Репортаж не для печати

Глава двадцать пятая. СВЯТАЯ ЗЕМЛЯ

1

– Питер, я никак не могу забыть изображение головы Хирама Абифа в часовне, – признался я, не отрывая глаз от полотна бегущей дороги. – Ты меня слышишь?

Мы возвращались из Глазго и, но обоюдному согласию с моим другом, поменялись местами. Я занял кресло водителя и получил истинное удовольствие от плавного движения «пежо», чутко откликавшегося на малейшее вращение руля. Дорога была спокойной. Я не забывал время от времени посматривать в зеркало заднего обзора, но причин для беспокойства не возникало.

Я надеялся, что и не возникнет.

Стоял тихий и солнечный воскресный вечер – один из тех, за которые я люблю осень. Солнце уже начинало клониться к закату, и шоссе было почти пустынным. Я ехал на достаточно приличной скорости, обгоняя периодически возникавшие на нашем пути другие машины, водители которых предпочитали более спокойную езду.

Питера слегка разморило, и он стал заметно клевать носом. Я прекрасно помнил о том, какой негативный психологический эффект оказывает на водителя заснувший на переднем сидении пассажир. Флюиды умиротворения и безмятежности, исходящие от спящего, раз за разом накатываются на тебя, словно морские волны на прибрежную гальку… И вот ты уже сам начинаешь медленно-медленно погружаться в объятия Морфея, в сладостную дрему…

Когда я выключил мелодичную музыку, лившуюся из колонок автомагнитолы, и обратился к Питеру, он вздрогнул и моментально пробудился.

– Что? – он недоуменно завращал головой во все стороны. – Я заснул?

– Ты спал сном праведника, – объяснил я ему, – что угнетающе стало действовать на меня. У меня не выходит из головы изображение Хирама Абифа в часовне.

– Росслинская часовня оказалась богатой на эффектные сюрпризы, – согласился Питер, окончательно просыпаясь. – Сначала алоэ и маис, затем фолиант с вырванными страницами, наконец, изображение Хирама…

– Может, это и глупость, – протянул я, – но совпадение кажется весьма любопытным.

Питер полуразвернулся ко мне.

– Какое совпадение?

– Видишь ли, – я по-прежнему следил за дорогой. – Одно из обвинений, предъявленных храмовникам, заключалось в том, что они поклонялись некоей голове.

– Голова Хирама Абифа? – с вопросительной интонацией в голосе предположил Питер.

– Точно неизвестно. Даже инквизиции удалось узнать весьма скудные сведения. Были разрозненные свидетельства тамплиеров о том, что в их церемониях особое значение отводилось голове по имени «Бафомет». В переводе это слово, очевидно, означает «кладезь мудрости». Но что за голова и как она выглядела, нет никаких убедительных свидетельств.

– Тогда почему бы не предположить, что тамплиеры поклонялись изображению головы Хирама Абифа?

– По крайней мере, присутствие изображения архитектора храма Соломона в Росслинской часовне тогда обретает смысл, – согласился я.

– Но мне непонятно, почему террористы пощадили Джаннет Бейкер. Ведь они хладнокровно убили Вулворда и эль-Хасана. Людей, которые могли реально помочь поискам Ковчега, обладавших солидными познаниями. И вдруг – такое великодушие к викарию часовни, в комнате которой пылится книга с рассказом Сент-Клера о некоторых тайнах храмовников, – сообщил Питер о своих сомнениях.

Я был уверен, что Джаннет сильно повезло. Во-первых, потому что она практически не углублялась в изучение древней книги, ее память была девственно чиста, и почти никаких сведений о Ковчеге она не запомнила. Во-вторых, когда приехала машина и стали разгружать ящики с продуктами, рядом с ней оказались невольные свидетели, что также должно было заставить отказаться Абу Дауда и его сообщника от пагубных намерений. В том, что в гостях у Джаннет был именно Абу Дауд, я сомневался мало. Интерполовцы считали, что численность «Черного сентября» составляет не больше шести человек. Четверо погибли в автомобильной аварии. В живых остались двое – Абу Дауд и еще кто-то.

В аэропорту нам с Питером предстояло расстаться: он должен был улететь в Атланту на съемки телепередачи, а я взял билет до Тель-Авива.

