Религиоведение. Индуизм

Религия, непохожая на другие

Индуизм, как и сама Индия, воздействует сразу на все органы чувств: завораживающая красота изваяний богов, аромат пряных благовоний, шероховатость странных скульптур, тепло каменных храмовых плит, по которым нужно ступать босиком: в храмы в обуви не пускают. Он будоражит мысли, задевает потаенные струны души и — что, может быть, самое существенное — опрокидывает многие устоявшиеся стереотипы, связанные с представлениями о религии. Нам, людям западного мира, больше знакомым с христианством, иудаизмом или исламом, эта религия при первом взгляде на нее может показаться чрезмерно экзотической, хаотичной, нелогичной, неорганизованной и даже необъяснимой.

В самом деле, мы не обнаружим в ней ни образа страдающего распятого бога, ни мифа о грехопадении, ни фатального противопоставления грешного тела и бессмертной души, ни строгой церковной иерархии, ни всеми признанного священного текста, как, впрочем, и многого другого. Даже такие общие понятия, как «бог», «религия», «знание», «философия», наполнены в индуизме иным содержанием, нередко противоречащим тому, что вкладывает в них наша родная культура.

Так что рассматривать индуизм с привычных позиций не стоит. И даже к строчке из известной песни Высоцкого, вынесенной в заглавие, надо подходить осторожно. Если следовать научной въедливости, то придется опровергать в ней каждое слово или, по крайней мере, придираться к каждому из них, за исключением первого: оценивать религию мы нс вправе, хорошая она или плохая — нс нам судить. Но вот дальше… Религию? Придумали? Индусы?

Начнем с самого начала, со слова «религия», где, кажется, трудно ожидать подвоха. Сам термин означает то, что связывает человека с богом. Но это — у нас. А у индуистов религия — то, что помогает проявлению в человеке божественного начала, уже существующего в нем, и для этого необходим ритуал, медитация, философия или безграничная любовь к богу, хотя и это все не обязательно — есть и другие пути.

Что касается термина «индуизм», то вот его-то действительно придумали, но не сами индийцы. Его искусственно сконструировали сначала их соседи, персы, а потом колонизаторы-англичане. Персы называли хинду тех, кто жил но другую сторону реки Инд, которую индийцы называли Синдху, а персы — Хинду. Отсюда же, кстати, происходит и название Индии, попавшее через персов в Грецию, а оттуда — во все европейские языки.

Сами же индийцы традиционно называли свою страну иначе. Жители индоарийского севера именовали ее Арьявартой, т. е. Страной ариев. Другое традиционное название, Бхаратварша, т. е. Страна потомков Бхараты, древнего легендарного царя, отчасти вошло в состав названия Республики Индии.

Но с известным нам названием главной индийской религии, индуизмом, эти наименования страны никак не связаны. Как религиоведческий термин в русский язык попал индо-иранский гибрид со скучным обезличивающим суффиксом — изм, провоцируя специалистов на незатухающие бесплодные споры по поводу того, какое же название для адептов этой религии является единственно правильным и истинно научным: индус или индуист.

Как бы то ни было, слово «индуизм» прочно ассоциируется с названием страны и народа. Сразу же подчеркну, что национальная привязка здесь очень важна, и она ни в коей мере не свидетельствует об узости или провинциальности индуизма. Скорее наоборот, его национальные черты придают ему поистине универсальный размах, и не стоит забывать, что все общечеловеческое может проявляться только как национально окрашенное.

Строго говоря, религией национальной индуизм тоже можно назвать с некоторыми оговорками, поскольку нет такой нации — индусов или индийцев, как нет и нации христиан или европейцев. Приверженцы индуизма относятся к разным народам и говорят на разных языках. В северной половине Индии преобладают индоарийцы, а юг субконтинента почти сплошь заселен дравидами: эти две непохожие группы включают в себя все самые распространенные в стране языки. Тем не менее за всем этим иногда пугающим многообразием стоит скрепляющее его глубинное единство культур, общность исторической судьбы и природно-экологическая связанность — то, что позволяет считать народы Индии неким наднациональным образованием, проникнутым общим духом.

