Репортаж не для печати

Глава тридцать первая. КОВЧЕГ ЗАВЕТА

1

Бабиле крепко спал, сладко улыбаясь во сне, когда в назначенное время за мной зашли четверо монахов Они повели меня еще тихими и сонными улочками Аксума по направлению к церкви Святой Марии. Я с трудом скрыл свое разочарование, когда вместо ожидаемого и помпезного культового сооружения, увидел скромную одноэтажную постройку из серого гранита. По периметру ее окружала железная ограда, выкрашенная в темно-зеленый цвет. Такого же цвета был М купол церкви, увенчанный золотым крестом, сверкавшим в утренних лучах солнца.

Пагира и еще трое священников ожидали меня возле входа в церковь. Лицо у первосвященника было необыкновенно мрачным, словно он сожалел о своем обещании показать мне Ковчег Завета.

Я взглянул на часы: четверть восьмого-

Вспомнив эту цитату из Библии, я покосился на Пагиру, молчаливо стоявшего у дверей, которые вели вглубь церкви Святой Марии.

– Раннее утро – наилучшее время для того, чтобы увидеть Ковчег?

Первосвященник бесхитростно сообщил:

– Для иностранцев вообще не существует хорошего времени, чтобы войти в Святая Святых. Это категорически запрещено. Вы должны помнить, что для вас мы делаем исключение, позволяя переступить порог церкви Святой Марии. Вы сможете видеть Ковчег в течение нескольких минут. Но не пытайтесь проникнуть за завесу, отделяющую Святая Святых от священной реликвии.

– Наступаете на горло собственной песне? – сочувственно поинтересовался я.

Первосвященник не прореагировал на мой вопрос и сбросил с ног легкие сандалии.

– Вам также необходимо снять обувь, – сказал он, показывая на мои туфли.

Я не заставил себя упрашивать. Первосвященник велел мне следовать за ним, и я, чувствуя нарастающее волнение, вошел в церковь Святой Марии.

Первая комната предназначалась для торжественного пения гимнов и псалмов. В ней находились шесть монахов. Насколько я успел разглядеть их лица – возраст священников колебался от тридцати до пятидесяти лет. Мое внимание сразу же переключилось на рисунки, расположенные на стенах комнаты и даже на потолке. Это были сюжеты из библейских рассказов: я увидел Моисея, спускающегося с горы Синай и бережно несущего две скрижали с начертанными на них заповедями. Великолепный, но, увы, неизвестный художник, изобразил на потолке длинную процессию с Ковчегом Завета на плечах. Впереди нее шествовал человек в белой одежде и играл на арфе – это был царь Давид.

Увидев изображение молодой женщины с красивыми тонкими чертами лица, я спросил у Пагиры:

– Царица Савская? Жена царя Соломона?

– Царица Македа, – поправил он меня. – Эфиопы предпочитают называть ее Македой.

Я утвердительно кивнул, собираясь продолжить изучение картин, но Пагира мягко взял меня за локоть и предложил пройти во вторую часть церкви. Для этого нужно было сделать лишь десять-двенадцать шагов, и я, отчаянно вращая головой в попытках запечатлеть в памяти удивительные рисунки, проследовал вместе с Пагирой сквозь строй монахов, образовавших своего рода коридор. Они стояли друг против друга и негромко пели что-то на амхарском языке. Их глаза были полузакрыты, они раскачивались в такт своей медленной протяжной песне и, казалось, находились очень далеко отсюда. В моей памяти всплыло лицо Клода Жаме – французского археолога с острова Элефантин. Он рассказывал мне о еврейском храме, много лет назад находившемся на узком клочке земли почти в самом центре Асуанского водохранилища. Во время нашего разговора вид у француза был таким же: словно он находился в других мирах.

Монахи пели свою песню, и я почувствовал, как меня обволакивает сон. Сладкий и приятный сон. Мне показалось, что ноги наливаются свинцом и тяжело сделать следующий шаг. Я несколько раз отчаянно встряхнул головой, пытаясь прогнать сонливость. Мое сознание несколько прояснилось, и я обратил внимание на то, с каким нескрываемым любопытством смотрит на меня Пагира. Я заметил, что один из монахов держит в руках небольшой овальный барабан, в который он легонько ударял ладонью.

