Репортаж не для печати

Глава двадцать первая. ОККУЛЬТНЫЙ РЕЙХ

1

Когда я с неослабевающим интересом неоднократно смотрел сериал про Индиану Джонса, с великолепным Гаррисоном Фордом в роли неутомимого археолога, отправляющегося навстречу захватывающим приключениям и вступающего в схватку с гитлеровцами за обладание священными реликвиями, то каждый раз вспоминал книгу, изданную журналистом Луи Павелем и известным химиком Жаком Бержье. Она называлась «Утро магов».

В ней авторы задавались вопросом: каким образом в двадцатом веке, в Германии – одной из самых великих и цивилизованных стран мира, стало возможно коллективное сумасшествие миллионов людей? Еще вчера со слезами умиления на глазах слушавших концерты Бетховена в органных залах, а сегодня уже готовых зверски убивать, мучить, гонять в рабство десятки миллионов мужчин, женщин, детей и стариков. Откуда эта странная готовность добровольно отказаться от многочисленных личных свобод и маршировать в колоннах факельных шествий, сжигать в пламени костров книги вчерашних кумиров.

Неужто прав был Гитлер, однажды обронивший красноречивую фразу: «Какое счастье для правителей, что люди не думают»?

И какой смысл заключен в лаконичном выражении красавца Бальдура фон Шираха, выходца из древнего аристократического рода, получившего прекрасное и фундаментальное образование: «Мы просто верили-.»?

Бывший ефрейтор и неудачник вознесся к упоительным вершинам абсолютной власти в результате невероятного, беспрецедентного стечения обстоятельств. Перед ним с завораживающей легкостью спасовали лучшие политики и утонченные дипломаты Германии, покорно уступив власть и могущество.

Что говорить о простых людях, если один из приближенных фюрера, бывший имперский министр вооружений и боеприпасов, Альберт Шпеер с изумлением признавал:

– Я с ужасом вспоминаю леденящие душу картины, которые мы видели на Нюрнбергском процессе. Материалы обвинения дали доказательства массовых расстрелов и уничтожения газом людей, которые я никогда не забуду. И все же, когда цепь этих картин проходит передо мной, я замечаю, что в глубинах моего сознания они порой вытесняются картинами иными – радости, идиллии Шпеер двенадцать лет провел за высокими стенами трехэтажной кирпичной тюрьмы Шпандау. Вокруг нее находились два дополнительных ограждения из колючей проволоки высотой в три метра, одно из. которых было под током высокого напряжения. В камере, где до него находились немецкие политзаключенные (начиная с тридцать третьего года), он написал мемуары, где признавался:

– Все сильнее и отчетливее проявляются у меня в памяти черты в лице Гитлера. И я спрашиваю себя: как ты мог так долго быть с ним плечо к плечу и не разглядеть их? Но понять это становится трудно, почти невозможно, когда я вижу перед глазами еще и сейчас сцены энтузиазма, связанные с Гитлером, который, со своими заманчивыми призывами и грандиозными планами, был гигантской личностью в глазах немцев.

Узник бывшей прусской военной тюрьмы Шпандау упоминал об одном из путешествий по Германии, которое они совершали вместе с фюрером. Это было летом тридцать шестого года. Тогда Гитлер, сидевший рядом со Шпеером на заднем сидении роскошного с открытым верхом «Мерседеса», полуобернувшись к нему, сказал:

– В машине я чувствую себя относительно безопасно на случай покушений. Относительно безопасно, – повторил он и Шпееру показалось, что Гитлер буравит его глазами, отчего у него по спине выступает липкий противный пот. – Даже полиция не информирована, когда, куда и с какой целью я отправляюсь. Покушение нужно планировать задолго, время и цель поездки должны быть

известны преступникам.

Шпеер возразил и удивился сам тому, с какой дрожащей интонацией прозвучал его голос.

– Мой фюрер, – сказал он, стараясь выдержать пристальный взгляд Гитлера и не дрогнуть, не отвести глаз в сторону, – народ любит своего вождя.

Гитлер резко, почти грубо оборвал своего министра.

– Снайперы. Я боюсь, направляясь однажды на митинг, пасть от пули снайпера. Гарантировать себя от такой возможности нельзя Поэтому лучшей защитой все же остается воодушевление людской толпы. Если кто-нибудь попытается применить оружие, то будет тут же повержен присутствующими и забит до смерти.

