Размагничивание кораблей Черноморского флота в годы Великой Отечественной войны

Начало войны. Постановка магнитных мин противником Первые подрывы кораблей. Приезд группы УК ВМФ и ЛФТИ

В начале июня 1941 г. на Черноморском флоте проходили военно-морские учения, и у нас на передающем радиоцентре главной базы Черноморского флота в Севастополе, где я в то время проходил переподготовку в должности инженера, все было подчинено требованиям учений. Вся аппаратура работала с большой нагрузкой, и от личного состава требовалось много сил для обеспечения ее работоспособности, тем более что на время учений часть личного состава была переведена для работы в штольни Инкермана, где находился запасной передающий радиоцентр.

Международная обстановка в то время была очень напряженной, и часто можно было слышать то в одном, то в другом месте разговоры о возможном нападении фашистской Германии на нашу страну.

Но вот учения закончились, и корабли эскадры Черноморского флота и других соединений в субботу, 21 июня, к 12 часам возвратились в Севастополь. Было известно, что в Доме флота состоится торжественный вечер.

Окончание учений истолковывалось нами и некоторыми другими как верный признак того, что опасность миновала и в ближайшее время войны не будет. На душе стало легче!

День выдался жаркий. На всех кораблях, стоявших в севастопольских бухтах, проводился аврал, и этому, как обычно, сопутствовала музыка, передаваемая по корабельным трансляциям. Закончившиеся учения, яркое южное солнце, музыка с кораблей и предстоящее увольнение на берег создавали хорошее настроение.

В Северной бухте, ближе всего к нам, стоял крейсер «Молотов», недавно поднявший военно-морской флаг[1], восточнее — крейсер «Ворошилов», вступивший в кампанию несколькими месяцами ранее, а западнее, впереди, за Угольной пристанью, — крейсер «Красный Кавказ», на котором в 1938 г. во время прохождения срочной службы я служил командиром отделения радистов. Ближе к выходу из бухты находился линейный корабль «Парижская коммуна». В другой колонне стояли крейсеры «Червона Украина», «Красный Крым» и «Коминтерн». Со всех кораблей звучала музыка, и казалось, ничто не предвещало беды.

После 18 часов началось увольнение личного состава кораблей на берег. Движение катеров по севастопольским бухтам значительно оживилось. К пристани III Интернационала (Графской) непрерывно подходили катера и баркасы с матросами и старшинами. На площади царило оживление: встречались друзья, знакомые, родственники, влюбленные. Большинство составляли белые форменки и бескозырки. Везде слышались молодые, звонкие голоса, шутки, смех.

У нас на передающем радиоцентре также состоялось увольнение: сначала ушли матросы и старшины срочной службы, затем — сверхсрочники и наконец — офицеры. Осталась дежурная служба и часть личного состава. Я оставался старшим по радиоцентру. Мне в тот вечер хотелось проявить фотопленки и подготовиться к завтрашнему дню: мы с друзьями собирались на загородную прогулку. Я закончил свои дела в половине первого ночи и только заснул, как в 00 ч 50 мин дежурный по передающему радиоцентру доложил, что меня вызывает оперативный дежурный штаба Черноморского флота. От него я получил приказание перевести передающий радиоцентр на готовность № 1.

Через несколько минут в Севастополе был подан сигнал «большой сбор». Вскоре на всех кораблях, а затем и на береговых флотских объектах было введено затемнение. А потом и в городе. Еще некоторое время ярко светились отличительные огни катеров, доставлявших на корабли личный состав по «большому сбору». Вскоре и они погасли. Небо было облачным, и все погрузилось в темноту. Это было непривычно для Севастополя и вызывало беспокойство.

Примерно в половине третьего ночи послышался необычный гул приближающихся самолетов. (Гул наших самолетов мы хорошо знали.) Небо осветилось перемещающимися лучами прожекторов, а артиллерия и все огневые средства кораблей и береговой обороны открыли заградительный огонь! Казалось, стреляло все, что могло стрелять! Грохот канонады многократно усиливался эхом ближайших гор, и от этого ощущение еще больше обострялось. Когда в разрывах между облаками появлялись одиночные самолеты, лучи прожекторов скрещивались на них и в их сторону устремлялись снаряды, многие из которых были трассирующими. Все это синхронно перемещалось по небу, пока самолеты снова не скрывались в облаках. Было видно, как с самолетов на парашютах сбрасывали какие-то предметы. Позже выяснилось, что это были морские магнитные мины. Они предназначались для установки на фарватерах, а две из них отнесло ветром на город: одна попала в трехэтажное здание школы по улице Щербака, а другая — на Приморский бульвар, вблизи памятника затопленным кораблям в войне 1854–1855 гг.

