Рассказы старшины флота

СПАСЕННЫЙ ЛЕС

Давно следовало построить причал. Это было ясно для каждого еще в первый год высадки батареи. И место нашлось — бухта довольно глубокая. Поставить у берега срубы из бревен, загрузить их камнями, а сверху уложить балки и настил из досок — вот и готов причал.

Разгружаться будем прямо у стенки и на машинах развозить грузы по своим местам: снаряды — в погреб, одежду и продукты — в склады, сено — в сарай. Очень бы облегчил дело причал, и без помехи такую работу можно сделать в одно лето.

Но из чего прикажете возводить срубы, где для этого бревна? Вокруг растет один лишайник. Рассчитывать на то, чтобы привезли строевой лес, — совершенно не приходится. Даже в дровах командующий отказал… «Нечего занимать транспорт; пускай за дровами ездят в море».

Ну хорошо. За дровами ездить в море — это понятно. Каждый год со сплавных рек уносит не одну тысячу кубических метров древесины. Прорвет где-то в верховьях реки лесную гавань, и течение вынесет бревна в море, а там ветер да волны гоняют их, пока не выкинут на берег. Или захватит морское течение — и пойдет лес странствовать по свету.

Устраивают сплавщики запани. Натянут поперек реки канат да, чтобы не тонул, подвяжут этот канат к бревнам и говорят: «Вот наша лесная гавань! Любое бревно, плывущее сверху, задержат надежные боны».

А чуть прибыла вода, бревен побольше накопится, ветерок подует по течению — лопнул канат, раздвинулись боны — и лес валом поехал в море.

На даровом архангельском лесе даже в Норвегии работали целые лесопильные заводы.

Если поплавает бревно по морю, то непременно не один раз потрется у берегов. Тут его волны так обточат о камни, словно твое веретено. Оба конца заструганы точно шило, только середина бревна сохраняет прежнюю толщину, а длины его осталось — половина. Когда же этот коротыш закинет штормом на дальние камни, он останется лежать там навсегда, если не слизнут его обратно в море волны.

Все это — дрова. А где же для причала взять строевой лес? Нужно немного — всего какую-нибудь тысячу кубометров, но отборного, добротного леса.

Много думал Архип Иванович. Неделями пропадал на заготовках. Да что толку! Плавают моряки на шлюпке вдоль берега. Где заметят закинутые на скалы бревна, — столкнут в воду. Дров набрали, пожалуй, довольно, а начальник по-прежнему говорит:

— Бери целую команду молодцов и действуй. Буксир пришлем, только найди настоящий лес.

В конце концов Архип Иванович нашел правильный путь. Кто лучше охотников знает места? Кто, как они, своими ногами исходили побережье? И отправился старшина в отдаленное становище, к охотнику Степану Кулькову, знакомому еще с прошлого года.

Два дня пути на шлюпке — и Архип Иванович в гостях. Приехал он не с пустыми руками, — в каждом кармане припасено по две пачки грузинского чаю. Пока заваривается чай, в ожидании густого черного настоя, — разговоры могут быть только самые общие, конечно, в первую очередь о войне.

Примостил Степан на шесток русской печки таганок; пока кипела вода в котле и доходил на жарких углях чайный настой, — Архип Иванович пересказал Степану последние сводки Совинформбюро и все читанное им в газетах.

Был охотник загорелым, чернобровым и с седой щеткой усов над верхней губой. Руки у него словно бы длинноваты, и весь он неуклюж, как медведь, но с ловкими, по-медвежьи быстрыми и точными движениями.

Напились, наговорились, налили по последней чашке и тут с полным удовольствием вздохнули. Архип Иванович с уважением посмотрел на котел, — таким он вместительным оказался. И начал Архип Иванович спрашивать о том, что волновало его, — о лесе.

— Лесу-то как не быть. Есть лес. Я позапрошлый год на сплав бегал, так ведь там много лесу было, — ответил Степан и, закурив, продолжал: — Ну, как война началась, так лес никто не уводил. Жонки одни остались, а жонки в море не ходят. Кому без мужиков лес-то угнать? Есть лес. Куда ему деваться? Старые штабеля лежали, да еще ведь на берег накатали много. Есть лес.

— Посмотреть бы его нам с тобою, — попросил Архип Иванович.

— А чего же, сбегать можно — недалече. Вот сиверко-полуночник наш задует — и под парусом побежим.

— Может быть, на шлюпке? — предложил было Архип Иванович, но Степан не согласился.

— Такое место, хотя шестеро будут грести, пожалуй, не выгребешь, а за парусом безустально просидим хотя бы целые сутки и за это время ой-ой где будем. Вдвоем и побежим, там осмотримся, — заключил Степан.

— Ну ладно, пойдем вдвоем, — согласился Архип Иванович, — а ты вот что мне скажи. Лес я найду; а вот чем я его плотить буду? Нечем увязывать. Нет у нас ни одного конца цинкового троса или хотя бы пеньковой снасти. Такая загвоздка с такелажем!

