Революция и конституция в посткоммунистической России. Государство диктатуры люмпен-пролетариата

Выбор, который должен сделать русский витязь в XXI веке, проще, чем на известной картине Васнецова, — перед ним не три, а всего две дороги. Либо радикальная децентрализация власти (то есть федерализация России), которая является единственным способом обуздать русское самодержавие, либо смерть русской государственности, не обязательно быстрая, но неизбежная. Этот очевидный выбор неочевиден для подавляющего большинства как среди тех, кто пытается спасти существующий в России режим, так и среди его яростных оппонентов. Все выработанные веками инстинкты русского политического сознания противятся данному выбору и требуют прямо противоположного — сохранения империи любой ценой. Тем более важно поставить этот вопрос «здесь и сейчас» во весь его гигантский рост.

Глава 44. С чего начинается конституция? Конституция как революция сознания

Многие думают, что конституция — это текст. В крайнем случае ее рассматривают как конструктор, из которого по инструкции надо собрать государство. Поэтому, если что-то пошло не так, то обычно предлагают один «ветхозаветный» текст заменить на другой «новозаветный», полагая, что все после этого «станет кока-кола» (Андрей Кончаловский, надеюсь, простит меня за украденную метафору). Но «кока-колу» русская земля никак не родит, а выходит все больше кислый квас. Потому что конституция — это прежде всего уклад жизни, то есть такой бестелесный социальный эфир, который нельзя формализовать и навязать обществу сверху, если оно само к этому не готово.

Вопрос о создании конституционного государства в России — это не вопрос написания «идеального текста». Это вопрос подготовки и осуществления глубочайшей нравственной, социальной и, как следствие, политической революции, прежде всего в умах и в делах миллионов людей. Конституция вообще — синоним революции. Революции не в смысле политического переворота — это историческая частность, которая может присутствовать, но может и отсутствовать, — а в смысле переворота всего привычного образа жизни, всего, что составляет основу традиционного мышления и поведения человека, которые в России принято называть «понятиями». Потому что «жить по понятиям» значит всего лишь жить в соответствии с глубоко укоренившейся патриархально-средневековой традицией. Поэтому так естественно, что Кавказ — это сегодня оплот русской «понятийности».

Конституция — это враг понятий, она вытесняет их законом (нигде в мире — до конца). Для того чтобы построить конституционное государство, необходимо отречься от старых понятий. Чехов призывал русского человека по капле выдавливать из себя раба, настоящий конституционалист должен сейчас призывать русских людей по капле выдавливать из себя «понятийность». Так получилось, что Россия одной ногой вступила в Новое время вместе с Петром, но вторая ее нога так и застряла в старой понятийной Московии. И сейчас, похоже, ногам стало скучно друг без друга — либо Россия должна выскочить из своего Нового времени и целиком вернуться обратно в Средневековье, либо ей придется наконец выдернуть оттуда и вторую ногу, приступив к созданию конституционного государства. Речь идет о духовном, интеллектуальном преобразовании, сопоставимом с петровскими реформами и большевистской революцией, а может быть, даже и превосходящем их по масштабу.

Конституционализм — это привычка жить в условиях правового самоограничения и, как следствие, требовать самоограничения (воздержания от произвола) от государственной власти. Но откуда взяться этой привычке? Она сродни привычке гасить за собой свет или не мусорить на улице. То есть это в первую очередь вопрос внутренней культуры. Строй наших действий обычно отвечает строю наших мыслей. Как говорил профессор Преображенский: «Разруха начинается в головах». Значит, и конституционализм должен победить сначала в умах и в душах, и лишь после этого можно рассчитывать на его политическую победу.

Социум живет по закону сообщающихся культурных сосудов. Там, где есть повседневная нравственная и даже просто бытовая дисциплина, там рано или поздно, несмотря на всевозможные отклонения от «генеральной линии» исторического развития, появятся ростки конституционализма. Там, где царит всеобщая расхлябанность, нравственная вседозволенность, никакого конституционализма не будет, даже если обклеить текстами конституции все стены домов. Декоративная демократия в таком обществе всегда будет вырождаться в анархию, которая по законам, открытым еще древними греками, будет неизбежно эволюционировать в деспотию. В этом, по сути, состоит разгадка тайны бурных российских 90-х и пришедших им на смену тихих нулевых.

Задержка в конституционном развитии России имеет совершенно объективные культурные предпосылки. Конституционализм пришел в Россию, как я уже отмечал, не на пустое место. Россия — не Африка, где политические миссионеры могут проращивать на пустом поле ростки цивилизации (хотя и там это мало кому пока удалось). Здесь территория уже была оккупирована культурой, глубоко враждебной конституционализму. Поэтому в России конституционные идеи, привнесенные с Запада, не могли свободно распространяться, наталкиваясь повсеместно на сопротивление «коренной культуры». Если в Европе вирус конституционализма без особого труда завоевал общественное пространство, то в России он породил мощный ответ чуждой ему культурной иммунной системы.