Мы вошли во вторую комнату – по размерам она намного превосходила первую. Группа монахов из десяти-двенадцати человек, расположилась уже полукругом. Каждый из священников держал в руках кадило, подвешенное на великолепной цепи из чистого серебра. Из кадил вился дымок, и я вспомнил, что в древнем Израиле первосвященники не могли приблизиться к Ковчегу до тех пор, пока они не сжигали достаточного количества фимиама, окутывавшего священную реликвию. Это считалось совершенно необходимым для того, чтобы не подвергать жизнь чрезмерному риску.

Здесь уже не было никаких песен – монахи, размеренно покачиваясь, бормотали что-то вполголоса. Их глаза были закрыты, словно они также пребывали в сомнамбулическом состоянии.

– Что они говорят? – обратился я к Пагире.

По телу первосвященника пробежала волна дрожи.

– Они повторяют заклинания.

– Какие заклинания? – удивился я.

– Монахи просят, чтобы Ковчег не убивал вас. Я испытующе посмотрел на Пагиру.

– Иными словами, вы хотите сказать, что они разговаривают с Господом? Они ЕГО просят пощадить меня за то, то я осмелюсь взглянуть на Ковчег?

– Еще не поздно отказаться, – с иронией произнес Пагира.

– К чему такие меры предосторожности? – изумленно спросил я, проигнорировав его слова.

Пагира нахмурился.

– Ковчег обладает огромной силой, – сказал он с ноткой недовольства в голосе. – Искры, проскакивающие между крыльями херувимов, способны не только сжигать соседние предметы, но и убивать людей.

– А скрижали, – начал я, – до сих пор находятся в Ковчеге?

– Они там уже три тысячи лет, Маклин, – упрекнул меня Пагира. – Вы не хуже меня знаете об этом. Или вы полагаете, что мы покажем вам копию Ковчега, а не оригинал?

Я смутился. Признаться, до того, как войти в церковь Святой Марии, в мое сознание закрадывалась мысль о возможном коварстве эфиопского первосвященника. Но теперь последние сомнения отпали: судя по приготовлениям монахов, они собирались продемонстрировать настоящую реликвию.

– Скажите, а старые таблички, разбитые Моисеем в сердцах, когда он увидел, что его народ поклоняется золотому идолу – эти таблички сохранились?

– Когда он в первый раз спустился с горы Синай? Нет, их нет в Ковчеге. Насколько мне известно, Моисей оставил их у подножья горы.

Вдруг священники, бормотавшие что-то на своем родном языке, разом умолкли. Воцарилась звонкая тишина. Я неотрывно смотрел на отверстие в дальнем конце комнаты. Возле него на полу сидел человек, прикованный железной цепью к стене!

Заметив направление моего взгляда, Пагира уклончиво обронил:

– Это – хранитель Ковчега. Он провинился и наказан.

– Я могу с ним поговорить?

– Ни в коем случае, – категорически воспротивился первосвященник. – Тем более, что он не говорит по-английски.

Я понял, что спорить бесполезно.

– Прошу вас пройти сюда, – распорядился Пагира, указывая на вход в третью комнату.

Мы очутились в темном помещении, среди плавающих облаков ароматного дыма. Вход в Святая Святых был закрыт завесой, прикрепленной золотыми крючьями к четырем столбам. Пагира, медленно двигаясь, приподнял край завесы.

– Силы небесные! – прошептал я в изумлении.

Передо мной находился сверкающий золотом Ковчег

Завета. Он стоял на особых ножках, несколько выше которых, по продольным сторонам Ковчега, были ввинчены четыре золотых кольца – по два с одной и другой стороны. В кольца были вдеты длинные золотые шесты. На крышке Ковчега я увидел двух херувимов, обращенных лицами друг к другу. Их крылья почти соприкасались, а лица как бы смотрели на крышку Ковчега.

Колени мои предательски подогнулись, я почувствовал сильное головокружение, будучи до глубины души потрясен тем, что открывалось передо мной. Словно завороженный, не отрываясь, я смотрел на херувимов – крылатых существ, символизировавших разум человека, крепость вола, мужество льва и стремление вверх – орла!