Еще несколько десятилетий тому назад поездка в священную библейскую страну представлялась делом сложным и утомительным. Чтобы добраться до Израиля, требовалась уйма времени. Сегодня же путешествие самолетом из Европы в государство на восточном побережье Средиземного моря, где встречаются друг с другом Азия и Африка, занимает лишь несколько часов

Израиль встретил меня духотой и нещадно палящим солнцем. Это был мои первый визит на Святую землю, но я много раз представлял себе, как должен выглядеть перекресток путей между Востоком и Западом. Центр, в котором переплелись интересы трех мировых религий. И все равно, Израиль поразил меня. Вряд ли в какой-либо другой стране, где я бывал прежде, с относительно небольшой территорией и маленьким по численности населением, можно было встретить такие разительные контрасты.

На Святой земле соседствовали шумные роскошные курорты типа Эйлата и тихие сонные деревни, окруженные плантациями цитрусовых, в изобилии произрастающих в жарком климате. Здесь, в Израиле, практически смыкались друг с другом кипящие жизнью современные города, с вечно спешащими толпами людей, и таинственная величественная пустыня.

Безлюдная и бесплодная пустыня.

Страна чудес и миражей, рождаемых безжалостным солнцем.

Страна, в которой, как истово верили первые христиане, можно по-настоящему соприкоснуться со сверхъестественным миром и услышать зов Бога.

Я взял такси и поехал в Иерусалим, один из древнейших городов нашей планеты. Расположенный среди суровых, отсвечивающих красным цветом цепей Иудейских гор, Иерусалим остается самым святым местом на земле, а для мусульман, которые называют его «Эль-Кудс» – что означает «священный» – выше него считаются только Мекка и Медина.

Я вспомнил, что «Иерусалим» означает «город мира». Но в его многотысячелетней истории было очень мало мирных лет. Он столько раз переходил из рук в руки, столько раз подвергался разграблениям и разрушениям, что, казалось бы, давно уже мог исчезнуть с лица земли. По описаниям участников первого крестового похода, который состоялся в конце одиннадцатого века, природа вокруг Иерусалима поражала своей безмолвностью и суровостью. И печальные картины этих лунных ландшафтов и мрачных гор соответствовали испытаниям, выпавшим на долю Иерусалима – скорбящая мертвая природа вокруг того места, где принял смерть сам Бог.

Поговаривали даже, что самым привычным скипетром короля Болдуина – того самого, который согласился с предложением девяти рыцарей доверить им защиту паломников от грабителей – был острый меч. Занявший свое место в ножнах, только когда смерть смежила веки короля.

Когда египетский султан Саладин двинул свою прекрасно экипированную и обученную армию на покорение Иерусалима, то жители города, за неимением средств на ведение войны, чеканили монеты из драгоценных металлов, изъятых у церкви. И когда наступил печальный для христиан день и Саладин все-таки занял королевский трон, то все церкви, за исключением храма Гроба Господня, были обращены в мусульманские мечети.

Приехав в Иерусалим, я некоторое время побродил по его старым улочкам, где каждый булыжник мостовой хранит память о событиях далекого и недавнего прошлого. Интересно, думал я, сколько разных ног самых знаменитых людей касались этих камней. И что могли рассказать эти молчаливые свидетели истории, если бы они могли говорить.

На улицах Иерусалима было достаточно многолюдно, и группки туристов с фото- и телекамерами пытались запечатлеть на пленку достопримечательности города. Люди ручейками стекались к храму Гроба Господня – месту, на котором, согласно преданиям, был распят, погребен, а затем и воскрес Христос. Отсюда они, миновав Львиные ворота, спешили пройти по Виа Делороза – скорбному пути Иисуса перед распятием. Многочисленные гиды на разных языках мира подробно объясняли, какие остановки были сделаны по пути последнего следования Христа, и у внимательно слушавших туристов возникало ощущение, что они ступают по следам великого мученика.

Руководствуясь картой-схемой, приобретенной в сувенирной лавке, я отправился в мусульманский квартал города, где находились две знаменитые мечети, с которыми были связаны поиски Ковчега Завета. Миновал бесчисленные магазинчики, прилепившиеся по обоим сторонам улиц и похожие на маленькие пещеры, откуда продавцы настороженными глазами следили за туристами. Они пытались определить «потенциальные жертвы» и затащить их к себе за сувенирами.

