Развод за каменной стеной

Уборка на развалинах жизни

Артём не вернулся к ужину. Ночевать он тоже не приехал, и от этого было так тоскливо. Мне даже показалось, что меня бросили не в тот раз, когда я стояла у закрытой двери, а сейчас.

Удивительно, но звонил Вадик. Трезвонил так активно, как после нашего знакомства. Я не брала и не отвечала. Поставила телефон на беззвучный режим и возилась с Андрюшкой. Надоел.

Хочет разводиться, пусть разводится. Сегодня об этом не было сил ни думать, ни разговаривать. Рушу всё потом. Да и что тут решать? С Клюевым всё понятно. У него другая есть, мы ему без надобности.

Мне не было жалко неудавшегося брака. А вот себя было жалко ужасно. Неужели я такая никчёмная, что не заслуживаю любви? Неужели я никому не могу понравиться. Неужели так и буду всю жизнь скитаться с сыном по углам?

Последнее было очень обидным, но по-настоящему ранило не это. Я никак не могла избавиться от воспоминаний об Артёме. Мне казалось, что он где-то рядом. Смотрит на меня с немым укором, осуждает.

Всю ночь я ворочалась с боку на бок. Уснула, когда за окном стало светлеть. Но и тут мне не повезло. Приснился Артём, который смотрел на меня зло. Спрашивал, – ну и где твоя любящая семья?

Проснулась разбитой и без малейшей надежды на примирение.

Сын хорошо себя чувствовал. Я нашла в коробках, привезённых Вадиком, осеннюю одежду. Укутала Андрюшку и отвезла в садик. Он был счастлив снова встретиться с детьми.

А я села в машину и вернулась в домик для гостей. Сил совершенно не было. Не хотелось ни есть, ни работать. К тому же, сев за ноутбук, я поняла, что глаза заливают набегающие слёзы и захлопнула его не выключая.

Спустилась на первый этаж, нашла тряпки, вёдра и чистящие средства. Натянула перчатки. Поставила в наушниках песни любимой группы и начала драить кухню.

Сначала мыла кафель фартука возле плиты. Тёрла каждую капельку, высыхала досуха. Иногда прерывалась, чтобы сесть на диван, упереть руки в колени и реветь. Тихо роняя слёзы прямо на ковёр.

Потом снова вставала и шла к столу, чтобы хорошенечко его оттереть. Потом возвращалась к дивану и плакала. Так и переходила от одного предмета мебели к другому.

Постепенно периоды уборки становились длиннее, а рыданий – короче. Яростное отчаянье сменилось сначала острой болью потери. А потом в груди стало щемяще ныть от всепоглощающего ощущения горя.

Когда я приступила к мытью полов, чувствовала себя такой несчастной, что готова была просто лечь на плитку и перестать двигаться. Потому что зачем? Какой в этом смысл?

Но я не сдавалась: тёрла и тёрла пол с таким упорством, словно соскребала пятна со своей израненной души. Помогало плохо, но боль притуплялась, становилась глухой.

Заползла глубоко под кухонный стол и, двигаясь на коленках назад, мыла кафель. В какой-то момент я развернулась в сторону плиты и увидела ноги. Мужские. В чёрных брюках и таких же носках.

Я резко выпрямилась и со всего размаха приложилась головой об стол. Зашипела от боли и присела снова. Нога проскользнула по мокрой плитке, и теперь я ударилась локтем.

Тихо ругаясь себе под нос, я попробовала встать, но меня схватили за ногу и потащили наружу. Я рефлекторно схватилась за ножку стола и дальше мы поехали вместе.

Наконец я оказалась снаружи. Зуев с непонятным выражением лица подхватил меня под мышки и усадил на диван. Вытащил наушники и сказал охрипшим голосом.

– У тебя телефон не работает. Ты снова нас всех испугала.