Революция 1917 года глазами современников. Том 1 (Январь-май)

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ 27 февраля — 2 марта 1917 года

С незабвенного дня 27 февраля 1917 года начинается новая эпоха русской истории. Старый, прогнивший насквозь государственный строй, поддерживаемый жестокими мерами насилия и беззакония, низвергнут единодушным порывом народа и армии. Власть, угнетавшая и разорявшая страну, пала в бесславной борьбе с собственным народом.

Великий русский народ разорвал, наконец, опутавшую его сеть векового рабства и открыл себе дорогу к новой свободной жизни, на равных правах с передовыми народами культурного мира. Официальная Россия, служившая оплотом всех темных сил в Европе, исчезла, и ее место заняла новая, истинно великая демократическая Россия, проникнутая идеями права и справедливости. Различные народности, обитающие в пределах Российского государства, получают возможность жить свободно, сохраняя свой язык и свою веру, без ущерба для политического единства страны. Перед Россиею открывается светлое будущее, для достижения которого стоило жить и бороться.

Да здравствует свободная Россия!

Вестник Европы. 1917. № 2. C.V.

Арсеньев К.К. ДВЕ ФЕВРАЛЬСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ

При совершенно исключительных — и исключительно благоприятных — условиях совершилось крушение старого государственного и общественного строя. Светлым, благодаря этому, является будущее новой, свободной России.

«На стороне правительства, — сказано было два с половиною месяца тому назад в декабрьской книжке нашего журнала, — нет ни одной законодательной палаты, ни одного сословия, ни одной партии, кроме безнадежно и быстро тающей группы крайне правых, ни одного органа печати, кроме содержимых на казенные средства, ни одной общественной организации, кроме окончательно дискредитированных союзов, именующих себя монархическими, но менее всего служащих истинным интересам монархии». Другого примера такой изолированности, такого отсутствия политических устоев и нравственных точек опоры история не представляет; везде, в момент наступления великих переворотов, старая власть имела за собою часть учреждений, часть населения; везде она находила поддержку в широко распространенных настроениях, в поколебленных и ослабевших, но еще не исчезнувших традициях. Расшатан в самых своих основах авторитет русского правительства был уже двенадцать лет тому назад — расшатан народными бедствиями, бездарностью и себялюбием правящих сфер, неудачною войною; но неудовольствие масс было более инстинктивным, чем сознательным, а в других слоях общества еще сохранялись иллюзии, унаследованные от другой, безвозвратно минувшей эпохи. Тщету иллюзий показала наглядно Государственная Дума первых двух созывов; последним уцелевшим надеждам должно было нанести смертельный удар все происшедшее в ноябре и декабре прошлого года. Должно было нанести, но не нанесло: так безгранично было ослепление власти. Со всех сторон слыша слова осуждения или предостережения, она не хотела внимать им, потому что считала себя обладательницей материальной силы. В ее руках была полиция, было войско, — и она верила в свою непобедимость. Когда ей отказало в повиновении войско и без него в ничто обратилась полиция, она должна была пасть — и пала безнадежно и бесславно. И насколько одинокой в решительную минуту явилась власть, настолько оказалось осуществимым сближение ее противников. Государственная Дума была в первые дни борьбы центром, около которого группировались разнородные силы. Между ее Исполнительным Комитетом и Советом Рабочих Депутатов, в состав которого вошли представители революционных войск, состоялось соглашение, благодаря которому могло возникнуть всеми признанное временное правительство. На сторону нового порядка стали все армии, сражающиеся на фронте; ему подчинилась, радостно и беспрекословно, вся страна, до самых отдаленных ее пределов. Не нашлось приверженцев низвергнутого режима даже в среде царской фамилии, еще до начала восстания, как мы узнаем теперь, переставшей чувствовать себя солидарною с своим главою. Это — очень характерная дополнительная черта к той картине, которую представляла старая власть накануне своей смерти.

Наша февральская революция невольно заставляет вспомнить о другой, совершившейся шестьдесят девять лет тому назад. Престол Людовика-Филиппа пал с такою же быстротою, как и престол Николая II; легко и беспрепятственно образовалось временное правительство, которому немедленно и беспрекословно подчинилась вся страна. Но за этим внешним сходством скрывается глубокое внутреннее различие. Июльское правительство, особенно в последние годы своего существования, не стояло высоко в общественном мнении, но не достигало последних ступеней падения. Ни о каких «темных силах», гнездящихся около трона, не было речи. Министры, лично, за немногими исключениями, безупречные в своей частной жизни, выдвинутые не подозрительною протекциею, а долгим трудом или солидными, иногда блестящими дарованиями, могли считать себя не нарушителями, а охранителями законности. На их стороне стояло большинство обеих палат, стояла так называемая легальная страна — стояло, следовательно, узко понимаемое, устарелое, практически непригодное, но формально бесспорное право. Поддержка, которую они находили в печати, далеко не вся была ими куплена. Как ни обилен скандалами был год, предшествовавший революции, они не могли создать такой атмосферы, какою много лет до взрыва вынуждено было дышать русское общество. Не было ни ссылок и высылок без суда, не было переполнения тюрем политическими заключенными; не было никаких вне-легальных средств давления на печать, в которой были представлены все направления. Франция, по известному выражению Ламартина, «скучала», — но в этой скуке не было элементов негодующего презрения к власти. Неопределенная жажда перемен ослабляла устойчивость существующего порядка; но революционным настроение народной массы не было. Ни одна из партий, решительно враждебных июльской монархии, не имела прочного, широкого базиса в стране. Не было, даже в зачаточном виде, соглашения между этими партиями; они не ожидали скорого наступления переворота и не были к нему готовы. Средства обороны власти, утром 24-го февраля, не были еще исчерпаны; войска не перешли на сторону народа — но в состарившемся короле самоуверенность быстро уступила место унынию, и его отречение положило конец борьбе. Палата депутатов, представлявшая собою, в сущности, только отголосок министерства, оказалась одинакового неспособной и к сопротивлению, и к созиданию; она исчезла со сцены, как ненужная декорация. Временное правительство, в сущности никем не избранное и не назначенное, оказалось у власти, потому что в данную минуту не нашлось других на нее претендентов; но уже с самых первых дней почва колебалась под его ногами. Вскоре стало ясно, что не внесет спокойствия и мира и учредительное собрание, созыв которого не отвечал желаниям крайних партий. И действительно, его открытие послужило сигналом к новой борьбе, сначала безоружной (майское нашествие на собрание), потом вооруженной (июньские дни). Поражение июньских инсургентов раскрыло двери перед «старыми партиями»; господствующее место между ними вскоре заняли едва заметные, несколькими месяцами раньше, бонапартисты; ближайшая судьба Франции была предрешена избранием Людовика-Наполеона в 1848-м, законодательного собрания — в 1849-м году. Решающая роль уже при Кавеньяке перешла в руки войска, побежденного на февральских баррикадах, но именно потому враждебного революции и народным массам. Далеко не лишено значения и то, что благоприятным для революции общее положение дел в Европе было только весною и летом 1848 года; осенью началась реакция, вскоре восторжествовавшая на всех пунктах.

До какой степени различна обстановка двух февральских революций — об этом, помимо отмеченной выше изолированности русской самодержавной власти, свидетельствует целый ряд других условий. Союзниками русского государства, тесно соединенными с ним великою борьбою, являются передовые европейские нации. Войну Россия ведет с теми странами, правительствам которых выгодно и приятно торжество реакции на русской почве. Безопасность восточной границы обеспечена союзом с Японией. В исходе войны, счастливом для держав согласия, заинтересованы все национальности, стремящиеся к независимости и свободе. Русское войско, от которого в столь сильной степени зависит торжество над германским милитаризмом, не только не сражалось против революции, но прямо и очень значительно способствовало ее успеху. «Старых партий», в том смысле, какой это выражение еще недавно имело во Франции, у нас нет. Другой династии, кроме осужденной народом и низвергнутой революциею, у нас не было, и потому нет и не может быть ничего похожего на французских легитимистов, орлеанистов и бонапартистов, уложивших в могилу вторую французскую республику и долго угрожавших бытию третьей. Отказ вел. кн. Михаила Александровича принять престол иначе как по определению учредительного собрания, служит одной из гарантий мирного будущего. Защитники самодержавия, не столько поддерживавшие его, сколько за него державшиеся, свелись на нет еще в последние дни существования старого режима. Как ни печальны были условия, при которых сложилась и жила, в течение одиннадцати лет, конституционная Россия, они все же отчасти создали, отчасти расширили и укрепили почву для партий, сознательно идущих вперед к ясно определенным целям. И эти партии сразу вступили между собою в соглашение, на котором и построено временное правительство. Отсюда возможность дальнейшей мирной творческой деятельности, вплоть до созыва всеми ожидаемого, никем не оспариваемого Учредительного Собрания. Расчищению путей, к нему ведущих, ничего не мешает, многое благоприятствует. Все главные деятели падшего режима находятся в руках временного правительства. Что их постигнет заслуженная кара, не обращаясь в месть, — ручательством в том служит ожидаемая отмена смертной казни. Здесь — точка соприкосновения между обеими февральскими революциями; но после июньских дней декрет французского временного правительства обратился в мертвую букву, а указ нашего временного правительства откроет — в этом можно быть уверенным — новую эру уголовного правосудия. Ярко горит заря счастливых светлых дней, которых так долго и так мучительно ждала исстрадавшаяся Россия.

Вестник Европы. 1917. № 2. С. X–XIV.

Троцкий Л.Д. РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ

То, что сейчас происходит в России, войдет навсегда в историю как одно из величайших ее событий. Наши дети, внуки и правнуки будут говорить об этих днях как о начале новой эпохи в истории человечества. Русский пролетариат восстал против самого преступного из режимов, против самого отверженного из правительств. Народ Петрограда поднялся против самой бесчестной и самой кровавой из войн. Столичные войска стали под красное знамя мятежа и свободы. Царские министры арестованы. Министры Романова, повелителя старой России, организаторы всероссийского самовластья, посажены народом в одну из тех тюрем, которые до сих пор раскрывали свои кованые ворота только для народных борцов. Этот один факт дает истинную оценку событий, их размаха и могущества. Могучая лавина революции в полном ходу, — никакая сила человеческая ее не остановит.

У власти стоит, как сообщает телеграфная проволока, Временное правительство в составе представителей думского большинства, под председательством Родзянки. Это Временное правительство — исполнительный комитет либеральной буржуазии — не шло к революции, не вызывало ее и не руководит ею. Родзянки и Милюковы подняты к власти первой высокой волной революционного прибоя. Они больше всего боятся, как бы не захлебнуться в нем. Заняв места, которые еще не остыли после министров, переведенных в одиночные камеры тюрьмы, вожди либеральной буржуазии готовы считать революцию законченной. Такова же мысль и надежда всей мировой буржуазии. Между тем революция только началась. Ее движущей силой являются не те, что выбрали Родзянко и Милюкова. И не в исполнительном комитете третье-июньской Думы найдет революция свое руководство.

Голодные матери голодающих детей негодующе подняли к окнам дворцов свои истощенные руки, и проклятье этих женщин народа прозвучало, как голос революционного набата. Вот где начало событий. Рабочие Петрограда дали тревожный гудок; сотни тысяч высыпали из заводов на мостовые города, которые уже знают, что такое баррикады. Вот где сила революции! Всеобщая стачка потрясла мощный организм столицы, парализовала государственную власть, загнала царя в одну из его золоченых трущоб. Вот где путь революции! Войска петроградского гарнизона, как ближайший отряд всероссийской армии, откликнулись на призыв восставших масс и сделали возможным первые крупные завоевания народа. Революционная армия — вот кому будет принадлежать решающее слово в событиях революции!

Сообщения, какие мы имеем сейчас, неполны. Была борьба. Министры монархии не ушли без боя. Шведские телеграммы говорят о взорванных мостах, о стычках на улицах, о восстаниях в провинциальных городах. Буржуазия, со своими полковниками Энгельгардтами и цензорами Гронскими, стала у власти, чтоб «восстановить порядок». Это ее собственные слова. Первый манифест Временного правительства призывает граждан к спокойствию и к мирным занятиям. Как будто очистительная работа народа завершена, как будто железная метла революции уже вымела дотла реакционную нечисть, которая скоплялась веками вокруг покрытой бесчестьем романовской династии!

Нет, рано Родзянки и Милюковы заговорили о порядке, и не завтра еще наступит спокойствие на всколыхнувшейся Руси. Пласт за пластом будет теперь подниматься страна — все угнетенные, обездоленные, обобранные царизмом и правящими классами — на всем необъятном пространстве всероссийской тюрьмы народов. Петроградские события — только начало.

Во главе народных масс России революционный пролетариат выполнит свою историческую работу: он изгонит монархическую и дворянскую реакцию из всех ее убежищ и протянет свою руку пролетариату Германии и всей Европы. Ибо нужно ликвидировать не только царизм, но и войну.

Уже вторая волна революции перекатится через головы Родзянок и Милюковых, озабоченных восстановлением порядка и соглашением с монархией. Из собственных своих недр революция выдвинет свою власть — революционный орган народа, идущего к победе. И главные битвы, и главные жертвы еще впереди. И только за ними последует полная и подлинная победа.

Последние телеграммы из Лондона говорят, что царь Николай хочет отречься от престола в пользу своего сына. Этой сделкой реакция и либерализм хотят спасти монархию и династию. Поздно! Поздно! Слишком велики преступления, слишком чудовищны страдания, — и слишком велик размах народного гнева!

Поздно, слуги монархии! Поздно, либеральные гасители! Лавина революции пришла в движение, — никакая сила человеческая ее не остановит.

Новый Мир (Нью-Йорк). 1917, 16 (3) марта. № 937.

Трубецкой Е.Н. НАРОДНО-РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Тяжелый камень спал с души; мы не только освободились, мы очистились, мы вымылись от грязи, прилипшей к России.

В дни великой войны за освобождение народов мы сами были рабами; мы не знали, кому служат те, кто нами руководил, — России или Германии. И мы стали притчей во языцех, посмешищем для других народов. Немцы, указывая на нас пальцами, говорили нашим союзникам: неужели же вы будете защищать «рабов» и их русское варварство. Неужели вы — «освободители» — будете сражаться за порабощение Польши, Литвы и Курляндии. И, издеваясь над нами, наши враги нагло предлагали нашим союзниками заключить мир за счет России.

Стыдно и больно было за Россию; стыдно было смотреть в глаза другим. Другие народы объединились в светлом патриотическом подъеме: все были воодушевлены великим национальным делом; одна Россия, управляемая чуждой и ненавистной народу властью, походила на распавшееся изнутри темное, бесовское царство. Где же был русский патриотизм и чувство национального достоинства? Имеет ли право на уважение других тот народ, который сам себя не уважает.

На этот ужасный, роковой для нас вопрос мы не имели ответа. Раньше самое терпение наше могло оправдываться патриотическими соображениями; надо было терпеть, пока могло казаться, что терпенье спасает нас от поражения. Но, когда стало очевидным, что именно терпенье и ведет нас к неизбежной гибели, ему должен был наступить конец, — иначе Россия не была бы Россией. И везде задавались бы мучительным вопросом: жива Россия или мертва, достойна ли она существовать на свете, не представляет ли она собою «дурное общество», которого должны стыдиться другие нации.

И вот, наконец, мы получили ответ, достойный великого народа. Смыт национальный позор; мы можем говорить с друзьями и союзниками, как равные с равными. Есть Великая Россия, совершившая беспримерный в истории подвиг.

Это — революция единственная или почти единственная в своем роде. Бывали революции буржуазные, бывали и пролетарские. Но революции национальной, в таком широком значении слова, как нынешняя, русская, доселе не было на свете. Все участвовали в этой революции, все ее делали — и пролетариат, и войска, и буржуазия, даже дворянство, не исключая дворянства объединенного, все, вообще, живые общественные силы страны. А потому никто не имеет на нее исключительного права. Это — революция всенародная, в высшем значении слова. Кучка негодяев, управлявшая, вопреки России и против России, собрала против себя всю Россию, и старая власть упала, как созревший плод, пала, потому что она захотела быть выразительницей того чистого самодержавия, которое ни на кого не опирается, а «само держится».

В борьбе за Россию против «пятого фронта» и пробудился русский патриотизм. Помещики, капиталисты, солдаты, крестьяне, рабочие, — все захотели прежде всего быть русскими, а потом уже — представителями своих классов. А потому честь и слава всем. И особый низкий поклон от всех русских главным деятелям последних дней: Государственной Думе, русскому войску, русским рабочим и избранному ими Совету рабочих депутатов. Только бы это объединение сохранилось до того великого дня, когда избранное всеобщим, прямым, тайным и равным голосованием учредительное собрание соберет весь народ и даст общее национальное решение классовым спорам. Пусть до того времени они умолкнут.