Не уклоняясь от намеченного маршрута, я скоро очутился на площади Харам-эш-Шериф, имевшей форму неправильного четырехугольника и окруженной каменной оградой.

– Здравствуй, красавица, – сказал я вслух, оказавшись перед мечетью Омара, позолоченный купол которой сверкал под лучами солнца. Она находилась в центре площади, и ее наружные восьмиугольные стены были выложены красивыми голубыми изразцами.

Я стоял на Храмовой горе, на месте, где некогда находился Второй храм, и, запрокинув голову, любовался мечетью Омара, правильное название которой – мечеть Скалы или «Купол скалы», поскольку она воздвигнута над скальным утесом и действительно напоминает собой купол.

Именно здесь, в начале двадцатого века, пытались проникнуть в тайну священного Ковчега Завета англичане во главе с Монтегю Паркером. Какое же упорство в достижении поставленной цели, предприимчивость и хитрость нужно было проявлять археологам, чтобы, рискуя своими жизнями, вести раскопки в районе Храмовой горы'. Они вызывали ненависть и злобу у многих представителей верующего мира, которые если и допускали возможность археологических изысканий, то лишь для того, чтобы подтверждать новыми находками давно уже известные истины, заключенные в библейских текстах. Поскольку гарантировать находку Ковчега Завета в секретном туннеле или в подземной пещере никто не брался, то и раскопкам чинили всевозможные препятствия.

С некоторым внутренним трепетом я зашагал ко входу в мечеть Омара, где должна была находиться огромная бесформенная глыба из рыжего известняка – камень Шетиа. Согласно Библии, именно на этот камень и был водружен Ковчег Завета. Сняв туфли и поставив их возле стены у входа в мечеть, я. в одних носках, последовал вовнутрь.

Первым впечатлением было невероятное ощущение почти магической силы, разливавшейся в воздухе. Внутри мечеть двумя рядами колонн делилась на три небольших круга. И в среднем из них, за металлической оградой, я увидел святыню Соломонова храма – камень Шетиа.

В одном месте можно было приблизиться к камню почти вплотную и даже дотронуться до него рукой. Почти везде поверхность камня была грубой и шершавой на ощупь. Но здесь, благодаря тому, что камень Шетиа трогали руки бесчисленного множества путешественников и туристов, он был гладкий, почти как стекло.

Под каменной глыбой находилась пещера, в потолке которой имелось отверстие. Через него в пещеру стекала кровь жертвенных животных. Одиннадцать черных ступенек вели в помещение под камнем Шетиа. Сама мечеть с ее великолепными колоннами и арками, искусно выложенной мозаикой и затейливыми надписями, имела четыре двери, ориентированные по четырем сторонам света. Северный вход назывался Врата рая, восточный – Врата Давида. Южный вход считался центральным – именно им я воспользовался для того, чтобы пройти вовнутрь Купола Скалы. Напротив этого входа высился фасад мечети Аль-Акса.

Я долго стоял возле камня, на котором давным-давно находился Ковчег Завета. У меня возникло ощущение, будто бы я прикоснулся к истории. Оно только усилилось, когда я потрогал камень. Шетиа был теплым, словно согретый лучами солнца.

На одно короткое мгновение мне показалось, что я дотрагиваюсь до Ковчега. Закрыв глаза, я представил себе царя Давида, облаченного в белые льняные одежды.

Когда Ковчег переносили в Иерусалим, то огромные многотысячные толпы народа сопровождали процессию. Громко ревели трубы, били барабаны, гремели литавры, и сам царь Давид шел впереди Ковчега, играя на арфе. Процессия часто останавливалась и перед священной реликвией приносили жертву. Когда Ковчег вносили в ворота Иерусалима, то людей охватил восторг, граничивший с помешательством. Сам Давид, позабыв о своем царском достоинстве, пустился в танец. Неистовый танец «перед лицом Бога» продолжался под звуки фанфар и торжественную песнь ликования, поддерживаемую тысячами голосов

Давид кружился в бурной пляске, а песнь все усиливалась, превращаясь в победный марш:

Убрав руку с камня Шетиа, я повернулся и вышел из мечети. Обувшись и миновав фонтан для омовения, вокруг которого сгрудились верующие, благоговейно подставлявшие руки и ноги под воду, я подошел к мечети Аль-Акса.

