Рассказы старшины флота

РЫБАЦКАЯ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

На базе появились гражданские служащие, которых, в отличие от военных, называли вольнонаемными.

Начали строить дороги, и появился дорожный мастер Тимофей Катков. Ему в диковинку было новое положение: работал пятнадцать лет во многих районах — нигде о дорогах не заботятся, а тут люди попали на необитаемую землю — и первая забота о дорогах.

С дорожным мастером Сверлов познакомился на пирсе[7]. Сидел Тимофей на отбойном брусе, спустив ноги к воде, и ловил рыбу. Рядом стоял эмалированный чайник не меньше ведра, с деревянной втулкой вместо носика.

Высота стенки такая, что, если встать на край, — голова закружится. У самого пирса просвечивает мелкое дно, но с приливом картина резко изменится и вода поднимется до самых ног Тимофея.

Движения Тимофея напоминали работу ткача, гоняющего обеими руками челнок в основе. Но каждый раз в его руках вместо челнока оказывалась рыба.

Тимофей не похож был на многих рыбаков, видящих в каждом приближающемся человеке прежде всего помеху; он не боялся, что Сверлов напугает рыбу или заглянет к нему в чайник, и улыбнулся.

— Садитесь рядышком, чай, ведь знакомые, хотя издали, но знакомые. Может быть, хотите позабавиться, а то мне покурить не дают. Ловите, пока можно, — сказал Тимофей, предлагая удилище — довольно корявый прутик, привязанный к выструганной рейке и своим кончиком намного не достающий воды.

— А что, брать перестанут? — спросил Сверлов.

— Нет, наоборот, больше подойдет рыбы, да нужно до дна доставать, а идет прилив, — будет глубоко.

Сверлов улыбнулся, подумав про себя: «Пирс не всплывает, от верха пирса до дна расстояние не изменится, независимо от колебания уровня моря». И спросил Тимофея:

— Почему потом не достать дна? Оно ведь не опустится?..

— По теории правильно, на практике — леска коротка, — объяснил Тимофей. — Сейчас опустил удилище — и вся система хватает до дна, а потом не будешь удилишко засовывать в воду.

— Резонно, а сразу в голову не придет, — согласился Сверлов.

Тимофей закуривал, зажав удилище в коленях. Был он курчав, с густой бородкой и усами, и разговорчив. Оборачиваясь к собеседнику, Тимофей всегда улыбался. Его брови, как бы раз навсегда поднявшись от удивления, так и остались приподнятыми. Светлые глаза доверчиво смотрели на всех.

— Бычков, как скот, справедливо считать по головам. Отрежешь башку — у подлеца останется один хвост. Вкусен, но отходу много. И дурак к тому же… Вы думаете, — там у меня наживка? Ничего подобного! На наживку за час можно наловить ношу рыбы. И на голый крючок уже поймался!

С этими словами он стал поднимать удилище, и как только оно встало вертикально вверх, — перед носом Сверлова очутился пинагор.

— Вроде бы ерш, но страшнее, а в пропорциях похож на лягушачьего головастика. Пятнистый, словно леопард. Когда рот разинет, — внутри кажется красным. Словом, рыбка создана для того, чтобы рыбаков пугать по ночам. Каждая тварь приспосабливается к месту по-своему. Вот у него снизу присоска, которой он держится за дно. Благодаря этому его прибойная волна не ударит о камни, и он дежурит возле самого берега, где пищи больше.

Расписывая пинагора, Тимофей тянул второго.

С той поры Сверлов потерял покой и не один раз говорил Архипу Ивановичу:

— Вон человек по ведру рыбы налавливает за один час.

— Да и нам бы довольно сидеть нахлебниками на казенных харчах, — соглашался Архип Иванович. — Интендант из главной базы и то говорит: «Есть просите, а сидите на хлебе: треска под ногами. Не пайковая, соленая-пресоленая, а свежая, какую многие за всю жизнь не видели и после не увидят, как уедут от моря по домам».

— Так в чем дело?

— Командование говорит, людей нет лишних, чтобы посылать на промысел. Ловить некому и не на чем. Ошибочно это.

Больше ничего Архип Иванович не сказал, но разговор этот имел свои последствия.

В бухточке у подножия скалы, на которой стояла казарма, вытаяла из-под снега рыбацкая ёла. Ее в прошлом году со льдом принесло течение, а хозяйственные моряки мимоходом выдернули лодку на берег, чтобы прибоем не разбило окончательно. Ёла была сильно разбита, но еще не гнилая.

Кто первый начал ремонтировать ёлу, — осталось неизвестным. Но с некоторых пор, после ужина и даже до утреннего подъема, в бухточке собирался народ. Освобожденных от работы лекпом и в дневное время находил возле ёлы, — у всех посещавших бухту горел в сердце рыбацкий огонек.