Такое великое объединение, как нынешнее, чрезвычайно редко в истории, за последние три года мы видели единодушную, а потому и единую Россию всего только два раза — в начале войны и теперь, когда, надо надеяться, мы приближаемся к концу войны. И оба раза были одержаны великие победы. Тогда был разбит галицийский, австрийский фронт, теперь же разбит враг еще более опасный: того пятого фронта, который парализовал все наши победы, больше не существует. И более того — уничтожен внутренний гнойник, заражавший все национальное тело, устранен источник всеобщей деморализации. Возвратилась вера в Россию и в ее победу. Опасности еще велики, враг еще не побежден и могуч; но дышать стало легче, душа очистилась.

Это молниеносная революция пронеслась над нами, как очистительная гроза. Рассеялись миазмы. Дай Бог, чтобы они никогда больше не собирались и никогда нас больше не заражали. Для этого мы должны всегда оставаться тем, чем мы стали в эти дни — единой Россией, собранной для великого, национального и всемирного, общечеловеческого дела.

Речь. 1917,5 марта. № 55.

Жилкин И.В. В ПЕТРОГРАДЕ

Гроза быстро отгремела и стихла. Выстрелы смолкли, но в городе необычайное оживление. Весь Петроград на улицах и митингах. Сплошной поток солдат, обывателей, женщин, детей струится по Невскому и по всем улицам, ведущим к центру. Повсюду звучит призыв к организации, к порядку и труду. Однако населению, видимо, трудно расстаться с праздничным возбуждением. Будничный труд налаживается медленно. Только вчера выехали извозчики. Трамваи еще не ходят, хотя уже усердно очищают рельсы, затоптанные в снег, и чинят проволоку. Магазины открываются не все. Сегодня, впрочем, воскресенье, и отчасти этим объясняется прикрытие торговли. У булочных и хлебных лавок изрядные хвосты.

Мы проехали на окраины. Фабрики не дымят высокими трубами, и корпуса не гудят. Рабочие ходят по улицам с красными бантами в петлицах пальто, собираются группами, читая вслух газеты и бюллетени, а большинство потоками направляется к центру. Почти пусто на Финляндском вокзале и на дальних улицах Выборгской стороны.

Через Литейный мост народный поток направляется по Литейному проспекту к Невскому, а по Шпалерной — к Государственной думе.

Зияет на углу Шпалерной и Литейного выбитыми окнами и сгоревшей крышей громадное здание полуразрушенного окружного суда. Около Знаменской площади, под каланчой, обгорелыми окнами глядит на толпу полицейский участок. Тротуар засыпан кирпичами, штукатуркой и вывороченным железом. Все полицейские участки подверглись такому же разгрому. Но это в прошлом. Сейчас в толпе воодушевление громадное. Движение по улицам вошло в особый ритм. Военные серые шинели и черные пальто штатской публики льются по тротуарам и улицам, но стройность движения ничем не нарушается.

Временами пройдет по Невскому, сверкая штыками, полк или батальон с торжественной музыкой мерного марша, и публика колышется вокруг него черным морем. Временами пройдет демонстрация с красными знаменами и надписями: «Да здравствует демократическая республика!».

В виде живых водоворотов шевелятся на площадях митинги-экспромты. Читают листки, говорят речи, публика подходит и отходит, схватывая на лету горячие отрывки речей.

Во многих местах поставлены столы, и студенты, барышни или военные восклицают: «Товарищи-граждане, не проходите мимо, жертвуйте на столовые для солдат!» Жертвуют много и охотно. На Знаменской площади студент, став на стул, потрясает газетой и восклицает:

— 10 рублей за «Русское слово» в пользу столовой для солдат.

— 15, 30…

Минуты через две студент уже восклицает:

— 75 рублей за «Русское слово»! Кто больше?

— Вчера до 1 1/2 тысяч дошла, — сообщает в толпе одобрительный голос.

Поистине велик газетный голод. Петроградские газеты вышли только сегодня, но к московским газетам особый интерес. Петроград чувствует, что выше и первее всего сейчас для него поддержка Москвы. Быстрый и стройный успех московского движения удваивает кислород.

Около Государственной думы море людей. Солдаты, автомобили, экипажи, но здесь уже строгая твердость при пропуске. Простых любопытных не пропускают. Нужно особое разрешение. Потоком льется военная сила под колоннадой Таврического дворца в Думу и из Думы. В вестибюле и Екатерининском зале нечто вроде военного лагеря. Везде штыки, шинели. Солдаты пьют чай на ящиках; лежат на мешках; стройными шеренгами протягиваются по громадным залам, прислушиваясь к команде; группами толпятся около ораторов, призывающих к порядку, дисциплине и общей работе. Произносит речь простой солдат и говорит неплохо, с огнем и силой правды.

Кипит организационная работа во всех смежных комнатах.

Встречаем знакомых депутатов; знакомых и незнакомых офицеров. Все как будто выросли и преобразились. На лицах — сила достоинства, гордая уверенность, счастливое удовлетворение.

— Главное сделано, — говорят руководители. — Все пойдет хорошо. Работы, конечно, сверх головы, но ничего, все сладится и организуется.

В зале заседаний Думы идет собрание совета петроградских рабочих депутатов. Их уже около 1600. Горячо обсуждаются ближайшие задачи пролетариата. Политический такт, спаявший для первых дней исполнительный комитет и представителей пролетариата, создал уже первый общественный кабинет министров.

Временная власть восстанавливает порядок, широко открывая дорогу к общей единой всероссийской цели — к Учредительному собранию. Все политические вожди горят сейчас одним страстным желанием — сохранить победоносное единение, избежать преждевременного и гибельного раздора.

Организация сил уже идет повсюду напряженная и стремительная. Выковывается новый порядок. Идут митинги, собрания и совещания в цирках, казармах, клубах, концертных залах. Организуются солдаты, рабочие. Организуются всякого рода служащие. Организуется обыватель. Не исчезла острота продовольственного вопроса. Начались кое-где грабежи с вооруженными нападениями на квартиры. Ошибкой выпущено из тюрьмы много уголовных, и они по-своему празднуют свободу. Обыватель организуется в подрайонные и домовые комитеты. На улицах сторожит порядок вооруженная милиция.

Начались уже большие программные митинги с практическими и общими вопросами.

Серьезно, стройно и деловито прошел сегодня громадный митинг в зале Калашниковской биржи. Выступали с речами члены Государственной думы, общественные деятели и простые обыватели.

Порядок и серьезность настроения удивительные.

Обыватель быстро превращается в гражданина. Он сознательно берет на себя великую ответственность, приступая к созданию новой власти, нового порядка, новой России.

Петроград, 5-го марта.

Русское слово. 1917, 7 марта. № 52.

II

Лихорадка стихает. Революция быстро отгорела, сделав свое дело. Бороться за власть не с кем. Старого правительства нет.

На очереди общие великие задачи: создание новой власти, новой государственной конституции, и дорога к этой творческой государственной работе широко открыта.

Твердо намечен первый этап — Учредительное собрание. Временное правительство поставлено не мешать, а содействовать этой великой цели. Оно восстановит порядок, оно создаст и охранит наилучшие условия для быстрой кристаллизации народной воли, и, конечно, первый долг российских граждан всех без изъятия — помочь своему правительству в немедленном успокоении страны, помочь в создании свободного порядка. И северная столица идет как бы по великолепному государственному инстинкту.

Город заметно затихает, входя в норму бытовой и трудовой жизни. Сегодня, в понедельник, открыты почти все магазины. Уличное движение почти уже обычное. Потоки публики льются не по улице, как вчера и позавчера, а по тротуару. Лишь большое обилие солдатских шинелей среди пешеходов говорит о не совсем обычном характере толпы.

Мало сегодня шествий и демонстраций. Меньше уличных митингов, а главное — тон их спокойнее и деловитее. Митинги и собрания постепенно переносятся в закрытые помещения. Собираются профессиональные группы всевозможного труда: прислуга, домовладельцы, квартиранты, пекари, различные мастеровые, служащие. Стены на улицах уже густо пестрят печатными и письменными приглашениями на собрания и митинги. Обсуждаются профессиональные, экономические и общеполитические вопросы. Население горячо берется за науку свободного строительства жизни.

Совет рабочих депутатов сделал трезвое постановление о возвращении к работе. Завтра, вероятно, задымят фабрики, побегут трамваи и застучат молотки в мастерских. Долгая праздность опасна и в обычное время, а теперь, когда двойная буря сотрясает страну, — извне и внутри, — в особенности губительна. Сверх того, Петроград подает сейчас образец новой государственной жизни всей России.

Довольно долго пробыл я в министерстве внутренних дел. Какое увлекательно удивительное зрелище! Пульс новой власти только начинает биться, и сюда же ползут живые обломки старой власти. Растерянный, ошеломленный вид у седых и не седых бюрократов, которые сидят и бродят среди колонн верхней площадки и в той большой приемной комнате, куда они две недели назад ходили с уверенностью хозяев страны.

Управляющий министерством, Д.М. Щепкин, в обычном пиджаке, быстро проходит то в приемную, то к лестнице, то снова в свой министерский кабинет. Разговор и дело решает быстро, стремительно. С улыбкой жмет руки своим товарищам по общественной работе. Серьезно выслушивает явившихся бюрократов. Некоторые входят в его кабинет и вскоре выходят без особого веселого вида.

— Ну, что? — спрашивает один из ожидающих.

— Да что… говорит, оставаться на местах и работать, — отвечает пожилой человек, и оба смотрят друг на друга растерянно.

Конечно, многие из них — неплохие работники. Не ответственные за всю умершую систему. Они, вероятно, охотно послужат всем своим опытом и усердием и новому строю государства. К тому же нельзя сразу и сломать весь государственный механизм. Но, конечно, они прекрасно понимают, что строгий отбор многих из них отбросит в заслуженную отставку.

В кабинете председателя совета министров работает кн. Г.Е. Львов, глава Временного правительства. Ряд лиц стремится войти к нему с экстренными докладами.

Взволнованный проходит в кабинет Д.Д. Протопопов (просят не смешивать с злосчастным министром) и барон С.А. Корф. Они только что из Финляндии. А через две-три минуты Д.Д. Протопопов уже говорит на площадке, указывая на барона Корфа:

— Вот поздравьте: товарищ генерал-губернатора Корф.

Жму руку барону Корфу, но он резонно говорит:

— Ну, есть с чем поздравлять. Я, конечно, временно. Я не оставлю профессуры, но сейчас надо всем работать, а у нас, в Финляндии, конечно, мутят правые провокаторы и бывшие чиновники.

Сообщают, что в генерал-губернаторы Финляндии намечен М.А. Стахович.

Посидел я несколько минут в кабинете кн. Г.Е. Львова. Картина почти жуткая, незабываемая. Как ко всеобщему центру, летит сюда электричество всей сотрясенной страны, и сам премьер-министр до крайней степени напряжен этим электричеством. Он быстро читает какие-то телеграммы и бумаги, подчеркивая карандашом. В то же время каждую минуту берет телефонную трубку, отвечая на вопросы, и тут же быстро отвечает Щепкину, который вбегает с вопросами и сомнениями.

Способность князя к удивительному схватыванию сущности всевозможных вопросов и немедленному их решению, видимо, возросла до стремительной степени, и сейчас эта великолепная быстрота государственного кормчего спасительна и драгоценна. Но страшно за человеческие силы. Выдержат ли они такое расходование, выявление энергии? Конечно, нельзя было мешать какой-либо беседой в этой напряженной работе. Были лишь отрывочные фразы, которые сохранятся в памяти надолго.

— Как помогать вам? — спросил я между прочим.

— Вы сами лучше знаете, — среди потока работы отвечал князь. — Теперь мы все заодно.

Мне подумалось:

— Верно. Многое на местах мы лучше будем знать, чем высшая власть. Лишь бы работать дружно для единой цели.

Ушел я из министерства с гордостью за первый общественный кабинет, но не без страха за человеческие силы министров. Работа свалилась на них, как обвал. Они заседают по ночам до 3-4-х часов утра, а с 8-ми часов уже бросаются снова в водоворот чрезвычайно напряженных дел. Говорят, что А.Ф. Керенский, явившись в министерство юстиции, устало сел и сказал стоявшим в почтительности чиновникам:

— Простите, но я две ночи не ложился.

Кроме того, А.Ф. Керенский не излечил своей старой болезни, и я опечалился, когда увидел его страдальческое лицо в заседании трудовой группы. А А.Ф. Керенский сейчас — соединительное звено кабинета с левыми вообще и в частности с советом рабочих депутатов. Роль его необычайно важна в историческом переходе России на новые государственные рельсы, и, видя, как он, не жалея, сжигает себя на громадной работе, не можешь подавить в себе тревогу за последствия жертвенной работы наших первых министров.

Другая немалая тревога. Поехал я на заседание «2-го правительства», как называют здесь, пугаясь призрака гибельного двоевластия, совет рабочих и солдатских депутатов.

Опасения, к счастью, преувеличены. В этом убедился я в сегодняшнем собрании.

Шло собрание солдатских депутатов. Громадный Полукруглый зал русского парламента был залит серыми солдатскими фигурами. Не только сидели на всех местах и во всех ложах, но и, кроме того, густо толпились во всех проходах перед трибуной.

Было, вероятно, около 1.000 человек. Довольно стройно вел заседание рабочего вида интеллигент в очках. Обсуждались права солдат. Ораторы-солдаты с горячностью говорили с кафедры о различных тяготах военного быта. Громом аплодисментов встречались предложения свободного отпуска со двора, ношения штатского платья вне службы. Были не забыты и такие мелкие пожелания, как право на волосы. Но вот входит на трибуну оратор, который волнует в собрании разнородные чувства.

— Я уполномочен от своего батальона, — говорит он решительным тоном, — а не от всей русской армии. Мы не можем постановить решения за всю армию и сами проводить их дело. Мы — не правительство. Мы дали свое согласие на временное правительство и должны выполнять его приказания. Мы только можем сообщить ему наши пожелания.

— Правильно, — гудят голоса.

— Нет, неправильно, — отвечают другие голоса. — Не мы, а они должны нас слушаться.

Председатель Богданов делает серьезное разъяснение.

— Товарищи, — заставляет он смолкнуть море голосов. — Мы в совете рабочих и солдатских депутатов, мы ни одной минуты не считаем себя за второе правительство. У нас есть Временное правительство, на которое мы согласились, а Совет рабочих и солдатских депутатов создан для разработки экономических вопросов и для того, чтобы Временное правительство при нашем контроле выполнило все обещания. Мы — скала, на которую должно опереться правительство. Сейчас мы вырабатываем основные положения прав солдат. Мы не вводим их в армию. Мы передаем их военному министру Гучкову как наши требования, и временное правительство, несомненно, послушает нашего голоса.

— Верно! Правильно! — гремит собрание одобрительными голосами и аплодисментами.

Историческая ответственность пала и на руководителей рабочих, и, кажется, государственное чувство выдержанности начинает подсказывать им мудрый совет осторожности. Гибельный призрак двоевластия страшен для всех, и пусть отгонит его от себя Россия.

Петроград, 6-го марта.

Русское слово. 1917, 8 марта. № 53.

Троцкий Л.Д. ВОЙНА ИЛИ МИР?

Внутренние силы русской революции

Главный вопрос, который сейчас интересует правительства и народы всего мира, — какое влияние окажет русская революция на ход войны? Приблизит ли она мир? Или же, наоборот, весь пробужденный революционный энтузиазм народа будет направлен на дальнейшее ведение войны?

Это большой вопрос. От его решения в ту или другую сторону зависит не только судьба войны, но и судьба самой революции.

В 1905 году Милюков, нынешний воинственный министр иностранных дел, называл Русско-японскую войну авантюрой и требовал скорейшего ее прекращения. В том же духе писала вся либеральная и радикальная печать. Сильнейшие организации промышленников высказывались тогда — несмотря на беспримерные поражения — за немедленное заключение мира. Чем это объяснялось? Надеждами на внутреннюю реформу. Установление конституционного строя, парламентский контроль над бюджетом и вообще государственным хозяйством, распространение просвещения и особенно наделение крестьян землею должны были повысить хозяйственный уровень страны, увеличить благосостояние населения и, следовательно, создать громадный внутренний рынок для промышленности. Правда, русская буржуазия еще и тогда, 12 лет тому назад, готова была захватить чужие земли. Но она считала, что раскрепощение крестьянства создаст для нее несравненно более могущественный рынок, чем Маньчжурия или Корея.

Оказалось, однако, что демократизация страны и раскрепощение крестьянства — не такая простая задача. Ни царь, ни его чиновничество, ни дворянство не соглашались поступиться добровольно ни единой частицей своих прав. Получить из их рук государственную машину и земли нельзя путем либеральных увещаний — нужен был могущественный революционный натиск масс. Но этого буржуазия не хотела. Аграрные восстания крестьян, все обострявшаяся борьба пролетариата и рост возмущения в армии отбросили либеральную буржуазию в лагерь царской бюрократии и реакционного дворянства. Их союз был скреплен государственным переворотом 3 июня 1907 года. Из этого переворота вышли 3-я и нынешняя Государственные Думы.