В одном многочисленные «прохановы» и «дугины» правы: конституционная идея глубоко противна «традиционной русскости». Другое дело, хотим ли мы эту традиционную, понятийную «русскость» и дальше холить и лелеять или мы хотим создать другую «русскость», отвечающую потребностям времени и его вызовам. Таким образом, честная и бескомпромиссная постановка вопроса о конституционализме вскрывает проблему эпического масштаба. Конституционализм несовместим с тем, что мы привычно называем «русской матрицей», то есть набором русских «исторических» социальных и политических практик, имеющих источником своего происхождения православную (и в конечном счете византийскую) религиозную традицию.

Похоже, проходит время недоговоренностей, когда можно было позволить себе не называть вещи своими именами. Начиная с 1989 года российские конституционалисты пытались решать частности, не затрагивая главного вопроса — насколько вообще конституционная идея может быть вписана в интерьер русский традиционной (понятийной) ментальности? Ответ на этот вопрос не вдохновляет — скорее всего, она никак не может быть в него вписана. Таким образом, реальное, а не мнимое, конституционное преобразование России предполагает устранение традиционной «русскости» в ее привычном для нас историческом облике. Другое дело, что эта самая «русскость» должна возродиться в новой, пока неведомой нам конституционной форме. Но вопрос стоит именно так: или конституция, или «Россия, которую мы потеряли» — вместе они сосуществовать не могут. России нужна не просто новая конституция, а «новый человек», способный жить в обществе, скроенном по конституционным лекалам. Ничего толкового не случится, пока на смену homo soveticus не придет homo constituticus.

Первый необходимый шаг в решении любой проблемы — это осознание ее масштабов. Российские конституционалисты до сих пор явно недооценивали масштаб исторической задачи, которую им предстоит решить. Конституционные идеи нельзя вписать в русскую понятийную традицию, нельзя замаскировать под «старину», примирить то ли с советским, то ли с имперским (что почти одно и то же) прошлым. Для становления конституционного строя в России требуется отправить на свалку истории весь привычный уклад русской жизни со всеми его «понятиями» и «символами».

Это звучит угрожающе, но в этом нет ничего принципиально невозможного. Так в Европе человек Нового времени бескомпромиссно отправил в историческое небытие человека Средневековья с его привычками и взглядами, которые мало чем отличались от привычек и взглядов современного русского человека. Думаю, что эта задача вполне по силам и российскому обществу, просто надо четко представлять себе объем той исторической работы, которую предстоит проделать. Пока же глубину противостояния осознают скорее противники конституционализма, ревнители русской старины, которые восприняли конституционную угрозу как смертельную опасность и начали против конституционализма крестовый поход.

Конституционная реформа должна начаться с формирования конституционного сознания. Предпосылки конституционализма коренятся в культуре. Если культурная почва для конституционализма не подготовлена, любые политические и тем более юридические усилия будут «обнулены» так называемой правоприменительной практикой. До тех пор пока в сознании русской элиты лозунг «свобода — равенство — братство» будет интерпретироваться как «анархия — уравниловка — соборность», политическая система будет выстроена по «уваровской» триаде «православие — самодержавие — народность». Это как в старом анекдоте: сколько красивых идей в Россию не завози, после сборки все равно выйдет автомат Калашникова.

Возвращусь к первоначальному тезису. Перед русскими конституционалистами стоит грандиозная задача, масштаб которой почти никем не оценен по достоинству: они должны радикально изменить русскую ментальность, переломить многовековую тенденцию. Все, что делалось русскими конституционалистами в этом направлении до сих пор, напоминает возню детей, изготавливающих в сарае бумажного змея для полетов на Марс. Бумажные змеи — это, конечно, всевозможные конституционные тексты.

Конституционный проект гораздо шире, чем конституционный текст. Его цель — вывернуть наизнанку русское традиционное политическое сознание, которое в свою очередь обусловлено всей системой испокон веков существующих в России религиозно-философских воззрений. Причем, как показал печальный опыт последних десятилетий, простой импорт «готовых» конституционных идей проблемы не решает — на предложение хороших идей необходимо создать такой же хороший покупательский спрос.

Возникает естественный вопрос — а возможно ли это? К счастью, ни одна нация, ни одно государство в мире не рождались с «врожденным» конституционным сознанием. У всех народов мира было одно и то же традиционное детство. Та понятийная ментальность, которая является сегодня визитной карточкой России, не выглядела бы экстравагантной во времена Флорентийской республики, Путин и Медичи легко бы поняли друг друга. То, что получилось у одних, может получиться и у других.