Ёлу поставили на городки, ее конопатили, укрепляли днище добавочным настилом и строили навесик — подобие каюты.

Внезапно возле ёлы возник громкий спор: какой двигатель на нее ставить — дизель или бензиновый мотор?

— На качественное горючее нам нечего рассчитывать, — предупреждал длинноногий моторист Журавлев.

Его поддержал механик Сверлов и выступил перед собравшимися с речью:

— Наше спасение в том, что отечественная промышленность выпускает стандартные двигатели. Что выбросят другие — всё нашей «Марии Египетской» должно быть впору; потому предлагаю ставить самый распространенный двигатель. Придется нам сделать что-то вроде морского трактора. И то хорошо, что солдат солдату друг повсюду; на свалке не найдем, так выпросим нужную деталь.

Механики задерживали спуск лодки, но и трудиться им под руководством Сверлова пришлось больше всех: мало достать изношенные части, нужно их еще подогнать друг к другу и заставить работать. Без изобретательности этого не сделаешь.

Мотор — мотором, а предусмотрительные люди готовили весла.

Другие составляли нехитрую рыбацкую снасть: из обрывков телефонного провода вязали стометровые лесы, из толстой проволоки делали лучок, или коромысло, к которому привязывали свинцовый груз в два-три килограмма весом. Мастерили крючки, похожие скорее на багор. На крючок припаивалось подобие рыбки, и соединялся он с коромыслом метровым поводком. Все вместе взятое называлось поддевом.

Фельдшер предложил сделать снасть похитрее — вроде пульки, на которую ловят лосося. Там в свинцовую шляпку впаивается зеркальце. Дескать, посмотрится лосось в зеркальце, увидит самого себя, удивится и хватает.

— Тут надо впаивать целое трюмо, чтобы каждая треска успела посмотреться, — отвел предложение маляр Козлов и напомнил о своем: — Надо бы покрасить лодку и название написать. Где кто увидит остатки краски, — не брезгуйте, сливайте в банку. Пусть будет красная, синяя, черная, белая, желтая — самая разноцветная! Все смешается, и получится защитный цвет «нейтральтин».

Не забывали о краске, но больше всего рыбаки заботились о горючем. Не будет горючего — ёла не пойдет, пускай будет выкрашена в небесно-голубой цвет и какой бы на ней ни был поставлен двигатель.

Усердно собирали остатки соляра, мазутные подонки и невесть что и всё сливали в бочку. Журавлев косился на бочку, потом написал объявление: «Смолу и деготь не лить! Остальное прежде пробуй на спичке, — горит или нет».

Бочка наполнялась, а Сверлова взяли сомнения. Он перемешал все как следует палкой и пробу отнес химику топливного склада на анализ.

«Это какая-то неизвестная лунная жидкость, — написал тот. — При отстое расслаивается. Горение в топке под котлами возможно».

Сверлов прочитал и только рукою махнул:

— Важно подогреть и процедить. Собирай, ребята!

Сверлову пришлось ввести усовершенствование: под бачком с горючим он приладил примус, а на сливной трубке — ситечко, и инструктировал, чтобы для равномерности смеси в бачке перемешивали.

Наконец наступил день спуска на воду. Еще на стапелях опробовали двигатель, и оказалось, что такого грохота сами механики никогда в жизни не слыхали. А уж копоти — клубы! Только голова Журавлева видна снаружи.

— Мы так треску копченой привезем, — сказал Топорков.

— Давай керосину — пылинки не будет, — кричал в ответ Сверлов, совершенно скрытый в клубах дыма. — Вы не бойтесь! На ходу копоть будет за кормой.

Фельдшер смотрел, смотрел на все это и сказал:

— Ну и кочерга!

И как ведь бывает в жизни! Сколько спорили о названии лодки — и «Мария Египетская», и «Касатка», и «Тайфун», — а тут сразу привилось слово «Кочерга» — и никаких гвоздей!

Решили для пробы пройтись на «Кочерге» по рейду.

На рейде тишина. Как влитые в голубое стекло, стоят корабли, на палубах ни души, только на мостиках дежурная служба. Тут и вышла «Кочерга». Все наверх высыпали. Полностью команды собрались у бортов.

— Это что за трактор? Кто вас разрешил? — спрашивает дежурный по рейду. И семафором приказал: «Чтобы вас не было!»

Дежурный по рейду — хозяин рейда. Его большие корабли слушаются: где прикажет, там и стоят. Пришлось «Кочерге» убраться в свой закуток.

Начались разговоры и расспросы: кто? что? откуда?