— Тут тебе загвоздки-то будут на каждом шагу, — усмехнулся Степан и посоветовал: — Ты вот что, милый, своих молодцов на лодке с ха-а-рошей кошкой погоняй как следует. Когда сплав закрыли, такелаж-то увезли… да не весь ведь увезли; тут столько потопили цепей и цинок[3], что наловишь, пожалуй, себе. Ну, которые цепи давно лежат, так их за это время песком, поди, замыло, но не очень замыло, так, чуть-чуть, и потому ты ха-а-рошую кошку возьми, какая есть тяжелее всех.

Прибежали. Река впадала в широкую плоскую губу. У поворота морского берега еще стояли скалы, а затем обрыв круто уходил под песчаные лепешки отмелей, и случись в бухте, вдоль кромки воды, какая-нибудь растительность, — можно было бы сказать, что это берег не моря, а лесного озера. Те свирепые волны, что бросались без устали на каменный пояс берега, недалеко забегали в бухту. Вывернется такая с моря, побежит, закинув гребень, да словно зацепится за песок. Сколько их, таких горячих, ни заскакивает в бухту, — все кончают одинаково. Соберутся над морем во всю ширь черные тучи и гонят перед собою высоченные волны. Сами, подбежав к берегу, словно поднимутся выше и летят себе озираясь, а волнам тут конец приходит.

Лесу оказалось много. Штабеля тянулись за штабелями, и между ними узкие проходы, как глубокие траншеи. И во всех этих лесных ущельях не встретилось ни души; некому и не от кого было караулить лес.

— Елка-то какая! — хвалил Степан. — Ты расколи ее, — она словно сахарная. Три года выдержанная, первосортная. За этот лес сейчас любая фирма из-за границы чистоганом выложит деньги. А звон-то какой! — стучал Степан суставами пальцев по бревну, будто горшки продавал.

Поездили они вдоль и поперек бухты. Архип Иванович меряет дно и только крякает, а Степан его утешает:

— Конечно, в весеннюю пору, когда река в полной воде, было бы легче. Река-то ведь сама ухода требует. Она сама в себе свою смерть несет… Почерпай песок и получишь глубокий фарватер — пароходу дорога. А так река чахнет. Разный хлам тащит, по пути намоет песку, глины, — в быстрине все пролетает без задержки, а в устье идет морской прилив встречу речной воде. Течению шабаш, и все, что умчала река от берегов, тут оседает на дно. Где пароход ходил, глянь — песчаная плешина. Сколько помнится мне, — реку никогда не чистили, песок, то есть, не черпали. Ну, да ты особо-то не горюй: до войны работали и лес сплавляли. А за три года не так уж намного поднялись мели. Три года для реки — срок невелик. Сполгоря, выкрутишься.

Архип Иванович все прикидывал, как ему «выкручиваться» из песчаных мелей. На лодке к берегу не подъехать за полверсты, и похоже, что лес отсюда не взять. В этом была главная, как говорил Степан, «загвоздка».

Рассказал старшина начальнику о своем открытии. Но оказалось, об этом лесе начальник знал и к предложению Архипа Ивановича отнесся недоверчиво.

Не много ли старшина берет на себя? Обследователи, осмотревшие это место еще в прошлом году, сказали, что сплав на реке закрыт с начала войны, все приспособления уничтожены, подход к берегу затруднен мелями и лес не представляется возможным вывезти.

«Мало того, что до воды катать лес далеко, так к берегу на километр не подойдет ни один буксир», — подумал начальник, глядя на карту, и ответил Лукошину:

— Нет. Пожалуй, только обнадежишься, а потом на тебя будут кивать, как на хвастуна.

— Товарищ начальник, я об этом ночи думал, — убеждал Архип Иванович, — ничем мы не рискуем. Этому делу до поры до времени не давайте огласки. Поедем за дровами. Привезем дров — хорошо, привезем лес — еще лучше. А если не попытаем, так и не выясним, — можно его взять или нельзя.

— Ну, давай посмотрим, что тебе для этого нужно.

— Десять человек — не меньше…

— Дам пятнадцать, если потребуется. Еще что?

— Брюки, фуфайки ватные, костюмы резиновые на всех и три комплекта запасных.

— О резиновых костюмах заикаться нечего. Сам знаешь, — приказано на хозяйственные работы не давать ни под каким видом.

— А вы, товарищ начальник, выдайте их мне на боевую подготовку, — улыбнулся Лукошин.

— Ну, еще канаты ты у меня попросишь, — продолжал начальник.

— Так ведь нет их у вас все равно. Сами как-нибудь уж будем выкручиваться, — сказал Лукошин, правильно угадав, что после такого ответа начальник подобреет. Начальнику пришлось согласиться на то, чтобы, кроме двух шлюпок, выделить еще небольшую баржу и чтобы катер отвел эту флотилию на буксире.

Видя, как аппетит Архипа Ивановича увеличивается с каждой секундой, начальник поспешил сказать:

— Ну, ну, значит, все! Действуй! Добро!