Онемев от восхищения, я смотрел на Ковчег Завета. Время для меня остановилось, и весь мир сузился до размеров золотого сундука. Потеряв над собой контроль и не обращая внимания на предостерегающие жесты Пагиры, я сделал было шаг по направлению к Ковчегу, собираясь откинуть завесу и подойти к священной реликвии поближе. Как вдруг…

Что-то громко щелкнуло в воздухе, между крыльями херувимов проскочила искра, и у меня перед глазами вспыхнул яркий свет, сопровождаемый громовыми раскатами. Ослепленный, я уже не сопротивлялся, когда Пагира, крепко вцепившийся в мою руку, тащил меня к выходу из церкви Святой Марии…

2

Спустя несколько месяцев я побывал на церемонии торжественного выноса Ковчега Завета из церкви в Аксуме. Ранним утром восемнадцатого января, казалось, все население Аксума высыпало на улицу. Люди ручейками стекались к строению, из которого должны были выносить Ковчег. Возле входа в церковь можно было увидеть многочисленных священников, облаченных в белые одежды и «вооруженных» несмолкающими барабанами и систрами.

Толпа, собравшаяся возле церкви, разбухла до такой степени, что, казалось, люди стоят друг у друга на плечах. Оживленные женщины, радостно переговаривающиеся друг с другом мужчины, маленькие дети с невероятно серьезными мордашками, древние старики с увядшими лицами, напоминавшими высохшие яблоки – все ощущали важность праздника. Я затруднялся даже определить их возраст – люди в Африке, как заметил в разговоре со мной Менгисту Хайле Мариам, стареют рано. Но я почему-то был уверен, что многие из старцев перешагнули за семидесяти-восьмидесятилетний рубеж…

Когда из дверей церкви показался Пагира во главе группы священников, толпа буквально взорвалась радостными криками. Пагира был облачен в роскошную красную парчу – весьма дорогую и к тому же расшитую золотом. Монахи, выступавшие вслед за первосвященником, тоже были одеты в ярко-красную парчу, но золота на них было явно меньше.

Я моментально узнал этих людей: они находились в церкви в тот момент, когда Пагира показывал мне Ковчег Завета. Некоторое время они стояли и молча наблюдали за ревущей толпой, все больше и больше приходившей в состояние религиозного экстаза. Первосвященник взмахнул рукой и ступил со ступенек церкви на землю, вслед за ним начали свое шествие и остальные монахи. Они были разбиты строго по парам. Наконец, из дверей церкви Святой Марии показался Ковчег Завета, который несли на шестах четверо молодых монахов. Он был покрыт красно-золотой парчой, и толпа радостно взревела при виде священной реликвии. Люди стали теснить друг друга, уступая дорогу Пагаре и священникам, которые рассекали поток людей, словно нож масло.

Я влился в толпу из сотен и тысяч людей, и процессия, возглавляемая Пагирой и монахами, несущими Ковчег, потекла по улицам, иногда чуть притормаживая, иногда, напротив, набирая скорость. Мы шли через весь древний город, и священники, облаченные в белые одежды, били в барабаны, играли на флейтах и тамбуринах. Вокруг стоял такой невообразимый шум, какой можно услышать только во время финального матча Мировой серии по бейсболу. Время от времени в наши ряды вливались с соседних улиц новые группы людей, и торжественная процессия как будто обретала новое дыхание.

Впереди Ковчега шествовали импровизированные группы танцоров: одна из них состояла только из мужчин, другая – только из женщин. В центре каждой группы находился человек с барабаном. Он бил в него изо всех сил, извлекая дикие и воинственные звуки, прыгал, поворачиваясь из стороны в сторону, и что-то взахлеб кричал. Рядом с Пагирой, внимательно выбиравшим маршрут торжественного шествия, я заметил молодого эфиопа, одетого в одежду из белого шелка, исполнявшего дикий танец. Прекрасный в своих движениях, великолепный в своей неудержимой энергии, он, казалось, находился в трансе. Совершая пируэты, кульбиты, мотая во все стороны головой, он двигался в известном только ему одному ритме, каждым своим движением как будто вознося благодарность Всевышнему за радость жизни.

Наверное, три тысячи лет назад царь Давид исполнял точно такой же танец, следуя во главе торжественной церемонии внесения Ковчега в Иерусалим.

Внезапно молодой парень задергался в конвульсиях и рухнул на землю без сил, словно в глубоком обмороке. Он был заботливо поднят на руки несколькими людьми из процессии и отнесен на обочину; его осторожно уложили на траву и женщины стали приводить юношу в чувство. Толпа устремилась вперед с еще большей энергией и волнением, чем прежде. Все новые и новые танцоры энергично заменяли уже истощенных и измученных.