Шпеер не мог понять, почему фюрер решил отправиться с ним в монастырь Банц, к которому они приближались. Стиль «барокко» нисколько не соответствовал вкусам Гитлера. Но, когда перед ними предстал величественный монастырь, то монументальность сооружения вызвала безграничный восторг фюрера. После осмотра помещений он углубился в одну из келий монастыря, пригласив настоятеля для беседы. Шпеер находился в соседней комнате, дверь была неплотно прикрыта, и Альберт краешком уха уловил слова, донесшиеся из кельи…

«Ковчег»…

Он так и не понял, о чем шла речь. На обратном пути, когда Гитлер выбрал недалеко от дороги место для пикника, они устроились на зеленой лужайке. Вынув все необходимое из багажника, расстелив скатерть на траве и расставив съестное и коньяк, Гитлер стал делиться впечатлениями от беседы с настоятелем монастыря.

– Вы думаете, – спросил он, – церковь без причины продержалась два тысячелетия? Ошибаетесь, ее методам, ее внутренней свободе, ее знанию человека мы должны учиться.

Странно, подумал тогда Шпеер, голос Гитлера звучал ровно и спокойно. Даже поучительно.

Обычно он быстро загорался и начинал говорить громко, распаляясь и приходя в ярость, в лихорадочное состояние, разливавшееся вокруг него мощным напряжением. Шпеер как-то попытался сбросить с себя ощущение колдовской энергии, исходившей от фюрера и обволакивавшей сознание.

Гитлер тем временем развивал свою мысль:

– Но все же мы не должны копировать ее… Наш идеолог Розенберг пытается превратить партийное учение в новую религию! Это было бы неразумно! Гауляй-тер не является эрзацем епископа, а ортсгруппенгауляй-тер не может быть в амплуа священника. Это не найдет отклика в народе. Далеко не просто создать традицию. Необходимы не только великий идеал, но и авторитет дисциплины – и все это складывается в течение сотен лет.

Глаза Гитлера расширились. Уже с раздражением глядя на внимательно слушающего Шпеера, он заметил:

– Впрочем, церковники везде одинаковы. Я знаю эту публику хорошо. Мы должны, Шпеер, оказывать на них давление. В сравнении с нашими архитектурными сооружениями в Берлине и Нюрнберге древние соборы должны казаться ничтожными. Вы слышите? Ничтожными, Шпеер.

– Клянусь, мы построим такие соборы, – уже твердо сказал Шпеер, восхищенно взирая на своего вождя.

– Вы должны сделать все, чтобы они были готовы при моей жизни. Они должны получить мое освящение.

Шпеер хотел и не мог описать чувства, охватывавшие его, когда Гитлер начинал вот так говорить. Слова фюрера были как удары хлыста. Они звали к оружию, будоражили слух и проникали вглубь сознания. В такие мгновения Гитлер казался имперскому министру вторым Мартином Лютером. Шпеер забывал про все на свете. Сила воли человека, находившегося напротив него, казалось, переливалась и в самого Шпеера.

Это было таким сильным впечатлением, которое можно сравнить разве что с обращением в религию.

– Представьте себе маленького, ничтожного человека, приехавшего из провинции и входящего в такое сооружение. У него перехватит дыхание и ему моментально станет ясно, куда он попал.

Гитлер говорил с такой уверенностью, как будто держал перед своими глазами календарный план с детальным упоминанием будущих исторических свершений. В годы подготовки к войне, по распоряжению фюрера, почти в каждом берлинском кафе или ресторане висели плакаты, прикрепленные к стене. На них было контурное изображение Африки с яркими цветными пятнами.

Когда любопытный подходил поближе, чтобы рассмотреть эти пятна, то становилось понятно: они обозначали Того, Камерун, Германскую Восточную Африку – бывшие германские колонии на Черном континенте. Внизу шла надпись крупными буквами: «Здесь наше место».

После осуждения на процессе в Нюрнберге, Шпеер вместе с другими шестью заключенными Шпандау коротал время за уборкой камер и коридоров. Иногда клеили конверты под присмотром старшего надзирателя за общим столом. Разговаривать вслух не разрешалось. Кто-то один при этом читал всем вслух книгу, не запрещенную цензурой.

Несколько позднее работа по склеиванию конвертов была заменена хлопотами по саду. В трудные послевоенные годы все, что заключенные выращивали, шло в общий котел на тюремную кухню.

Шпеер увлекся новым занятием, с удовольствием разводил цветы и ухаживал за аккуратно разбитыми грядками земляники. В тюремном распорядке ему делались некоторые послабления: он был единственным из подсудимых, кто признал и преступный характер режима фюрера, и собственную долю ответственности в развязывании войны.

