Реформация

Эпилог. РЕНЕССАНС, РЕФОРМАЦИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Ренессанс и Реформация — два источника современной истории, соперничающие источники интеллектуальной и нравственной свежести современной жизни. Люди могут разделиться по своим предпочтениям и родословной, по осознанному долгу перед Ренессансом за освобождение ума и украшение жизни или по благодарности Реформации за укрепление религиозной веры и нравственного чувства. Спор между Эразмом и Лютером продолжается и будет продолжаться, потому что в этих больших вопросах истина, которой могут достичь люди, рождается в союзе противоположностей и всегда будет ощущать свое двойное происхождение.

В некотором смысле спор идет по этническому и географическому принципу: между латинянами и тевтонами, чувственным Югом и туманным, выносливым Севером; между народами, завоеванными Римом и получившими классическое наследие, и народами, сопротивляющимися Риму, а некоторые и завоевавшими его, и любящими свои собственные корни и климат гораздо больше, чем греки, приносящие дары, или римляне, устанавливающие законы. Италия и Германия разделили между собой формирование современной души: Италия — возвращаясь к классической литературе, философии и искусству, Германия — возвращаясь к раннехристианской вере и ритуалам. Италия почти преуспела в своей второй попытке завоевать Германию — теперь с помощью десятины и гуманизма; Германия снова сопротивлялась, изгнала церковь и заставила гуманистов замолчать. Реформация отвергла Ренессанс с его акцентом на земных делах и радостях и вернулась к тому аспекту (только одному!) Средневековья, который считал человеческие достижения и удовольствия тривиальными и тщетными, называл жизнь долиной слез и призывал грешного человека к вере, покаянию и молитве. Итальянцу эпохи Возрождения, читавшему Макиавелли и Аретино, это казалось средневековой реакцией, восстановлением века веры в борющемся подростковом возрасте века разума. Итальянец, слушавший Помпонацци и живший под легким правлением пап эпохи Возрождения, с улыбкой обнаружил, что Лютер, Кальвин и Генрих VIII сохраняют все чудесные догмы средневекового вероучения — продиктованную Богом Библию, триединое божество, предопределение, божественное творение, первородный грех, воплощение, девственное рождение, искупление, последний суд, Небеса и ад, и отвергая именно те элементы средневекового христианства — поклонение Деве Марии, Богу любви и милосердия, обращение к святым-заступникам, ритуал, украшенный всеми видами искусства, — которые придали этой вере нежность, утешение и красоту, оправдывающую подмигивание мифам, позволяющим наслаждаться искусством.

У искренне верующего католика был свой собственный аргумент против Реформации. Его тоже возмущала десятина, но он и мечтать не мог о разрушении Церкви. Он прекрасно понимал, что монахи выходят из-под контроля, но считал, что в мире должно быть место и учреждениям для людей, посвятивших себя созерцанию, учебе и молитве. Он принимал каждое слово Библии с двумя оговорками: что закон Христа отменил закон Моисея и что Церковь, основанная Сыном Божьим, имеет равный с Библией авторитет и должна обладать окончательным правом толковать ее и приспосабливать к меняющимся потребностям жизни. Что бы произошло, если бы двусмысленные и явно противоречивые места Писания были оставлены на свободное толкование и суждение отдельного человека? Разве Библия не была бы разорвана на куски тысячей умов, а христианство не было бы разбито на тысячу враждующих сект?

Современный католик продолжает этот аргумент на всех этапах современной жизни. «Ваш акцент на вере в противовес делам был губителен и привел к религии, холодность сердца которой скрывалась за набожностью ее фраз; в течение ста лет благотворительность почти умерла в центрах вашей победы. Вы покончили с исповедью и породили тысячу напряжений в душах людей, борющихся между инстинктом и цивилизацией, а теперь с запозданием восстанавливаете этот целительный институт под сомнительными формами. Вы уничтожили почти все школы, созданные нами, и ослабили до грани гибели университеты, которые создала и развила Церковь. Ваши собственные лидеры признают, что ваше разрушение веры привело к опасной деградации нравов как в Германии, так и в Англии. Вы выпустили на свободу хаос индивидуализма в морали, философии, промышленности и правительстве. Вы вырвали из религии всю радость и красоту и наполнили ее демонологией и ужасом; вы обрекли массы человечества на проклятие как «отступников» и утешили наглых немногих гордостью «избрания» и спасения. Вы подавили рост искусства, и там, где вы одержали победу, классические науки зачахли. Вы экспроприировали церковную собственность, чтобы отдать ее государству и богатым, но оставили бедных еще беднее, чем прежде, и добавили презрение к несчастью. Вы потворствовали ростовщичеству и капитализму, но лишили трудящихся покоя святых дней, который даровала им милосердная Церковь. Вы отвергли папство только для того, чтобы возвысить государство; вы дали корыстным князьям право определять религию своих подданных и использовать религию как санкцию для своих войн. Вы разделили нацию против нации, а многие нации и города против самих себя; вы разрушили международные моральные сдержки национальных властей и создали хаос враждующих национальных государств. Вы отрицали авторитет Церкви, основанной, по вашему собственному признанию, Сыном Божьим, но санкционировали абсолютную монархию и превозносили божественное право королей. Невольно вы уничтожили власть Слова, которая является единственной альтернативой власти денег или меча. Вы требовали права на частное суждение, но при первой же возможности отказывали в нем другим; и ваш отказ терпеть инакомыслие был менее понятен, чем наш, ибо мы никогда не защищали терпимость; ни один человек не может быть терпимым, если он не равнодушен. Между тем посмотрите, к чему привело ваше частное суждение. Каждый человек становится папой и судит о доктринах религии еще до того, как он достаточно взрослый, чтобы понять функции религии в обществе и морали, а также потребность людей в религиозной вере. Некая дезинтегративная мания, не сдерживаемая никаким интегрирующим авторитетом, ввергает ваших последователей в такие абсурдные и жестокие споры, что люди начинают сомневаться во всей религии, и само христианство было бы распущено, а люди остались бы духовно голыми перед лицом смерти, если бы не Церковь, которая твердо стоит среди всех колебаний мнений и споров, и держит свою вновь собирающуюся паству вместе до того времени, когда те из вас, кто пришел к пониманию и действительно является христианином, подчинят свою гордость индивидуальности и интеллекта религиозным нуждам человечества и вернутся к единственному лону, который может сохранить религию, несмотря на кощунственные идеологии этого несчастного века.»