Крестьянство земель не получило. Государственные порядки изменились больше по форме, чем по существу. Создания богатого внутреннего рынка из собственников-крестьян, на манер американских фермеров, не получилось. Капиталистические классы, примирившиеся с третьеиюньским режимом, устремили свои взоры на завоевание внешних рынков. Началась полоса нового российского империализма — с беспутным государственным и военным хозяйством и с ненасытными аппетитами. Гучков, нынешний военный министр, заседал в комиссии государственной обороны для скорейшего усиления армии и флота. Милюков, нынешний министр иностранных дел, вырабатывал программу мировых захватов и развозил ее по всей Европе.

На русском империализме и на его октябристских и кадетских представителях лежит очень большая доля ответственности за нынешнюю войну: на этот счет наши Гучковы и Милюковы не имеют никакого права делать упреки башибузукам немецкого империализма — это одного поля ягоды.

Милостью революции, которой они не хотели и против которой боролись, Гучков и Милюков стоят сегодня у власти. Они хотят продолжения войны. Они хотят победы. Еще бы! Ведь они именно и вовлекли страну в войну во имя интересов капитала. Ведь вся их оппозиция царизму вытекала из неудовлетворенности их империалистических аппетитов. Пока у власти стояла клика Николая II, перевес во внешней политике имели династические и реакционно-дворянские интересы. Именно поэтому в Берлине и Вене все время надеялись на заключение сепаратного мира с Россией. Теперь же на правительственном знамени написаны интересы чистого империализма. «Царского правительства больше нет, — говорят народу Гучковы и Милюковы, — теперь вы должны проливать кровь за общенациональные интересы». А под национальными интересами русские империалисты понимают возвращение Польши, завоевание Галиции, Константинополя, Армении, Персии. Другими словами, Россия сейчас становится в общий империалистический ряд с другими европейскими государствами и, прежде всего, со своими союзниками: Англией и Францией.

В Англии существует парламентская монархия, во Франции — республика. У власти и там, и здесь стоят либералы и даже социал-патриоты. Но это нисколько не меняет империалистического характера войны, — наоборот, только ярче вскрывает его. И революционные рабочие ведут в Англии и во Франции непримиримую борьбу против войны.

Переход от династически-дворянского империализма к чисто буржуазному, никак не может примирить с войною пролетариат России. Интернациональная борьба с мировой бойней и империализмом является сейчас нашей задачей больше, чем когда бы то ни было. И последние телеграммы, сообщающие об антивоенной агитации на улицах Петрограда, свидетельствуют о том, что наши товарищи мужественно выполняют свой долг.

Империалистическая похвальба Милюкова — сокрушить Германию, Австро-Венгрию и Турцию — сейчас как нельзя более на руку Гогенцоллерну и Габсбургу. Милюков теперь будет играть роль огородного пугала в их руках. Прежде еще, чем новое либерально-империалистическое правительство приступило к реформам в армии, оно помогает Гогенцоллерну поднять патриотический дух и восстановить трещащее по всем швам «национальное единство» немецкого народа. Если бы немецкий пролетариат получил право думать, что за новым буржуазным правительством России стоит весь народ и в том числе главная сила революции, русский пролетариат, — это явилось бы страшным ударом для наших единомышленников, революционных социалистов Германии. Превращение русского пролетариата в патриотическое пушечное мясо на службе русской либеральной буржуазии немедленно же отбросило бы немецкие рабочие массы в лагерь шовинизма и надолго затормозило бы развитие революции в Германии.

Прямая обязанность революционного пролетариата России показать, что за злой империалистической волей либеральной буржуазии нет силы, ибо нет поддержки рабочих масс. Русская революция должна обнаружить перед всем миром свое подлинное лицо, т. е. свою непримиримую враждебность не только династически-дворянской реакции, но и либеральному империализму.

Дальнейшее развитие революционной борьбы и создание Революционного Рабочего Правительства, опирающегося на подлинный народ, нанесет смертельный удар Гогенцоллерну, ибо даст могущественный толчок революционному движению германского пролетариата, как и рабочих масс всех остальных европейских стран. Если первая русская революция 1905 года повлекла за собою революцию в Азии — в Персии, Турции, Китае, — то вторая русская революция послужит началом могущественной социально-революционной борьбы в Европе. Только эта борьба принесет залитой кровью Европе подлинный мир.

Нет, русский пролетариат не даст запрячь себя в колесницу милюковского империализма. На знамени российской социал-демократии сейчас ярче, чем когда бы то ни было, горят лозунги непримиримого интернационализма:

Долой империалистических хищников!

Да здравствует Революционное Рабочее Правительство!

Да здравствует мир и братство народов!

Новый Мир (Нью-Йорк). 1917,20 (7) марта. № 941.

9 МАРТА 1917 г. РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ («РЕЧЬ»)

Народная победа в столице сильно отодвинула на задний план интерес к военным событиям на фронте. Между тем теперь, более чем когда-нибудь, то, что делается в столице, связано с тем, что делается на фронте. Притом связь эта двоякая. С одной стороны, сама наша революция вытекала из безусловной необходимости для народа самому вмешаться в дело своей обороны. Логически и психологически революция произошла тогда, когда страна принуждена была сказать себе, что со старой властью она победить не может.

Выйдя из этого источника, русская революция должна была и в поставленных ею целях сохранить связь со своим происхождением. Если при старой власти народ победить не мог, то новая власть должна была именно эту цель, победу над врагом, сделать непосредственной целью народного освобождения.

В германской печати уже чувствуется сознание этой связи причины с последствием. Правда, при первых известиях о революции в Петрограде, германцы возликовали. Им казалось, что тут исполняется их собственный, хитро задуманный план: обессилить Россию в момент, когда стране нужно величайшее напряжение сил. Дальнейшие сведения о быстром ходе и исходе революции показали, однако, нашим неприятелям, что они ошиблись. Первое действие революции было не разъединяющее, как они ожидали, а объединяющее, будящее народный энтузиазм.

Но после этого второго момента теперь наступает третий, на который мы считаем необходимым обратить самое серьезное внимание. Приказ Радко Дмитриева как нельзя лучше доказывает, что на этот новый момент нашего революционного процесса обращено уже внимание на фронте. Воззвание Временного Правительства к Армии подтверждает, что столь же серьезное внимание обращено на те же самые явления и в центре.

Чтобы сразу дать понять читателю, о чем идет дело, достаточно напомнить ему знаменитый «приказ № 1». Правда, приказ № 1 отменен недавно «приказом № 2». Но отмена эта далеко не полная и, что особенно важно, не принципиальная. Провозглашенное в первом приказе выборное начало в армии лишь ограничивается в смысле территориальном, а вовсе не отменяется совершенно. Вместе с тем для фронта становится теперь на очередь тот же вопрос, который уже стал в столице: в какой степени совместимы провозглашенные Советом рабочих депутатов начала с сохранением воинской дисциплины.

Нет надобности говорить, до какой степени острым является этот вопрос для армии, готовящейся встретить грудью врага. Но остроту вопроса еще более усиливает тот определенный момент в развитии неприятельских операций, с которым опубликование приказа № 1-й отчасти совпало и который оно отчасти обещает вызвать. На фронте наших союзников мы имеем дело с систематическим отступлением нашего врага, преследуемого на десятки верст французами и англичанами. Преждевременно, однако, было бы испытать одну беспримерную радость по поводу неприятельского ухода. Дело в том, что, уходя, неприятель открывает такое пространство между собой и своим противником, для одоления которого нужно время, и довольно значительное. Недолго, конечно, нагнать отступающего врага, нетрудно даже, в порыве боевого одушевления, идти по его пятам. Но гораздо сложнее и труднее — организовать завоеванную территорию для дальнейшей борьбы. Таким образом, отступление германцев даем им тот результат, к которому они, видимо, стремились. Он отсрочивает наступление западного противника и, сокращая фронт, освобождает на некоторое время часть сил противника, скованных нашими союзниками.

Куда же употребит наш враг свою освободившуюся силу? Секреты врагов держатся довольно крепко, и мы не можем делать выводов из не известного нам материала. Неприятель, как часто говорили, может обратиться на Италию и попытаться нанести нашей союзнице удар, который выведет его в долину Ломбардии. Но… он может взять и другое направление. Притянутый преувеличенными слухами о разложении русской армии, которые уже начинают проникать за границу, враг может попробовать счастья… на пути к Петрограду…

Реальна или нереальна эта возможность? Мы думаем, что нам следует о ней серьезно подумать. Мы должны помнить, что даже неверные слухи о падении воинской дисциплины в войсках уже представляют большой соблазн для врага. И что бы ни говорили органы крайне левой печати про желательность скорого мира, мы уверены, что даже и они не хотели бы достигнуть этого мира ценой поражения. Но если так, то надо средства сообразовать с целями. Надо готовить не обстановку поражения, а обстановку победы.

Сокрушив старую власть, революция опрокинула и все те нормы публичного права, которые тесно были связаны с существом старого строя. Не может быть и речи о соблюдении всякого рода временных и постоянных правил, предоставлявших администрации полное усмотрение во всем, что касалось неприкосновенности личности гражданина, прав собраний, союзов, прав свободно высказывать свое мнение, свободно передвигаться и т. д. и т. д.

Революция, если не формально, то фактически, отменила все постановления, несовместимые с новым режимом, основанном на народовластии.

Новые права российских граждан, главные принципы гражданской свободы были юридически формулированы в 1905 г. как завоевание первой русской революции. Старая власть рядом постановлений и временных законов не дала возможности осуществить эти свободы.

Вторая революция создает положение, при котором это осуществление не только возможно, но и правомерно.

Поэтому, если ревнители законности не по разуму при осуществлении прав свободного слова, прав собраний и союзов будут сейчас действовать «применительно» к старым нормам, будут искать замены старой опеки новой, то этим они покажут, что они совершенно не поняли смысла переворота.

Свободные граждане нового строя будут осуществлять свои права свободно, прибегая к органам власти лишь постольку, поскольку это требуется действительными интересами правового общежития. Не надо забывать, что новая власть не идентична старой, что комиссариат не есть участок, без разрешения которого русский гражданин не мог жить и дышать.

Но, осуществляя все публичные права немедленно, когда еще правительство не создало нового писаного права, русские граждане, к какой бы партии они ни принадлежали, будут помнить, что есть право неписаное, живущее в нашем сознании, свойственное всему культурному человечеству.

Мы не сомневаемся, что все, кто признает, например, абсолютную свободу собраний, без всяких ограничений и разрешений, все-таки не будут считать законными собраниями скопища людей, специально собравшихся для производства грабежей и насилия.

Это ясно само по себе, и те гражданские манифестации, которые происходили в последние дни, показывают, как неоснователен страх пред свободным осуществлением публичных прав. Внутреннее чувство права, мы не сомневаемся в этом, свойственно громадному большинству. Но все же это нужно подчеркнуть, нужно сейчас при отсутствии твердых норм <1 слово дефект печати> иметь внутреннюю дисциплину, необходимо соблюдать самим те рамки, которые неизбежны при самом свободном режиме и которые устанавливаются не интересами правительства, как это было раньше, а уважением к интересам своих сограждан.

Это свободное самоограничение, конечно, нисколько не может стеснить действительной свободы, которая должна осуществляться широко и в области собраний, организации, профессиональной и политической, в сфере печати.

Не приходится, конечно, говорить, что такое состояние вызывается переходным временем после падения старого режима, и что Временному Правительству незамедлительно предстоит задача издать правовые нормы, прочно закрепляющие завоевания революции, предоставляющие гражданам все блага гражданской свободы в самом широком их объеме и дающие полный простор для развития культурных и материальных сил страны.

Речь. 1917,9 марта. № 58.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ДЕМОКРАТИИ

Падение старого режима должно ознаменоваться не только сменою лиц и преобразованием учреждений. Оно должно сопровождаться полным обновлением общественного правосознания. Кроме революции политической, нам нужна революция в умах. Завоевания революции только в том случае будут прочны, если параллельно с государственным переворотом совершится переворот в психологии русских обывателей, призванных стать гражданами свободной России. Старый строй рухнул, потому что лишился общественного признания. Новый строй укрепится только в том случае, если будет поддержан всей коллективной силой организованного общественного мнения.

Нам всем очень хорошо знакома наша обывательская психология дореволюционного периода. Отчуждение власти от народа, противопоставление командующего государства повинующемуся обществу приводило к тому, что обыватель чувствовал себя стоящим совершенно в стороне от государственного, казенного дела. Это состояние оскорбительное и нестерпимое для людей, дорвавшихся до уровня сознательной гражданственности, имело свои удобства для серой обывательской толпы. Оно благоприятствовало апатии, бездеятельности и лени и освобождало от чувства ответственности. Обыватель полагался на городового, стоящего на перекрестке, на чиновника, работающего в канцелярии, да еще на тех чудаков и фантазеров, которые брались за работу в общественных организациях, а сам прозябал в спокойствии и безразличии. Со времени государственного переворота никто в России не вправе чувствовать и вести себя обывателем. Обывателей больше нет. Мы все стали гражданами. Вместе с тем исчезло и противопоставление — «мы» и «они». Могущественнейший из абсолютных монархов мог сказать: «Государство — это я». Державный народ, принимающийся за создание демократического государственного порядка, провозглашает: «Государство — это мы». Его положение дает ему огромные права. Но оно налагает на него и огромную ответственность.

Могучее развитие общественной самодеятельности во всех областях городской жизни, о котором каждый день рассказывает нам газетная хроника, свидетельствует, что население столицы в полной мере сознает свои права и чувствует лежащую на нем ответственность. Сообщения из провинции говорят, что там происходит тот же самый процесс. Для России наступает эпоха самодеятельности и самоуправления. Общественная энергия естественно направляется прежде всего на удовлетворение ближайших, повседневных нужд и потребностей. Разрушен механизм старой полиции, выродившейся в аппарат политического сыска и профессионального взяточничества. Общество создает свою добровольческую милицию. Обанкротились старые казенные органы, ведавшие продовольственным делом. Общество образует свои комитеты, советы, комиссариаты, которые стремятся урегулировать снабжение населения продуктами питания. Будущему законодателю предстоит трудная, но и благодарная задача использовать этот общественный подъем и найти наиболее целесообразные формы и средства для направления, для «канализирования» этой «живой воды» общественной энергии.

Самодеятельность населения охватывает в первую очередь разнообразные отрасли внутреннего управления. Но и вопросы внешней политики тоже не могут оставаться вне сферы интереса и внимания свободной нации. Внешняя политика имеет дело с задачами государства, как единого, вечного целого, неизменного, несмотря на перемены в формах его устройства. Поэтому, казалось бы, при всякой государственно-правовой форме, вопросы внешней политики должны были бы решаться при самом непосредственном участии и под самым бдительном контролем общества. Но на практике дело обстояло иначе. Никакую другую отрасль государственной деятельности абсолютизм не оберегал так ревниво, не монополизировал так настойчиво, как именно ведение международных сношений. Эти привычки вошли всем в плоть и кровь. Мы отдали в безграничное и бесконтрольное распоряжение казенных авгуров (10) самые высокие и драгоценные блага всякой великой нации — ее международные задачи и ее мировые интересы. Мы примирились с существованием антинародной дипломатии, этой замкнутой, чванливой и самодовлеющей касты. И мы слишком часто с покорностью, без критики и протеста, несли все последствия ее легкомыслия, близорукости и бесталанности.

Победоносная революция и здесь, несомненно, принесет с собой очищение и обновление. Народное государство создаст себе национальную внешнюю политику и национальную дипломатию. Для демократии и здесь начинается пора самодеятельности. Она и здесь приобретает огромные права, связанные с тяжелой ответственностью. На ответственности демократии будет отныне лежать не только внутреннее устроение России, но и созидание ее международного величия.

Речь. 1917,10 марта. № 59.

Туган-Барановский М.И. СМЫСЛ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

В газетных статьях по поводу великих исторических событий, которые мы только что пережили, постоянно повторяется слово «чудо». Действительно, разве не чудо этот грандиозный прыжок, который мы совершили в несколько дней? За неделю произошел такой невероятный переворот, что кажется прошлая самодержавная Россия отделена от нас целыми годами. День революции в воспоминании растягивается в месяц. Все происшедшее кажется сном и, однако, оно является самой подлинной правдой.

Итак, чудо — и этим все сказано. Но ведь как ни удивительно происшедшее, все же менее всего мы склонны верить в чудеса теперь, когда над нами восходит ясное солнце свободы. В темноте и мраке легко верится в чудеса, но при белом свете дня всему ищешь естественное объяснение.

Нужно объяснить и русскую революцию. А для этого требуется прежде всего ее понять.

Обычно думают, что смысл происшедшего переворота заключается в том, что в России пала власть царя. И если действительно только в этом смысл русской революции, то объяснить ее не трудно.

Кто станет возражать против известных слов П.Н. Милюкова в Государственной думе о низости и глупости павшего правительства? Действительно, какое правительство в мире могло пасть ниже министерства Сухомлинова или Штюрмера-Протопопова? Распутин был символом этого правительства, и смерть Распутина была предвещанием близкой участи его покровителей. Царская власть погрузилась в зловонную лужу грязи и стала ненавистной даже своим ближайшим друзьям. Уже несколько месяцев тому назад выяснилось, что от царя отвернулись все классы русского общества, вплоть до того сословия, которое спасло развалившуюся русскую монархию 12 лет тому назад, — дворянства.