В этом смысле показательно, что название главной индийской национальной религии но способу его образования отличается от названий других религий, например конфуцианства, даосизма, синтоизма, зороастризма, буддизма, христианства. Все они происходят либо от имени основателя вероучения, как конфуцианство, либо от его титула, как буддизм, либо от центрального понятия, как даосизм. Слово же «индуизм» ассоциируется только со страной и ее народом, и уже одно это неопровержимо показывает, что религия эта никем и никогда не придумывалась: она естественно взросла на индийской почве.

Сами индийцы, кстати, называют индуизм не религией, а законом: хиндусамая или хиндудхарма, т. е. «вера индусов» или «закон индусов», а также санатана дхарма или просто дхарма, т. е. «вечный закон» или просто «закон». Слово «дхарма» имеет много значений, но в самом общем виде предполагает прежде всего опору, поддержку, то, что удерживает в жизни и за что можно держаться. Вот и получается, что не придумывали индусы своей религии, да и религией ее называем только мы на Западе, создав для этого искусственный термин.

Сложности, связанные с восприятием индуизма, как, впрочем, и с его описанием, этим не исчерпываются; они и дальше будут подстерегать нас на каждом шагу. Для христианства, например, мы можем выбрать несколько главных, определяющих характеристик, но для индуизма это сделать невозможно. Пытаться дать ему четкое определение, равным образом всех удовлетворяющее и всем понятное, — дело совершенно безнадежное. Кажется, ни в самой Индии, ни за ее пределами еще никому не удалось однозначно ответить на вопрос, что же можно относить к индуизму, а что — нет; кого можно считать индуистом, а кого — нет. Более того, ответы на эти вопросы могут порой оказаться шокирующе противоположными.

Можно попытаться определить индуизм — следом за Махатмой Ганди — как религию ненасилия, и с этим определением многие быстро согласятся. Но от него сразу же придется отказаться, стоит лишь взглянуть на отнюдь не благостное изображение богини Кали, украшенной ожерельем из отрубленных человеческих голов. А если еще вспомнить, что в Средние века туги-душители во славу ее удавливали людей специальным белым платком, получаемым при посвящении? Какое уж тут ненасилие!

Столь же противоречив и образ индуиста. Для многих из нас это прежде всего аскет, отшельник с посыпанной священным пеплом головой, живущий в лесном уединении и предающийся размышлениям о бренности всего сущего. Он спит на ложе из голых досок, утыканных гвоздями, истязает себя под палящими лучами солнца и совершает другие не менее впечатляющие подвиги по усмирению плоти. Но этот расхожий образ сразу же потускнеет, как только мы обратимся, скажем, к тантризму, предписывающему совершать винные возлияния, есть мясо и предаваться другим плотским утехам.

И так — почти во всем. Любой собирательный образ индуизма или индуиста рассыпается при столкновении с реальностью. Едва ли найдется в нем хотя бы одно учение, равным образом разделяемое всеми его адептами. Сходное положение существует и с его многочисленными богами. Божество, которому как высшему или единственному будет поклоняться один индуист, в глазах другого может выглядеть второстепенным, малозначительным. С подобными противоречиями и сложностями мы будем сталкиваться каждый раз, пытаясь втиснуть главную религию Индии в прокрустово ложе привычных понятий.

Эта особенность индуизма очевидна и самим индийцам. Ее отметил, например, Джавахарлал Неру, в свое время хорошо известный в нашей стране политический деятель. Он писал: «Индуизм как вера расплывчат, аморфен, многосторонен; каждый понимает его по-своему. Трудно дать ему определение или хотя бы определенно сказать, можно ли назвать его религией в обычном смысле этого слова. Б своей нынешней форме и даже в прошлом он охватывает много верований и религиозных обрядов, от самых высших до самых низших, часто противостоявших или противоречивших друг другу».

Все эти «странные» черты индуизма, свидетельствующие о его большой исторической глубине, насчитывающей не одну тысячу лет существования, закономерны и неизбежны. Они присутствуют во всех его сферах: в теологических построениях, в социальных установлениях, в бытовой обрядности…

Этот сложный синтез причудливо переплетающихся ритуально-магических взглядов, древних мифов, религиозных догм, философских систем, психофизиологических предписаний и многого другого порой самым затейливым и неожиданным образом проявляет себя во множестве местных традиций и исторических вариантов.