Людей меняют испытания, народы преображаются во время революций. Революция — это трагедия, но это и неограниченные возможности для исторического творчества, недаром их называли «локомотивами истории». Великую Французскую революцию начинал один народ, а выходил из революции уже совершенно другой — с иным строем мыслей и чувств. Реальный потенциал изменений всегда скрыт от глаз наблюдателя до тех пор, пока общество не придет в движение. Никто не знает сегодня, на что на самом деле способна Россия, она, как сказал поэт, равный кандидат и в нищие, и в президенты. Конституционализм может стать реальностью в России, только когда он будет продуктом массового потребления, а не салонной идеологией, а массовый спрос на конституцию возможен только во время революции.

К счастью, революцию нельзя организовать, ее даже нельзя ускорить или замедлить, она происходит сама по себе тогда, когда политический раствор становится слишком насыщенным, и это всегда случается неожиданно (а что является «последней каплей», и подавно нельзя вычислить). Однако, когда лед тронется, за Россию будут бороться и конституционалисты, и нацисты (я не уверен, что в России возможен фашизм), и каждый будет гнуть ее под себя. Выиграет тот, кто будет лучше к этой борьбе готов.

Глава 45. Нужна ли России новая конституционная Библия? Конституционный текст vs. Конституционный проект

Нужна ли России новая конституция? В самой уже постановке вопроса о новой российской конституции кроется незаурядный подвох. Собственно, в России до сих пор реальный конституционный строй никогда не существовал. Поэтому слово «новая» здесь выглядит избыточным — России нужна конституция, на этом можно поставить точку. Более правильно звучал бы вопрос — нужен ли России новый конституционный текст или можно попытаться построить конституционный режим, опираясь на имеющийся текст (внеся в него некоторое число поправок)?

Однозначного ответа на этот вопрос, как ни странно, не существует, судьбу нынешнего конституционного текста нужно решать по-разному в зависимости от политического контекста. Я не могу исключить того, что с учетом «проблемы 2024» нынешний политический режим сам предложит обществу такой новый текст конституции, что мало не покажется. Там ведь может быть все, что угодно, вплоть до официального восстановления самодержавия. Лучшее — враг хорошего, а старое не всегда хуже нового.

Когда речь заходит о новой российской конституции, у энтузиастов — прямо по Пушкину — пальцы просятся к перу, перо к бумаге, и вот уже готовые тексты свободно текут со всех сторон. Парадоксальным образом в тот самый момент, когда практически для установления (а не восстановления, как многим кажется) конституционного строя в России ничего сделать нельзя, русской общественностью овладел настоящий конституционный зуд. Альтернативные конституционные проекты размножаются быстрее чем кролики, причем каждый следующий проект оказывается экзотичнее и радикальнее предыдущего. При этом зачастую так называемые новые конституционные проекты являются новыми только на первый взгляд. В них нет существенных институционных новаций по сравнению с текстом действующей конституции. Старое содержание разливают в новые конституционные меха и просто хорошие слова заменяют на очень хорошие. Вся эта суета неизбежно приводит к девальвации конституционной идеи в России, принося больше вреда, чем пользы. Это тот самый случай, когда, перефразируя известный пункт завещания Ленина, «лучше дольше, но лучше». Проблема в том, однако, что что такое «лучше», в России каждый тоже понимает по-своему…

Чем безрадостнее выглядят перспективы правового государства в России, тем сильнее соблазн совершить большой конституционный скачок, одним махом разрешив все накопившиеся проблемы. До сих пор, однако, ни в политике, ни в экономике идеология «большого скачка» не оправдывала возлагавшихся на нее надежд. Маловероятно, что и в деле конституционного строительства это будет выглядеть как-то иначе. За «большим скачком», как правило, следует такой же «большой откат», который очень быстро нивелирует достижения «скачка», а историческая цена такого возвратно-поступательного движения оказывается слишком высокой. Поэтому, занимаясь конституционным реформированием России, лучше всего «поспешать с промедлением».

Новый конституционный текст представляется необходимым скорее не сам по себе, а как триггер возобновления конституционного процесса, который, по сути, был не начат, а прерван в 1993 году. Это тот инструмент, с помощью которого нужно инициировать начало широкого конституционного движения, по ходу которого в России может возникнуть сильная конституционная партия. С тактической точки зрения сама по себе работа над текстом новой конституции могла бы стать тем стержнем, вокруг которого начала бы складываться кристаллическая решетка нового конституционного политического строя — и только поэтому, наверное, есть смысл сегодня незамедлительно заняться новым конституционным проектом.

России нужна новая конституция не потому, что нынешний текст плох, а потому, что предыдущий конституционный проект провалился. Это печальное обстоятельство надо честно признать и снова взяться за работу. Но это вовсе не значит, что конституцию придется писать «с чистого листа». Наоборот: отрицательный результат не менее полезен, чем положительный, — весь удачный и неудачный конституционный опыт предшествующих десятилетий должен быть принят во внимание. Конституционалисты должны не отбрасывать то, что случилось, а двигаться вперед, учитывая ошибки, главными из которых были игнорирование культурных предпосылок и неспособность создать массовую базу конституционного движения.