Может ли протестант ответить на это обвинение? «Давайте не будем забывать о причине наших расхождений. Ваша католическая церковь стала коррумпированной в практическом и кадровом отношении, ваши священники не действовали, ваши епископы были мирскими людьми, ваши папы были скандалом христианства; разве ваши собственные историки не признают этого? Честные люди призывали вас к реформам, но при этом сохраняли верность Церкви; вы обещали и делали вид, что реформируете, но не делали этого; напротив, вы сжигали на костре таких людей, как Гус и Иероним Пражский, потому что они взывали к реформам. Тысяча попыток была предпринята, чтобы реформировать Церковь изнутри; они провалились, пока наша Реформация не заставила вас действовать; и даже после нашего восстания папа, который пытался очистить Церковь, стал посмешищем в Риме.

«Вы гордитесь тем, что создали Ренессанс, но все согласны, что Ренессанс был порожден такой безнравственностью, насилием и вероломством, каких Европа не знала со времен Нерона; разве мы не были правы, протестуя против этого язычества, выставлявшего себя напоказ даже в Ватикане? Допустим, после начала Реформации нравы на некоторое время упали; потребовалось время, чтобы восстановить нравственную жизнь, религиозные устои и служение которой пришли в упадок; в конце концов нравственность протестантских стран стала намного выше, чем у католических Франции и Италии. Возможно, своим умственным пробуждением мы обязаны Ренессансу, но своим нравственным восстановлением мы обязаны Реформации; к освобождению интеллекта добавилось укрепление характера. Ваш Ренессанс был для аристократии и интеллектуалов; он презирал народ и подмигивал ему, когда его обманывали торговцы индульгенциями и монахи, наживавшиеся на мифологии; разве не хорошо, что эта грубая финансовая эксплуатация человеческих надежд и страхов была оспорена? Мы отвергли картины и статуи, которыми вы загромоздили свои церкви, потому что вы позволяли людям самим поклоняться этим изображениям, как, например, когда вы требовали, чтобы они падали на колени перед священными куклами, которых несли в процессиях по улицам. Мы осмелились основать нашу религию на сильной и активной вере, а не пытаться одурманить разум людей литургией.

«Мы признали светскую власть божественной — как это делали до нас ваши собственные богословы, — потому что социальный порядок требует уважаемого правительства. Мы отвергли международную власть пап только после того, как они грубо использовали ее не для восстановления справедливости между народами, а для продвижения своих собственных материальных интересов. Неспособность ваших корыстолюбивых пап объединить Европу для крестового похода против турок показывает, что нечестность папства нарушила единство христианства задолго до Реформации. И хотя мы поддерживали божественное право королей, мы также, в Англии, Шотландии, Швейцарии и Америке, способствовали развитию демократии, в то время как ваши священники во Франции, Италии и Испании помыкали королями; и наше восстание против власти вашей церкви разрушило чары деспотизма и подготовило Европу к тому, чтобы поставить под сомнение все абсолютизмы, религиозные или светские. Вы считаете, что мы сделали бедных еще беднее. Но это тоже было преходящей стадией; тот же капитализм, который некоторое время эксплуатировал бедность, научился обогащать среднего человека, как никогда раньше; и уровень жизни, несомненно, выше в протестантских Англии, Германии и Америке, чем в католических Италии, Испании и Франции.