И когда дворянство, не выдержавши последнего испытания, которому подвергнул Россию самодержавный режим Гришки Распутина, отвернулось от царя, то стало ясно, что дни царской власти сочтены. И царская власть пала при общих ликованиях русского народа.

Вот обычное объяснение русской революции, которое у всех на устах. Но достаточно ли?

Русская революция, согласно этому объяснению, вполне походит на турецкую, покончившую с троном Абдул-Гамида. Николай II действительно был монархом того же типа, что и этот последний. Оба они были восточными деспотами, и оба вызвали к себе общую ненависть. И оба пали благодаря военному восстанию.

Вот эта последняя черта больше всего сближает, при поверхностном взгляде, нашу революцию с турецкой. Ведь действительно, без военного восстания в понедельник 27-го февраля народная победа была бы невозможной. Царя низложили именно те полки русской гвардии, которые отказались стрелять в народ и пошли к Государственной думе.

Однако наша революция отличается от турецкой одним обстоятельством, которое может показаться мелочью, но в котором заключается глубокий смысл: Абдул-Гамида свергла организованная армия, салоникский корпус, который пришел стройными рядами со своими офицерами и своими генералами во главе. Турецкая революция заключалась в победоносном восстании армии, подготовленном и осуществленном вождями этой армии. Солдаты были лишь послушными исполнителями замыслов своих офицеров.

Те же гвардейские полки, которые 27-го февраля опрокинули русский трон, пришли без своих офицеров или, если и с офицерами, то лишь с небольшой частью их. Во главе этих полков стояли не генералы, а толпы рабочих, которые начали восстание и увлекли за собою солдат.

Вот здесь-то мы и нащупываем отличительную черту русской революции: турецкая революция была всецело политической; русская — была или, вернее, будет, социальной.

В этом и заключается глубокий всемирно-исторический смысл русской революции, который нужно определенно признать и понять. В России произошла великая социальная революция, которая пока находится лишь в первых фазисах своего развития.

Пока закончился лишь первый акт всемирно-исторической драмы: пал политический строй, делавший невозможным свободное обнаружение воли русского народа. Русский народ стал повелителем своей судьбы и получил возможность властно сказать свое слово.

Этого слова он еще не сказал, но скажет на Учредительном собрании, в котором голоса будут принадлежать представителям народных интересов. Не буду говорить о том, что скажет народ. Мне важно пока сделать ясным, что русская революция, несмотря на свое внешнее сходство с военным восстанием, имеет свои глубокие социальные корни.

Ибо не армия, а рабочие начали восстание. Не генералы, а солдаты пошли к Г[осударственной] думе. Солдаты же поддержали рабочих не потому, что они послушно выполняли приказания своих офицеров, а потому, что они сознавали себя народом, не в том смысле, чтобы они почувствовали себя такими же русскими людьми, как и офицеры, а в том смысле, что они почувствовали свою кровную связь с рабочими, как с классом таких же трудящихся людей, как и они сами.

Таково социальное происхождение русской революции и в этом ее характерная черта. Вот почему у нас сразу возникло две власти — Временное правительство, выбранное Государственной думой, и Совет рабочих и солдатских депутатов.

Солдатские депутаты в этом Совете, в сущности, — не что иное, как крестьянские депутаты. Крестьяне и рабочие — вот два социальных класса, которые сделали русскую революцию.

И то обстоятельство, что, произведя революцию, солдаты и рабочие не передали власти в руки Временного правительства, но сохранили ее в своих руках, с полной очевидностью показывает, что цели революции в глазах ее творцов пока еще далеко не достигнуты. В глазах трудящихся классов революция еще только начинается.

Хорошо это или дурно, но это так!

Почему же первая социальная революция современного мира и в большом масштабе произошла именно в России? Мы привыкли думать, что социальный вопрос и социальная борьба гораздо обостреннее в передовых промышленных капиталистических странах, чем в странах с таким молодым капитализмом, как Россия. Вспомните фразу Маркса об «идиотизме» сельской жизни и об антиколлективистическом черепе крестьянина. Для Запада Маркс, конечно, прав. Крестьянство на Западе является опорой консервативных партий. Взять хотя бы Германию. Могли ли бы германские аграрии играть такую руководящую роль в стране, если бы немецкий мужик не поддерживал в политической жизни своего барина-помещика?

В «Союзе сельских хозяев» — одной из самых влиятельных общественных организаций Германии — крестьяне принимают такое же участие, как и помещики. И те и другие дружно борются с городской социал-демократией и видят в социализме своего самого опасного врага.

У нас положение совершенно обратное. Крестьяне выступают не как друзья, но как противники помещиков.

Причины этого положения дела коренятся в особенностях социальной структуры русского общества. Россия — страна социальных контрастов. Над трудящимися массами крестьянства, живущего в условиях нищенского существования, возвышается класс крупных землевладельцев. В промышленности и торговле мы наблюдаем господство огромных капиталистических предприятий и слабое развитие мелких предприятий.

В то время как в любой западноевропейской стране мелкая буржуазия в городе и в деревне играет выдающуюся, нередко руководящую роль, в России влияние мелкой буржуазии в политической и общественной жизни совершенно ничтожно, соответственно ничтожному экономическому значению этого класса.

Мелкая буржуазия на Западе играет роль социального масла, которое смягчает и притупляет противоречия социальных интересов, заражая своим духом и своим миросозерцанием, своей любовью к собственности и порядку нижестоящие ее трудящиеся классы.

Вот почему Герцен, попав на Запад, был поражен «мещанством» западной цивилизации.

У нас этого мещанского класса почти нет (точнее, он играет гораздо меньшую роль, чем на Западе). И в этом заключается основная причина, почему голос народа, голос трудящихся масс звучит у нас совершенно иначе, чем на Западе.

Вот почему политическая революция в России не замедлила превратиться в революцию социальную.

Биржевые ведомости. 1917, 10 марта. № 16128 (утр. вып.).

ЗА СОРВАННОЙ ЗАВЕСОЙ

Поразительно ослепление, в котором годами жил низложенный император. Малообразованный человек, он не имел никакого понятия о жизни своего государства. Презренные, трусливые льстецы, окружавшие «жадной толпою» царский трон, поддерживали в Николае II детские театральные представления о России как о царстве верноподданных длиннобородых мужичков, не имеющих ни собственной воли, ни своих желаний, только о том и думающих, как бы угодить «царю-батюшке»… Александра Федоровна в эту наивную идеологию крепостного барина вносила еще мистический бред истеричной, больной натуры. Все это привело к появлению «старца Распутина», забрызгавшего грязью семью падавшего с трона монарха…

Кому теперь не ясно, что династия могла бы отсрочить свое падение, если бы в 1906 году царь честно и лояльно договорился с первой Гос. Думой. Но, оправившись от страха, он затаил чувства ненависти к испугавшим его людям и снова погрузился в свой фантастический сон о России. Марков 2-й и Дубровин, Тиханович-Савицкий и Щегловитов продолжали сочинять для царя трафаретные телеграммы от «миллионов» «союзников» и он им верил, жил в чаду этой мнимой преданности.

Судьба была к нему все-таки милостива. В 1914 г., когда началась война, он снова получил возможность сблизиться с народом, не мнимым, по-театральному разукрашенным, а подлинным русским народом. Если бы свободным порывом, без всяких требований и давлений, Николай II прогнал окружавшую его челядь и призвал ответственное министерство, России, весьма вероятно, не нужно было бы революции. Но у Николая II никогда не было ни великодушных порывов, ни капли государственного ума. Он пропустил все сроки, пренебрег всеми предостережениями. Он погрузил Россию в хаос в разгар ожесточенной войны.

Обещанные Марковым и Дубровиным «миллионы» черносотенцев не пришли. Поставленные А.Д. Протопоповым на крышах тысячи полицейских пулеметов не спасли подгнивший трон от революционного порыва рабочих и солдатских масс. В три дня из царства самого свирепого деспотизма мы перенеслись в безбрежный океан самой безграничной свободы. Неограниченная деспотическая монархия превратилась в республику — фактически мы ведь живем в республике даже без президента. К великому счастью уцелела и не разошлась Гос. Дума, единственное учреждение, сохранившее в разгар этой бури государственный авторитет. Это позволило немедленно приступить к созданию основ нового правопорядка. Без Гос. Думы страна на долгое время погрузилась бы в омут анархии.

Завеса разорвана. Рассеялся туман, окутывавший подлинную Россию от глаз самодержца и полицейскими мерами поддерживавшийся для увековечивания сусально-фантастический видений. В огне и крови предстала подлинная Россия, вся в кипении мощных страстей, после долгой сдержки вырвавшихся наружу…

Необходимо и тут сохранить величайшее спокойствие и не обманываться видимостью. Вместо старых фантазий самодержца не следует создавать себе других, полярно противоположных.

С первого взгляда может показаться, будто вся Россия превратилась в сплошную социалистическую массу, и никого, кроме социалистов-революционеров, социал-демократов и анархистов разных толков в ней нет. Эти партии теперь наверху, на гребне волны. Вглядитесь даже в это бушующее море Совета рабочих и солдатских депутатов, и вы увидите, что и оно начинает расчленяться, что тут уже заметны разные течения. Если большевики стоят за немедленное прекращение войны, то солдаты, вошедшие в Совет, на такую платформу не станут. Нечувствительно для них самих в них говорит русский государственный инстинкт. Если крайние эс-эры и большевики из интеллигентов и городских рабочих кричат о разделе всех земель, то солдаты, недавно только оторванные от земли и знакомые с чувством мелкого земельного собственника, с восторгом встречают предложения о «прирезке», но приходят в негодование при мысли о необходимости пустить в раздел их собственные участки.

В минуты, подобные тем, которые мы переживаем, прежде всего не надо бояться никаких слов. Резкость слов, острота выступлений, болезненность протеста всегда прямо пропорциональны молчанию и бездействию, которые им предшествовали. Нынешнюю бурю подготовил Николай II, когда обрек всю страну на молчание.

Не воевать следует с лавой, вылившейся из вулкана, а приготовить ей пути, дать ложе, по которому она могла бы стечь.

Революция — это хаос, во время которого совершается творческая работа. Хаос, конечно, ужасен. Но нервными жалобами, стонами, разглашением панических слухов его не преодолеешь.

Надо строить и созидать. На место старой крепостнической дисциплины надо воссоздавать другие формы дисциплины общественной, более осмысленной. Конечно, при нынешних ненормальных условиях всякие новые постройки будут неизбежно несовершенны. Не будем этим особенно смущаться. Придет время и для ремонта. Главное, надо строить как можно скорее, как можно больше. Каждый человек, как бы взвинчен он ни был, поставленный у реального дела, за ход которого он несет ответственность, очень быстро приходит в разум. Поэтому основным началом нового строительства должна быть ясная личная ответственность каждого за порученное ему дело. Главное — не следует давать укрываться от такой ответственности за призрачной стеной «коллективов» и «коллегий». При создании всякой общественной организации надо, чтобы были люди вполне ответственные. Создают ли органы защиты граждан, или снабжения их продовольствием — принцип должен быть один и тот же. Только организацией, творчеством, сопряженным с повышением чувства ответственности строителей, мы преодолеем нынешний хаос, создадим вместо разрушенного новый порядок.

Конечно, положение наше безмерно осложняется войной. Война должна занимать первое место во всех наших мыслях и планах. Победа Вильгельма означает не только унижение и ослабление России, но и смертельный удар по только что завоеванной свободе. Теперь Вильгельм — единственный оплот реакции не только в Европе, но и во всем мире. Это — аксиома, которую едва ли кто решится отрицать.

Боеспособность нашей армии — самая насущная задача минуты. Если мы видим, что известные действия расшатывают силу нашей армии, ослабляют работоспособность изготавливающих снаряжение заводов и т. д., то против них следует бороться с величайшей энергией. Тут не может быть никаких умалчиваний, никаких смягчений. Такого рода зло должно быть открыто обличено. Печать уже указала, какой вред в этом отношении принес известный злосчастный приказ Совета рабочих и солдатских депутатов № 1. Следует также немедленно заняться восстановлением максимальной дееспособности наших работающих на оборону заводов. Не может быть сомнения, что сами рабочие немедленно пойдут навстречу Временному Правительству, когда им будут указаны конкретные меры, настоятельно необходимые для повышения производства снарядов и оружия.

В области обороны не может быть ни смягчений, ни недоговоренности.

Что же касается всего остального, то тут душевная бодрость и отсутствие излишней нервности вернейший способ выбраться из хаоса и организовать стихию.

Речь. 1917, 11 марта. № 60.

16 МАРТА 1917 г. РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ («РЕЧЬ»)

Лишь в последнее время начинает в сознании русского общества выявляться в своем значении вопрос украинский. Блестяще проведенная украинская демонстрация в Петрограде 12 марта, в прошлое воскресенье, обратила на него внимание широких слоев народа, и нельзя не отметить с чувством глубокого удовлетворения этого ее значения. Ибо вопрос украинский является в настоящее время одним из важнейших вопросов, стоящих перед русской демократией. Благодаря вековой, неразрывной на протяжении всей нашей истории племенной близости, непрерывного взаимодействия народных культур, особенно за последние три столетия, и широкого смешения украинского и русского населения, всякое решение украинского вопроса неизбежно должно было коснуться самых глубоких, самых интимных сторон русской жизни, и неправильное его разрешение могло исключительно болезненно отразиться на всем ее будущем.

Нельзя отрицать, что за последние годы и здесь, как во всех сторонах нашей жизни, начали проявляться грозные признаки, грозившие неисчислимыми бедствиями. Под влиянием гонений и притеснений, непризнания самых элементарных человеческих прав украинцев начинало проникать расслоение в недра русского народа и общества — среди нас самих, среди отдельных членов одной и той же деревни начинало зарождаться чувство отчужденности. Проявление отсутствия чувства общего отечества. И за последний год — под влиянием безумной политики правительства, в переживаемую нами эпоху грозной войны — признаки глубокой внутренней розни становились все более заметными и должны были внушать беспокойство всякому, кто сознательно относится к судьбам родины.

Ибо нет ни одного национального движения в России, по отношению к которому старый строй действовал бы с таким цинизмом и безразличием, как к движению украинскому. С 1876 до 1905 года было запрещено — временами без всяких изъятий — печатать на украинском языке что бы то ни было; с начала этой войны украинская печать была под запретом. К ней была применена эта мера даже раньше, чем запрещена была печать на немецком языке. До самой революции украинская школа не допускалась и преподавание на малорусском языке считалось преступлением.

Невежественная бюрократия не стыдилась в официальных актах высмеивать украинский язык, имевший свою историю, свою литературу, являющийся одним из драгоценных духовных созданий самого близкого нам по крови и происхождению славянского племени, неразрывно с нами всей историей связанного. Безумцы думали, что если они будут не признавать существование такого языка, он действительно исчезнет с лица земли. Но они только плодили великий гнев в свободных сердцах и сеяли семена раздора в самые недра русского государства.

За эту войну была совершена ими еще одна крупнейшая государственная ошибка и вместе с тем величайшее преступление. Таким являлась политика Н.И. Иванова, гр. Бобринского, еп. Евлогия и всех их присных в Галиции, связанная с разрушением культурных созданий — школы, церкви, книги, общественных организаций украинского народа в зарубежной Руси, насильственная его русификация. Эти безумные меры вызвали резкое обострение антирусской ориентации широких слоев галицкого (и украинского вообще) общества и вместе с тем усилили германское влияние и германские возможности борьбы с нами.

Перед свободной русской демократией стоит великая задача исправления зла, нанесенного России этими ошибками и преступлениями. Она может сделать возможным то, что было невозможно при старом режиме: потушить поднявшиеся в самых глубинах нашей страны огни раздора. В свободной демократической России могут быть созданы формы жизни, которые дадут возможность полного, широкого и свободного развития украинского народа при сохранении государственного единства России. И мы видим, что сознание такой возможности проникло и в украинское общество — вся демонстрация 12 марта дает нам этому яркий пример и в речах, и в призывах, которые в ней раздавались.

Революция уже сделала свое дело. Украинская печать и украинские союзы свободны и уже возрождаются. Временное Правительство освободило гр. Шептицкого, арестованного вопреки всем международным соглашениям. Сейчас перед правительством стоит задача — дать свободу украинской школе и, очевидно, это будет сделано в ближайшее же время.

Но одной деятельности правительства недостаточно. Ни одно из национальных движений, какие идут в нашей стране и сейчас в свободной России получат возможность беспрепятственного развития, не затрагивает так глубоко всю русскую культуру и не проникнет при своем широком развитии так глубоко в исторически сложившийся уклад жизни русского общества, как движение украинское. Это должно понять русское общество, и русское общественное мнение должно обратить серьезное внимание на совершающееся в его среде изменение большого культурного значения, которое до сих пор непонятным образом им не сознавалось в достаточной степени. Оно — а не только правительство — должно активным образом сгладить возможные трения, создать необходимые формы дружной совместной работы.