Мало кто отдает себе в России отчет в том, каким грандиозным переворотом, прежде всего в духовной истории человечества, стало появление конституционализма. История государственности насчитывает более десяти тысяч лет (если смотреть на нее широко). Истории конституционализма — всего каких-то полтысячи лет (тоже если смотреть на него широко). В определенном отношении конституционализм есть отрицание всего ранее накопленного человечеством опыта — это величайшая и очень смелая революция, глубину которой придется еще очень долго постигать.

Все предыдущие государственные формы, известные человеку, появлялись непосредственно из практического опыта человечества. Вплоть до Нового времени государственность росла, как растут сталактиты и сталагмиты в темной пещере: незаметно, но неуклонно. Это был, если так можно выразиться, естественный рост, которому конституционализм положил конец. Конституционализм отличается от всех остальных форм государственного устройства уже одним только тем, что он является вымышленной формой, причем не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова.

Известно высказывание Карла Маркса о пчеле и архитекторе: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т.е. идеально».

Точно так же конституционализм сначала создает государство идеально и лишь потом на практике. Конституционное государство — это «умственное» государство, оно сначала возникает как философский проект, а лишь потом становится политической системой. Конституционализм возникает не естественным путем, как все предшествующие ему политические формы, а из осознанного желания выстроить политическую систему в соответствии с определенными принципами. Причем это уже не просто отрицание грубой и примитивной архаики (как я отмечал выше, эта работа была уже проделана в эпоху европейского возрождения, которого в России, к несчастью, не случилось до сих пор), а отрицание отрицания, или «снятие» в гегелевской терминологии, в рамках которого делается попытка восстановить целостность предмета.

Конституционализм решает две ключевые задачи: он окончательно и бесповоротно (на «втором уровне») прощается с традиционалистским (естественным) государством и создает вместо него «искусственную» всеобъемлющую бюрократическую машину, гораздо более мощную и эффективную. Эту социальную модернизацию по смелости можно сравнить только с созданием «политического киборга», когда к человеческой голове приделывается железное тело. Естественно, что, создав столь мощную машину, надо позаботиться о том, чтобы она не вышла из-под контроля, — нет толку в мощной машине, если человек не способен ею управлять.

Конституционализм часто рассматривается очень узко либо как учение о правах человека, либо как учение о контроле над властью (что ближе к истине). Но не надо забывать, что и первое, и второе — это лишь производные функции конституционализма. В основе своей конституционализм — это политический алгоритм, который позволяет создавать государства не по наитию, а по строго продуманному плану. И от качества этого плана, от его реалистичности и сбалансированности в первую очередь зависит успех проекта.

В России в конституционализме не увидели главного: что это — учение о новом государстве, которое должно быть сильнее и эффективнее своих предшественников. Уже только следующим на очереди стоит вопрос о системе контроля над этим государством. Ему в затылок дышит вопрос о правах человека, без соблюдения которых этот контроль невозможно организовать. Но во главе угла стоит вопрос о сильном государстве, без которого современное общество существовать не может.

Все это значит, что по-настоящему к конституционному строительству Россия еще не приступала, и именно поэтому новую конституцию придется делать практически с «чистого листа» (хотя в нее могут войти и наработки, и даже целые блоки из предыдущих конституционных проектов). Перефразируя Ленина, который в свою очередь перефразировал Энгельса, можно сказать, что все предыдущие конституции перелицовывали империи, новая конституция должна создать русское национальное государство.

В центре конституционной дискуссии, соответственно, должны быть совершенно другие вопросы, чем те, которые по привычке обсуждаются. Сегодня надо сосредоточиться не на той конституции, которая у России как бы была, но на самом деле не было, а на той конституции, которой в России никогда не было, но должна была бы быть. В связи с этим, как мне кажется, надо учесть опыт прошлого и принять во внимание ряд условий, которые ранее были проигнорированы. При разработке новой российской конституции следует стремиться к тому, чтобы она была:

У русских конституционалистов нет другого выбора как искать собственные оригинальные ответы на вопросы, которые ставит перед ними жизнь, потому что готовых ответов где бы то ни было не существует. Английский историк Арнольд Тойнби утверждал, что при наличии цивилизации-лидера все ее ближние и дальние соседи, как правило, двояко реагируют на неизбежное со стороны лидера давление. Они либо начинают подражать лидеру, пытаясь скопировать и перенести на родную почву те технические и институциональные решения, которые с их точки зрения обеспечили цивилизационное превосходство, либо, наоборот, стремятся отгородиться от чуждого влияния, сделав упор на свои традиционные ценности. И то и другое решение Тойнби считал неверным, так как оно не способствует развитию собственных творческих сил следующей в фарватере за лидером культуры. Только ставка на ускорение развития собственного культурного потенциала, а не изоляция или слепое копирование, может позволить находящемуся под прессингом обществу сохраниться и решить свои проблемы.