Все это время я старался не выпускать из виду Ковчег Завета, покрытый красно-золотым покрывалом. Когда в наши ряды вливались группы людей с соседних улиц, то меня толкали с такой силой, что я терял священный объект из виду. Тогда я отчаянно становился на цыпочки, вытягивая шею, снова находил Ковчег и торопился вперед. Боясь быть вновь отрезанным от Пагиры и монахов, теснимый участниками церемонии, я скатывался в сторону по травяным склонам и вновь поднимался наверх, включая дополнительную скорость, оббегал процессию и снова протискивался как можно ближе к священной реликвии.

Здесь, в самом сердце Африки, не было абсолютно ничего принадлежавшего двадцатому веку. Я участвовал в церемонии Тимкат и абсолютно не сомневался в том, что это тот же самый ритуал трехтысячелетней давности, когда Ковчег Завета, после торжественного шествия, был водружен Соломоном в Святая Святых…

3

«Красный негус» разделил судьбу многих диктаторов Африки и Латинской Америки, позорно бежавших с наворованными миллионами долларов. Эпоха Менгисту, длившаяся в Эфиопии в течение почти двадцати лет, бесславно завершилась пышным обедом, устроенным марксистским вождем для своих ближайших сторонников. После торжественного приема и раздачи государственных наград «за успехи в деле построения социализма», Менгисту не без некоторой грусти скомандовал своим самым близким телохранителям подняться на борт самолета.

«Красный негус» поселился в столице Зимбабве. Правительство этой страны выделило ему часть небольшого особняка, возле входа в который круглосуточно дежурил отряд местной полиции. Фактически Менгисту находился под домашним арестом и единственным средством связи с внешним миром был для него телефон. Менгисту звонил иностранным корреспондентам крупных газет и жаловался на «мятежников, разрушивших его планы построения самого справедливого общества на земле – социализма».

Между телефонными интервью он поглощал в огромном количестве виски. После короткого сна он вновь бросался к телефону и набирал номер очередной редакции.

– Алло-о, это «Токио трибьюн»? – кричал он в трубку. – С вами разговаривает президент Эфиопии Менгисту Хайле Мариам. Что значит бывший? Временно проживающий в другой стране. – распалялся он. – Да, находящийся в изгнании. Я хочу сделать заявление. Записывайте…

Правительство Зимбабве долгое время терпеливо оплачивало все телефонные счета экс-президента. Но когда услуги телефонистов превысили пять тысяч долларов в месяц, то зимбабвийские чиновники попросили Менгисту быть поэкономнее. «Красный негус» начал громко возмущаться тем, что его притесняют.

Наконец, у министра иностранных дел Натана Шамуариры иссякло терпение, и он в изысканном дипломатичном стиле, сформулировал предложение:

– Менгисту, ты или заткнись, или убирайся вон «Красный негус» остолбенел и, смекнув, что дело действительно может закончиться его выдачей на бывшую родину, начал жалко лепетать:

– Я хотел бы иметь возможность изредка покидать дом и выезжать в город…

– Нет, – резко отрезал министр.

Менгисту решил не настаивать на поездках и попытался выбить другую уступку.

– Разрешите хотя бы в теннис играть…

– Увы, – грустно заметил министр. – Снова ответ – отрицательный.

Менгисту подумал, что он неточно выразил свою мысль о желании проводить время на кортах возле самого дома, и снова открыл было рот:

– Я страдаю клаустрофобией…

Однако Натан Шамуарира по-прежнему не собирался выслушивать некогда могущественного вождя.

– Знаю, знаю, – печально заметил он. – Но оба ваших телохранителя страдают еще больше, – с этими словами он достал из папки жалобу из канадского посольства, по иронии судьбы находившегося в соседнем крыле того же здания, где жил «красный негус». – Канадский консул написал заявление о том, что вы зверски избиваете своих людей, отчего они громко кричат и барабанят в стену с призывами о помощи…

– Я убью их, – злобно прорычал Менгисту, сжимая кулаки.

– Что ж, если вы убьете телохранителей, то будете моментально высланы в Аддис-Абебу.

Менгисту гордо вскинул подбородок.

– Придет время, и я вернусь в свою страну. Вернусь как победитель. Я проиграл только битву, но не всю войну. Борьба продолжается, и меня ожидает победа.

Министр иностранных дел Зимбабве грустно покачал головой и вскользь заметил:

– Вас ожидает суд Линча. Вы будете моментально растерзаны толпой, если осмелитесь вернуться на родину без тридцати тысяч телохранителей.