Доложили командиру базы; тот вызвал Архипа Ивановича, посмеялся, а потом сказал:

— Добро, ловите рыбу. Только пусть вас осмотрят в плавмастерских.

В отделе плавсредств «Кочергу» сначала не регистрировали: паспорт на мотор никак не заполнить. Потом написали: «двигатель — плавучий трактор». Дали «добро» на выход и посоветовали держать связь с отрядом водолазов.

— Это не «Кочерга», а настоящее чудо, — сказали Сверлову на прощание, — а второе чудо будет, если не утонете.

При первой возможности «Кочерга» пошла. Чем дальше она двигалась от берега, тем меньше становилась. Вот она проходит в «ворота» между двумя островами, вот идет по заливу и выходит в море, вот и не видно ее за волнами, а треск мотора все равно слышно. Сначала звук был такой, словно по жестяным волнам тащили железный брус, потом как будто кто насыпал гороху в консервную банку и встряхивает на разные лады.

Сверлов следит за мотором и управляет штурвальчиком, Журавлев в бачке размешивает горючую смесь, Тимофей сидит на «банке», а Козлов с Топорковым забрались в носовую часть и уже разматывают лески.

— Погодите, ребята, не во всяком месте успешно ловится треска, — удерживает их Сверлов, — я уж этот аквариум знаю. Тут глубины тридцать — сорок метров, и треска будет в полкилограмма; считайте сантиметр росту в рыбе на метр глубины. Зайдем за мыс, там метров сто глубины… вот где настоящие рыбаки берут рыбу без осечки. Попадает треска на тридцать два килограмма в каждой штучке.

— Слушай-ка, Геннадий Иванович, а вражеская подводная лодка не встретит нас здесь? — спросил Тимофей у Сверлова, когда тот заглушил мотор и ёла начала безвольно покачиваться на ленивой волне.

— Милый мой, если они узнают, что это мы, им нет смысла обнаруживать себя ради нас. А потом сообрази: если тебя посадить на подводную лодку, — пойдешь ли ты на всплытие, когда наверху невесть что барабанит в сто моторов? На худой конец они сочтут нашу ёлу за морского охотника новой конструкции. Кладу голову в заклад, что, если есть тут лодка, она лежит на дне, потому как полагает наличие у нас акустики и глубинных бомб. Давайте ловить; через два часа прилив, а на нашем «вездеходе» лучше возвращаться с попутной водой.

Почин сделал Журавлев. Размотал он лески метров девяносто, чувствует, дошло грузило до дна. Подтягивает он леску обратно на два полных взмаха руки и начинает: раз-два! — дернул кверху и опустил. Раз! И чувствует, — там на крючке повисла тяжесть.

Вытянул несколько метров лески Журавлев и насторожился, расставив длинные ноги.

— Ты чего? — спросил Сверлов.

— Боюсь, чтобы не сошла…

— Первые пятнадцать-двадцать метров тяни быстро, а потом никуда не денется. Вот увидишь, как она наверху себя чувствует.

Журавлев выбирает леску, и все с любопытством смотрят на воду. Пока выберешь девяносто метров лески, — руки устанут. Журавлев торопится, а в воде все еще ничего не видно.

Но вот словно мелькнул в глубине фарфоровый черепок, а сколько до него, на какой глубине он, — не угадать. Потом заболталась в воде длинная белая полоса, это отсвечивало брюхо трески.

— Давайте багорчик, — просит Журавлев, а сам запыхался от усталости и волнения.

Вывернулась трещи́на, длинная и раздутая, как бревно. Всплыла и не тонет, не шелохнется, только в такт с лодкой качается на волне.

— Давай же, давай багорчик! — просит Журавлев, а ближе рыбу не подтаскивает: увидел, что крючок едва зацепил ее за хвост, и испугался — «вот уйдет!»

А Сверлов, словно рыбацкий профессор, объясняет:

— Теперь от перемены давления треска находится в бесчувственном состоянии, она как бы в обмороке. Попробуй поднять водолаза сразу на сто метров, — для него такой эксперимент кончится смертельно.

Рыбалка оказалась тяжелой работой. Руки немеют, спина устает, но ловля не прерывается. Каждую минуту кто-нибудь тянет, а то двое или трое вытягивают одновременно. Треской завалена палуба, как называли днище ёлы.

Тимофею было сильно не по себе от качки, но, как только он увидел первую рыбину, — забыл о болезни и сразу схватился за поддёв.

Вытаскивая треску, он не переставал любоваться каждой штукой.

— Вот рыба так рыба! Чешуя блестит, мясистая, тяжелая, колючек нет и ротик аккуратненький. Все-то у нее как следует.