Но старшина как будто не слышал слов начальника и продолжал не спеша:

— Товарищ начальник, а вот цепи-смычки с замками есть ведь у нас на складе…

— Так это от бонового хозяйства. Ты еще буйки запросишь.

— Совершенно верно, — парочку надо.

— Ну и все! все, все! На этом кончено! Когда будет дело сделано?

— Считаю два дня на подготовку. Затем, если шторма не будет, дней двенадцать вместе с дорогой. Итого — две недели.

«Ну прыток, — подумал начальник, — за две недели две-три тысячи кубов! Либо я ничего не понимаю, либо он ошибается», — и вслух заключил:

— Тогда в нынешнем году успеем построить причал.

— Совершенно верно, товарищ начальник, для загрузки ряжей готовьте камень. Мне и сейчас вот нужно его, разрешите подорвать скалу.

Матросы Глебов и Заикин вдвоем взваливали на тачку оторванные взрывом увесистые обломки известняка.

— Каменья-то зачем нам? — ворчал Заикин.

— Будем море мостить, голова! Давай покрупнее, там глубоко, — шутил Глебов. Краснея от натуги, он осторожно клал камни пудов по пяти и потом бережно опускал их по доскам в трюм, беспокоясь, как бы «камешки», стукнув, не проломили днище баржи.

Заикин был рад, что его взяли на флот. Получив обмундирование в полуэкипаже, он любовно оберегал складки на рукавах форменки, туго перетягивал талию ремнем, был всегда подобран и щеголеват. Мечтал носить гвардейские ленточки, хотел послать фотографию сестренке, да не успел сняться.

А теперь посмотрела бы она — какой он «орел». «То в земле вывозишься, то в смолу влипнешь. А тут еще послали камни ворочать», — думал Заикин.

— А вы, братцы, давайте не только крупный, но и мелкий камень, — учил Белобров. — Мелочь-то промеж крупных камней будет заполнять пустоту.

Рослый Белобров был одет, как все матросы, в рабочую шинель и полотняную робу. Брюки, выпущенные поверх сапог, резко отличались своей белизною от шинели. Шинель, ставшую тесной в груди, Белобров расстегнул, выставив полосатую тельняшку. Он поторапливал товарищей, так как обещал Архипу Ивановичу, что баржу закончат грузить до отлива и по большой воде отведут от берега.

Глядел, глядел Белобров, как Заикин ходит вразвалку, и говорит ему:

— Посмотрю я на тебя — парень ты молодой и крепкий, грудь твоя напоминает полосатый арбуз, а по походке ты ветеринарный помощник в белых штанах… И словно стыдишься своего дела.

— Такая роба, — огрызнулся Заикин.

— Не на робу смотрят, а на работу, — вставил свое слово Архип Иванович и пошел на берег — получать со складов продукты и технические приспособления.

— Просите «добро»[4] на выход! — крикнул Глебов вдогонку Архипу Ивановичу. — Вся флотилия «под парами». Пока отвечают, мы и погрузку кончим.

Старшина радовался: хлопцы горячо взялись за дело, ни один не справляется о времени, забывают про обед, смена приходит раньше положенного, а эти не уходят, как будто человеку не нужен отдых. Все нажимают на работу, пока стоит штилевая погода, зная, что в шторм придется отлеживаться, если не случится худого: внезапная буря может погубить все.

Полярное солнце не сходило с неба, оно только перемещалось то на правую, то на левую сторону горизонта.

Песок блестел на солнце, вода сияла свежая, изумрудная. Но холодны песок и вода — не простоять босиком и минуты, так начинает ломить кости, будто в клещи попадут ноги.

Буксир привел «флотилию» в бухту. Глебов и Белобров выскочили из шлюпки. Воды было по грудь; за ними прыгнул Заикин, и ему, низкорослому, вода пришлась по самые плечи. Берег был далеко, шли долго, и когда вода стала ниже колена, Заикин предложил закурить.

— Можно, — согласился Глебов, — за перекуркой на новом месте лучше оглядишься.

Папиросы и спички у него были под бескозыркой. Тщательно вытерев о волосы мокрую руку, Глебов чиркнул спичку. Белобров не курил, а просто сел на отмели отдохнуть, опираясь локтем о песчаный бугорок, скрытый под водою.

Все трое были одеты в странные костюмы бледно-зеленого цвета.

— Хорошо и не холодно, — сказал Заикин.

— Кабы не надеть ватники, так через резину пробрало бы холодом, — отозвался Белобров.

— Чудны́е мы — посмотреть со стороны, — усмехнулся Глебов, — а работать в этом облачении будет жарко.

— Ну, в воде-то хорошо, а на суше снимешь.

Они смотрели на море, где далеко на гладкой воде сновали шлюпки, стояла баржа и работали их товарищи, загружая камнем маленький сруб — единственную твердую опору и будущий надежный якорь для плотов среди этого широчайшего разлива воды. Там, казалось, проходила граница между речной и морской водой.

— Здесь вода желтее, — заметил Белобров.

— Потому и желтее, что грязнее, — согласился Глебов.