Речь. 1917, 16 марта. № 64.

Веселовский Б.Б. ОРГАНИЗАЦИЯ САМОУПРАВЛЕНИЯ

Пятьдесят лет шла у нас работа органов самоуправления; шаг за шагом закладывались ими основы будущей обновленной жизни страны. Долго ожидавшееся стало, наконец, фактом сегодняшнего дня. И теперь перед страной встает новая колоссальная задача — упрочить достигнутое, закрепить народные приобретения и тем самым создать прочную основу для дальнейшего поступательного развития мощных сил нашей родины.

И в такой момент исключительное значение приобретает самоуправление. В нем залог прочности обновленного строя, в нем живительная сила, нужная для огромной творческой работы. Культурно-политическая роль органов самоуправления теперь огромна, и еще большей она должна стать в ближайшее время. Организация, организация и организация — вот что так необходимо в переживаемый нами великий исторический момент. Надо спешить мобилизовать народные силы для положительной работы на местах, надо спешить превратить «людскую пыль» в организованное целое. И если это нам удастся, новый строй будет незыблемым, пустит глубокие корни в толщу народную, и никакие покушения на реставрацию старого режима не будут опасны.

Вместе с тем организация, доходящая до самых низов, крайне важна теперь для успешного разрешения тех очередных задач, которые поставила перед страной преступная деятельность старого правительства: надо напрячь все силы, чтобы скорее наладить расстроенный механизм «тыла». Вся страна, весь народ должны напрячь свои силы, чтобы довести до победного конца войну, а для этого нужны опять-таки организация тыла и развитие работы органов самоуправления до максимума.

Временное правительство уже объявило, что одной из очередных задач является реформирование органов самоуправления (земских и городских) на широких демократических началах. В этой формуле скрывается, конечно, также: 1) введение земских учреждений повсеместно в стране, 2) введение волостного земства, 3) организация поселкового самоуправления, 4) реформирование местных финансов и 5) пересмотр всех устаревших узаконений, стесняющих компетенцию и самостоятельность органов самоуправления.

Сюда же относится также устранение бывшей до сих пор двойственности в управлении на местах, искусственного разделения административного (бюрократического) и хозяйственного (самоуправляющегося) управления. Функции административного управления на местах должны быть переданы отныне демократическим органам самоуправления, и, в частности, в их ведении должна состоять и ими избираться местная полиция безопасности.

Время, однако, не ждет, и многое необходимо осуществить теперь же как в целях организации тыла, так и для упрочения нового строя. Что же должно быть выдвинуто в первую очередь?

Необходимо, прежде всего, усилить состав нынешних городских дум и земских собраний выбором в них гласных от широких слоев населения.

Наилучше всего это осуществить в земствах и более крупных городах выбором от «районных» городских дум, от волостных земских комитетов. Иначе говоря, теперь же должно быть приступлено к организации волостных земских комитетов и участковых городских дум. Эти учреждения пошлют затем своих представителей в уездное земство и в городскую думу. Уездные земства в таком пополненном составе выберут добавочное количество губернских земских гласных.

Число новых гласных, нецензовых, должно быть не менее существующего числа гласных. Само собою разумеется, что новому пополненному составу гласных должна быть предоставлена полная свобода работы и, в частности, выбора в исполнительные органы.

Задача городских и земских самоуправлений — скорее организовать милицию. Уездные земские собрания должны избрать уездного комиссара и временно, пока не сорганизуются волостные земские комитеты, волостных комиссаров. Аналогично должны действовать и городские думы. Обязанности губернаторов указом временного правительства переданы представителям губернских земских управ и городским головам там, где нет земства. При реформировании всего местного строя в дальнейшем необходимо поставить вопрос о выборе и этих должностных лиц губернскими земствами, реформированными на демократических началах.

Организация милиции — это первая задача на местах; вторая — организация продовольствия. Для успешного ее разрешения необходимы те волостные комитеты и мелкие городские ячейки, о которых упоминалось выше. Вместе с тем немедленно необходимо: 1) передать все продовольственное дело из рук земских начальников земствам; 2) предоставить выбор уполномоченных министерства земледелия по закупкам губернским земским собраниям.

Вот ближайшие задачи органов самоуправления.

Не медля следует также устранить искусственные наслоения последнего времени и передать всецело земствам и городам средства и функции: 1) попечительств о народной трезвости и 2) разных комитетов, возникших в последнее время (романовский и татьянинский комитеты, верховный совет и проч.).

Заря новой жизни занялась в стране, и для упрочения достигнутого необходимы упорный труд на местах, укрепление и расширение начал самоуправления. Перед земствами и городами, всячески сдавливавшимися старым режимом, открывается теперь необъятное поле творческой работы; они вырастают теперь в фактор огромной культурной и политической важности.

Русское слово. 1917, 16 марта. № 60.

17 МАРТА 1917 г. РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ («РЕЧЬ»)

После манифеста о восстановлении конституции Финляндии Временное Правительство публикует сегодня второй акт капитальной важности, касающийся другой народности, судьба которой соединена с судьбой России, — народности польской. Издание этого акта, видимо, потребовало несколько более длительной подготовки, чем издание акта о Финляндии. Это и вполне понятно. Содержание финляндского акта с полной точностью определилось той долгой конституционной борьбой, которую Финляндия в союзе с русскими прогрессивными партиями вела против произвола и насилия старого правительства. Финляндия свободна от вражеской оккупации; она организована в государственном и партийном отношении, и ее общественное мнение по тем коренным вопросам, которые затронуты в манифесте, давно и вполне едино. Не таково положение Польши. Ее ответственные деятели частью остались в оккупированном крае, частью рассеяны по нейтральным и союзным странам. Ориентация тех и других далеко не одинакова, и хотя главная цель у всех поляков одна — независимость Польши, но взгляды на приемы и способы достижения цели весьма разнообразны. С другой стороны, разнообразны были и проекты решения польского вопроса русскими деятелями. Неопределенные и уклончивые обещания старого правительства, неудачные обсуждения секретных комиссий, разнообразные проекты решений, выдвинутые разными политическими партиями, — все это спутывало и затрудняло до крайности правильное разрешение польского вопроса. Наши враги с большим искусством использовали наши колебания и промедления и успели выступить в необычной и странной роли инициаторов польского освобождения. Польского общественного мнения они этим не обманули. Но поляки не могли не воспользоваться представившимися им возможностями, в которых Россия упорно им отказывала. И надо признать, они воспользовались германскими уступками с большим искусством. Мало-помалу они обеспечили себе национальное самоуправление, национальную школу, национальный суд — и, наконец, начатки многожданной национальной государственности. По слухам, в ближайшем будущем предполагалось увенчать германское здание польской государственности соединением польской и русской доли и возглавить его германским ди-настом в роли польского короля.

Русская революция внесла в запутанное дело неожиданную и полную ясность. Границы и пределы, которые приходилось блюсти в рамках низвергнутого старого режима, сами собой теперь упразднились. Великий масштаб русских событий придал и решению польского вопроса новый, более смелый размах. Освобожденный народ не мог отказать народу-брату в признании того же права на государственное самоопределение, какое он завоевал для самого себя. Это сразу открывало путь для удовлетворения заветнейшего желания, объединившего поляков всех политических оттенков: желания польской национальной и государственной независимости.

Временное Правительство смело и решительно пошло навстречу сложившемуся таким образом новому положению. Употребив несколько дней на переговоры с польскими кругами, а также и с представителями поддерживающих его политических организаций Комитета Гос. Думы и Совета рабочих депутатов, Временное Правительство выработало воззвание к полякам, которое сегодня появляется в печати.

Тон нового правительственного акта соответствует характеру разрешенного вопроса. Это не финляндский манифест, с его точными юридическими определениями и с его строгой формой, напоминающей подтверждения прежних государей. Это горячий и пламенный призыв, обращенный в будущее. Поляки призываются оценить всю ту глубину перемены, которая расширила рамки решения польского вопроса. Россия, отныне и навсегда свободная, зовет их в ряды борцов за свободу, за славянство, против остатков старого деспотизма, против векового врага, выдвинувшего идею «срединной Европы» как первый этап мирового владычества. Поляки призываются здесь не к новому для них делу, а к восстановлению своих старых славных традиций. Старый лозунг освободительной борьбы «за нашу и вашу свободу» ныне оживает с новой, «несокрушимой» силой. Его окружают все те лозунги победившей России, которые обеспечивают воле народной полное и свободной выражение, а меньшинствам народным — справедливое признание и защиту. В воззвании нет ни одного слова, которое могло бы вызвать возражение поляков или разойтись со стремлениями всего польского народа. Призыв Временного Правительства есть истинно братский призыв, и он не может не встретить истинно братского отклика. Еще одно звено цепи, сковывавшей старый одряхлевший мир, ныне с треском сорвалось и кануло в вечность. Счастливы современники, которым дано пережить подобные великие минуты всемирного освобождения.

Всеобщее избирательное право, не распространяющееся на женщин, на половину человечества, есть бессмыслица и обман. Между тем в целом ряде мировых культурных демократий этот обман как бы признается законным и разумным. Не только во Франции и Германии, признавших всеобщее избирательное право, женщины не пользуются политическими правами, но и в великой заатлантической республике справедливость восторжествовала не во всех штатах.

Россия в этом отношении идет впереди великих стран старой культуры. С 1906 года в Финляндии уже существует действительное всеобщее избирательное право, и женщины пользуются всеми правами. То, чем пользуются женщины Финляндии, не может не быть предоставлено женщинам остальных частей государства Российского. Для партии народной свободы этот вопрос, насколько нам известно, уже не представляет никакого вопроса. Права женщин признаны всеми. Женщины в отсутствие своих мужей, ушедших в окопы защищать родину, вели и свое хозяйство, работали на оборону, пополняли бреши, образовавшиеся в общественном хозяйстве вследствие убыли мужской силы. В той кровавой борьбе, которая десятилетиями велась, в борьбе с самодержавной властью за свободу России, женщины осуществили полное равноправие. И по естественному и по моральному праву женщина завоевала себе равноправие. Опыт близкой нам Финляндии, вслед за опытом американских и австралийских штатов, дал и практическое оправдание. В частности, опыт указывает, что наделение женщин правами всегда усиливало борьбу с алкоголизмом и проституцией. Так, конечно, будет и у нас. Надо ли распространяться, как важно России на заре своей свободной жизни утвердить трезвость среди населения, веками спаивавшегося в царских кабаках!..

Предоставление прав женщинам диктуется требованиями простейшей справедливости. Но и здравый политический расчет, и забота о культурном росте трезвой России побуждают нас возможно скорее и решительнее призвать женщин к политической деятельности, предоставив им права уже на выборах во всенародное Учредительное Собрание.

Речь. 1917, 17 марта. № 65.

Изгоев А.С. РЕВОЛЮЦИЯ И КУЛЬТУРА

Предчувствия и предсказания были. Самое сильное впечатление произвели слова П.Н. Милюкова, сказанные им в речи 16 декабря.

«Время не ждет, атмосфера насыщена электричеством, в воздухе чувствуется приближение грозы. Никто не знает, господа, где и когда грянет удар (голоса слева: “Верно. Правильно”)».

Через день был убит Распутин. Гроза приближалась. Я помню заседания фракции и центрального комитета партии народной свободы за последние два месяца. Они насыщены были революционными настроениями и предчувствиями катастрофы. Из уст казацкого депутата с правым уклоном впервые во фракции раздались откровенные слова: наши станичники говорят, что пора потянуть к ответу самого «полковника», сказать стране, что царь непригоден…

Но старую власть Бог покарал слепотой и глухотой. Она ничего не видела, не слышала, не слушала и не чувствовала. Царская семья все свои надежды возложила на распутинского ставленника, нервно-больного человека, в голове которого созрел план вызвать революционеров на улицы столицы и перестрелять их в полутора тысяч пулеметов, расставленных на крышах…

Собирая теперь мысленно все черты развертывавшихся перед нами величественных картин, восстановляя в памяти, как в три дня вырвавшийся из подземных недр России пожар спалил трехвековую монархию и весь созданный ею полицейско-помещичий строй, нельзя не видеть и не понять, что тут действовала сверхиндивидуальная воля.

Революцию сделал вышедший на улицу петроградский пролетариат, говорит одно из популярных, наивных объяснений.

Рабочие (с ними и впереди них, как видно по жертвам субботнего расстрела, была наша учащаяся молодежь) вышли на улицу, как выходили они и раньше. Но если бы казаки по-старому напали на них, а не обратили свои нагайки против полиции, если бы хоть один полк нашел в себе нравственные силы стрелять в народ, если бы войска просто уклонились от вмешательства, предоставив полиции разделываться с народом, — судьба февральского движения была бы та же самая, что и предыдущих волнений.

Но заговорила душа народа, одетого в серые солдатские шинели, громогласно заговорила совесть, запретившая братоубийство, и великий народ, три века сносивший тяжкое иго самодержавия, восстал. Настоящим революционером выступил тот, кто три дня тому назад искренно считал себя верноподданным царя и действительно был им. Жалким деревянным домиком показалось все это, с виду величественное, здание, построенное на голом насилии и обмане, и очищающий огонь в три дня пожрал его. А Россия немедленно заложила основы новой будущей власти, пока еще хилой, но жизнеспособной, любимой и святой, ибо с ней связаны наши надежды на спасение и процветание родины, наша вера в Россию. Огонь, пожравший Романовых и всю их государственную постройку, зажег в сердцах миллионов страстную любовь к России, тот самоотверженный патриотизм свободного гражданина, по которому так истосковались у нас истинно-государственные люди.

Как это случилось?

Революционный взрыв в лаве и пепле выбросил наружу лишь то, что уже было в недрах. Зародыши новой жизни уже росли…

Когда восстал народ, когда восстали солдаты, отказавшиеся стрелять в своих братьев, куда пошли они, к кому обратились?

К Государственной думе…

К Таврическому дворцу, и только к нему, потекли сначала разрозненные роты без офицеров, затем стройные полки в боевом порядке с командным составом, толпы народа и отдельные смятенные обыватели, автомобили и розвальни с хлебом и баки с бензином. Вся и все в эти страшные великие дни потянулись к Государственной думе с восторженной надеждой и сосредоточенной любовью к ней в душе. Стотысячным массам были не известны, чужды и не понятны те напряженные партийные споры, которые шли там в то время, и под напором событий, не допускавших проволочек, решались в духе соглашения и уступок. Народная масса знала, видела и чувствовала в своей душе только одно целое: Государственную думу. В ней вся надежда. Тут — оплот. Вокруг нее вяжется новое государство, возрождаются новые государственные связи.

И четвертая Государственная дума, избранная по самому уродливому избирательному закону, под давлением низких агентов Саблера и Макарова, четвертая Дума, которой не бранил только ленивый, оказалась самой великой из всех русских Государственных дум. Кто же станет спорить, что по историческому своему значению IV Государственная дума уже теперь выше и первой «кадетской», и второй бессильно-левой, и третьей жалкой, правооктябристской.

С чувством законного нравственного удовлетворения я позволю себе процитировать некоторые места из моей статьи в декабрьской книжке Русской Мысли за 1916 год:

«После 1 ноября можно было думать, что и политические младенцы поймут всю нелепость и фантастичность расчетов заменить народное представительство, хотя бы созванное по несправедливой избирательной системе, какими бы то ни было союзами, которые одно время так охотно и демонстративно противополагались Гос[ударственной] думе. Авторитеты эти несоизмеримы. И если какое-либо учреждение сохранило теперь в России государственный авторитет, то, конечно, народное представительство, а не союзы, как бы полезна ни была их деятельность… Уйдет Гос[ударственная] дума — и в жизни нашей страны наступит мрак…»

Но, к великому счастью России, Государственная дума не ушла. Кровожадный безумец, заготовивший пулеметы на крышах, заготовил и указ о роспуске Гос[ударственной] думы, подписанный заблаговременно государем. Этот указ был даже объявлен… но уже в ту минуту казенная бумажка была не властна над жизнью…

Не будь Гос[ударственной] думы, у нас не было бы революции, а была бы сплошная, беспросветная анархия с постоянным кровопролитием, смутой и междоусобием, которые повлекли бы за собой или диктатуру какой-нибудь военной силы, или занятие нашей страны иностранными военными отрядами.

Так было в 1606–1613 годах. Не так, к счастью, началось в мартовские дни 1917 г. И вся задача русских людей, весь смысл их жизни и существования теперь должен свестись к тому, чтобы не так было и в дальнейшем.

Что же дало эту моральную силу физически бессильной четвертой Государственной думе?