В заключительном слове бывший архитектор, которому Гитлер (считавший себя художником) поручал разработку ряда сооружений, долженствующих олицетворять величие «третьего рейха», сделал предупреждение. Он сообщил трибуналу, что через пять-десять лет военная техника шагнет так далеко, что даст возможность проводить обстрел ракетами одного континента с другого при большой точности попадания. И, что новая мировая война закончится уничтожением человеческой культуры и цивилизации.

За долгие двадцать лет пребывания за решеткой Шпеер не раз вспоминал ту памятную поездку в Банц. Иногда он не мог избавиться от ощущения, что прогулка в монастырь была предпринята Гитлером с какой-то неясной целью.

О чем они так долго беседовали с настоятелем монастыря? Зная об увлечении своего вождя оккультными науками, Шпеер не сразу сообразил, о каком Ковчеге шла беседа.

О ковчеге Ноя?

Или же о Ковчеге Завета, обладавшего, согласно библейским утверждениям, могущественной силой?

«Скорее всего это был ветхозаветный Ковчег, – думал Шпеер, украдкой наблюдая за тем. как Гесс, подметавший двор тюрьмы и, полагавший, что его никто не видит, снова со злостью разбрасывал мусор по сторонам, – Ведь многим был известен интерес фюрера к оккультизму, который мог помочь в покорении мира».

Шпеер даже попросил надзирателя принести ему книгу Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензако». В ней рассказывалась история жизни личного ясновидящего Гитлера – Оскара Лаутензака, помогавшего фюреру астрологическими советами перед важными политическими решениями. Вращаясь в кругу особо приближенных к фюреру людей, Лаутензак получал престижные должности и награды, пока он не превратился в слишком много знающего человека. Лаутензака вывезли в лес и расстреляли. Уверенность Шпеера в том, что Гитлера интересовал именно Ковчег Завета, еще больше окрепла, когда он вспомнил об интересе фюрера к святому Граалю. Когда за два года до начала компании против Польши, небольшое германское издательство выпустило плакаты, на которых изображался Гитлер в доспехах рыцаря Грааля.

2

Перелет по маршруту Атланта- Нью-Йорк- Франк-фурт-на-Майне – Штуттгарт оказался утомительным. Я чувствовал себя как Джо Луис, впервые вышедший на ринг. Во время своего дебютного матча будущий чемпион мира по боксу в тяжелом весе был отправлен в нокдаун шесть раз в трех раундах.

«Да ты заржавел, парень, – недовольно подумал я, с удовольствием разминал свои затекшие члены, когда мы вышли, наконец, в аэропорту Штуттгарта. Косточки злорадно хрустели, когда я сделал несколько незаметных растягивающих упражнений. Я дал своему организму торжественное обещание обеспечить ему надлежащую нагрузку в гимнастическом зале в ближайшее время.

Успокоенный таким благородным намерением, я помог Питеру, нашему оператору Люку Тайлеру и «звуковику» Кристиану Шэнахану получить личные вещи и аппаратуру. Поймав такси, наша команда организованно загрузилась в машину, отчего та основательно «присела» и направилась в гостиницу.

Два часа отдыха и легкий душ благоприятным образом сказались на состоянии нашего здоровья. А чашечка «капуччино», выпитая мною в баре, в то время как остальные коллеги предпочли соки и прохладительные напитки, окончательно вернула бодрое состояние духа.

Когда мы ехали по многолюдным улицам в центре города, направляясь в городскую администрацию, я признаться, пытался угадать: каким он, мэр Штутгарта, будет при встрече? Сын «Лиса пустыни», знаменитого фельдмаршала Эрвина. Одного из самых популярных военных в окружении Гитлера. Его любимца и фаворита.

Начальник штаба Вооруженных сил США Брэдли называл Роммеля одним из величайших героев мировой истории. Арабские бедуины относились к фельдмаршалу с нескрываемым уважением за его исключительные профессионализм и талант. Среди арабов Роммель считался настолько неуязвимым, что даже спустя четверть века после гибели немецкого полководца, они утверждали, что видели его живым и невредимым во главе со всем штабом. Спокойно ожидавшего своего старого противника – маршала Монтгомери.

Безошибочно чувствовавший приближающуюся опасность Роммель несколько раз ускользнул от специальных секретных групп союзников по антигитлеровской коалиции, настойчиво разыскивавших его с целью устранения.