При повторном заходе группы самолетов корабельные прожектора уже не включали, дабы не демаскировать себя. Вскоре был выполнен следующий маневр: стрельба прекратилась, все прожектора были выключены, за исключением одного на северной стороне. Он освещал облака снизу, а наши истребители, которые к этому времени появились в небе, зашли сверху и атаковали самолеты противника, хорошо видные на фоне освещаемых снизу облаков. Затем мы увидели, как на северной стороне произошел взрыв, все вокруг озарилось огнем, и прожектор погас. Не прошло и минуты, как вспыхнул другой прожектор, продолжавший освещать облака снизу.

Так началась война в Севастополе. Описанные события свидетельствуют о том, что это не было неожиданным для Военно-Морского Флота и Севастополя.

И все-таки не хотелось верить, что это война. Мы понимали, что она будет долгой, потребует неисчислимых жертв и принесет людям много горя и страданий.

Днем 22 июня 1941 г., когда мы уже знали, что началась война, я по служебным делам на катере отправился в город. В широкой Северной бухте, где стояли основные крупные корабли эскадры, и на ее берегах, занятых военными складами, мастерскими, доками, несмотря на воскресный день, полным ходом шли работы. Часто проходили корабли и вспомогательные суда.

В небе непрерывно барражировали наши истребители, а в городе наблюдалось непривычное возбуждение.

Уже в этот первый день войны белые парадные форменки и бескозырки исчезли. Матросы проходили строем в рабочей одежде и с суровыми лицами. Население города, в большинстве своем связанное с флотом, также сменило одежду на темную.

Оконные стекла многих домов были высажены ударной волной, на некоторых витринах еще лежали товары, засыпанные битым стеклом, а кое-где осколки стекла валялись и на тротуарах. Но население в этот грозный час было объединено единым порывом — направить все силы на разгром врага.

С первого дня войны Черноморский флот, как и все Вооруженные Силы нашей страны, был переведен на боевую готовность. Круглосуточно шли работы по приему на корабли боезапаса, топлива, продовольствия и другого снаряжения. С кораблей снимали все, что не нужно для войны, — внутренние деревянные отделки кают и кают-компаний, парадный паркетный настил палуб (где он был!), убирали горючие материалы.

У нас на передающем радиоцентре (ПРЦ) еще с первых чисел июня под моим руководством проводились монтажные работы по установке двух новых радиопередатчиков. Теперь они форсировались и проводились круглосуточно. Матросы и старшины трудились самоотверженно, хотя, кроме монтажных работ, они несли караульную службу по охране ПРЦ.

Он находился на склоне горы между Килен- и Троицкой бухтами, в безлюдной зоне, поросшей густым высоким кустарником и редкими деревьями, что сильно затрудняло обзор. Необходимо было охранять его от возможного нападения диверсантов. Посты выставлялись из личного состава ПРЦ, среди которого было много молодых матросов, только что окончивших школы учебного отряда Черноморского флота. По роду службы (я хочу особенно подчеркнуть это емкое слово «служба», которое охватывает всю разнообразную деятельность человека в Вооруженных Силах, тем более в военное время) мне не раз приходилось наблюдать, как буквально за часы взрослели молодые парни и превращались в стойких бойцов.

Сначала через ночь, а затем и каждую ночь фашистская авиация совершала налеты на главную базу Черноморского флота, пытаясь постановкой магнитных мин заблокировать корабли в бухтах. Во время этих налетов все огневые средства кораблей, противовоздушной и береговой обороны создавали мощный заградительный огонь. Когда же налеты прекращались все снова погружалось в темноту и наступала тревожная тишина. Лишь изредка нарушалась она ночными шорохами, в каждом из которых можно было предположить движение диверсантов.

Вот в такой обстановке мужали и закалялись в первые дни войны молодые матросы. О старшинах и офицерах я уже не говорю: они по долгу службы обязаны были подавать пример.

В связи со словом «пример» мне вспоминается, что в Севастополе, на Матросском бульваре, откуда видны рейд и бухты, стоит памятник капитан-лейтенанту Казарскому, который в 1829 г. на 18-пушечном бриге «Меркурий» у Босфора вступил в неравный бой с двумя турецкими линейными кораблями — «Селиме» и «Реал-бей». Эти корабли имели десятикратное преимущества в артиллерии и значительное — в скорости хода. В этом: бою русский бриг получил 22 повреждения корпуса, 16 повреждений рангоута и 280 повреждений такелажа, но метким прицельным огнем своей артиллерии он разбил руль сначала у одного турецкого линейного корабля, а затем и у другого. Они потеряли управление и, гонимые ветром, вышли из боя, а бриг «Меркурий» остался победителем. На памятнике есть короткая, но многозначительная надпись: «Потомству в пример». Действительно, пример, достойный подражания!