То, что верно для цивилизаций в целом, верно для отношений России и Запада в частности, и для конституционного строительства в России в особенности. Россия демонстрирует полярное отношение к европейским конституционным идеям — она либо полностью их отвергает, либо пытается механически применить европейский конституционный опыт, что по описанным выше причинам всегда обречено на провал. В действительности западная конституционная модель является всего лишь важным ориентиром, руководством к действию, но, разумеется, не догмой. Задача состоит не в том, чтобы импортировать эту модель в Россию, — она ни при каких обстоятельствах не приживется в этой, как писал поэт начала прошлого века, «скудоумной местности», — а вырастить нечто подобное на собственной культурной почве, творчески адаптируя чужие идеи под свои специфические нужды и, возможно, даже развивая их. Но поставить так задачу,— не значит, к сожалению, решить ее. Что такое творческая адаптация конституционных идей, каждый склонен понимать по-своему.

В некоторой степени эта сложность известна переводчикам поэзии, да и вообще переводчикам с иностранных языков. Прямой, дословный перевод, особенно сложных, насыщенных глубокими ассоциациями и яркими метафорами текстов приводит либо к потере смыслов, либо только к частичной или искаженной их передаче. И напротив, литературный перевод, который зачастую оказывается совершенно самостоятельным произведением искусства, передает дух оригинала с наибольшей точностью. России нужен не прямой, дословный, а литературный перевод западных конституционных идей, пропущенный через свой собственный опыт, насыщенный собственным ассоциативным рядом.

Нужно докапываться до самых корней европейского конституционализма, до тех его глубинных уровней, где общечеловеческое уже доминирует над специфически цивилизационным. Нужно вычленять фундаментальные принципы в их наиболее общей и поэтому максимально гибкой форме и затем уже думать о том, как реорганизовать русскую социальную и политическую реальность в соответствии с этими принципами. И не надо пугаться, если итоговый результат будет внешне сильно отличаться от того, что было взято за образец. В любом случае Пастернак всегда ближе к оригиналу Шекспира, чем «гуглтранслейт».

Глава 46. Главный вопрос русского конституционализма. Федерализм и ликвидация империи

Перефразируя классиков марксизма, можно сказать, что в то время как все предыдущие российские конституции лишь перелицовывали империю, действительная задача русского конституционализма состоит в том, чтобы навсегда покончить с империей. Сегодня по каким-то трудно объяснимым причинам в центре конституционной дискуссии оказался малозначимый и несущественный вопрос о предпочтительной для России форме правления — президентской или парламентской республике. Это лжедилемма, чрезмерное внимание к которой только тормозит конструктивную конституционную дискуссию. Полагаю, что в центре этой дискуссии должен находиться совершенно другой вопрос — об унитарном и федеративном государстве. Выбор в пользу унитарного государства будет означать выбор в пользу империи, а выбор в пользу федерации открывает в перспективе возможность создания национального государства.

Допускаю, что для очень многих людей как в России, так и за ее пределами гамлетовская дилемма, вынесенная в название этого раздела (самодержавие или федерация), покажется либо надуманной, либо неуместной, либо некорректно сформулированной. Тем не менее я полагаю, что вопрос о федерации — это ключевой вопрос, от ответа на который зависит будущее российского конституционализма. Именно от способности России создать эффективно работающую федерацию зависит возможность создания национального государства. Думаю также, что отказ от федерализма (к которому явно или тайно склоняются в удивительном единодушии и власть, и значительная часть оппозиции) обрекает Россию на бесконечное хождение по замкнутому политическому кругу, когда любая демократизация и либерализация заканчивается восстановлением самодержавия (разумеется, каждый раз в новой и до поры до времени неузнаваемой форме).

При этом важно все время иметь в виду, что подлинный федерализм не имеет ничего общего ни с советским федерализмом, ни с его посткоммунистической сублимацией. Вообще никакого отношения к федерализму как прошлые, так и настоящие политические реалии России не имеют. Русский федерализм еще только предстоит создать. Его не только никогда не было на практике, но для него даже не создана теоретическая модель. Это задача не близкого будущего, а своего рода перспективная цель, которая задает вектор политического движения. Я сомневаюсь, что эту цель можно достичь в один «конституционный присест». Поэтому надо свыкнуться с мыслью о том, что предстоящая конституционная реформа в России — это долгосрочный и многоступенчатый проект, в котором есть как неотложные задачи, так и перспективные цели. Они взаимосвязаны, но не взаимозаменяемы, и поэтому очень важно не путать первые со вторыми.

