инженерного склада пришлось искать. Потом, сам знаешь, — отлива нужно ждать часов шесть. Так куда мне особенно торопиться? Я пообедал.

— А я так проголодался…

— Ничего, — сказал Архип Иванович, — зато мы ихней миной отсалютуем нашему празднику.

Видно, чтобы утешить меня за мое одинокое дежурство, он куклу похвалил. А я обрадовался, предлагаю ему:

— Давай этого истукана оставим на утесе караульным, а сами пойдем погреться. Место всегда по этой примете найдем. Смотри-ка, он даже на тебя похож.

Архип Иванович не согласился:

— Во-первых, — говорит, — я считаю это произведение скорее за автопортрет. Он своей запиской Лукошина приветствует, — стало быть, это уже не я. Во-вторых, — катер или ёла[2] вдоль берега пойдет случайно, так надо предупредить их, чтобы брали мористее. К тому же скоро взрывать будем.

И верно, — вода со временем сильно упала, и наша мина объявилась тут как тут. Это еще удачно получилось, что нам ее искать не нужно.

По дну морскому спокойненько подошли мы к мине, только валенки намочили. Да один раз я упал, поскользнувшись на водорослях. Нашвыряло море под ноги охапки пузырника. Даже на мине зацепилась целая гирлянда, напоминающая виноградную лозу.

Толовую шашку я пристроил к шарику меж рогов.

— Ты смотри не стукни, — просит Архип Иванович.

Я и сам действую со всей аккуратностью. Знаю, что стукни я — и не только нас, но и лыжи наши не найдешь.

В толовую шашку вставили детонатор, а от него идут провода. Протянули мы провода до розового камешка, откуда стрелял Архип Иванович из пулемета, — на катушке еще остался запас. Отошли мы от мины порядочно, да место-то уж очень ровное. Хорошо бы поглубже в землю спрятаться.

Я предлагаю еще дальше уйти. Архипу Ивановичу не хочется разматывать остальной провод, не хочется его мочить и пачкать. И он доказывает, что расстояние достаточно большое.

— Нет уж, — говорю, — давай на всю катушку. Вон за скалою будет спокойнее. А то ручку от машинки не дам.

Такое правило есть, — когда подготавливают взрыв, ручка от электрической машинки должна быть отдельно. Иначе крутнет кто-нибудь ненароком, выскочит искра — и все взлетят на воздух.

— Вот здесь остановимся, — сказал Архип Иванович, выбрав место у самой скалы.

Посмотрел я кверху, — над головой по всей высоченной стенке нависли ледяные глыбы. Если сшибет лед ударом взрывной волны, — нас этими кусками забьет и тут же похоронит. Сразу не убьет, так останешься под обломками и потом утонешь во время прилива.

На шлюпке я бы отошел метров на сорок-пятьдесят, чтобы фонтан грязи и осколков перелетел через голову — и ладно. А тут не знаешь, как она стеганет по пяткам.

— Нет, — говорю, — давай возьмем еще немного в сторону.

В конце концов увел я старшину в каменный закуток, такую маленькую пещерку, — только нам двоим заползти. Тут-то уж потолок и стены надежны: чистая скала.

Там мы легли, присоединили провода к машинке, Архип Иванович взял ее и крикнул:

— Салют Первомаю!.. — да как крутанет ручку!

Тут мина и рванула. Поднялся огромный черный столб. Что только она не натворила! Мимо нас пролетел снежный обвал, потом с неба пошел дождь из ракушек и песку. Вдоль берега на нас справа и слева летят черные тучи: это утки носятся, как угорелые. А гул был такой, что оглушило нас обоих. Кричим и друг друга не слышим.

Стали мы обратно провод на катушку сматывать, — видим, порядочно песок переворошило. Кое-где его пропахало, а кроме того, на большом пространстве появились рябины-выбоины от упавших сверху осколков.

Показал я на розовый камень с черными жилками — на него надета чугунная шляпа: целую тарелку от мины оторвало, и она туда прилетела. Обернулся я, — нету нашей куклы. Будто вмиг растаяла. Сдунуло ее, как пылинку. Где шляпа, где борода! И записку мою с приветом подрывнику Лукошину я больше не видел.

— Отсалютовал? — спрашиваю его.

— Здо́рово! — кричит он и показывает на утиные стаи.

— Останься мы на старом месте, надело бы тебе эту шляпу, или улетели бы вслед за утками, как наша снежная кукла. И хорошо, что ты пулей в рожок не попал. Отсалютовали бы вместе с пулеметом и розовым камешком!

Наш салют слышали в обоих поселках. В южном товарищи поздравили нас с успехом, а в северном — командир отдал благодарность в приказе за то, что мину мы не прозевали.

Празднуем мы Первое мая, а берег наш с виду по-прежнему необитаем, и ни один враг еще не проведал, что тут высадилась батарея.

И проходят караваны кораблей, спокойно дымя и зная, что их путь охраняют и с берега, и с моря, и с воздуха, и со стороны морских глубин.