Каирская газета «Бурс» через десять лет после окончания второй мировой войны все еще в восторженных красках высказывалась: «Этот человек оказывает наваждающее действие на массы людей. Он олицетворяет для них чувство и мечту. Среди песчаных дюн они угадывают силуэт вечного пленника пустыни, и это для них и поэзия, и чудо».

Считалось, что Роммель был одним из участников заговора двадцатого июля сорок четвертого года, когда полковник фон Штауфенберг поставил портфель с бомбой под стол в штаб-квартире фюрера. В двух метрах от самого Гитлера, проводившего в тот момент совещание с генералами.

Воспользовавшись фиктивной необходимостью срочного телефонного звонка, Клаус Штауфенберг незаметно вышел. Полковник Брандт, которому портфель, оставленный Штауфенбергом, мешал следить за докладом по карте, переставил его на другую сторону. Эта нечаянная случайность спасла жизнь фюреру, продлила агонию «третьего рейха» еще почти на год и отправила на казнь главных заговорщиков во главе с самим Штауфенбергом.

Группа военных, планировавших после смерти диктатора захватить Берлин, объявить о конце «третьего рейха» и добиваться мира для своей страны на более-менее сносных условиях, была брошена в тюрьму. После изощренных пыток, их казнили в тюрьме Плетцензее. Тысячи немцев, заподозренных в нелояльности фюреру, закончили свои дни в концлагерях. Эсэсовцы так вошли в раж, что, когда советские войска уже штурмовали Берлин, они все еще расстреливали подозреваемых в заговоре.

Фельдмаршалу Роммелю – участнику заговора – в знак признания его прежних выдающихся заслуг была предоставлена возможность покончить жизнь самоубийством. Кроме того, Гитлер отказывался в этом случае от кровной мести родственникам экс-любимца. Членов семей Штауфенберга, фон Трескова, фон Мольтке и многих других подвергли аресту, начиная от грудных младенцев и заканчивая престарелыми родственниками.

Эсэсовцы посадили Роммеля, одетого в военный мундир, в «опель» и, оставив ему сильнодействующий яд, отошли от автомашины, захлопнув дверцы.

После непродолжительной паузы они вернулись, обнаружив мертвого «Лиса пустыни», обмякшее тело которого сползало со спинки сидения. Рядом валялась его фуражка. Один из эсэсовцев поднял ее, отряхнул и водрузил фельдмаршалу на голову.

Во всеуслышание было объявлено, что Эрвин Роммель умер в результате тяжелых ранений, полученных за несколько дней до покушения на фюрера. Едва получив известие о свершившемся возмездии – смерти Роммеля, Гитлер подписал телеграмму, направленную вдове полководца: «Примите мои искренние соболезнования в связи с понесенной вами тяжелой утратой – смертью вашего мужа».

После провала заговора генералов, агония Германии продолжалась еще год.

3

– Мой отец жил во времена, когда честному немцу тяжело было выжить. Честность не приветствовалась, – начал говорить Манфред Роммель, сын «Лиса пустыни», когда мы готовили аппаратуру и включали камеру.

Он вызывал симпатию и расположение Крупный, высокий, чуть старше шестидесяти лет, Манфред Роммель носил большие очки с тонкими дужками. Добротно сшитый серый костюм хорошо сидел. На лице выделялись пытливые, в цвет костюма глаза, чересчур массивный нос и глубокие складки возле рта.

Мы договорились с Питером, что вначале задаю вопросы я. Чтобы максимально подробно расспросить сына фельдмаршала обо всем, что могло быть ему известно об оккультных сторонах жизни «третьего рейха». Поскольку для аудиенции нам было выделено шестьдесят минут, то, по согласованию с моим другом, время разделили в соотношении два к одному.

В мою пользу.

– Вы говорите это в оправдание своего отца? – спросил я мэра. Он невольно прищурился, еще не привыкнув к яркому свету юпитеров, слепившему глаза.

– Честно говоря, я горжусь им как личностью. Как человеком никогда не стоявшим на коленях. – Роммель задумался. – Я не знаю, что бы делал на его месте. Может быть мне пришлось бы сегодня испытывать чувство стыда. Но только в том случае, если бы я, анализируя его поступки, обнаружил нереализованные шансы на право оставаться порядочным человеком. Насколько опять же это было возможно во времена «третьего рейха».

– Итак, вы не стыдитесь своего отца?

– Нет.

– Но разве он не являл собой образец верноподданничества, не был исполнителем воли фюрера? Разве не ведет слепое повиновение человеконенавистническим указам к распространению зла? К преступлениям?