— Баржу-то куда денут, когда камень выгрузят? — спросил Заикин.

— В барже жить будем. Кто на берегу работает, тот спит в сплавщиковой избушке. А если ты на воде, — не будешь каждый раз бегать за две версты. Чья очередь отдыхать, — лезь в баржу.

— Стойте, товарищи, тут железо! — удивился Белобров, раскапывая песок под локтем.

— Ты поаккуратней! Не бомба ли это?

— Да нет, смотри-ка — лапа! Правда ведь, якорь…

— Так, так, — заинтересовался Глебов, — где у него кольцо? Мы сейчас к нему привяжем буек. Пусть он лежит, как лежал. Якорь пригодится нам. Тут у сплавщиков все было приспособлено, и сваи набиты и причалишко был, да всё льдом стерло под корень. Чтобы лес взять, — все нужно оборудовать заново. Старик-то наш на этот счет умом раскинул. Ишь, гомонит там, словно петух зерно нашел, — Глебов показал на Архипа Ивановича.

Старшина мог похвастаться удачей: обе шлюпки вели добычливый лов. Разъезжая взад-вперед и волоча за собою кошки, они то и дело поднимали обрывки цепей и утопленные тросы. Цепи сковывали скобками на болтах, а короткие канаты сращивали. Тонкий канат уже намотали на барабаны ручных лебедок, валявшихся среди штабелей и примеченных Архипом Ивановичем еще в первый приезд.

Теперь он шумел, выбирая длиннущую цепь, и звал вторую шлюпку на подмогу, боясь, чтобы тяжесть цепи не слишком погрузила шлюпку.

Если посмотреть со стороны, — не было ничего примечательного ни на этом безлюдном песчаном берегу, ни в том, что делали матросы. Одни скатывали бревна в воду, другие гнали их баграми по узкому коридору, образованному бонами, а дальше сплотки вереницей подтягивали лебедками от якоря к якорю, которые удерживали плотики с установленными на них лебедками. Наконец лес приводился к барже и конечному якорю — срубу, где начинало вырисовываться тело громадного сигарообразного плота.

Тут лес надежно опутают цепями и канатами, и можно будет «сигару» вывести на морскую волну, не боясь, что она расползется по бревнышку.

— Давай, давай! — кричал Глебов. — Вот завернем сигарку и закурим. Эй, Заикин, давай конец! Где ты, Заикин? Эй! Ну куда девался человек? Сейчас был на глазах. Сквозь воду провалился, что ли?

— Да вон он! — показал Глебов.

— Где?

— Вон за бревнами, гляди — в воде!

— Да он спит, чертяка! Вставай, Заикин, — окликнул Глебов, подходя к нему, и тронул спящего шестом.

— А? Чего? — встрепенулся Заикин, поднимая голову с бревна, служившего ему подушкой.

— Удобно, говорю, поспал и к умывальнику бежать не надо, тут в постели и ополоснешься.

— Так я третью смену…

— Мы ничего тебе не говорим. Давай вытягивай трос: старшина сигналит «дать лесу».

Архип Иванович, не сходя с баржи, наблюдал за тем, как крепят плот, сам работал вместе с другими и был единственным человеком, который следил за временем. Через каждые четыре часа он бил ломом в подвешенную рельсу. Дребезжащий звон означал смену на отдых, но все время получалось так, что работающих было больше, чем отдыхающих.

Заикин боролся с дремотой. Он с трудом поднимал непослушные веки и то и дело плескал воду на лицо.

Глебов сунул ему в рот папиросу и, хлопнув по плечу, подбодрил:

— Давай, давай, двигай! Дело к концу идет. Этот сплоток подведем — и на отдых.

Самому Глебову тоже хотелось спать. Глаза его покраснели, а лицо осунулось. Многие теряли силы, но приближавшийся конец работы поднимал настроение:

— Ловко придумал старик! Как по конвейеру подаем, только успевай сплочивать.

Бывавшие на поисках дров с надеждой говорили:

— Зачерпнем здесь лесу, не нужно будет за отдельными бревнами лазать меж скал, растрачивать силу. Другое бревно так заклинит, что не скоро вывернешь его.

Выспавшись, Заикин вылез из баржи. Был он в обычных брюках, фланелевке и расстегнутой шинели. Не хотелось сразу одеваться в резиновый костюм. Руки и ноги ныли от усталости. Заикин потянулся, взглянул на небо, потом на море.

Свесив ноги в воду, Глебов сидел на бонах, образовавших рамку возле «сигары». Бревна, сплоченные попарно и связанные канатом, качались на морской зыби и стукались друг о друга.

— Дай закурить! — крикнул Глебов, увидав Заикина.

Заикин понял, что Глебов еще не отдыхал и не уходил с бонов. Он быстро достал махорку, свернул «козью ножку» и понес Глебову. Первые звенья бонов он прошел легко, потом встретился широкий прогал. Заикин перепрыгнул его и поскользнулся.