«Если сегодня вы сильнее, чем вчера, то это благодаря нам. Что, как не Реформация, заставило вас реформировать курию, избавить духовенство от наложничества, посадить на папскую кафедру людей религиозных, а не язычников? Кому вы обязаны тем, что ваше духовенство сегодня имеет столь высокую репутацию честности? Трентскому собору? Но чем вы обязаны Трентскому собору, если не Реформацией? Без этой проверки ваша Церковь могла бы продолжать свое вырождение из христианства в язычество, пока ваши папы не оказались бы на троне над миром агностиков и эпикурейцев. Даже после регенерации, которую мы навязали вашей Церкви, народы, принимающие ваше вероучение, более пренебрежительны к религии, более скептичны к христианству, чем те, которые приняли Реформацию; сравните Францию с Англией.

«Мы научились примирять наше благочестие со свободой разума; и именно в наших протестантских странах наблюдается наибольший расцвет науки и философии. Мы надеемся приспособить наше христианство к прогрессу знаний — но как это возможно для Церкви, которая отвергает всю науку последних четырех столетий?»

Тут в спор вступает гуманист и обрушивает оба дома на свою голову. «В этом честь и слабость протестантизма, что он апеллирует к интеллекту, который всегда меняется; а сила католицизма заключается в его отказе подстраиваться под теории науки, которые, как показывает исторический опыт, редко переживают век, в котором они родились. Католицизм предлагает удовлетворить религиозные запросы людей, которые едва слышали о Копернике и Дарвине и никогда не слышали о Спинозе и Канте; таких людей много и они плодовиты. Но как религия, которая обращается к интеллекту и сосредоточена вокруг проповеди, может приспособиться к расширяющейся вселенной, в которой планета, утверждавшая, что приняла Сына Божьего, стала преходящим пятном в космосе, а вид, за который Он умер, — лишь миг в фантасмагории жизни? Что происходит с протестантизмом, когда Библия, которую он принял за единственную и непогрешимую основу, подвергается Высшей критике, которая превращает ее из Слова Божьего в литературу Евреев, а преображение Христа — в мистическое богословие Павла?

«Настоящая проблема для современного ума — не между католицизмом и протестантизмом, не между Реформацией и Ренессансом; она — между христианством и Просвещением, той трудно поддающейся датировке эпохой, которая началась в Европе с Фрэнсиса Бэкона и связала свои надежды с разумом, наукой и философией. Как искусство было лейтмотивом Ренессанса, а религия — душой Реформации, так наука и философия стали богами Просвещения. С этой точки зрения Ренессанс находился на прямой линии умственного развития Европы и вел к Просвещению и Aufklärung; Реформация была отклонением от этой линии, отказом от разума, подтверждением средневековой веры.

«И все же, несмотря на свою изначальную нетерпимость, Реформация оказала две услуги Просвещению: она разрушила авторитет догмы, породила сотню сект, которые раньше погибли бы на костре, и позволила им вести столь бурные дебаты, что разум в конце концов был признан той планкой, перед которой все секты должны отстаивать свою правоту, если только они не вооружены неодолимой физической силой. В ходе этой борьбы, нападения и защиты были ослаблены все секты, все догмы; и через столетие после возвеличивания веры Лютером Фрэнсис Бэкон провозгласил, что знание — это сила. В том же семнадцатом веке такие мыслители, как Декарт, Гоббс, Спиноза и Локк, предложили философию в качестве замены или основы для религии. В восемнадцатом веке Гельвеций, Гольбах и Ла Меттри провозгласили открытый атеизм, а Вольтера назвали фанатиком за то, что он верил в Бога. Это был вызов, с которым столкнулось христианство, пережившее кризис гораздо более глубокий, чем дебаты между католической и протестантской версиями средневекового вероучения. Попытка христианства пережить Коперника и Дарвина — основная драма последних трехсот лет. Что такое борьба государств и классов рядом с этим Армагеддоном души?»

И теперь, когда мы оглядываемся назад, на извилистое повествование этих тысячи страниц, мы видим, что наше сочувствие можно отнести ко всем участникам борьбы. Мы можем понять гнев Лютера на римскую коррупцию и господство, нежелание немецких князей видеть, как немецкие коллекции разжирают Италию, решимость Кальвина и Нокса создать образцовые моральные сообщества, желание Генриха VIII иметь наследника и власть в своем королевстве. Но мы можем понять и надежды Эразма на реформу, которая не отравит христианство ненавистью; мы можем почувствовать ужас благочестивых римских прелатов, таких как Контарини, перед перспективой расчленения Церкви, которая на протяжении веков была кормилицей и хранительницей западной цивилизации и все еще оставалась сильнейшим оплотом против безнравственности, хаоса и отчаяния.

Из всех этих усилий не пропало ничего. Человек погибает, но он не умирает, если он что-то оставил человечеству. Протестантизм со временем помог возродить нравственную жизнь Европы, а церковь очистилась и превратилась в организацию, политически более слабую, но морально более сильную, чем прежде. Над дымом битвы вырисовывается один урок: религия проявляет себя с лучшей стороны, когда ей приходится жить в условиях конкуренции; она склонна к нетерпимости там и тогда, где она неоспорима и верховна. Величайшим даром Реформации стало предоставление Европе и Америке той конкуренции конфессий, которая ставит каждую из них в тупик, предостерегает от терпимости и дает нашим хрупким умам изюминку и испытание свободой.