– Мой отец был солдатом, а не политиком.

«В отличие от своего именитого предка, мэр Штуттгарта – прирожденный политик, – подумал я. – Иначе ему не удалось бы удержаться в кресле главы городской администрации на протяжении двадцати лет».

– Кроме честности, какую еще важную черту можно выделить в фельдмаршале?

– Смелость, – без колебаний ответил мэр. – В качестве примера я могу напомнить его действия во время французской кампании. Когда в феврале сорокового года мой отец принял командование танковой дивизией, то между ним и его бывшим командиром в рейхсканцелярии состоялся весьма оживленный разговор. «Как лучше всего руководить дивизией?» – спросил Эрвин экс-наставника. Тот ответил, что всегда имеются два варианта решения – самый смелый является верным. Наиболее надежным в плане перспектив. Мой отец доказал, что усвоил рецепт старого генерала. Его дивизия продвигалась по территории Франции со скоростью шестьдесят – восемьдесят километров в день. Ее называли «дивизией – призраком».

– Вы говорите о честности и порядочности отца. Но ведь он мог подать в отставку?!

Лицо Манфреда Роммеля потемнело.

– Мне нечего возразить. Разве только то, что он чувствовал ответственность за свои войска. За людей, с которыми сражался бок о бок…

– Это касается и того периода, когда Эрвин Роммель был руководителем гитлерюгенда? Отвечал за подготовку молодых кадров для «третьего рейха»?

– Мне было тогда семь лет. Если вы внимательно изучили мою биографию перед тем, как отправиться на интервью – а в этом я, зная профессионализм компании Си-Эк-Эн, не сомневаюсь, – то, наверное, вам известно, что воину я закончил в шестнадцать лет. Что я мог понимать в таком возрасте? Только то, что мой отец умер по приказу Гитлера. Но что мог сделать обычный рядовой немец? Даже если он был полковником или командующим дивизией?

Я мог бы поспорить с ним. Но сдержал себя и не стал этого делать. Я просто вспомнил слова французского философа Монтескье, который считал: «известно уже по опыту веков, что всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении, пока не достигнет предела».

Любой человек, обладающий властью.

Пока не достигнет предела…

Вместо напрашивавшегося спора о политике, я предпочел углубиться в другую тему

– Ведь вы. господин мэр, были дома в то роковое утро, когда к вашему отцу приехали люди СС. намеревавшиеся склонить его к самоубийству?

– Да.

– В какой степени можно предполагать, что СС была не только полицейской организацией «третьего рейха», но и военно-мистическим орденом?

– Мне трудно судить. Отто Ран, унтершарфюрер СС искал Грааль – чашу, в которую, по преданию, была собрана кровь Иисуса. Предпринималось даже несколько экспедиций, с целью исследования горы Монсегюр.

– Она расположена во французской части Пиренеев?

– Верно. И якобы там находился святой Грааль.

– Его нашли?

– Я был слишком мал, чтобы разбираться в таких вещах. А когда повзрослел, то обратил внимание на слова Гитлера в одной книге: «Не создать ли нам элиту посвященных? Орден? Религиозное братство тамплиеров для охраны святого Грааля?»

– Но ведь любовь к символам Грааля была не случайной?

– Равно как и к Ковчегу Завета.

Мне показалось, что в горле у меня вдруг стало очень сухо. Как в выжженной солнцем пустыне. Как в безжизненных песках Египта, где в битве у Эль-Аламейна Ром-мель, под напором англичан, дрогнул и, чтобы не погибнуть, отступил. Это было в октябре сорок второго года.

Мэр города заметил мою непроизвольную реакцию и немного удивился.

– Гитлер мечтал увеличить свою духовную силу, обладая Граалем, превратить германскую армию в непобедимую при помощи Ковчега. – Роммель сделал паузу, размышляя, стоит ли продолжать. – Помню… Когда отец вернулся из египетской кампании, он как-то говорил моей матери, что фюрер очень недоволен. Разозлен бегством от англичан. Тем, что не удалось узнать, где находится Ковчег. Но особо мне врезались в память сетования отца на то, что его люди, несмотря на все усилия, так и не раздобыли секреты бальзамирования фараонов.

– Даже так?! – воскликнул я, пораженный.

– Гитлера интересовали секреты уникальной сохранности египетских мумий. Он говорил, что причина тут не только в сухом климате Египта.

– Но и в рецептах египетских магов и жрецов?!