Глебов улыбнулся, глядя на Заикина, а тот, встав на четвереньки, чувствовал, что не может двинуться ни вперед, ни назад. Не было сил выпрямиться, и Заикин, под общий хохот, замочив кисет, который все еще держал в руке, и ненужную теперь папироску, на четвереньках вернулся на баржу.

Надев резиновый костюм, с багром в руках, Заикин, как ни в чем не бывало, подошел к Глебову по тем же бонам, которые минуту назад казались такими неустойчивыми.

Лишенные других развлечений, люди при каждом удобном случае вспоминали ему, как он встал «на четыре якоря», и это стало предметом постоянных шуток над Заикиным.

На восьмой день, когда солидное тело «сигары» чуть качалось на пологих волнах, с высоты штабеля заметили в море катер.

— Право по борту-у-у катер! — пронеслось над водою.

— Начальник идет, — сказал Белобров, вглядываясь в перламутровую дымку.

— Неужели десять дней прошло? — спросил Заикин, недоуменно глядя на товарищей.

— Кто грамотный или с часами, — подскажи, какое сегодня число, — засмеялся Белобров.

Все трое потеряли счет дням и не решались спорить друг с другом.

— Начальник матросские сроки знает, — наверняка за три дня раньше приехал, — уверенно сказал Глебов. — А ну-ка, нажми, ребята!

Катер ушел скоро, и по матросскому телефону, из уст в уста, не дошли еще новости до берега, когда Глебов сказал:

— Наверное, — шабаш. Чего, не веришь? Вон с плота сигналят на штабеля! Читай теперь сам.

Заикин вглядывался в фигуру матроса, стоявшего на кнехтах[5] баржи. Сигнальщик, держа в каждой руке по бескозырке, условными знаками по семафору писал в воздухе:

«Кончай откатку. Всем — ко мне».

— Вон и шлюпка от баржи отвалила. Едет за нами. Собирайтесь, ребята.

— Эй, Заикин, подвези на закукорках до шлюпки, — просил Иванов, оказавшийся на берегу в одних ботинках. В таком же положении рядом с Ивановым стояли еще двое готовых к прогулке по пояс в холодной воде.

— Давайте всех этих пешеходов посадим на сплоток и увезем до шлюпки. А то еще застудятся напоследок, — предложил Белобров.

— Половина дела сделана, — сказал Архип Иванович, когда моряки расселись на готовом плоту, — начальник докладывал о нас командующему, и завтра за нами придет тральщик. Остается в целости довести лес до места.

— Ура! — крикнул Глебов так, что подлетевшие было чайки отпрянули прочь.

— Ур-р-ра! — подхватили остальные, будя задремавших.

«Теперь всё, теперь дома. Как-нибудь до места дотянем», — думал Заикин, поудобнее укладываясь на бревнах. Некоторые спали, даже не успев снять резиновые костюмы. Вскоре весь плот покрылся телами спящих как в люльке матросов.

Архип Иванович смотрел на море. Оттуда тянул легкий ветерок, чуть покачивая «сигару». Стоило ветерку ослабнуть — старшина с тревогой смотрел на горизонт: затишье — предвестник бури.

Синоптики предсказывали шторм, начальник передал эту новость Архипу Ивановичу.

Что сбудется раньше? Или разразится шторм, или придет тральщик? Если до прихода тральщика разведет на море волну, — он бесполезен. Чтобы самого не выкинуло на мель, тральщик близко не подойдет. А «сигару» тогда по бревнышку расшвыряет так, что по берегам не соберешь. Надо, чтобы тральщик успел увести «сигару» в море, — во время бури в волнах спасение.

В тревоге проходили часы. Архип Иванович неотрывно смотрел на горизонт. Вот начали просыпаться люди; и, чтобы его беспокойство не передалось другим, старшина спустился в баржу. Но долго усидеть там не мог, то и дело высовывался и проходил по «сигаре».

У каждого матроса есть иголка и нитка. А починки за эти дни авральной работы набралось про́пасть. Тому пуговицы пришить, у этого хлястика не хватает, у того шинель распоролась по швам и нужно затянуть прореху, иной чинил ботинки. Занимаясь шитьем, все украдкой посматривали на Архипа Ивановича и замечали: «старик» чем-то взволнован.

— У моря ждет погоды, — заметил румяный Николаев.

— Тебе невесту ждет, зеленую русалку с хвостом, — усмехнулся Грицаев и проворчал себе под нос: — Сделали соби ляльку, теперь нянькайся з нею.

— Нет, Грицо, — возразил посерьезневший Николаев, — я слыхал, как начальник говорил ему, что ветродуи обещали шторм.

— Какие тебе ветродуи, то синоптики! Как не угадают погоду, ошибутся на час, их кличут: «ветродуи». А как правда да вылезут люди из пасти смерти, то с почтением — «синоптики».

— Ошибутся на сутки или более того, — им на это дело начхать, а для нас час решает все, — ответил Николаев, задумчиво глядя на море.

Белесая пленка над морем стала плотнее, казалось, вечер надвигался с той стороны. Волна начала выше поднимать «сигару», словно взвешивая на своей ладони эту тысячетонную тяжесть. Поскрипывали швартовые, врезаясь в бревна сруба.