Но каким бы непонятным и запутанным ни казался индуизм, он всегда был пригоден для жизни древних и современных поколений, богатых и бедных, старых и молодых, горожан и сельских жителей, профессоров университетов и неграмотных нищих. Он гибко отвечал на любые изменения в жизни и порождал из своих недр именно то, что в наибольшей степени соответствовало настоящему моменту.

Нет никакой возможности хотя бы беглым взглядом окинуть бесконечно пеструю и разнообразную палитру неисчислимого множества местных традиций и вариантов индуизма, тем более описать ее в небольшой книге. Ясно и то, что каноническая религия, которой в основном и посвящена эта книга, отличается от ее практического воплощения, как отличается живой человек от запечатлевшей его фотографии или картины. Однако этот нормативный индуизм, как правило, просвечивает сквозь все его варианты подобно тому, как просматривается дно глубокой реки сквозь толщу воды.

Кого можно считать индуистом?

При первом же, самом поверхностном взгляде на индуизм невольно возникает вопрос: а как же сами индийцы справляются со всеми этими несуразностями? Создается впечатление, однако, что сложности религии составляют камень преткновения только для наших европейских умов, привыкших все раскладывать по полочкам, делить на доброе и злое, давая часто однозначные оценки.

Для самих же индийцев, со спокойной и доброжелательной улыбкой примиряющих самое непримиримое, их просто не существует. Герман Гессе в свое время удивлялся, каким непостижимым образом эта религия «соединяет в себе райскую пестроту самых невероятных противоположностей, самых несовместимых формулировок, самых противоречивых догм, ритуалов, мифов и культов, которые только можно вообразить: нежнейшее наряду с самым грубым, духовнейшее наряду с самым чувственным и плотским, добрейшее наряду с самым жестким и диким».

Итак, если индуизм ускользает от всяких четких определений, то как же все-таки узнать, что он собой представляет и кого можно считать индуистом, а кого нет? Это отнюдь не праздное любопытство: иногда подобные вопросы приобретают актуальную важность и могут поставить в тупик, как не раз бывало с англичанами, когда они, владея Индией как своей колонией, проводили переписи населения.

Видимо, под давлением подобных ситуаций во второй половине прошлого века Верховный суд Индии сформулировал юридическое определение индуизма, а в 1995 г. были уточнены семь его главных характеристик:

1) безоговорочное принятие вед как наивысшего и неоспоримого духовного и философского авторитета;

2) признание многогранности истины и связанного с этим духа терпимости по отношению к другой точке зрения;

3) признание бесконечности космического цикла созидания, сохранения и разрушения;

4) вера в закон кармы и обусловленные им перерождения;

5) признание того, что к духовному освобождению ведут различные пути;

6) осознание равных возможностей идолопоклонства и отрицания почитания зримого образа богов;

7) отсутствие обязательной привязанности индуизма к жесткому набору философских положений.

Бесспорно, юридическое определение индуизма отражает реальное положение дел, но не в полной мере. Уникальность этой религии едва ли можно вместить в какие-либо рамки, тем более юридические. Она противится всяким удобным европоцентристским классификациям и определениям и не перестает поражать своими парадоксами. За столь длительную историю бытования этой удивительной религии, словно вопреки законам диалектики, новое в ней не вытесняло старое, а скорее поддерживало его, подтверждало или, по крайней мере, мирно сосуществовало рядом.

Результатом стало превращение индуизма в необозримый конгломерат различных течений, школ и направлений (не хочется употреблять слово «секта» с его отрицательным значением). При этом в нем нет и, пожалуй, быть не может центральной, единой, четко зафиксированной и всеми признанной доктрины, по отношению к которой все остальные считались бы ересью.

Необычайная пестрота и эпатирующая противоречивость характеризуют и все составные части индуизма. Так, его поистине неохватный пантеон насчитывает не одну тысячу божественных, полубожественных и совсем не божественных персонажей, часть из которых известна во всей Индии, в то время как о других могли и не слышать за пределами какой-нибудь деревеньки. Далеко не все образы пантеона соответствуют нашим европейским представлениям о божественном: не случайно многие местные божества вызывали чувство праведного и негодования у христианских миссионеров, как и формы их почитания местным населением, весьма далекие от благоговейного трепета и раболепного преклонения перед могуществом божества.