И на этот вопрос может быть дан только один вполне определенный ответ: Четвертой Гос[ударственной] думе дал силу рожденный в патриотическом и национальном порыве прогрессивный блок. Прогрессивный блок — вот то зерно, из которого вырос появившийся на другой день после крушения монархии Романовых зачаток новой народной государственной власти. Не в программе, провозглашенной блоком, тут дело. Программа была сметена народным порывом и вместо нее поставлена другая, неизмеримо более широкая. Но в то же время народный порыв в полной мере использовал ту огромную моральную силу взаимного патриотического единения, которая и была главной ценностью блока. В то время как династия тонула в море грязи, шутовства и преступных своекорыстных расчетов, в то время как окружающая ее среда царедворцев по-старому занималась своими интригами, не думая о России, в то время как правящая бюрократия по-прежнему вела междуведомственные споры, спокойно писала бумаги и получала жалованье, в Госуд[арственной] думе люди, забыв свои старые споры и раздоры, объединились в могучем порыве, вызванном патриотической тревогой. Они объединились и создали скалу — блок. И эта скала, вздымаясь высоко среди волнующегося моря, стала видна всему народу. Голоса, раздавшиеся с этой скалы, дошли до народа.

В грозный час бури и могучие корабли, и утлые ладьи поплыли к этому маяку. Вокруг него собралась сила. Опираясь на эту силу, по всей России зазвучал голос председателя Государственной думы М.В. Родзянко. И нам довелось пережить неслыханное чудо: могучий голос простого русского гражданина заглушил жалкий лепет растерявшегося царя, предавшего свою родину.

Николай II губил Россию; М.В. Родзянко спасал ее. Зов его услышали и в хижинах, и во дворцах, в солдатских казармах и в ставках главнокомандующих. Перед Временным правительством, по почину Государственной думы возникшим, преклонились и граждане, и солдаты, и офицеры, и генералы, и Михаил, своим братом назначенный царем, но отрекшийся от престола до выявления воли народной…

В неделю Временное правительство было признано всей страной, и мы не видели пока ни одной сколько-нибудь серьезной контрреволюционной попытки. Но этого мало. Рожденная революцией новая власть оказалась в состоянии тотчас же вступить в заведывание государственными делами. Конечно, тут было, есть и будет немало трений, путаницы, неудач, быть может, и крупных. Но нельзя же забывать, что мы живем на почве, взрытой землетрясением, которое еще не прекратилось. Еще течет лава из вулканов, сыплется пепел и каменный дождь, горит земля под нашими ногами. И все-таки уже началась и идет государственная работа, новое свободное государственное строительство освобожденного великого народа. Это ли не чудо, перед которым должно умолкнуть нытье скептиков и пессимистов? Не охайте и не вздыхайте по поводу тысячи неприятностей и неудач. Поймите, что их неизмеримо меньше, чем могло бы быть. Работайте и помогайте тем людям, которые в эти исключительные дни взвалили себе на плечи неизмеримые тягости и несли их, пока буквально не падали под ношей…

Я видел в эти дни многих членов четвертой Гос[ударственной] думы, этих ранее знакомых мне членов четвертой Думы, и изумлялся, и не верил своим глазам. Как мгновенно выросли они! Какими сильными оказались они, вчера еще бессильные! И я понял, что тут была собрана уцелевшая от клещей самодержавия русская государственная культура. Только благодаря наличию этой культуры наша революция не выродилась в анархию, а на другой же день после свержения старой власти оказалась в силах воссоздать новую.

Если послам союзных с нами держав было с кем говорить, не прерывая сложной нити дипломатических сношений, то, конечно, потому, что русское народное представительство выдвинуло П.Н. Милюкова. Если еще под грохот ружейной и пулеметной стрельбы на улицах Петрограда в одной из зал состоялось заседание Особого Совещания по обороне, то только потому, что А.И. Гучков годами работал над этим делом и был знаком и с людьми, и с вещами. Теперь полностью выяснилось и значение такой, с виду неважной, меры, как участие депутатов и общественных деятелей в особых совещаниях. Этим путем новые люди вошли в /с. 30/ рабочую машину старого режима. Благодаря этому оказалось возможным безболезненно овладеть машиной и в короткий срок пустить в движение старые колеса до замены их новыми или до ремонта.

В Госуд[арственной] думе собиралась и нарастала государственная культура свободного русского народа.

Не спорю, быть может, многие сотни и тысячи из тех, кто пропадал в бездействии, по воле самодержавного владыки, в изгнании за границей, в тюремных казематах или в сибирской ссылке, могли бы принести больше пользы, занимая места нынешних членов Гос[ударственной] думы. Весьма возможно и даже вероятно. Старый режим безбожно губил и расточал и человеческие и материальные силы России. Но надо исходить из того, что есть и что проявилось.

А было следующее. В народном представительстве, даже искаженном преступным актом 3 июня, росла и зрела государственная культура России. И когда пробил великий час освобождения и призвал деятелей к работе, эта накопленная культурная сила оправдала себя.

Вывод: берегите культуру! Используйте каждую культурную силу! Их немного у нас, они нарождаются и нарастают медленно. Революции уничтожают негодную власть, дотла сжигают то ложное, что держится только насилием. Но революции никогда не уничтожают культурной традиции, а наоборот, пользуются всеми ее соками и ростками. Это исторически доказано для Французской революции. Это мы воочию видим и ощущаем теперь, в торжественные дни величайшей из бывших доселе мировых революций, — революции русской…

Петроград, 21 марта 1917 года.

Русская свобода. 1917. № 1. С. 26–30.

22 МАРТА 1917 г. РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ («РЕЧЬ»)

Вслед за амнистией и отменой смертной казни сегодня широко разнесется по лицу земли Русской благая весть о раскрепощении инородцев, об отмене унизительных, оскорбляющих человеческое достоинство национальных и вероисповедных ограничений.

Русская революция в полном смысле слова может быть названа великой: в тот момент, когда горят еще страсти, когда еще так наглядно живо воспоминание о ненавистном режиме, революция несет мир и забвение, и восстанавливает значение человеческой личности.

По отношению к инородцам, и в частности евреям, сегодняшнее постановление является актом элементарной справедливости, повелительным долгом чести. Сегодня, в этот торжественный день, не хочется возвращаться мыслью и чувством к тем поистине крестным мукам и страданиям, которые пришлось евреям претерпеть от старого режима. Пускались в ход самые разнообразные обвинения против евреев — то они эксплуатируют коренное население, то, напротив, они стоят во главе освободительного движения, то они паразиты и тунеядцы, то они слишком энергичны и деятельны. И сообразно этому одно ограничение громоздилось на другое. В течение долгих лет беспрерывно совершался пересмотр законов о евреях, сотни раз констатировалось, что все эти ограничения вредны, что все обвинения не имеют под собой никакой фактической подкладки. Но все было тщетно, ибо инородческий вопрос сделался для старого режима козлом отпущения, при помощи которого он оправдывал свое бессилие, свою гнилость и негодность. Именно поэтому царизм не щадил ничего, когда речь шла об ущемлении инородцев. Он не задумался, например, расстроить акционерное дело, лишь бы ограничить участие евреев; он не остановился перед охлаждением отношений к Америке, лишь бы не дозволить иностранным евреям свободно въезжать в Россию. Так как в гонении на евреев, в разжигании ненависти царизм видел средство к поддержанию своего существования, то нужно ли удивляться, что он все готов был принести этому в жертву, и что поэтому положение инородцев было безмерно тяжело.

Сегодня эта позорная страница нашей государственности закрыта, сегодня открывается новая эра. Какова бы ни была дальнейшая судьба этого благородного акта русской революции, день 21 марта не забудется никогда. Те чувства, которые радостно волнуют сегодня миллионы сердец у нас и за границей, не испарятся; они кристаллизуются и передадутся потомству в восторженных рассказах и трогательных легендах.

По отношению к инородцам сегодняшний акт является элементарной справедливостью. Но по отношению к России он является суровой и неотложной необходимостью. Бесправие тяжело отражалось на всем строе государственности. Такой гнет не только не угашал духа евреев, но напротив, возбуждал их к сознательности и борьбе. Вместо прежней покорной и трусливой массы явилась нация с высоко, болезненно развитым чувством собственного достоинства, с непреклонным стремлением к освобождению и культурному самоопределению. Напротив, как это всегда бывает, притеснители сами гораздо больше страдали от такого положения. Бесправие служило неиссякаемым источником произвола и продажности. Бесправие инородцев держало Россию в тисках произвола. Если бы не было даже никаких других препятствий, то такое положение евреев было непреодолимой препоной для водворения правового строя. Нельзя одной рукой осуществлять законность, а другой поддерживать произвол. Все области государственной жизни неразрывно и органически связаны между собою, и если одна из них заражена бесправием, оно быстро и неудержимо проникает всюду.

Вот почему на заре новой жизни, когда нужно покончить со всеми язвами старого режима, постановление об отмене национальных и вероисповедных ограничений являлось неотложной государственной необходимостью. Не нужно скрывать от себя, что одним росчерком пера нельзя искоренить тех традиций, которые успел накопить старый режим. Но тем более необходимо было сделать это сегодня, а не завтра. В ярком пламени революции, горящем в сердцах всех верных сынов своей родины, они скорее и легче испепелятся, и когда после объединенных мощных усилий нам удастся вернуть страну к нормальной жизни, когда вся энергия должна будет быть использована, чтобы залечить сочащиеся раны, за этой дружной работой, одушевляемой горячим патриотизмом, навсегда пусть будут забыты рознь и взаимное недоверие, которые сеял старый режим.

Общественное мнение с нетерпением ждало объявления нового правительства по земельному вопросу. Оно появилось и, несомненно, своей ясностью и откровенностью поможет направить народную мысль по единственно верному законному пути. Временное правительство признает земельный вопрос «первейшим» и не выражает никаких сомнений, что он «станет на очередь в предстоящем Учредительном собрании».

Но в то же время правительство твердо заявляет, что «земельный вопрос не может быть проведен в жизнь путем какого-либо захвата». Насилие и грабежи — самое опасное средство в области экономических отношений, и только «враги народа могут толкать его на такой гибельный путь».

Всякий захват приведет к смуте и междоусобию, и даром захваченное будет стоить слишком дорого. Все сколько-нибудь разумные политические партии стоят на этой точке зрения. Самая крайняя из аграрных социалистических групп, социалисты-революционеры, высказались против захватов, и надо думать, они смогут противостать демагогической волне.

Временное Правительство постановило учредить ныне же при министре земледелия особый земельный комитет для предварительной разработки земельного вопроса. Это единственное, что теперь возможно сделать. По опыту первой и второй Гос. Дум русское общество должно знать, что одними речами земельного вопроса не решить. Сотни ораторов склоняли в разных падежах слово «земля», но дело от этих разговоров не двигалось вперед. Правительство чинило обструкцию, не давало думским комиссиям материалов, без которых немыслима какая-нибудь серьезная работа и которые могли быть только в распоряжении правительства.

Новое Временное правительство намерено ко времени созыва Учредительного собрания представить ему свежие и ценные материалы. Люди, которых интересует земельный вопрос, должны помочь правительству как поддержанием порядка на местах, так и участием в предварительном обсуждении этого «первейшего», но и сложнейшего вопроса, кровно связанного с особенностями каждой данной местности.

Речь. 1917,22 марта. № 69.

Петрищев А.Б. К ПОСТАНОВКЕ ЗЕМЕЛЬНОГО ВОПРОСА

Временное правительство постановило учредить особый земельный комитет. Две мысли положены в основу этого постановления. Правительство признает земельный вопрос «первейшим среди самых серьезных вопросов», «планомерное и целесообразное разрешение которых необходимо для благосостояния государства». Он должен быть решен согласно «заветной мечте многих поколений всего земледельческого населения страны». Конечно, он «не может быть проведен в жизнь путем какого-либо захвата», и «только враги народа могут толкать его на гибельный путь» насилий и грабежей. Решение вопроса о земле должно быть положительным, удовлетворяющим чаяния крестьян. Оно может быть и должно быть только государственным, основанным на законе, который будет установлен разумом и волей самого народа, его представителей в законодательном собрании.

Давно родилось в русском крестьянстве требование «земли». И особенное место в народных крестьянских представлениях занимает все то, что связывается с этим словом: «земля». В крестьянских приговорах 1905 г., вызванных Манифестом 17-го октября, ярко отражалось недоумение и недоверие, вызванное тем, что в Манифесте ни слова не говорилось о земле. Между тем, как указывалось, например, в одном из приговоров крестьянами Жиздринского уезда, «без земли» не может быть и свободы, при сохранении данных земельных отношений и при данной экономической зависимости малоземельного земледельца от землевладельца не могут быть обеспечены за крестьянством обещанные Манифестом права. «Земли не будет, ничего не будет» — ни прав у народа, ни порядка в государстве. Русская публицистика вскрыла смысл этих крестьянских заявлений. Она выяснила, что в основе крестьянских требований о земле лежит не только классовый интерес земледельца, но и государственная забота о том, чтобы необходимый для России свободный строй зиждился на твердом фундаменте. Так было в 1905 г. Многочисленные известия из деревень свидетельствуют, что в сущности то же самое наблюдается и теперь: первый вопрос, который возникает у крестьян, лишь только они узнают о перевороте: «А как же насчет земли?»

Та же сущность. Те же, без сомнения, мысли. Но сами крестьяне уже не совсем те, что были в 1905 году. Они несколько больше воспитаны политически и несколько богаче организующими силами. Не те и условия. Не секрет, что в 1905 г. деревня мало надеялась, чтобы тогдашнее правительство согласилось «дать землю». Можно думать, что при нынешних условиях у крестьян с самого начала взгляды на новое правительство не столь пессимистичны. В 1905 г. деревня принялась решать земельный вопрос «самосильем». Без отдельных вспышек не обошлось, к сожалению, и теперь. Но в общем крестьянство предпочло ждать ответа на свой вопрос от правительства. И ответ не замедлен: земля будет.

Ответ дан. И вместе с тем этот не только первейший среди самых серьезных вопросов, но, быть может, и самый трудный вопрос переносится на почву практических постановок и деловых построений. Одна из любопытных черт 1905 г.: не все губернии охвачены были тогда аграрными волнениями, и среди губерний, наименее захваченных этим страшным злом, видное место занимали как раз те, где крестьяне под влиянием Крестьянского союза еще до Манифеста 17-го октября и октябрьских забастовок сочли долгом совместно обсудить как можно и должно решить вопрос о земле. Обсуждение быстро показало крестьянам, какой это огромный вопрос, как он связан с самыми разнообразными отраслями государственной жизни, какой труд нужен, чтобы подойти к его решению. И сознание именно огромной сложности, важности и трудности удерживало от каких бы то ни было эксцессов. Тогда переход от лозунгов к практической постановке был спорадическим, вызванным усилиями отдельных организаций. Теперь стихийное стремление народа к земле ставится на государственные рельсы декретом власти.

Надо желать, чтобы новоучреждаемый особый земельный комитет стал центром всенародной подготовки к решению вопроса. И не только желать надо этого. К этому надо стремиться. Сила стихийного стремления к земле, сам по себе часто слепая, должна стать зрячей и направленной к творческим государственным целям. Надо, чтобы народ понял, какая великая задача ставится, подготовился к ней, мог сознательно отнестись к тому или другому из возможных решений. Задача воистину великая. И только в путях всенародной подготовленности к деловой постановке и только силами всего народа ее можно решить.

Русские ведомости. 1917,22 марта. № 65.

Винавер М.М. РАВЕНСТВО

Этот священный лозунг освободительного движения, стоящий во главе всех программ всех демократических партий, наконец, получил воплощение в жизнь. 20-го марта Временным правительством подписан декрет об отмене всех национальных и вероисповедных ограничений.

По глубине и всеобъемлющему характеру основного принципа это — один из важнейших, если не важнейший, акт Временного правительства. Акт отменяет ограничения всех национальностей и всех вероисповеданий, но главною центральною частью является при наших условиях утверждение еврейского равноправия. В этой сфере приходилось отменять так много, что правительство предпочло форму отмены без подробного перечня отменяемых статей: не только составление, но и печатание такого перечня слишком затруднило бы издание закона. Форма, избранная правительством, явилась результатом компромисса. В совещании партии народной свободы еще 8-го марта решено было в видах ускорения предложить правительству издать общий декрет об отмене всех ограничений, без всякого перечня. Редакция такого проекта и выработана была Ф.Ф. Кокошкиным и пишущим эти строки. Но министерство юстиции, от имени которого вносился проект, настаивало на полном перечне. Убедившись вскоре в крайней затруднительности этого порядка, оно пошло на уступки, и в результате взаимных переговоров создался нынешний компромиссный план, оказавшийся в конце концов вполне удачным. Все это замедлило несколько издание закона. К счастью, промедление оказалось не слишком значительным, и крупнейший из эмансипационных актов нашего времени, наконец, увидел свет.

В многовековой истории еврейского народа 20-е марта окажется датой глубоко знаменательной. Евреи везде страдали под гнетом бесправия, но нигде пропасть между мерой бесправия и достигнутой степенью свободы не была так глубока, как у нас. Евреи раскрепощались всюду под дуновением свободы, и Россия является лишь последней из цивилизованных стран, признавших за евреем права гражданина. Но всюду евреи становились равноправными в качестве небольшой группы лиц иудейского вероисповедания, в России же они представляют многомиллионное ядро еврейства, и эмансипация застает его в качестве народа, сознающего свою государственную связь с обновленной родиной и приуготовленного к развитию в условиях свободной жизни своих национальных и культурных идеалов. Акт эмансипации евреев в России открывает поэтому новую страницу не только в истории общечеловеческой гражданственности: он кроет в себе источник новых завоеваний в области национально-культурного творчества.