Она была воздвигнута мусульманами в седьмом веке на руинах византийской базилики, сооруженной императором Юстинианом в честь Пресвятой Девы Мечеть Аль-Акса славилась еще и тем, что в ее северной части обозначено место, с которого пророк Мухаммед, по мусульманскому преданию, вознесся в рай после кончины.

В северной части мечети находились в общей сложности семь входов.

Но, самое главное, мечеть имела огромное подвальное помещение древней кладки, известное под названием Соломоновых конюшен. Во времена крестоносцев, захвативших Иерусалим за год до истечения одиннадцатого века, в мечети располагались рыцари-храмовники, использовавшие подземные помещения в качестве конюшен. Иногда храмовники приспосабливали подземные залы и для хранения съестных припасов и оружия, С этой целью в восточной стене со стороны Кедронской долины были сделаны ворота. Еще одно предание гласило, что на восточном краю мостовой – крыши «конюшен» – стоял Иисус, любуясь Елеонской горой, а сатана искушал его прыгнуть с обрыва, чтобы испытать любовь Бога к Сыну Своему.

Когда в Иерусалим вернулись мусульмане, разбившие войска крестоносцев, мусульманские святыни были восстановлены. Мечети Омара и Аль-Акса, ранее переименованные в христианский Храм Господа и в резиденцию первых правителей королевства соответственно, вновь украсили полумесяцы. Более того, туда сбрасывали строительный мусор через специально прорубленное отверстие.

«Соломоновы конюшни» постепенно превращались в грязные и вонючие «конюшни авгиевы». Очень редко в подвалах начинали проводиться работы по частичной уборке помещений. Наиболее основательной и кропотливой чистке «Соломоновы конюшни» подверглись лишь в конце девятнадцатого века – то есть семь столетий спустя.

Избавив подземные помещения от полчищ крыс и затхлого зловония, арабская администрация Храмовой горы стала допускать туристов в «Соломоновы конюшни» через ворота в восточной стене. До середины семидесятых годов нашего века не возбранялся вход в подвалы и евреям. Но желающих посетить «конюшни» было совсем немного. Видимо, сыграло свою зловещую роль поверье, согласно которому для перемещения огромных каменных глыб при строительстве «конюшен» привлекалась нечистая сила. Говорили, что злые духи якобы и поныне бродят по залам, не в силах успокоиться.

Чтобы обхитрить нечистую силу, мусульмане, при посещении «Соломоновых конюшен», брали с собой мелкие камешки для защиты от бесов. Таким же образом поступали и евреи, они оставляли их в подземелье, чтобы «застолбить» свое право на эту землю. Арабы, в свою очередь, после посещения «конюшен» тщательнейшим образом убирали камешки. Ну а христианам они были совсем не нужны – защиту от злых духов давало крестное знамение.

3

Подняв голову, щурясь от яркого солнца, я любовался мечетью Аль-Акса, ожидая назначенной встречи с одним моим старым знакомым.

– Рад тебя видеть, Стив, – сказал подошедший ко мне откуда-то сбоку маленький толстячок с расплывшейся на лице улыбкой.

– Да, Шломо, я тоже рад, – ответил я крепким рукопожатием. – Странно, что изменил своей извечной привычке опаздывать. В этот раз ты появился вовремя.

Шломо Харази – смешной увалень на коротких ножках был репортером программы «Мировой репортаж». Он часто присылал свои сюжеты в Атланту, в которых неизменно актуальность избранной темы соседствовала с глубиной анализа. Несколько раз Шломо приезжал в Атланту на ежегодную конференцию журналистов «Мирового репортажа». Во время одной из таких конференций, проходивших обычно в течение трех-четырех дней, я познакомился с Шломо.

Он выглядел на сорок с небольшим лет, походил на маленького бурундучка с защечными мешочками, был не женат и украдкой бросал взоры на симпатичную молоденькую журналистку с Филиппин. При этом он горько вздыхал и совершенно не обращал никакого внимания на генерального секретаря ООН, выступавшего с лекцией перед собравшимися.

Шломо по утрам посылал предмету своего обожания изысканные цветы, не забывая приложить к ним записочку со стихами. Но прекрасная филиппинка только и делала, что щебетала о скором приезде своего жениха, с которым она, после окончания конференции, собиралась отправиться загорать во Флориду. С каждым днем Шломо все больше и больше мрачнел, его попытки обольстить понравившуюся ему девушку становились вялыми и, наконец, сцепив зубы, он решил набраться терпения и просто ждать приезда Фернандо – жениха филиппинки.