Уже говорилось о том, что в индуизме нет единой централизованной церковной организации. В самом деле, мы не найдем ее ни во всеиндийском, ни в местном масштабе. Пет и какой-либо иерархии духовных чинов и санов. Жреческие обязанности обычно выполняют брахманы (хотя в некоторых случаях это могут делать и представители других сословий), живущие обычной мирской жизнью; организационно они могут быть и не связаны друг с другом. А коль скоро нет церковной организации, то нет и церковных авторитетов, которым все обязаны беспрекословно подчиняться.

Многочисленные индуистские храмы существуют автономно. За всю историю индуизма не созывались всеиндуистские соборы, которые устанавливали бы общие нормы, правила поведения, кодифицировали учение или проводили его реформу. Не найдем мы в индуизме и символа веры, т. е. какой-либо общеобязательной формулы, исповедание которой давало бы право вступить в общину. Словом, индуизм показывает совершенно другие возможности и правила, нежели привычные нам религии. И вся эта многозвучная полифония, которая, говоря словами Р. Роллана, «неопытному уху кажется вначале нестройной, сбивчивой, раскрывает знатоку великую стройность и скрытую иерархию».

Остается только добавить, что сама по себе возможность стать глубоким знатоком индуизма, пожалуй, утопично недостижима для любого европейца. При этом на Западе было и есть немало людей, желавших не просто постичь эту религию, но и стать ее адептами. Однако этот путь для них практически закрыт: индуистом можно только родиться, имея хотя бы одного родителя индуиста.

Страстно желали стать индуистками знаменитая теософка Анни Безант и Маргарет Нобль, известная в Индии как сестра Ниведита. И хотя их религиозные заслуги были неоспоримы, а рвение в исполнении обрядов нередко превосходило набожность самих индуистов, войти в лоно этой наглухо закрытой для европейцев религии им не удалось. А коль скоро в индуизме нет прозелитизма, то нет и понятия религиозного отвержения. Кающиеся грешники, блудные сыновья, охота на ведьм, суды и костры инквизиции, гонения, преследования и мученики за веру — все это не индуистские сюжеты.

Родина индуизма

Где зародился индуизм? В широком смысле его родиной можно считать всю Индию, а в более узком — Арьяварту, Страну ариев — Индо-Гангскую низменность, которую в глубокой древности заселили и к VI в. почти полностью обжили пришельцы арии. Но, пожалуй, здесь уместнее будет сказать обо всей Индии, поскольку к формированию индуизма и к его постоянным изменениям так или иначе были причастны все районы этой огромной страны.

Что же представляет собой арена, с которой индуизм не сходит уже пятое тысячелетие? Раскинувшаяся «от океана до Гималаев», она сопоставима с Европой, протянувшейся от Атлантики до Урала: по сути, это два субконтинента на общем евразийском пространстве. По площади Европа превышает Южную Азию более чем в два раза, но по количеству населения значительно уступает ей. Если же говорить о культурном многообразии, включающем в себя расовые, этнические, религиозные, нормативно-бытовые и прочие различия, то Южно-азиатский субконтинент и даже одна только республика Индия оставляют Европу далеко позади.

Отвлечемся от меняющихся политических границ. Первое, что обращает на себя внимание при взгляде на карту Индии, — ее как будто подчеркнутая самой природой отграниченность от остальной Азии и всего мира величайшим в мире горным хребтом — Гималаями. «На севере расположены божественные горы, именуемые Гималаями», — писал древнеиндийский поэт и драматург Калидаса в поэме «Рождение Кумары».

Природа как будто сама позаботилась о том, чтобы выделить на земле уголок, где История смогла бы поставить один из величайших экспериментов по выстраиванию духовной вертикали, устремленной ввысь, к небесам, а не распространению вширь, как это было в большинстве других районов мира.