Ёлу тем временем относило течением. Но как только она сошла с глубоких мест, треска стала ловиться более мелкая. Сверлов завел мотор и повернул ёлу от берега.

Вновь довольно далеко отошли в море. Отсюда скалы казались низкими, берег тянулся ровной линией, только лишь отдельные сопки вырисовывались на фоне голубого неба.

На голой вершине горы вдруг сверкнула искра. Как будто сталью высекли из кремня. Чуть стороной прошуршало вверху, следом пронесся гром выстрела, на горизонте вода взметнулась столбом, и оттуда долетел затяжной удар разрыва снаряда.

— Ой, ой! Сколько пудов железа гудит! — вздохнул Журавлев.

— По щиту бьют, стрельба учебная, — объяснил Сверлов оробевшему Тимофею. Тимофей разглядел далекое белое пятнышко паруса на плоту, похожее на крыло чайки, и сказал:

— Подъехать бы туда да собрать… Ведь наверняка там массу рыбы набили…

— Кабы самим с треской не перевернуться за компанию. Давайте ловите, нам и эту не увезти, — ответил Сверлов, вытягивая рыбу.

Иногда рыбина срывалась почти у поверхности, но все-таки всплывала, течением уносило ее, а чайки садились прямо на треску.

— Скоро за сапоги будет попадать! — восхищенно говорил Козлов, когда от наваленной рыбы трудно стало передвигаться в ёле.

На замутневшем небе со стороны моря показалась радуга. Концами упираясь в волны и как будто плывя, она приближалась к рыбакам.

— Вот пройдем под радугой и уж наверняка до вечера не будет дождя, — сказал Журавлев.

— Как райские ворота, — заметил Тимофей.

Словно дразня, радуга перестала приближаться к лодке, и расстояние до нее долгое время не изменялось. Потом внезапно радужные ворота побежали навстречу, сначала медленно, затем быстрее. Радуга стала поворачиваться, один конец полукружия обогнал лодку, прошел мимо, и ударил дождь.

— Вот тебе и въехали в райские ворота, — буркнул Сверлов.

— Говорили, — радуга никогда не обманывает, — сказал Тимофей, ошеломленный внезапным душем.

— А вот и верно! Ее нету, — показал Топорков рукою.

Оглядываясь кругом, Тимофей нигде не мог найти следов радуги, видневшейся за минуту до того. Вместо голубого неба серая пелена дождя, все больше плотнеющая. Следом за этим рванул ветер, но не разогнал дождь, а лишь поднял волну и погнал лодку в море.

— Сматывай удочки! Пора! — сказал Сверлов, хлопнув крышкой часов.

Ёла шла еще только по заливу за островом Безымянным, а треск ее уже давно слышали на берегу.

— Вот пешеходы! — улыбнулся дежурный по рейду. — Придется в таблицу внести новые опознавательные знаки.

Встречать «Кочергу» вышла целая процессия, и всех комбат заставил таскать рыбу.

Ящики и корзины ставили на весы, кладовщик записывал и доложил комбату итог: «Шестьсот без пяти килограммов!»

— Ого! Пять человек… по сто двадцать килограммов на одного за три часа! Выгодно вас отпускать! Звоните по соседним частям, чтобы приходили за свежей рыбой.

Сразу пошла слава о «Кочерге». Кто присылал за рыбой, кто забегал в кают-компанию попробовать поджаренной; всем подавался аппетитнейший зарумяненный кусок рыбы, величиною с тарелку. Но больше всего было охотников самим половить. И хотя стук «Кочерги» можно было слышать в любую погоду, — желающих порыбачить набралась длиннющая очередь.

Кроме рыбалки, «Кочергу» стали посылать на выполнение заданий: то отбуксировать щит для учебной стрельбы артиллеристов, то вывести с мелководья сорванные штормом звенья бонового заграждения.

— Этот каботажно-мелевой вездеход всюду пролезет, — смеясь, сказал начальник рейдового поста, наблюдая в бинокль, как между маленькими островками Медведком и Грибком, где в отлив бывало сухо, ёла протаскивала понтон, давно лежавший на камнях.

— Так нам, пожалуй, скоро и флаг дадут, — ухмыльнулся Журавлев.

Работа отнимала время, которое можно было использовать для рыбалки, но Сверлов был только рад и говорил:

— С этими поручениями нас зачисляют на боевое снабжение, а значит, и для рыбалки будет хорошее горючее.

Бочку из-под «лунной смеси» поставили на лодку, и ёла, следом за эсминцем, подошла к пирсу, где по шлангам перекачивали нефть в корабли.

— Эй, на борту! — крикнули со стенки. — Сколько вам? Тонн пятьсот?

— Сто тысяч граммов, — ответил Сверлов с серьезным видом.