Архип Иванович, да и другие, будто ненароком, приваливались телом к срубу, стараясь угадать, — не качается ли главный якорь-сруб, в который они заботливо засыпали двести тонн камня. Если море разыграется по-серьезному и швырнет «сигару», лопнут, как веревочки, тросы, а не лопнут, так и сам главный якорь, словно репку с гряды, «сигара» выдернет, сбив тяжестью своей туши.

Моряки, опутав вокруг «сигары» все остатки тросов, полные ожидания, смотрели в мерцающую дымку. Угнетало безделье. Все, кто мог заставить себя, спали. Другие просто лежали с закрытыми глазами, притворяясь спящими, чтобы не нагонять тоску на товарищей.

Архип Иванович помчался навстречу кораблю, едва тот показался. Тральщик застопорил машину и грузно переваливался с борта на борт, в то время как шлюпка прыгала на волнах, словно собачонка перед мордой лошади, радуясь предстоящей дороге.

За поданный конец шлюпку поддержали с палубы. Оставив весла, гребцы уперлись в борт баграми и оберегали шлюпку от ударов, а старшина, изловчась, уцепился руками за фальшборт[6] и перешагнул на палубу.

Едва взойдя на мостик, Архип Иванович сразу объявил свое мнение, что немедленно надо заводить буксирный конец на «сигару».

— А сводку погоды знаете? — спросил командир.

— Знаю.

— Ну вот и все! Какая игра будет, — посмотрим. А то оттяну тебя от берега и брошу, и артистов на «сигару» высажу. Вот у вас будет тогда настоящий концерт, — усмехнулся командир. — Знаешь, что за ваши дела командующий прислал к вам целую концертную бригаду? — спросил он Архипа Ивановича.

— Это хорошо. А вот как мы пойдем? — озабоченно спросил старшина.

— Ну, это мы со штурманом решим, — ответил капитан-лейтенант и продолжил: — Выбирайте буксирный конец на шлюпку и заводите на «сигару».

— Я пойду на плоту, — сказал Архип Иванович.

— Оставить трех человек на «сигаре», двух — на барже, сам вернешься на корабль.

— Есть, — ответил старшина.

Тральщик, чуть отрабатывая машиной, чтобы не сносило на волне, медленно приближался к «сигаре». Шлюпка тяжело отвалила от него, матросы разом ударили веслами и, напрягаясь всем телом, далеко назад откидывали корпус, подтягивая обеими руками весло к груди.

— Кому-то надо остаться на «сигаре», — сказал Архип Иванович, когда буксирный конец был укреплен.

— Я! Я! — вызвались Заикин и Глебов.

— Так мы же, товарищ старшина, с одного расчета, — вышел вперед Белобров.

— Ну, добро. Надо еще на барже кому-то быть.

— Это мы с Николаевым, — объявил Грицаев.

— Всем на «сигаре» обвязаться концами. Одна шлюпка останется при вас.

— Прикажите и эту поднять, нам с нею будет одна морока, — возразил Белобров.

— Вам останется шлюпка, — сказал Архип Иванович Николаеву.

Рядом с буксирным канатом от тральщика к «сигаре» и от «сигары» к барже пропустили тонкий линь.

Тральщик вытянул в прямую нитку буксир, «сигара» нехотя сунула нос навстречу волнам. Отдали швартовые с якоря-сруба, брошенного теперь на потеху шторму. Последней двинулась баржа с привязанной шлюпкой, и караван лег на курс.

Порядок каравана не нарушался, машина тральщика работала, но как будто бы все застыло на месте, до того медленно было движение корабля и «сигары», баржи и шлюпки.

Ехавшие на тральщике артисты спустились в кают-компанию продолжать игру в домино. Только солистка осталась на палубе, и новый дежурный терпеливо объяснял ей, что на «сигаре» и на барже оставили людей не зря. Им там опасно и неуютно, но, если «сигара» начнет расползаться, они должны крепить лес, а оборвись канат — без них не завести на «сигару» новый буксир.

— Вы теперь наши союзники, — шутил командир, поглядывая на Архипа Ивановича. — Что, если нас всех вместе трахнет о скалы? А? И все из-за вас.

Старшине, откровенно говоря, было не до шуток. Он неотрывно смотрел за корму, и почему-то вспомнились ему слова охотника Степана:

«Ну, повидаемся еще. Обратным-то ходом завернешь, наверное, и мне подкинешь лесу поди на новую избу».

«Пожалуй, повидаешься», — вздохнул Архип Иванович и вслух произнес: — Советовать не мое дело, но шел бы я вдоль берега.

— На скалы хочешь? — спросил командир.

Старшина молчал. Он сердился на себя за то, что в суматохе лично не проверил, как закреплен буксир.