Сами индийцы воспринимают природу как зримое воплощение божественного начала. Она то являет неистощимую щедрость в тропической зелени лесов, бездонной лазури неба и синеве водной глади, а то пускается в безудержные разгулы, устраивая наводнения, ураганы, циклоны и другие стихийные бедствия. Говоря словами Ф. Шиллера, индийская природа «грандиозна в запутанности своих явлений».

Индия долго оставалась для Европы прежде всего «страной чудес», т. е. превосходящей всякую меру и обычную логику и непостижимой рассудочным сознанием. Стереотип «Индия — страна чудес» возник давно и, пожалуй, мало соответствует современной действительности. Богатства, этого главного признака своей чудесности в глазах большинства европейцев, страна лишилась в последние столетия, когда английские колонизаторы вывезли из колонии громадные суммы денег и превратили ее в одну из самых бедных стран мира. А в годы независимости исчезли и местные княжества, правители которых вели образ жизни, поражавший сказочной роскошью и безоглядной расточительностью.

Но осталась в Индии другая чудесность, тем более поражающая в наше время бездумного упоения техническими удобствами цивилизации. Сохранился своеобразный, глубоко человечный мир Индии, доброжелательное отношение людей друг к другу, их стремление ставить духовные ценности выше материальных благ. Стоит вспомнить и удивительное умение йогов владеть своим телом, достижения индийской философии, медицины и многое другое, что также можно отнести к разряду чудес.

Никуда не исчезли и поразительные памятники древней и средневековой индийской культуры, в том числе литературы и архитектуры. Поныне живы индийские классические танцы, музыка, изобразительное искусство, отмеченные печатью узнаваемого своеобразия. Сохраняются и традиционные ремесла, требующие кропотливого ручного труда и навыков, которые передаются из поколения в поколение.

Но, пожалуй, больше всего поражает в Индии то, что она остается царством удивительного многообразия, скрепленного весьма прочным единством. Это многообразие сквозит во всем: во множестве народов и языков, богов и обрядов и даже в мозаике пейзажей: горы и равнины, широкие долины и вулканические плато, реки и озера сменяют друг друга и не дают заскучать глазу.

Однако сквозь эту головокружительную многоцветность и разноликость сквозит трудно определимая, но всегда почти безошибочно узнаваемая «иидийскость»: индийскую женщину в сари не спутаешь ни с какой другой; индийская песня, как и индийская скульптура, неповторима, а какие-то очень специфические оттенки в архитектурном облике имеют в Индии даже мусульманские мечети и христианские храмы. Индийский дух пронизывает все, и везде индийским «духом пахнет».

Такова земля, на которой уже много веков властвует индуизм.

Священный язык индуизма

Главный язык священных индуистских текстов — санскрит. Он входит в ту же индоевропейскую языковую семью, что и русский. О родстве этих языков каждый может и сам составить мнение, сравнив санскритские слова, приведенные в латинской транскрипции, и русские: vahas (воз) — воз; plavikas (паромщик) — пловец; bhagas (податель благ) — бог; griva (шея) — грива; пип (сейчас) — ныне; bhayate (боится) — боится.

Один из древнейших представителей индоевропейской семьи, санскрит богат звуками, как ни один другой ее язык. В санскритском алфавите около пятидесяти знаков, из них тринадцать гласных. С помощью лигатур число знаков в реальном тексте может быть значительно увеличено. Для санскрита используется письмо деванагари, «божественное письмо»: каждый знак в нем передает слог, сочетание согласного и гласного. Звуки в алфавите расположены в строгой очередности в соответствии со способом их образования.

Санскрит во многом необычный язык. Его название буквально означает «обработанный», «отделанный». В этом смысле он противопоставлялся пракритам (пракар, «производить», «выводить») как языкам, лишенным обработки, а потому естественным, вульгарным. Иногда название священного языка индуизма трактуется иначе — «собранное воедино», «организованное» «оформленное». Имеется в виду, что божественный язык творится подобно тому, как мир был некогда сотворен богами.