– Понимаешь, Стив, она даже не слышит меня, – с отчаянием в голосе жаловался безнадежно влюбленный Шломо, заливая свою тоску изрядным количеством виски. – Она твердит о том, что ее Фернандо – лучший мужчина в мире.

– Ну-ну, Шломо, успокойся, – пытался урезонить его я. – На конференции много симпатичных мордашек. И, судя по всему, страдающих от одиночества.

Он отмахивался рукой.

– Ты только скажи, Стив: неужели он настолько хорош, что перед ним померкнут Стивен Сигал и Жан Клод ван Дамм? – чуть не плакал Шломо. – Она совершенно не обращает на меня внимания. Только и мечтает о приезде своего Фернандо.

– Да она мизинца твоего не стоит, – хлопал я его по плечу. – Даже на пальцах ноги.

Шломо закатывал глаза.

– Она восхитительна, Стив. Она даже лучше, чем Мэрилин Монро.

С этим замечанием я был согласен лишь отчасти. Грудь филиппинки действительно свободно колыхалась под блузкой, но больше никакого сходства с голливудской богиней я не мог обнаружить.

– Ты слишком увлекающийся человек, – пытался образумить я Шломо. – Тебе нужно жениться, наделать кучу детей и поменьше думать о женщинах.

– Ох, Маклин, – выговаривал он, хватая ртом воздух. – Я перестану думать о них только в могиле.

Разочарование Шломо Харази было огромным, когда он увидел жениха филиппинки. Лет двадцати пяти – двадцати восьми, с тщательно собранными сзади в тугой пучок волосами, блестевшими от бриолина, с приклеенной на кислом лице улыбкой, благоухавший невыносимо сильным одеколоном, словно гигантская цветочная клумба, Фернандо сильно походил на сутенера. Но журналистка не сводила с него влюбленных глаз и продолжала с обожанием восклицать:

– О, мой Фернандо! Ты – самый лучший мужчина на земле!

С одной стороны, Шломо был страшно расстроен тем, что дама его сердца так легкомысленно увлеклась явно недалеким и напыщенным латиноамериканцем. А с другой – Шломо даже почувствовал некоторое облегчение, убедившись в том, что Фернандо внешне был ненамного красивее его самого. Пережив очередное кораблекрушение своих надежд на знакомство с девушкой, достойной его таланта и ума – и то и другое присутствовало в нем, действительно, сполна – он пообещал мне больше никогда не увлекаться красивыми глупыми куклами.

Излишне говорить, что всего лишь полчаса спустя после своей торжественной клятвы, Шломо уже оказывал знаки внимания миниатюрной шведке с холодным выражением глаз.

Я позвонил своему старому знакомому по «Мировому репортажу» еще из Росслина. Мне нужен был хороший гид по Иерусалиму, который, к тому же, мог бы ответить на несколько вопросов, интересовавших меня. Мы договорились встретиться возле мечети Аль-Акса. Я знал, что точность – вежливость королей, но никак не Шамира. Он всегда опаздывал. Но сегодня Шломо преподнес мне приятный сюрприз: он появился ровно в полдень, как и было согласовано заранее.

– Уф, – сказал он, стараясь отдышаться. – Надо поменьше есть.

– Вне всяких сомнений, – отозвался я.

Когда Шломо привел свое дыхание в порядок, он несколько озабоченно поинтересовался причиной моей поездки в Иерусалим. Я коротко рассказал ему, опуская излишние подробности, о поручении Тэда Тернера выяснить судьбу Ковчега Завета.

Услышав мои объяснения, Шломо удивленно присвистнул:

– Могу сразу сообщить тебе, Стив, что Чарльз Уоррен – лейтенант британской армии – совсем не безрезультатно копал в районе Храмовой горы.

– Что же он нашел? – внутренне напрягся я.

– Ну, разумеется, не сам Ковчег. Он обнаружил убедительные доказательства того, что тамплиеры копали в том же направлении, что и он. Только разница между их раскопками составляла семь с половиной веков. Уоррен обнаружил во время своих археологических работ несколько вещей, которые явно принадлежали тамплиерам.

– А именно?

– Обломок копья, маленький тамплиерский крест и шпору.

– Не много.