Он является и актом государственной эмансипации для всей России. Что в сфере жизни более приспособлено для поддержки старого режима, чем та сеть бесправия, которою окутано было еврейское население? Гражданская война между отдельными частями населения, создание кадров подкупных носителей власти, призванных якобы регулировать нормы бесправия, а в сущности развращающих население, искореняющих из души народа самое представление о праве как основе общежития, — такая схема отношений является всегда наиболее надежной опорой режима, основанного на деспотизме и угнетении. И самым жгучим кровавым доказательством этой истины является история погромов времен Плеве, история погромов, которыми правительство задушило русскую свободу после 17-го октября [1905 г.], и история шпионажного навета, которым подлое предательское правительство хотело лишь смыть с себя ответственность за позор, нанесенный им России.

Прочь эти кошмарные призраки… Отныне на протяжении всей нашей обновленной, радостно-восторженной родины, несть эллин, несть иудей. Еврейский народ, боровшийся дружно рука об руку с лучшими русскими людьми за долгожданную свободу, станет теперь как равный в ряду других на защиту общей матери-родины. Все свои силы, всю свою энергию мысли и воли он радостно понесет на выявление своих лучших национальных ценностей, на общее устроение общей свободной гражданской жизни страны.

Еще десять лет тому назад еврейский народ устами своих представителей в первой Думе заявил: «Россия дорога всем национальностям, ее населяющим. Они сознают, что, оросив ее поля своей кровью, обагрив ею все пути освободительного движения, они вправе считать себя ее сынами, и настанет час, когда они, сплотившись все вместе, связанные узами любви, будут отстаивать общие интересы единого отечества… Доколе будет существовать гражданское рабство, не будет умиротворения в стране. Мы пойдем только с тем правительством, которое будет соответствовать воле народа, ибо только это правительство поймет, в чем залог истинной свободы». Голос еврейского народа находил тогда отзвук в сердцах освободившейся от оков России. Заглушаемый потом в годы реакции, задавленный ужасами религиозных и всяких других наветов, он теперь опять раздается и громко зовет всех граждан, без различия веры и национальности, сплотиться в сознании равных обязанностей и равных прав около единого всенародного знамени, на котором написано: «Одоление врага внешнего, равенство и свобода жизни внутренней».

Русские ведомости. 1917, 22 марта. № 65.

Четвериков С.И. ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКАЯ ПРИБЫЛЬ В УСЛОВИЯХ ПЕРЕЖИВАЕМОГО МОМЕНТА

Вероятно, недалеко то время, когда лозунг «Все для войны» должен смениться лозунгом «Все для страны». Переживаемый нами переворот в нашей национальной жизни по своим размерам и своей глубине превосходит все то, о чем повествует история человечества. Обновляются, как в период выздоровления при некоторых болезнях, все клеточки организма; в этом бурном процессе организм не только восстановляется, но и радикально оздоровляется, но лишь при условии наивысших функций всех его частей. Если признать, что жизнь человечества течет в двух руслах — духовном и материальном, то в последнем доминирующую роль играет, несомненно, промышленность как слитное понятие капитала и труда. Про те задачи, которые выпадают на долю труда, я говорил в своей предыдущей статье (по поводу 8-часового рабочего дня). Этою заметкою постараюсь выяснить ту роль и позицию, которые диктуются промышленности требованиями переживаемого момента ныне процесса обновления страны.

Нельзя скрывать от себя, что за время войны обнищали не только Россия, но и все воюющие страны. Скоро три года, как все металлы, топливо, шерсть, хлопок, кожи и, что самое гласное, коллективный труд почти всего человечества служат целям истребления, но не созидания. Если в деле воссоздания утраченных и восполнения недосозданных ценностей весь мир стоит перед невероятными трудностями, то в России, как прямой результат ее нормальной предшествовавшей жизни, эти трудности легко могут принять катастрофический характер.

Как ни странно, но не только темные народные массы, но и более осведомленные классы общества склонны изобилие денежных знаков отождествлять с обогащением. Если бы вопросы богатства страны разрешались печатным станков, изготовляющим денежные знаки, то экономика из области науки была бы низведена в область ремесла. Накопление денег, идущее параллельно с истощением объектов покупки, является синонимом не богатства, а нищеты. Если присмотреться к теперешним условиям жизни массы, хотя бы в вопросе одежды, то условия эти должны характеризоваться словом «донашивание». Но самое понятие «донашивания» есть вместе с тем указание на приближающийся «конец». Нельзя упускать из виду, что годы войны не усилили, а ослабили работоспособность фабрик. Чрезмерно напряженная работа, т. е. усиленный процесс изнашивания, при невозможности своевременного и достаточного ремонта, создала для фабрик такие же условия, как и для локомотивов железных дорог. Если к этому присоединить невольные задержки при демобилизации работы с обороны на внутренний рынок и осуществляемое ныне сокращение рабочего времени, то станет очевидным, что не только массовому, но и нормальному требованию промышленность и торговля удовлетворить не могут. Требовать при таких условиях цен нормальных времен население России не вправе, так как создавшееся положение входит уже в область «непреодолимых сил», но требовать, чтобы это положение не служило поводом обогащения меньшинства за счет большинства, этого страна требовать, несомненно, вправе. Производительные силы — одинаково, как капитал, так и промышленный труд, — в эту переходную эпоху должны быть в услужении страны, поступаясь, хотя бы временно, тем привилегированным положением, которое ныне создала мировая конъюнктура капиталу и труду. В этом я усматриваю ту позицию, которую обязана в данный момент занять промышленность (как вышеупомянутый коллектив) по отношению к остальному населению; это диктуется не только самыми элементарными понятиями гражданского долга, но и необходимостью охранить свое достоинство и свое положение в среде остальных классов населения. Формулируя кратко, это положение выражается: в «ограничении промышленной и торговой прибыли» на известное число лет, до наступления более нормального соотношения между спросом и предложением. Я не могу себе позволить детально касаться практического осуществления этого положения, так как сжатые рамки газетной статьи для этого недостаточны. Лично считаю этот вопрос практически вполне осуществимым, как равно и создание достаточных гарантий в том, чтобы доведенные до возможного минимума цены фабричные не разрослись в условиях розничной перепродажи. Обыватель-потребитель должен иметь уверенность, что он платит цену, созданную не чьим-либо произволом, а комплексом создавшихся исключительных условий жизни. Как на некоторые вехи укажу, что ограничение прибыли должно быть приурочено к стоимости товара, т. е. к обороту, но не к капиталу предприятия, так как капитал предприятия — понятие крайне условное и часто всего менее определяемое одним основным капиталом предприятия, а в гораздо большей степени капиталами: запасным, амортизационным, расширения предприятия и т. п. Соотношение этих капиталов к капиталу «основному» крайне разнообразно и неустойчиво. Закон должен точно определить размер чистой пользы, получаемой на стоимость товара, с тем, чтобы весь излишек возвращался стране в форме пополнения — или общей государственной кассы, или в особый фонд по развитию тех же промышленных сил страны — устройством профессиональных школ, постройкой дорог, каналов и т. п. Все эти вопросы являются частностями, сравнительно легко поддающимися разработке. Важно, чтобы промышленник знал, что на товар при себестоимости в 4 руб. он более (примерно) 30 коп. пользы взять не может. Возможно, что он, дабы не рисковать недобором пользы, будет назначать цену с пользою в 40–50 коп., мирясь таким образом с возвратом казне 10–20 коп. на аршин, — но едва ли будет основание добиваться пользы в 75 к. — 1 р., в результате для него бесполезной, а вместе с тем ставящей его в худшие условия по сбыту своего товара на рынке сравнительно с конкурентом, более тщательно калькулирующим свой товар. Все эти положения носят, конечно, схематический характер; важно осуществить принцип, который, охраняя материальные интересы массы, несомненно, создаст возможность более спокойного и главное сознательного ее отношения к причинам переживаемой невзгоды; но для того чтобы эта мера не потеряла и своей моральной ценности, нужно, чтобы инициатива ее исходила из промышленной среды. Это один из поводов появления этой заметки.

Утро России. 1917, 24 марта. № 79.

Грушевский М.С. ВЕЛИКА ХВИЛЯ

Велика хвиля настала! Впали з України кайдани, в які прибрала її лукава політика Московського царства, коли визволений великими зусиллями український народ передав у свою опіку свою новоздобуту свободу!

Як тільки виявилася дійсна основа московської політики — її заміри трактувати українців не як вільних спільників, а простих підданих московського царя, власність московського царства, — українське громадянство, його політичні провідники голосно й рішуче запротестували проти цього. Вже через чотири роки після підданства цареві маніфестом 1658 року вони проголосили своє підданство недійсним, свій зв’язок з Москвою розірваним. Але царський уряд, як раз узяв під свою руку український народ, так уже не хотів вертати йому волі — права рішати про себе. Використовуючи кожну внутрішню незгоду в українськім громадянстві, клясові і всякі інші суперечності, що розбивали одностайність української політики, царський уряд нитку за ниткою сплітав міцні ретязі на український народ і нарешті привів його до того поневолення, до тієї безрадности і занепаду, в якому він опинився через сто років пізніше.

Всі героїчні зусилля, всі жертви і заходи кращих синів України в пізніші десятиліття зоставались без успіху. Російський спрут цупко тримав свою здобич, і тільки російська революція визволила нас, розтявши нервовий центр його. Ми знову стали з підданих громадянами, вільними і повноправними і можемо знову рішати про себе, становити право для себе і будувати долю свого народу, своєї землі. У вільній Російській республіці не може бути невільних народів, так само, як не може бути невільних людей!

Цю глибоку зміну в становищі нашого народу і нас, як його представників, ми мусимо в повній глибині відчути і з неї зробити відповідні висновки. Минули ті обставини, коли ми мусіли виступати з петиціями, супліками, доказувати свої права навіть на культурне самоозначення, навіть на такі елементарні речі, як уживання своєї мови для своїх культурних потреб, допущення її до навчання в школі, до вживання в урядових установах і в суді. Ще рік тому українське громадянство силкувалося прихилити уряд і законодатні органи до того, щоб вони звели українську справу в Росії з мертвої точки, визнавши такі елементарні домагання: припинення репресій, відновлення скасованої з початком війни української преси і українських організацій, запровадження української мови в школі і в урядуванні. Ні уряд, що ще вірив тоді в можливість повного винищення українства в виняткових обставинах війни, ні російські парламентарні кола, ні поступове російське громадянство тоді не послухали нашого голосу. Українство зосталося на мертвій точці репресій аж до останньої хвилини. Система утисків на українство була доведена до небувалих крайностей — дійшла до свого вершка, небувалого від ганебного указу 1876 року, саме напередодні революції, що переставила українську справу в зовсім інші обставини, на зовсім інший ґрунт.

Нічого більш помилкового не може бути тепер, як витягнути старі українські петиції й подавати їх наново урядові як наші домагання в даний момент. Не може бути більшого непорозуміння в теперішній момент, як наші старі домагання вважати мірою українських потреб у теперішності і сповненням їх думати задовольнити потреби нинішнього українського життя. Те, чого ми домагалися п’ять, чотири, три, навіть рік тому, коли б дане було тоді, було б прийняте українським громадянством з щирою подякою, і дійсно могло б мати своє значення, було б добром для нашого народу, охоронило б його від переживання тяжких останніх літ, полегшило б йому дальший культурний похід. Воно розуміється, потрібне й тепер, мусить бути уділене негайно, щедрою рукою, в розмірах найширших, вільних від усяких обмежень і застережень. Але воно ніяк не може вважатися задоволенням українських потреб, «розв’язанням українського питання» для даного моменту. Це треба з усією рішучістю сказати про останню заяву тимчасового уряду про його співчуття до «культурно-національного, самоозначення народностей Росії». Не про нього тепер річ і нікого воно тепер не інтересує на Україні. Українського питання вже нема. Є вільний, великий український народ, який будує свою долю в нових умовах свободи.

Великі події, пережиті нами, зняли гальми з скритої енергії нашого народу. Як здавлена пружина, вона підноситься перед здивованими очима чужих — і своїх.

Потреби і домагання України розгортаються у всій широті. Найбільше нещастя в цей час і для уряду, і для провідників громадянства — це не поспіти за скорим розгортанням домагань моменту.

Царський уряд, кінець кінцем, засудив себе на смерть тим, що не міг іти з походом життя і дурив себе думкою, що може його спинити або притримати, відкласти задоволення навіть тих уміркованих вимог, які йому ставилися, на безконечні часи. Так можуть себе потопити і його наступники і всі, хто беруться керувати народним життям, чи нашим, чи загально-російським, коли будуть діяти старими споминами, задовольняючи ті мінімальні жадання, які ставилися в самих умовах життя, в тім черепашім поступі, яким воно поступало.

Остерігаємо їх від цього! Ми ж у кожнім разі цих помилок не можемо робити! Мусимо тримати руку на пульсі народного життя і йти в ритм його биття. Воно тільки нам закон, йому ми мусимо коритись, його проголошувати всім, без огляду, чи воно буде їм приємне, чи ні.

Домагання, які висуває нинішня хвиля, можуть бути прикрою несподіванкою для багатьох. Але нема що робити! Мусимо їх ставити і проводити. Лагідно, по можності, і тактовно, скільки є змоги, — але рішуче, рішуче, рішуче! — як говорить старе прислів’я: твердо щодо самої речі, м’яко щодо форми.

Перед вагою моменту і відповідальністю, яку він кладе на всіх нас, мусять відступити на другий плян усякі інші огляди і рахунки.

Воля нашого народу мусить бути здійснена.

Новая Рада. 1917,25 марта. № 1.

26 МАРТА 1917 г. РЕДАКЦИОННАЯ СТАТЬЯ («ГРОЗА»)

Из Высочайшего Его Величества Манифеста 2 марта 1917 года видно, что Государь Император Николай II начавшиеся в Петрограде с 23 февраля народные волнения признал опасными для доведения войны с немцами до победы над ними. Ввиду же зависимости от этой победы всей судьбы России, чести ее воинства и блага народа, Царь Николай II, узнав, что Он якобы лично является препятствием скорейшей победы над врагами Отечества, из горячей любви Своей к России, решил устранить Себя как препятствие к победе и в этих видах отречься от Престола, сложив с Себя Верховную Власть ради лишь скорейшего одоления врага путем сплочения всех сил народных и тесного их объединения. Не желая, однако, расстаться с возлюбленным Своим Сыном и ввиду сознаваемой трудности для царя угодить всем подданным, Государь не пожелал ставить Сына Своего в тягостное положение, и потому престолонаследие передал брату Своему Великому Князю Михаилу Александровичу, завещав всему народу русскому повиноваться Царю и помочь Ему вывести Государство на путь победы, благоденствия и славы и призвав Бога на помощь России.

Великий Князь Михаил Александрович, узнав, что не все желают видеть его царем, согласился принять престол лишь после выраженного на то согласия всего народа.

Таким образом, внезапно, с 2 марта 1917 года, Россия осталась без Царя, без Верховной Власти и правительства, так как царские министры были перед тем заговорщиками арестованы. Власть же над Россией попала к людям, в руках которых оказалась сила, чтобы заставить признать себя властью.

Коснемся подробностей в дальнейшем, а пока скажем, что причиною народных волнений явились крайне плохие начальники, обратившие Самодержавие царское в самодержавие сановников: на Руси от сего водворился возмутительный произвол, в суды проникла кривда, в приказы лихоимство, а в церковь — инквизиция. В течение 8 лет мы боролись с этою неправдою черною, указывали на нее как на причину развивавшегося общего народного недовольства, и за это «Гроза» испытала неслыханные беззаконнейшие притеснения. Ни одна левая газета не подвергалась таким огромным и частым штрафам и тюремным заключениям по постановлениям властей и по суду, как «Гроза», поставившая на знамени своем Царское Самодержавие! И все эти бичи хлопали по ней за то, что газета, ради сохранения тою же Самодержавия и очищения его от грязи, осмеливалась указывать на нарушения сановниками законов и на их злоупотребления во исполнение законных своих обязанностей и даже личных указаний Царя. Несмотря на это, наши верноподданнейшие жалобы на злоупотреблявших министров, по их же докладам, неизменно оставлялись без последствий: такова горечь разочарования для нас — идеологов Самодержавия! Но мы не последуем примеру Илиодора, смешавшего Православную Церковь с митрополитом Владимиром и от Нее из-за преследований этого иезуита отрекшегося, и менее всего сваливаем вину в злоупотреблениях на Самодержавие. Царь сделал все, что Ему надлежало: для устранения кривды собрал Думу из выборных от народа лучших людей, и уже не Его вина, если произвол министров Думою от Него скрывался: с одной стороны, из-за нежелания иметь дело с Царской властью и в расчете воспользоваться народным раздражением для захвата власти, а с другой — вследствие продажи своей совести за те денежные подачки, которые им бросали министры-взяточники и казнокрады. Это молчаливое прикрытие зла и вызвало общее народное негодование при первом серьезном поводе в виде продолжительного неравномерного распределения хлеба, когда трудящийся люд по несколько дней оставался без хлеба, а власти намеренно или по преступному равнодушно не пришли ему на помощь.