При всем разнообразии постоянно меняющихся парадигм в русской политической истории у нее есть одна безусловная константа — территория. Если Россия в чем-то и является по-настоящему уникальной страной, то именно благодаря своей обширности. На протяжении как минимум последних пятисот лет она продолжает оставаться бескрайней материковой империей, раскинувшейся на двух континентах, и даже потеря контроля над огромными по меркам других государств пространствами в конце XX века (после распада СССР) в масштабах России выглядит как нечто совершенно несущественное. Казалось бы, кто только не писал о влиянии территории, географического положения и климатических условий на историю России, но практические выводы из этого не делаются — Россию зачастую продолжают мерить «чужим аршином», который к ней попросту неприменим.

В то же время обширность территории в течение многих веков оказывала на политическое развитие России двоякое и при том весьма противоречивое воздействие. С одной стороны, размеры страны всегда были мощным стабилизатором политической власти и, как следствие, важнейшим условием сохранения суверенитета и независимости русского государства (в том числе, конечно, и благодаря ресурсам, «зарытым» на этих территориях). С другой стороны, именно грандиозность пространств, которые надо было обживать и контролировать, немыслимой длины сухопутные и морские границы, которые надо было обслуживать и защищать, разнообразие географических, экономических и культурных условий, которые надо было сводить к общему знаменателю, тормозили успешную эволюцию социальной и политической систем и в том числе препятствовали превращению империи в национальное государство. Любой преобразовательный импульс на русских пространствах очень быстро растрачивал весь свой потенциал и растворялся бесследно.

К сожалению, история пока не знает примеров успешного превращения такой огромной страны из империи в национальное государство (по очень многим причинам США не могут рассматриваться как образец для подражания, что не исключает заимствование некоторых идей и механизмов). Поэтому России очень трудно опереться на чужой опыт, по всей видимости, решать задачу построения собственного национального государства ей придется, двигаясь практически по целине. Масштаб задачи выглядит настолько пугающе, что психологически легче признать ее нерешаемой. Это и происходит негласно на практике в двух взаимоисключающих формах. С одной стороны, есть люди — и их немало, — которые полагают, что Россия есть «вечная империя» и ничем другим быть не может и не должна (то есть они в принципе отказывают России в возможности конституционного развития). С другой стороны, есть немало людей, которые негласно (потому что громко об этом говорить не принято) готовы признать возможность разделения России на несколько независимых друг от друга государственных образований, каждое из которых будет решать задачу построения национального государства самостоятельно.

Мне все же представляется, что, несмотря на всю беспрецедентность вызовов, которые возникают в процессе конституционного строительства в стране, раскинувшейся на одной седьмой части суши, приоритетом в процессе конституционного строительства должно оставаться сохранение России как единого государства в пределах ее нынешних границ. Опуская риторические и патриотические мотивы, я полагаю, что идея «разделения» России является контрпродуктивной по целому ряду причин. При разделении Россия растеряет все те преимущества, которые вытекают из ее нынешнего геополитического положения и благодаря которым она исторически оформилась как относительно самостоятельная цивилизация. Более того, в этом случае русский народ окажется в положении одного из самых больших «разделенных народов» мира, что неизбежно приведет к появлению гуманитарных проблем, в свою очередь порождающих проблемы политические. Представить себе мирное существование и тем более сосуществование нескольких русских государств на территории бывшей империи практически невозможно.

Но мне также и понятны опасения тех, кто полагает, что ни в какой другой форме, кроме имперской, Россия существовать не может. Очевидно, что в такой огромной стране, как Россия, выстраивание эффективных управленческих цепочек является очень трудноосуществимой задачей. Если бы Швейцария была размером с Россию, то и швейцарские часы шли бы с опозданием, не говоря уже о труде чиновников. Не меньшую сложность представляет разнообразие условий на столь обширных территориях. Россия развита неравномерно — густонаселенные районы перемежаются огромными практически пустынными пространствами, плохо пригодными для проживания человека.

При таких размерах и при таком разнообразии условий управленческий механизм обречен на плохую работу вследствие постоянного «торможения сигнала», отклонений от вектора движения и бесконечных разрывов связей. Если добавить к этому традиционную неспособность русской бюрократии работать по четко установленному шаблону, то не может не возникнуть вопрос, как вообще российская государственность смогла состояться и стабильно просуществовать несколько веков?

Ответ на него хорошо известен — это сверхцентрализация. Речь идет не просто о централизации власти, известной нам из истории других народов, а о сосредоточении ее буквально в одной точке, чуть ли не в одном лице, то есть самодержавии. Русское самодержавие — не зигзаг эволюции, не сбой политической программы, а эволюционный ответ России на исторический вызов, брошенный ей природными и культурными условиями. Достаточно обратить внимание на то, что становление самодержавия шло все время параллельно с формированием колониальной империи и наращиванием территории. Это одна из причин, по которой самодержавность превратилась в сквозной признак российской государственности, кочуя из одной исторической формации в другую: из царской — в имперскую, из имперской — в советскую, из советской — в посткоммунистическую. В этом нет ничего удивительного, ведь базовые предпосылки — размер территорий и их разнообразие — остаются неизменными.