– Древнеегипетские бальзамировщики обладали какими-то уникальными рецептами. Фюрера беспокоило: что будет с его телом после смерти. Он хотел сохранить тело, чтобы при взгляде на него, потомки восхищались гениальным вождем нацистской Германии. Фюрер не мог не думать о своей будущей смерти. Но даже рассуждая о ней, Гитлер приравнивал себя к богам. К самым знаменитым фараонам.

– Известны ли вам еще факты, дающие основания считать Гитлера знакомым с оккультными традициями?

Роммель напряг свою память.

– Видите ли, в начале тридцатых годов в Германии был такой расцвет мистики, такое количество магов, прорицателей и просто шарлатанов… Не знаю… Не знаю, насколько правдивым было то, что фюрер умел контролировать биоритмы своего сердца… Но предсказателем он был неплохим – ведь Гитлер правильно определил дату вступления своих войск в Париж и дату смерти Рузвельта. И потом, он был весьма близок с профессором Гаусгофером, который обучил Адольфа ораторскому искусству и основам человеческой психологии.

«Мы просто верили…», – вспомнил я слова Шираха. Да нет, совсем не просто! Спиной я буквально чувствовал, с каким интересом следит за словами мэра Питер Арнетт. Он находился позади меня и, казалось, затаил дыхание. Как, впрочем, и вся наша команда.

– Гаусгофер… Кто это? – переспросил я.

Мэр города, вначале чуточку скованный, чувствовал себя все более и более свободно.

– Карл Гаусгофер. Ученик знаменитого мистика Гурджиева и тибетских лам. Именно Гаусгофер познакомил Гитлера с восточным учением о чакрах – энергетических центрах. Они расположены в семи точках человеческого тела. У большинства людей эти центры находятся в дремлющем состоянии. Однако их можно активизировать с помощью специальных упражнений. Тот, кому удается задействовать чакры, задействует огромные резервные возможности организма В распоряжении такого человека оказываются и сверхъестественные силы и магическое видение.

– Когда же Гитлер мог овладеть подобным искусством?

Роммель откашлялся и легкая тень улыбки пробежала по его губам.

– Ну, знаете, в тюрьме в Ландсберге Гитлер не только «Майн кампф» писал, – мэр махнул рукой, как бы отгоняя от себя назойливую муху. – Да многие из высших членов рейха увлекались сверхъестественными изысканиями. После ареста Муссолини рейхсфюрер СС Гиммлер собрал шестерых крупнейших оккультистов Германии. Чтобы узнать место, где содержат в плену итальянца

– А вы встречались с кем-либо из узников Шпандау после их освобождения?

– Со Шпеером. Он с ужасом вспоминал о том, что когда стало ясно – война проиграна, к астрологическим вычислениям в министерстве пропаганды прибегали как к последней надежде. Составлялись фальшивые гороскопы, обещавшие появление света в конце туннеля. Лишь в астрологических прогнозах у «третьего рейха» было будущее.

– А нацист номер три – я имею в виду Рудольфа Гесса… В списках книг для получения у тюремных властей, были десятки названий, связанных с оккультизмом и астрологией.

Роммель махнул рукой.

– Он вообще был сдвинутым. Каждое утро делал зарядку по системе йогов. Лично составлял для себя меню на завтрак, обед и ужин. Высчитывал калории, а затем передавал эти записки главному повару через дежурного надзирателя.

– Говорили, что в Шпандау сидел двойник Гесса

– Бред. У него было железное здоровье и превосходные шансы дожить до столетнего юбилея, если бы не убийство.

– Вы полагаете он был убит? Не сам повесился Роммель вовремя вспомнил, что он политик Он ответил очень осторожно.

– Так считал сын Гесса. Слишком загадочными были обстоятельства смерти девяностотрехлетнего старца. Имелись косвенные, но весьма убедительные доказательства удушения Гесса. Но знаете, что интересно… Гесс отказывался от свидания с родными. Но его жена постоянно говорила, что находится с мужем в телепатическом контакте.

Я достал платок и вытер капельки пота, проступавшие на лбу.

– Гитлеру так и не удалось найти Ковчег?

– Точно нет. Вначале поиски были, очевидно, неудачными. А впоследствии, когда все начало рушиться, Гитлер не мог положиться даже на свое ближайшее окружение.

– Среди которых был и ваш отец.

– И мой отец, Эрвин Роммель, – подтвердил мэр Штуттгарта. И с гордостью добавил. – «Лис пустыни». Когда отец воевал в Африке, он пытался, повторяю, быть честным. Он не убил и не подверг пыткам ни одного еврея. Он не выполнил приказа Гитлера о расстреле военнопленных британской армии потому, что они были немецкими гражданами. Он знал, что после окончания войны начнется строительство новой, свободной Германии, – сказал он, приняв гордое выражение на лице.