Как бы то ни было, Россия очутилась ныне в крайне неопределенном положении безгосударственности.

Распоряжаются сейчас Россией две силы: помещичье-торгово-промышленная буржуазия в виде Исполнительного Комитета из членов Государственной Думы и рабоче-городская в лице Совета рабочих и крестьянских и солдатских депутатов (демократия). Направление этих двух сил различное и одно другое поглощающее: помещики, торговцы, промышленники и банкиры хотят оставить весь строй России неприкосновенным и только изменить управление государством, взяв его в свои руки, а войну продолжать для завоеваний; рабочие же, конторщики, приказчики и проч. желают отнять у богатых людей земли, рудники, фабрики и заводы и прекратить войну. Обе эти силы, по соглашению между собою, составили временное правительство из помещиков, купцов и банкиров, к коим придан от народников адвокат; опасаясь, однако, со стороны богачей неприязненных действий, народники учредили за министрами, составляющими правительство и за единомышленными с ними членами Госуд. Думы еще особый надзор из нескольких матерых революционеров для подчинения правительства своей воле, весьма сильной от поддержки Совета рабочих и солдатских депутатов вооруженными солдатами из тех же рабочих, крестьян и разных служащих. Продолжающаяся война и опасность захвата германцами России принуждает обе силы делать нехотя взаимные уступки, но рабочие уже вошли в переговоры с немцами и объявили условия мира со стороны России: отказ от целей войны — завоевания Константинополя для свободного прохода кораблей из Черного моря в Средиземное и от присоединения Галиции и Буковины с русскими людьми, стонущими под польско-немецким игом. Все спешат переделать Россию, но вопрос о будущем ее устройстве намечено решить Учредительному Собранию из выборных от народа: оно должно установить тот или другой государственный строй в России и распорядиться насчет всякого рода имуществ. Однако богачи начали свои собственные взгляды осуществлять, не дожидаясь народного собрания, и за ними по тому же пути пошли и рабочие: новые законы и основания государственного устройства уже провозглашаются то богачами (буржуазией), то рабочими (демократией). Так, богачи дали полное самоуправление Финляндии с отменою закона Госуд. Думы о равенстве прав русских с финляндцами; рабочие же подарили полякам независимость от России и обещали ее армянам, евреям, татарам и другим инородцам; богачи дали широкие права банкирам на эксплуатацию земель и лесов акционерными компаниями, а рабочие установили свои распорядки на заводах, лишив хозяев права ими распоряжаться; богачи для продолжения войны подчиняют солдат офицерам, рабочие подчинили офицеров солдатам, и солдаты, как более сильные, заставляют помещиков и купцов подчиняться своей воле: они запретили им выпускать отрекшегося Царя в Англию с Семьею, но заключили их под стражу, отрешили от верховного командования великого князя Николая Николаевича, и богачи вынуждены против воли своей соглашаться на все.

Что же касается наших задач, то, полагаем, ныне даже гимназисты понимают, что до решения народного собрания всякие попытки отдельных лиц, даже если их будут десятки, сотни, тысячи, установить что-либо свое взамен ныне управляющих Россией двух сил, заранее обречены на неудачу, и потому тех, кто кричит о воображаемой опасности со стороны приверженцев старого строя, надлежит считать или глупцами, или провокаторами, имеющими особые цели поднять междоусобицу в населении. Буде же весь народ захочет восстановить Самодержавие, то никакие, в свою очередь, попытки противников не в состоянии воспрепятствовать: народ также сметет противящихся его воле, как смахнул он взяточников и насильников.

Во Временном Правительстве видим мы ту силу, с которой нельзя не считаться, и бороться с которой при полученной ею власти является безумным. Провозглашенные же этою самою силою свободы печати, слова, собраний и союзов, если только не являются пустым звуком или присвоенными только единомышленникам, могут дать нам только широкий простор к самодеятельности: у нас, кроме Самодержавия, есть еще два государственных начала, которые надлежит отстаивать, — Православие и Русь. Оставаясь поэтому по-прежнему сторонниками Самодержавия как знамени и проводя его на Учредительном Собрании, как русские люди, будем стоять за Церковь Православную и за Русь Святую, громко провозгласив наше отечественное требование: Россия для русских. Наша же идеология Самодержавия никакой опасности для противников его не может составить. Если глубокий опыт жизни и знание народа русского о нас не обманывает, то мы предвидим, что ближайшим строем России будет вечевой, с всенародными голосованием важнейших законов, во время которого землепашцы получат всю казенную и частную землю, а рабочие заводы, рудники и фабрики, а затем, для закрепления и охраны сего коренного изменения государственного строя, народ русский вручит власть избранному им Самодержцу.

Гроза. 1917.26 марта. № 892. С. 1–3.

Сталин И.В. ПРОТИВ ФЕДЕРАЛИЗМА

В № 5 «Дело Народа» появилась статейка: «Россия — союз областей». Предлагается в ней ни больше ни меньше как превращение России в «союз областей», «федеральное государство». Слушайте:

«Пусть федеральное Российское государство примет от отдельных областей (Малороссия, Грузия, Сибирь, Туркестан и др.) атрибуты суверенитета… Но да даст оно отдельным областям внутренний суверенитет. Да будет создан предстоящим Учредительным собранием Российский союз областей».

Сказанное поясняет автор статейки (Иос. Окулич) следующим образом:

Пусть будет единая российская армия, единая монета, единая внешняя политика, единый верховный суд. Но, да будут свободны в самостоятельном творчестве новой жизни отдельные области единого государства. Если американцы уже в 1766 году… союзным договором создали “Соединенные Штаты”, то неужели мы в 1917 году не можем создать прочного союза областей?»

Так говорит «Дело Народа».

Нельзя не признать, что статейка во многом интересна и, во всяком случае, оригинальна. Заинтересовывает также ее тон, высокоторжественный и, так сказать, «манифестичный» («да будет», «пусть будет»!).

При всем этом следует заметить, что в целом она представляет какое-то странное недоразумение, в основе же этого недоразумения лежит более чем легкое обращение с фактами из истории государственного строя Северо-Американских Соединенных Штатов (а также Швейцарии и Канады).

Что говорит нам эта история?

В 1776 году Соединенные Штаты представляли собой не федерацию, а конфедерацию дотоле независимых колоний или штатов. То есть были независимые колонии, но потом для защиты общих интересов против главным образом внешних врагов колонии заключают между собой союз (конфедерация), не переставая быть вполне независимыми государственными единицами. В шестидесятых годах XIX столетия происходит перелом в политической жизни страны: северные штаты требуют более прочного политического сближения штатов вопреки южным штатам, протестующим против «централизма» и ратующим за старый порядок. Возгорается «гражданская война», в результате которой северные штаты берут верх. В Америке устанавливается федерация, т. е. союз суверенных штатов, делящих власть с федеральным (центральным) правительством. Но такой порядок продолжается недолго. Федерация оказывается такой же переходной мерой, как и конфедерация. Борьба между штатами и центральным правительством не прекращается, двоевластие становится невыносимым, и в результате дальнейшей эволюции Соединенные Штаты из федерации превращается в унитарное (слитное) государство с едиными конституционными нормами, с ограниченной автономией (не государственной, а административнополитической) штатов, допускаемой этими нормами. Название «федерация» по отношению к Соединенным Штатам превращается в пустой звук, давно уже не соответствующий действительному положению вещей.

То же самое нужно сказать о Швейцарии и Канаде, на которые также ссылается автор упомянутой статейки. Те же независимые штаты (кантоны) в начале истории, та же борьба за более прочное их объединение (война с Зондербундом в Швейцарии, борьба англичан с французами в Канаде), то же превращение в дальнейшем федерации в унитарное государство.

О чем же говорят эти факты?

Только о том, что в Америке, как и в Канаде и Швейцарии, развитие шло от независимых областей через их федерацию к унитарному государству, что тенденция развития идет не в пользу федерации, а против нее. Федерация есть переходная форма.

И это не случайно. Ибо развитие капитализма в его высших формах и связанное с ним расширение рамок хозяйственной территории с его централизующими тенденциями требуют не федеральной, а унитарной формы государственной жизни.

Мы не можем не считаться с этой тенденцией, если не беремся, конечно, повернуть назад колесо истории.

Но из этого следует, что неразумно добиваться для России федерации, самой жизнью обреченной на исчезновение.

«Дело Народа» предлагает проделать в России опыт Соединенных Штатов 1776 года. Но есть ли хоть отдаленная аналогия между Соединенными Штатами 1776 года и Россией наших дней?

Тогда Соединенные Штаты представляли собой собрание независимых колоний, не связанных между собой и желавших связаться, по крайней мере, конфедеративно. И это их желание было вполне понятно. Представляет ли нынешняя Россия что-либо подобное? Конечно, нет! Для всех ясно, что области в России (окраины) связаны с центральной Россией экономическими и политическими узами, и чем демократичнее Россия, тем прочнее будут эти узы.

Далее. Для того чтобы установить в Америке конфедерацию или федерацию, необходимо было объединить не связанные еще между собой колонии. И это было в интересах экономического развития Соединенных Штатов. Но для того чтобы превратить Россию в федерацию, пришлось бы порвать уже существующие экономические и политические узы, связывающие области между собой, что совершенно неразумно и реакционно.

Наконец, Америка (так же, как и Канада, и Швейцария) разделяется на штаты (кантоны) не по национальному признаку, а по географическому. Там штаты развились из колоний-общин, независимо от их национального состава. В Соединенных Штатах имеется несколько десятков штатов, между тем как национальных групп всего 7–8. В Швейцарии существует 25 кантонов (областей), тогда как национальных групп всего 3. Не то в России. То, что принято в России называть областями, нуждающимися, скажем, в автономии (Украина, Закавказье, Сибирь, Туркестан и др.), есть не простые географические области вроде Урала или Поволжья, а определенные уголки России с определенным бытом и (не русским) национальным составом населения. Именно поэтому автономия (или федерация) штатов в Америке или Швейцарии не только не решает национального вопроса (она и не преследует такой цели!), но даже не ставит его. Между тем автономию (или федерацию) областей России для того собственно и предлагают, чтобы поставить и решить национальный вопрос в России, ибо в основе разделения России на области лежит национальный признак.

Не ясно ли, что аналогия между Соединенными Штатами 1776 года и Россией наших дней искусственна и нелепа?

Не ясно ли, что федерализм в России не решает и не может решить национального вопроса, что он только запутывает и усложняет его донкихотскими потугами повернуть назад колесо истории?

Нет, предложение проделать в России опыт Америки 1776 года — положительно непригодно. Половинчато-переходная форма — федерация — не удовлетворяет и не может удовлетворить интересов демократии.

Решение национального вопроса должно быть настолько же жизненным, насколько радикальным и окончательным, а именно:

1) право на отделение для тех наций, населяющих известные области России, которые не могут, не хотят остаться в рамках целого;

2) политическая автономия в рамках единого (слитного) государства с едиными нормами конституции для областей, отличающихся известным национальным составом и остающихся в рамках целого.

Так и только так должен быть решен вопрос об областях в России.

Правда. 1917,28 марта. № 19. Сталин И.В. Сочинения. Т. 3. 1917 март — октябрь. М., 1946. С. 23–28.

ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО И СОВЕТ РАБОЧИХ И СОЛДАТСКИХ ДЕПУТАТОВ

Вопрос о взаимоотношениях этих двух органов революционной России и об отношении к ним со стороны партий и общественного мнения страны выдвигается все более и более на первый план в ряду очередных задач, которые история ставит перед великим народом. Он начинает обсуждаться и на митингах, и в печати, и в дружеской беседе. Он уже становится линией водораздела между партиями и течениями.

Для социалистов-революционеров решение этого вопроса не может представлять особых затруднений. Партия трудовых масс, партия активного вмешательства живых сил страны в ход истории, социалисты-революционеры отказываются применять к перевороту и создавшимся во время его учреждениям масштаб узкого легализма. О том, какой орган в новом строе законно выше другого, нас не интересует. И вопросы такого публично-правового местничества оставляют нас в данный момент совершенно равнодушными. Здесь мы стоим всецело на точке зрения Лассаля, который в своей «Системе приобретенных прав», даже говоря о более устойчивой области гражданских отношений, восклицал: «…как мы можем спорить о незыблемости какого-нибудь отдельного правового явления, какой-нибудь палки, вбитой в историческую почву известных общественных отношений, когда самая почва потрясена великим землетрясением, и все, что на ней находилось, сдвинуто и разрушено».

Не входя в подробности образования органов новой власти, мы можем констатировать тот факт, что из революции, путем соглашения Гос[ударственной] думы в лице ее не предусмотренного Наказом исполнительного комитета, с исполнительным комитетом Совета рабочих и солдатских депутатов, выросло Временного правительство, являющееся фактически главным органом республиканского управления страной в настоящий переходный момент. Его роль — роль орудия, которое история дает нам в руки для продолжения переворота и закрепления основных свобод и демократических принципов. Пользуясь им в этих целях, мы и поддерживаем его, поддерживаем не токмо за страх, но и за совесть, пока оно не отклоняется от этой своей основной исторической задачи.

Оно не есть правительство социалистическое. В нем представлены преимущественно цензовое землевладение и различные оттенки буржуазии, финансовой, промышленной и принадлежащей к либеральным профессиям — буржуазии, политически вмещающейся между поддерживавшем еще столь недавно Столыпина октябризмом и левым социально-реформаторским кадетством.

Чистая от всяких примесей демократия и социализм находят в среде Временного правительства лишь одного выразителя.

Но — в этом сказывается своеобразная логика недавних событий — это столь буржуазное по своему составу правительство развернуло в первые же дни своего выступления настолько последовательную демократическую программу ближайших реформ — притом отчасти уже осуществляемых декретами — что в этом отношении и партия революционного социализма может оказать искреннюю поддержку Временному правительству. По этой программе могут группироваться для защиты укрепления первых приобретений революции и активные социалистические силы, конечные требования которых, несомненно, далеко заходят за пределы упомянутой программы.

Но здесь же начинается и другая сторона вопроса. Если возникло Временное правительство; если правительство это, несмотря на свой, в общем, буржуазный характер, является до сих пор органом крупных намечающихся реформ, то этим революционная Россия обязана тому факту, что еще в дни героической борьбы со старым строем возник, под названием Совета рабочих и солдатских депутатов, связующий центр народных и социалистических сил, сыгравший первостепенную роль в победном исходе революции. В него вошли люди, которые еще в начале февраля на ряде не прекращавшихся митингов, оставшихся мало знакомыми публике вследствие гнета цензуры, поднимали настроение рабочих. Они сблизили рабочие и солдатские элементы в момент начала борьбы. Они вывели своим выступлением из замешательства колеблющуюся, не знавшую, что начать, Думу. Короче сказать, они были движущей силой русской революции, ее сердцем и ее головой. Да и в настоящее время, несмотря на отдельные промахи и частные ошибки, они концентрируют в себе революционный напор трудовых и социалистических элементов.

Но именно поэтому для социалистов не может и существовать вопроса о двоевластии, на каждом шагу возбуждаемого робеющей буржуазией и паническими подголосками ее среди межеумочной прогрессивной интеллигенции. Властью является в данный момент Временное правительство, которое осуществляет — и поскольку оно осуществляет — свою программу. Но оно быстро потеряло бы свой реформаторский пыл, утратило бы свое значение органа совершения революции, если бы не находилось под постоянным контролем живого, хотя порой и очень бурлящего очага народной и социалистической энергии, воплощенного в Совете рабочих и солдатских депутатов и его исполнительном комитете. Прекрати этот орган свою подталкивающую и контролирующую деятельность, вступи он на путь «успокоения» масс, столь ревностно рекомендуемого ему доктринерами порядка, перестань он давить на Временное правительство — и само Временное правительство первым испытало бы напор притаившейся, но далеко не совсем уничтоженной реакции.

От него должен был бы отколоться тот выразитель крайней демократии и социализма, который именно потому и обладает таким удельным весом среди цензового и буржуазного правительства, что между ним и революционной Россией устанавливается, при посредстве исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов живой ток, отклоняющий равнодействующую консервативных и умеренных элементов страны влево. И в таком случае в рядах обезглавленного Временного правительства произошла бы дальнейшая дифференцировка, и верх взяли бы неминуемо не наиболее, а наименее демократические элементы, которые, в силу своего экономического и духовного сродства, потянули бы откровенно в сторону землевладения, капитала, привилегий — словом, старой России. И тогда вопрос: не пережила ли бы Россия после своей февральской революции и свои июньские дни?

Реформирующая власть Временного правительства, подталкивающая и контролирующая деятельность Совета рабочих и солдатских депутатов — так ставится вопрос и взаимодействии двух учреждений и об отношении к ним передовых демократов и последовательных социалистов.

Дело народа. 1917, 31 марта. № 14. С. 1.