Испокон веков чрезмерная централизация власти рассматривается как один из главных пороков системы государственного управления России. Соответственно, испокон веков же существует оппозиционная (реформаторская) мантра «децентрализации». Каждый уважающий себя русский реформатор начинает с того, что предлагает осуществить немедленную децентрализацию русской власти и развить в ней местное самоуправление. Практика, однако, показывает, что долгосрочным результатом всех проводимых в России реформ оказывалась только бóльшая, чем прежде, централизация власти.

Единственное, чего иногда удавалось достичь реформаторам, — сделать централизацию скрытной (латентной), спрятать ее за забором какой-нибудь очередной децентрализованной «потемкинской деревни». Государственная власть в этом случае осуществлялась по «двуканальной» системе: через формальные и неформальные институты. Независимость советских республик (краев, областей и так далее) с лихвой компенсировалась жестким партийным контролем, а свобода посткоммунистических «субъектов федерации» ограничена жестко централизованным «понятийным» (по сути своей криминально-силовым) контролем над государственной властью.

Несколько лет назад в России был опубликован манифест группы ученых-конституционалистов, которые назвали самодержавность главным пороком действующей российской конституции. Проблема в том, что они обошли стороной вопрос об объективных причинах возникновения этого порока, сведя все к влиянию субъективного фактора (стремлению к узурпации власти первого президента России и его преемника). Можно бесконечно счищать самодержавность с поверхности русской политической жизни, но она будет там появляться снова и снова, как желтая соль на поверхности сапог после прогулки по современной зимней Москве.

Устранить самодержавность можно, только ликвидировав объективные, а не субъективные причины ее существования в России. Надо понять и признать, что самодержавность накрепко привязана к унитарному устройству России и непосредственно вытекает из необходимости более или менее эффективно контролировать обширную территорию страны. Пока российское государство будет оставаться «плоским» (одноуровневым, унитарным), оно будет самодержавным, кто бы ни пришел к власти в стране. Чтобы вырваться из этого замкнутого круга, государство должно стать «объемным» (многоуровневым, составным). Такая задача решается только с помощью федерализма, истинный смысл и предназначение которого, к сожалению, остаются в России практически непонятыми.

Надо воздать должное «отцам-основателям» посткоммунистической российской конституции за то, что они как минимум отстояли федерализм как конституционный принцип. Это немало, учитывая, что сегодня, например, в обществе сложился латентный антифедералистский консенсус, объединяющий в некое тайное общество как действующую власть, так и «патриотическую», и даже отчасти «либеральную» оппозицию ей. Признавая (в лучшем случае) федерализм на словах, огромное количество людей считают его неким советским рудиментом вроде мавзолей Ленина на Красной площади в Москве — мол, хорошо было бы похоронить, но пока живы советские ветераны, лучше, не трогать. Связано это во многом с полным непониманием того, что же есть федерализм на самом деле: трудно найти конституционный институт, понимание которого в России было бы сопряжено с такими интеллектуальными извращениями и политическими заблуждениями.

Если посмотреть внимательно на палитру русских «федералистских перверсий», то в глаза бросаются «извращения», которые встречаются чаще других, — «федеративный формализм» и «федеративный национализм». В нервом случае под федерализмом понимается что-то сугубо внешнее, некая механическая организация органов государственной власти в центре и на местах, при которой существует разделение компетенции и двухпалатный парламент, одна из палат которого избирается по принципу равного представительства. Наличие или отсутствие федерализма определяется методом «галочки»: есть законодательное разделение компетенции или двухпалатный парламент — значит, есть и федерализм. Во втором случае (и это гораздо более запущенная патология) федерализм рассматривается как политический инструмент решения «национального вопроса». Здесь корни уходят в насквозь фальшивый сталинский метод государственного строительства, когда тот или иной этнос получал «атрибутивную государственность» в качестве психологической компенсации политической травмы, которую ему нанесла коммунистическая диктатура. Дело доходило до того, что государственность могли либо давать в качестве поощрения, либо отбирать в качестве наказания.

Действительный федерализм с этими советскими политическими сублиматами, конечно, не имеет ничего общего. Это философская и политическая концепция, корни которой уходят в глубинные пласты конституционного мышления, самым тесным образом связанная с концепцией «разделения властей». Федерализм, собственно, и есть еще одно разделение властей, еще одно его измерение наряду с уже привычным для русского уха разделением на законодательную, исполнительную и судебную власть. Политические основания федерализма, с моей точки зрения, четче всего выражены в американской конституционной системе, где он является одним из основополагающих конституционных принципов. В рамках этой системы федерализм — не просто метод выстраивания отношений между бюрократическими учреждениями, а важнейший инструмент функционирования политической свободы. Что важно для России, потребность в федерализме как в неком дополнительном измерении разделения властей возникает в первую очередь именно в крупных и сверхкрупных государствах, где первичного «центрального» разделения оказывается недостаточно.