Через несколько лет, во время пятидесятилетнего юбилея – победы войск союзников над гитлеровской армией, мэр Штуттгарта будет стоять на трибуне для почетных гостей в Париже. На Елисейских полях.

Мимо Роммеля будут проходить колонны бронетехники, впервые нарушившие привычный ритм жизни парижской столицы со времен освобождения города от оккупации. Радостно оживленные лица горожан будут так напоминать собравшимся тот оставшийся далеко в истории день, когда танки с грохотом и лязгом гусениц проехали по улицам Парижа. Рядом с Манфредом Роммелем на трибуне репортеры безошибочно вычислят стройную подтянутую фигуру Дэвида Монтгомери. Сына генерала Бернарда Монтгомери, командовавшего Восьмой армией британских войск, обратившей «Лиса пустыни» в паническое отступление из Египта.

– Я чист, – продолжал Роммель, слегка нахмурившись и потирая подбородок. – Я свободен от всего, что было в нашей истории с Гитлером. Один из главных уроков, вынесенных мною из второй мировой войны – то, что нужно быть внимательными и уважительными к меньшинствам, которые проживают на вашей земле.

– Вы имеете в виду евреев, проживающих на территории Германии? – заметил я.

Роммель согласно кивнул головой.

– Сегодня в Штутгарте легко встретить греков, турок, югославов… Они – часть нашего общества. Их права защищены. Хотя представители этих народов составляют лишь небольшой процент от общего количества жителей Штуттгарта.

– Исходит ли какая-нибудь опасность от неонацистов, от их движения в сегодняшней Германии?

– Не думаю, – моментально возразил Роммель. – Неонацисты, безусловно, есть. Иногда они даже избивают турецких рабочих или же громят витрины магазинов выходцев из Азии или Восточной Европы.

В подобных случаях с ними не церемонятся. Наручники и тюремное заключение – прекрасное лекарство от сумасшедших наци. Но это не является угрозой для демократии. Мы не хотим, чтобы наша страна вновь взорвалась войной. – Роммель оживился, найдя, очевидно, хороший аргумент для доказательства своих логических построений. – Кстати, в Штуттгарте проживает много семей коммунистов, погибших в концлагерях. Они являются неотъемлемой частью нашего общества. Люди, чьи родители сражались с Гитлером. Хотя при этом ненавидели Сталина.

– Ваше поколение, господин Роммель, – произнес я, – еще помнит ужасы прошедшей войны. Кошмар бомбежек. Многие ветераны тех сражений, которые сегодня проживают в разных странах – в Советском Союзе, Франции, Англии – просыпаются по утрам, наверное, в холодном поту. Забыть пережитый ужас невозможно – даже сейчас, спустя многие годы, он будет приходить во

сне. Как кошмары Фредди Крюгера.

Мэр Штуттгарта едва заметно улыбнулся, подтвердив тем самым, что помнит нашумевшие голливудские фильмы ужасов про события, разыгравшиеся на улице Вязов.

– Сын «Лиса пустыни» не боится, что юное поколение свободной Германии забудет уроки истории полувековой давности? – счел необходимым уточнить я.

– Я переспрошу вас, Маклин: что такое «уроки»? Некоторые уроки никогда не усваиваются. Но, уверен, что национал-социализм или нечто подобное никогда не расцветет в Германии. Никогда, – повторил он с искренней уверенностью.

Я незаметно взглянул на часы. Время аудиенции подходило к концу, но мэр города не обнаруживал признаков нетерпения и желания поскорее распрощаться с нами. Я решил воспользоваться этим обстоятельством.

4

– Полагаю, что история существует для того, чтобы из нее не извлекались решительно никакие уроки, – заявил я. – В Египте мне показали старинный папирус, написанный четыре тысячи лет тому назад. Знаете о чем в нем говорилось?

– Интересно, о чем же?

– Это был диалог между египтянином и его душой. Мучительный диалог. «С кем поговорить мне сегодня? Братья злы, а нынешние друзья никого не любят. Сердца жестоки, каждый похищает добро своего соседа. Кроткий гибнет, сильный торжествует, нет больше праведника, земля принадлежит грешникам», – процитировал я по памяти. – Четыре тысячи лет назад. Можно ли утверждать, что мир изменился сегодня в лучшую сторону?