Шторм разыгрался по-настоящему. Кажется, что может быть ласковее и нежнее воды, а поди ж ты! Волна бьет в гранит, словно тараном в стену… Только утес может противостоять такому напору. Все созданное руками человека, казалось, должно было уступить захлестывающим волнам, сплющиться, рассыпаться, утонуть… Впрочем, море не стремилось поглотить все, что попало, наоборот, — зазевайся вблизи берега какое-нибудь суденышко, — моментально зашвырнет его на камни. Потому-то застигнутое бурей судно всегда бежит от спасительного, казалось бы, берега в открытое море. И там мечется среди волн день, другой, неделю, — все время, пока неистовствует море.

Кругом волны. Иные проскакивали мимо борта, ветер свистел им вслед, а они, растрепанные, летели по обе стороны корабля, другие — переливались через палубу, скрывая фальшборт. Вода по-голодному урчала, уходя за борт через штормовые портики, видимо, досадуя, что не досталось никакой добычи. Ветер, издали заметив жертву, налетает, мечет пену и свистит в ушах. Тут терпи, работай машиной, отыгрывайся на волнах и желай одного — не толкнуться бы обо что-нибудь.

Еще хуже положение корабля небыстроходного, отягощенного буксировкой. Тут не разбежишься особенно. Либо руби буксир и бросай на произвол груз, либо покоряйся судьбе и загадывай, — не заглохнет ли машина? Не распорет ли днище каменная банка?

Встречая «сигару», волны перескакивали через нее. Трое друзей цеплялись за скользкие бревна. Их часто смывало. Привязанные веревками за один кнехт, они чувствовали связь между собою, и каждый, поднимаясь на плот, помогал вылезти другому, проверяя при этом, — не потерял ли тот сознания.

Нос у Заикина посинел, натянутая улыбка делала его лицо деревянным и растерянным. Глебов тихонько хлопнул резиновой перчаткой по его голове, обтянутой шлемом:

— Ну что, романтик, о бое мечтал? Чем тебе это не сражение? Служил в матросах, послужи в русалках!

— Бревна наши хвойной породы, вода кругом соленая, вот и получаются для укрепления нервов хвойносоленые ванны, — пошутил Белобров, следя за волною, и тотчас предостерег: — Полундра!

— Ладно тебе языком-то трепать! Пусть Николаев с Грицо, глядя на нас, зубы скалят, сидя на барже-то, — мрачно отозвался Заикин, прижатый водой к Глебову.

— Им хуже, — возразил Глебов, — вылетит кто из баржи, — в пять раз выше нашего забираться обратно. Воду отливать им тоже не очень весело.

Белобров с Глебовым угадывали, что шторм не вошел в настоящую силу, но тут же утешали друг друга:

— Держись, держись, ребята! Командир не останется в море лишний час. Он на своем тральщике исходил все заливы и поставит «сигару» в надежное место. И тогда мы снимем наши костюмы. А то еще раньше сменят с вахты. Линь-то недаром пропустили, они и шлюпку и кого хочешь к себе подтянут.

Заикин держался. Резиновый шлем плотно обтягивал голову и лицо. От этого в висках начиналась боль и резало подбородок. Погружаясь в воду, Заикин обеими руками хватался за скобы, угадывая величину новой волны по тяжести, давящей на плечи. С этого момента исчезали звуки, перед открытыми глазами мелькали пузырьки воздуха, увлеченного волной с поверхности в глубину. Дыхания не хватало, и казалось, — не дождешься, когда вынырнешь наружу и судорожно глотнешь воздуха, так что в горле его ощущаешь упругим комком.

Если отпустить скобу, — скорее выкинет на поверхность, но вдалеке от «сигары». И как ни казалась веревка крепка, все-таки страшно было, когда тебя уносит в пучину одного, потом выбрасывает так, что за гребнями волн не сразу увидишь «сигару». Оборвись что-нибудь в этот момент, когда тебя тянет вниз, и не выберешься больше на белый свет. Кроме того, жесткая веревка надавила грудь до боли. Поэтому Заикин не отпускал скобу, стараясь удержаться возле плота.

Вдруг он увидел, что рычаг, пропущенный в петлю скрутки, качается. Моряки, опоясав «сигару» и завязав концы тросов, сделали в этом месте скрутку, плотно натянув канаты, так что они врезались в древесину.

Теперь рычаг качался. Ослабли петли веревки, привязывавшие к тому же тросу длинный конец рычага, и вот-вот веревка должна была соскользнуть. Тогда скрутка развернется, рычаг вылетит и бревна начнут расползаться. А ослабнет одно звено плота, — море растреплет другие — и «сигара» погибнет.

Сначала Заикин хотел сказать об этом Белоброву, но стена воды разделила их, а рычаг в тот же миг рванулся вверх, как шлагбаум. Нельзя было терять ни минуты. Заикин пополз, стараясь коленями и локтями прильнуть к скользким бревнам. Еще усилие — и он по другую сторону горба «сигары», под самым боем волн, а конец рычага качается в воздухе, грозя человеку, лезущему навстречу гибели.

Заикин ухватился за трос, — так легче было передвигаться, подтягиваясь на руках. Немного осталось до скрутки, когда его что-то задержало и не пустило дальше. Тут Заикин понял, — коротка веревка и не добраться ему до рычага, не отвязавшись от кнехта.