Шломо быстро возразил:

– На большее и нельзя было рассчитывать, Маклин. Особенно, если учитывать бюджет, выделенный Уоррену Фондом исследования Палестины. Смешной бюджет – всего пятьсот фунтов.

– А сегодня раскопки ведутся?

– Ответ отрицательный. Храмовая гора – общий символ и для евреев и для арабов. Никто не тревожит тени прошлого. Это может вызвать обострение отношений между двумя народами, живущими на одной земле. Святой земле.

Я задумался.

– Что ж, по крайней мере, можно окончательно не сомневаться в причинах удивительного возвышения рыцарей-храмовников. Они опередили лейтенанта Уоррена и обнаружили свитки с описанием тайников, где хранились сокровища.

Было видно, что Шломо колеблется.

– Признаться, я никогда не слышал о подобной версии. Но, если она верна, то многое проясняет в истории ордена храмовников.

– Похоже, что тамплиеры оказались самыми удачливыми археологами на Святой земле, – согласился я.

– Слишком много войн, Стив, пронеслось по израильской земле.

– Раз уж нам приходится для реконструкции истории довольствоваться чтением Библии, которая не раз переписывалась и содержит неточности, то насколько образ Соломона, описанный в ней, соответствовал реальному царю Израиля? – осведомился я.

– Как бы поточнее объяснить…, – сказал Шломо, вытирая платком пот, градом струившийся по его лицу. – В народной памяти Соломон остался правителем двуликим. С одной стороны, он построил храм, в котором обрел пристанище Ковчег Завета. Соломон, бесспорно, поражал своей мудростью, проницательностью и справедливостью. Но власть безграничная, власть абсолютная и развращает абсолютно и безгранично. Закат царствования Соломона совпал с его неудачами. Во многих областях страны народ восстал против своего правителя.

– Соломон не выдержал испытания властью?

– Он стал слишком злоупотреблять этим наркотиком, самым сильным возбуждающим средством. Для того, чтобы ублажить своих жен, исповедовавших разные религии, Соломон приказал построить в Иерусалиме святилища языческим богам. Но главной причиной недовольства народа были налоги. Для торжественных приемов, роскошных пиров и содержания гарема нужны были колоссальные средства. Чтобы ручеек денег в казну не только не обмелел, но и увеличился, налоги были увеличены Соломоном многократно.

Мы прогуливались возле мече га Аль-Акса, а затем отправились медленным шагом в северо-западную часть Иерусалима. Минуя вооруженных короткоствольными автоматами патрульных, среди которых я увидел нескольких молодых девушек, мы спустились вниз по улице Давида по направлению к шумному и многоязыкому восточному базару.

– Соломон был знаменитым строителем. Но ведь размеры его храма не производят большого впечатления, если руководствоваться библейскими описаниями, – подзадорил я Харазк, полагая, что он начнет опровергать меня.

Как ни странно. Шломо быстро согласился.

– Верно, Стив. Храм строился долго. К его сооружению привлекли массу людей – хотя меньше конечно, чем при строительстве египетских пирамид. Но сегодня он не произвел бы на современников должного эффекта.

Миновав торговые ряды, мы, шествуя по правой стороне Христианской улицы, оказались на узенькой и тихой улице Святой Елены. Затем мы спустились до скромной калитки, увитой плющом, и вошли во двор, где находился храм Гроба Господня. Согласно преданиям, именно на этом месте и был распят, погребен и чудесным образом воскрес Иисус.

Время не пощадило храм Гроба Господня – святая святых всего христианского мира. Несмотря на всю свою кажущуюся древность, храм даже отдаленно не напоминал первоначальную постройку, основательно разрушенную еще в седьмом веке, во время нашествия безжалостных персов. Только в середине двенадцатого века, когда Иерусалим вновь стал столицей христианского государства крестоносцев, храм вновь отстроили. Правда, еще позднее ему пришлось перенести сильное землетрясение, во время которого храм также сильно пострадал.

Мы остановились возле храма, и Шломо, выбросив вперед руку, указал на вход в него.

– Слева от лестницы, ведущей в главный зал, находится небольшая часовня В ней – каменные надгробия над могилами христианских королей Иерусалима: Год-фруа и Болдуина.

– Того самого Болдуина, который оказал покровительство рыцарям-тамплиерам, – эхом отозвался я.