Санскрит и в самом деле был обработан в древней грамматической традиции, прежде всего в бессмертном труде Панини. Его знаменитая грамматика, «Восьмикиижие», появилась на свет в IV в. до н. э. Более четырех тысяч правил изложены в ней в виде кратких отточенных афоризмов. Собственно, Панини был не первым исследователем санскрита — он всего лишь завершил труд своих предшественников. И хотя Панини создавал свой труд в далекой древности, глубина его анализа и тонкость исследований имеют такой высокий научный уровень разработанности, какого современная европейская наука достигла лишь в XIX в.

Видимо, во времена Панини санскрит и принял свою классическую форму. Любые случайные изменения, свойственные обычным языкам, для него исключались, хотя в какой-то степени они были неизбежны: отдельные слова переходили в пассивный запас, забывалось музыкальное ударение, менялось словообразование. Развиваясь в установленных рамках, санскрит становился все более искусственным, но приобретал богатство и совершенство, невозможные в обычных условиях развития языка. В результате он стал совершенным инструментом для выражения и строго аналитических философских мыслей, и ассоциативной поэтической речи, и глубоких религиозных эмоций.

Богатые синонимические ряды санскрита не могут нс поражать. Так, в нем насчитывается более тридцати слов, обозначающих понятие «жертва», более пятидесяти — со значением «хвалебная песнь» и т. п. Чрезвычайно сложно устроенный, этот язык требует для изучения мучительного трудолюбия и большого напряжения рассудка, памяти и воображения. Желающему насладиться его красотами придется учить склонение имен, содержащих восемь падежей и три числа, знакомиться с несколькими сотнями глагольных и отглагольных форм, постигать особенности словообразования, когда сложные слова могут иметь до двадцати — тридцати членов.

В качестве священного языка санскрит с глубокой древности воспринимался прежде всего как творческая сила, исполненная мощной энергии, как «дом бытия». Он и назван был не по органу говорения, как у нас (язык во рту и язык как речь). Ведь язык-орган — не более чем проводник речи, помогающий стать неявленному — явленным.

Одно из древних названий языка в Индии — вач, т. е. «слово», «речь» — связывалось с идеей божественной абсолютности. Не случайно в древних гимнах, славящих ее, речь выступает не более и не менее как образ мира: она движется вместе с богами, неся их на себе, заполняя небо и землю и собирая все сокровища. Для человека же она является надежной опорой, помогающей выстоять в круговерти бурной жизни.

Тексты на санскрите, обычно читаемые нараспев, звучат, как чарующая музыка. Они требуют от чтеца большой искусности, а от слушателя — предельной чуткости, внимания и тонкого слуха. Например, нужно уметь различать шесть оттенков носовых звуков, десять оттенков взрывных звуков, причем некоторые из них произносятся с придыханием, а некоторые — без него. Согласные, встречаясь на стыках слов, сразу меняются на другие согласные. Гласные тоже ведут себя необычным образом. Например, две краткие гласные, «столкнувшись» друг с другом на границах слов, могут перейти в одну долгую или образовать новое звуковое содружество — дифтонг. Такими звуками можно играть, виртуозно расцвечивая текст, что весьма искусно и делается.

Можно сказать, что санскрит в Индии соответствует латыни и древнегреческому, т. е. классическим языкам нашей европейской культуры. И подобно тому как в Европе эти древние языки были вытеснены их языками-потомками, так и в Индии молодые новоиндийские языки потеснили санскрит. Одна часть этих новоиндийских языков: хинди, бенгали, маратхи, гуджарати и другие, на которых говорят преимущественно на севере Индии, — прямые потомки санскрита. Другая же их часть — «приемные дети» — это дравидские языки, важнейшими из которых являются тамильский, телугу, каннада и малаялам.

С XIII по XVIII в. на большей части Южноазиатского субконтинента господствовали мусульмане, принесшие с собой классические языки ислама, арабский и персидский. Вследствие этого некоторые из новоиндийских языков складывались в мусульманской культурной среде, усваивая при этом не только словарный запас пришельцев, но и арабско-персидскую систему письма. Один из таких языков, урду, «дитя базаров и военных лагерей», провозглашен государственным языком Пакистана; распространен он и в Индии.

В период колониального владычества Англии в стране прочно укоренился английский язык, ставший, по сути дела, общеиндийским. Но в традиционной индийской культуре статус священного языка сохраняется за санскритом.