Глебов и Белобров были еще в воде, когда Заикин, нарочно уступив смывшей его волне, подобрался к кнехту. Он дернул за свободный конец веревки, и морской узел послушно распустился. Кончилась связь с плотом. Веревка, столько раз спасавшая его, была отвязана.

Заикин вновь полз по плоту, каждую секунду ожидая удара волны. Теперь удесятерилась опасность быть смытым в море. Цепляясь за выступающий комель бревна, он высматривал точку опоры, когда гребень волны повис над его головой. Краем глаза заметив опасность, он набросил петлю веревки на комель бревна.

«Только бы не зашибло», — успел подумать он, и вода сильно прижала его к дереву, но быстро сошла.

Еще раз можно переползти на длину бревна. Опять тот же маневр. И так шаг за шагом, только не пропустить одну-единственную спасительную секунду.

— Где Заикин? — крикнул Белобров Глебову.

Оба с одной мыслью взглянули на развороченные пласты воды и пену, темневшую в наступающих грозовых сумерках. И не успели больше сказать ни слова, как их уже накрыло с головою.

Теперь Заикин был возле скрутки. Свою веревку он захлестнул за рычаг и, пропуская под трос, обернул раз, другой, третий. Со всей силой он стянул узел, рычаг сел на место. Старая завязка, совершенно ослабленная, соскользнула.

Крепление «сигары» было усилено, но и сам Заикин оказался привязанным к этому месту.

Порою он впадал в забытье, и казалось, — прошла вечность с того момента, как он помнил себя. Открыв глаза, Заикин видел неизменную корму тральщика, едва темнеющую на фоне черных облаков.

Внезапно ударил свет, ослепляя глаза и возвращая сознание. Заикин с удивлением увидел, как, пренебрегая маскировкой, на тральщике зажгли ходовые огни и осветили прожектором его и «сигару».

На корме двигались люди, что-то кричали Заикину. Не то велели что-то делать, не то беречься чего-то и показывали на «сигару» и на буксир. А «сигара» тянула корабль, и он медленно пятился.

«Значит, сила не берет», — подумал Заикин.

Обернувшись, он с ужасом увидел, что на «сигару» надвигалась громада берега. Слева высились скалы, и волны ревели у них в подножии. Баржа тоже лезла к скалам впереди «сигары». Все двигалось в обратном порядке.

«Требуют буксир отдать, чтобы тральщик мог спастись, или другое что-нибудь нужно сделать? А как ему поступить с собою? Отвязаться надо? Пожалуй, отвяжешься! Навечно скрепились мы», — усмехнулся Заикин, потрогав непослушными пальцами набухшие узлы веревки.

«Скоро трахнет о скалу!» — думает Заикин и кричит, чтобы повторили сигналы с тральщика, которые он не понял. Но ему теперь никто не отвечает.

Но что это? За скалою баржа остановилась и двигается к нему. Как будто перед носом кто-то захлопнул стеклянную дверь. Там, за стеклом, осталась буря, а тут почти нет ветра и в свете прожектора пляшут карликовые волны и даже не волны, а просто гребешки.

«Сигара» разворачивается следом за баржей, и скала уступает ей дорогу.

Открылась бухта, и какая-то лодка спешит навстречу, и вот уже чьи-то заботливые руки отвязывают и поднимают Заикина, и кто-то говорит:

— При повороте боялись, чтобы буксиром тебя не придавило.

Нехотя уходила буря, и становилось чуть светлее. На тральщике играл аккордеон. Корабль стоял обок с «сигарой» за островком. Моряки готовились слушать концерт, как будто за горбатым островком не ревело море и не было только что пережитой смертельной опасности.

Площадь сцены ограничивалась размерами крышки трюмного люка, зрители располагались кругом.

Заикин, Глебов и Белобров, употчеванные корабельным коком за все дни, сидели в первом ряду; за ними стояли Грицаев и Николаев. Обветренные лица этих пятерых резко отличались краснотой, в то время как другие из команды Архипа Ивановича, отоспавшиеся и отмывшиеся, ничем не выделялись среди матросов тральщика.

Рядом с Архипом Ивановичем сидел Степан.

— Вот и повстречались, — говорил Степан, — в море-то вас сейчас бы расщепало. Я сам едва до шторма на ёле прибежал. Ладно угадал погоду. Но, братаня, ваш командир хорош! Не каждый так заведет «сигару». Он и течение до тонкости знает, и волну учел, и ветер. Почему он не пошел в широкие западные ворота, а полез в кривое колено? Там гибель, а тут вашу «сигару», словно в трубу тянуло, и он, как лошадь в оглобли, вогнал ее в бухту. Теперь отстоитесь и ходом домой.

Впервые в жизни Степан слушал концерт, азартно хлопал в ладоши после каждого номера и в перерывах что-нибудь да похваливал.

— Геройские у вас ребята, — сказал Степан, глядя на Заикина.

— А что ты думаешь? — ответил Архип Иванович.