– Король Болдуин очень много сделал для Израиля, – почтительно заметил Шломо – Его заслуги перед страной не уступают славе Соломона.

– Но, благодаря именно царице Македе, религия Соломона проникла даже в Эфиопию, – напомнил я.

– И в Африке сформировалась целая «соломонова династия», – подхватил Шломо. – Начало которой положил сын Македы и Соломона – Менелик.

– Что интересно, даже когда в конце одиннадцатого века на трон царя Эфиопии заявила свои права сильная власть династии Загве из горной области Ласта, то израильские мотивы даже усилились в жизни страны. С именем самого известного из династии Загве – принцем Лалибелой – связывают строительство целой серии храмов. Принц намеревался создать на эфиопском высокогорье второй Иерусалим. Даже местную речку он переименовал в Иордан. Я думаю, что первый отряд древних евреев мог начать миграцию из Израиля в Эфиопию еще до Соломона. Этот процесс длился достаточно долго и мог продолжаться несколько веков. После того, как они оседали в новой для себя стране, то постепенно теряли свое этническое отличие, женясь на африканских девушках и забывая родной язык. Мне неясно пока одно: каким маршрутом шли они из Израиля в Эфиопию?

– Ты думаешь, что этим же маршрутом Менелик вез похищенный Ковчег?

Я кивнул.

– Возможно, драгоценный сундук переправили через Египет и Судан. Следуя вдоль древних и хорошо изученных торговых путей по рекам Нил и Таказе.

– Близ верховьев Таказе расположены знаменитые памятники Лалибелы, – отметил Шломо. – Может быть, это служит еще одним доказательством упомянутого тобой маршрута.

– Но есть и еще одно чрезвычайно интригующее совпадение, – сказал я. – Принц Лалибела почти четверть века прожил в Иерусалиме Его выслали из Эфиопии в почти юношеском возрасте, как только Лалибеле исполнилось двадцать лет. Затем он вернулся в свою страну, произвел дворцовый переворот и провозгласил себя императором. Причем возвратился Лалибела не один, а с небольшим отрядом тамплиеров.

– Они… – Шломо запнулся, но его лицо осветила улыбка. – Храмовники пытались предпринять еще одну попытку обнаружить Ковчег Завета?

Я с удовольствием подтвердил догадку Харази.

– Тамплиеры убедились в безрезультатности поисков драгоценного сундука в Иерусалиме. Они нашли древние сокровища, но обладание Ковчегом Завета по-прежнему оставалось их серебряной мечтой. Поэтому храмовники и принялись за более детальный анализ эфиопских легенд.

Шломо старался справиться с увеличивающимся волнением.

– Выходит, что потеряв много времени на поиски Ковчега в районе Храмовой горы, рыцари остановили свое внимание на родине Менелика?

– Точно. Они пришли к выводу, что легенда о похищении святыни сыном царя Соломона, как минимум, точна еще в одной части: в результате всех приключений Ковчег оказался в Эфиопии, – заключил я.

Шломо расправил плечи.

– Из Иерусалима Лалибела вернулся в Эфиопию только в конце двенадцатого века Рыцари-храмовники, будучи прекрасными строителями, помогали ему в сооружении церквей и пышных монументов. И одновременно искали Ковчег.

– Заметь, Шломо, поиски были неудачными, – сказал я. – Иначе как объяснить новые попытки, предпринятые Васко да Гамой и Перо де Ковилханом, принцем Генрихом Мореплавателем и Джеймсом Брюсом? Их объединяла общая страсть и общая принадлежность в недалеком прошлом к рыцарям ордена Храма. Прошли века, тамплиеры были разогнаны, но не уничтожены. Возникли новые организации – орден Христа, в который вошли португальские тамплиеры. Или, например, орден Святого Андрея и Шотландского Чертополоха, основанный Робертом Брюсом. Так король Шотландии отметил день победы при Бэнокбурне. И, подчеркну, некоторые из орденов, вобравших в себя остатки тамплиеров, существуют до сих пор.

– Ковчег так и не был найден? Его поиски ведутся до сих пор?

– Не знаю, Шломо, не знаю. Могу догадываться только, что ордена не афишируют своей деятельности. Они вполне могут продолжать тайные поиски Ковчега Завета.

Мы долго еще блуждали по старинным улочкам Иерусалима, пока не сгустились сумерки. Тепло попрощавшись со Шломо, я отправился в отель.