На четвертый или пятый день войны, очевидно, в связи с тем что я владел немецким языком, мне была приказано 1 июля прибыть в разведотдел Черноморского флота с аттестатом, но без личных вещей для прохождения дальнейшей службы.

Распростившись с товарищами, с многими из которых у меня сохранилась дружба со времени срочной службы 1936–1938 гг., когда я преподавал в школе связи учебного отряда Черноморского флота, я отправился по назначению. Некоторые из старшин догадывались, куда я иду, и просили иметь их в виду, если мне понадобятся помощники. По пути в штаб флота я услышал мощный взрыв, а затем увидел на фарватере за бонами горящий миноносец. Позже стало известно, что это был эскадренный миноносец «Быстрый» и что подорвался он на немецкой магнитной мине. Сила гидравлического удара была настолько велика, что у корабля оторвало около 20 м носовой части корпуса. Из районов города, расположенных на возвышенности, хорошо видны бухты и фарватер. Поэтому многие были очевидцами этой катастрофы.

О подрывах на магнитных минах вспомогательных судов (буксира СП-12 и плавучего крана) я слышал и раньше, в первые дни войны, но это не произвело на меня тогда такого глубокого впечатления, как подрыв на моих глазах ЭМ «Быстрый». Уже тогда у меня возникла мысль о борьбе с минами, которая еще больше окрепла, когда я получил в штабе новое назначение, в Отделение энергетики Технического отдела Черноморского флота, по своей основной специальности. Радиотехника была лишь моим хобби (я был радиолюбителем-коротковолновиком с 1927 г.).

Начальником Отделения энергетики в то время был инженер-капитан II ранга Иван Дмитриевич Кокорев, с которым я ранее был немного знаком по заводским работам для флота. Я рассказал Ивану Дмитриевичу об идее создания электромагнитного трала и получил от него разрешение заняться этим сейчас же. Находились мы тогда на казарменном положении: днем работали в отделе и на кораблях, а ночевали здесь же, в служебных помещениях. Поэтому устраиваться с квартирой не было необходимости, и, не теряя времени, я отправился за литературой в Морскую библиотеку, которая находилась тогда на площади Ленина. Внешний вид ее был необычен: огромные витражи окон зияли, поврежденные ударной волной. Книги с витрин были убраны, а сами витрины зачехлены парусиной. Получив книги, я сразу же занялся разработкой электромагнитного трала.

Нападение фашистской Германии на СССР вызвало гнев и возмущение нашего народа. Повсеместно наблюдались проявления глубокого патриотизма и готовности помочь общему делу. В Технический отдел Черноморского флота ежедневно поступало по нескольку предложений по борьбе с магнитными минами. В мои обязанности входило рассмотрение их.

В последние дни июня 1941 г. по предложению и под руководством инженер-капитана II ранга И. И. Бежанова, помощника флагманского инженера-механика 1-й бригады подводных лодок, в этой бригаде был построен и испытан магнитный трал.

1 июля 1941 г. в Севастополь прибыла группа офицеров Управления кораблестроения Военно-Морского Флота (УК ВМФ) во главе с инженер-капитаном III ранга И. В. Климовым[2], а 4 июля — группа ученых Ленинградского физико-технического института Академии наук СССР (ЛФТИ АН СССР) в составе начальника группы П. Г. Степанова, А. Р. Регеля, Ю. С. Лазуркина и лаборанта К. К. Щербо. А. П. Александров и И. В. Курчатов приехали несколько позже.

Прежде чем начать изложение хода событий по организации размагничивания кораблей, следует сказать о том, что исследованиями по защите кораблей ВМФ от магнитных и индукционных мин и торпед в СССР начали заниматься еще с 1936 г. в ЛФТИ под руководством заведующего лабораторией А. П. Александрова[3]. К счастью, в архивах сохранились отчеты научно-исследовательских работ и планы тех лет, по которым можно судить об этом.

Из того факта, что немцы в первые недели войны мало бомбили корабли и береговые сооружения, а только ставили неконтактные мины, следовало, что в этот период они стремились заблокировать наши корабли, чтобы не допустить их участия в военно-морских операциях и нанести флоту наибольший урон.