Мои аргументы произвели на Роммеля сильное впечатление. Настолько сильное, что сейчас он немного походил на сдувшийся воздушный шарик. Я видел, как мэр города пытается найти удачный и достойный ответ на вопрос журналиста. И не находит.

– О каких уроках для молодого поколения можно говорить, если в швейцарских банках и по сей день хранятся деньги и драгоценности жертв нацизма, погибших в концлагерях. Золотые коронки, вырванные у евреев. Обручальные кольца, снятые с рук узников, перед отправлением в газовые камеры и раскаленные печи крематориев. Сережки, вырванные из мочек ушей женщин, и прочее золото, вывезенное представительствами Красного Креста для переправки швейцарским «гномам».

Зияете, как называется такая операция на обычном языке? «Отмывка» грязных денег и ценностей!

Роммель молчал. Он не мог не знать о частном расследовании американских сенаторов, которое уже начинало раскручиваться мировой прессой. Расследовании, способном потрясти миллионы людей, многие из которых были совершенно равнодушны к политике. О том, что в распоряжении американских спецслужб оказались документы, уличавшие международную организацию Красного Креста в переправке фашистских ценностей для хранения на специальных счетах в Швейцарии. Сообщения о незаконных и преступных операциях некоторых сотрудников Красного Креста во время второй мировой войны вызвали настоящий шок в мировом сообществе и требования о тщательном их расследовании.

– А история, связанная с Мартином Борманом? – развивал я свое наступление. – Не свидетельства о том, что начальник партийной канцелярии Гитлера был замечен в Парагвае или в аргентинском городе Барилоче. Есть утверждение, что в апреле сорок пятого года Уинстон Черчилль – один из столпов держав, участвовавших в разгроме нацистов, – лично санкционировал проведение спецоперации по тайному вывозу в Лондон из осажденного Берлина Мартина Бормана. Не в силу личного альтруизма последнего отпрыска герцога Мальборо, а по гораздо более прозаическим причинам: в обмен на золото нацистов.

Роммель хранил молчание. Я беспощадно продолжал:

– Британские командос, численностью более трехсот человек, по пути в Берлин несколько раз вступали в сражения с передовыми частями Красной Армии. После получения ценного трофея, которым и был Борман, англичане вывезли его в Лондон; сделав ему пластическую операцию, люди Черчилля снабдили военного преступника прекрасными документами и тщательно проработанной легендой для спокойной послевоенной жизни. Не бесплатно, В обмен на подавляющее большинство спецсчетов Бормана в тех же швейцарских банках. Разве безнаказанное зло способствует усвоению уроков юными поколениями, о которых вы только что говорили?

– Даже в состав спасительных лекарств входит некоторое содержание яда. У Черчилля было правило, надо знать, кому, где и когда говорить правду, – нашелся что ответить Роммель. – Даже на процессе в Нюрнберге, когда поднималась тема о четырех тысячах польских офицеров, расстрелянных в Катыни в сороковом году, и Черчилль и Рузвельт категорически запретили своим обвинителям на суде развивать эту тему. Они прекрасно знали, что органы НКВД устроили резню в лесном урочище близ Смоленска. Но молчали. Молчали, ибо находили опасным, невозможным для себя в тот момент обстоятельством ссориться с человеком по фамилии Сталин. И предпочитали закрывать на это глаза.

– И все же, господин мэр, позвольте мне усомниться в том, что мир извлек надлежащие выводы из горьких уроков той войны. Потому, что все вещи во все времена схожи по своей природе. Деяния совершаются людьми, которых обуревают всегда одни и те же страсти. Их поступки приводят всегда к одним и тем же результатам. К одним и тем же ошибкам, которые столь трагично влияют на жизнь миллиардов людей, живущих на планете.

– Но знание прошлого облегчает прогнозирование будущею, не так ли? – воскликнул Роммель. – Именно поэтому вы интересуетесь Ковчегом?

Я встал, понимая, что аудиенция подходит к концу.

– Увы, я не первый, кто им интересуется. Он столько раз переходил из рук в руки, что следы Ковчега обрываются в песках времени.

Движением руки Роммель неожиданно задержал меня.

– Не знаю, насколько это поможет в ваших поисках. Но отец, рассказывая моей матери о недовольстве Гитлера поисками библейских святынь, упоминал городок Росслин. Он находится в Шотландии.

Я победно взглянул на Питера. Он показал мне правый кулак с оттопыренным вверх большим пальцем и внезапно охрипшим голосом сказал:

– По-моему, стоит попробовать, Стив.