Дальнейшее осмысление сути федерализма оказывается затруднено еще и тем, что в России смысл отправной для него конституционной концепции, из которой он, собственно, и вырастает, — «разделения властей» — остается таким же непроясненным. На бытовом уровне «разделение властей» является, пожалуй, самой популярной из всех конституционных идей в России. Однако от этого понимание того, что же это все-таки такое, не стало менее варварским. В большинстве случаев люди интерпретируют этот конституционный принцип как способ «ослабления власти» в духе знаменитой римской формулы «разделяй и властвуй». Выглядит это приблизительно так: «Есть государственное чудище «Левиафан», где все щупальца срослись в одну отвратительную лапу. Если это чудище «разрубить» на три части (законодательную, исполнительную и судебную), то оно ослабнет и станет меньше угрожать обществу. И тогда общество станет более свободным». Отсюда и подсознательное отношение к федерализму как чему-то ослабляющему власть, а значит, для России с ее просторами, диким чиновничеством и засильем криминала на местах не подходящему.

Действительность не только не совпадает с этим расхожим мнением, но и прямо противоположна ему. Разделение властей необходимо не для ослабления власти, а для ее усиления. Вопрос — в чем мы видим силу? В произволе или в способности исправно исполнять управленческие функции? Бюрократия, являясь необходимым инструментом осуществления власти, обладает способностью гасить любой управленческий сигнал (который она вроде бы должна реализовывать) и даже сводить его вовсе на нет. «Проводник» сначала становится «полупроводником», а потом и вовсе «изолятором». Поэтому чем длиннее бюрократическая цепочка с последовательно-иерархическим соединением чиновников друг с дружкой, тем меньше шансов, что она окажется функциональной. На каждом следующем сочленении девиация власти будет удваиваться. Эту проблему и решает «разделение властей», заменяя последовательное подключение параллельным. Бюрократические цепочки ломаются, усложняются, выстраиваются в группы, конкурирующие друг с другом, и таким образом обеспечивается прохождение управленческого сигнала. Власть становится сильнее, она способна преодолевать сопротивление собственного несовершенного материала.

Все это имеет прямое отношение к федерализму как к иному, горизонтальному (по отношению к классической «триаде») срезу разделения властей. Федерализм (но только настоящий, «живой») является единственной реальной альтернативой сверхцентрализации (то есть извечной русской «самодержавности»). Он разрывает (укорачивает) непомерно длинную иерархическую цепочку, вводит промежуточные «узловые точки» контроля и создает конкурентное движение, позволяющее поддерживать эффективность управления на гораздо более высоком, нелинейном уровне. Только федералистская идея, воплощенная последовательно во всей своей полноте как идея конкуренции властей, способна избавить Россию от той избыточной концентрации власти в одних руках, которая так раздражает современных конституционалистов. Просто борясь со следствиями, надо устранять причину.

Попробую для простоты изложения воспользоваться упрощенной, но зато наглядной метафорой. Представьте, что власть — это действительно вертикаль, то есть, попросту говоря, шест. Попробуйте установить этот шест вертикально на плоскости. Если вы не оказались случайно на экваторе, сделать это вам вряд ли удастся, не вбив шест глубоко в землю. Это и есть метод русского самодержавия, при помощи которого управляется Россия. Но стоит вам рассечь шест и сделать из него треногу властей, как он легко установится на плоскости. Это то, что происходит с властью при обычном разделении властей. Представим, однако, что плоскость эта обширная и неровная, так что тренога все время расползается по ней, скользя всеми «конечностями» по плоскости. Тогда уже для дела подойдет платформа не на трех, а на четырех ногах, которой можно накрыть большой участок суши. Так приблизительно действует система, основанная на разделении властей с опцией федерализма…

Говоря о возможном русском федерализме, проще начать с перечисления того, чего для него не хватает, чем с указания того, что есть, — просто потому, что пока на деле, кроме записи в конституции о том, что Россия является федеративным государством, больше ничего и нет. Но из всех этих несуществующих предпосылок две стоят особняком — отсутствие субъекта и отсутствие универсального (единого, равномерно организованного) пространства. Это как раз те два условия, которые при любых обстоятельствах нельзя создать в одночасье и которые поэтому, собственно, обусловливают двухступенчатый характер грядущей конституционной реформы.

Из природных и географических условий существования России следует, что здесь очень долго будет невозможно добиться приемлемого для федерализма уровня однородности территорий. Уравнять Москву и Якутию-Саха можно только в конституционном воображении. Полагаю в связи с этим, что Россия обречена поначалу на создание «асимметричной федерации», объединяющей территории двух типов: условно говоря, «федеральные штаты» и, условно говоря, «федеральные земли». Первые должны стать полноценными субъектами федерации, а вторые должны оставаться территориями с особым статусом, управляемыми федеральным центром. Это, наверное, неправильно с точки зрения чистой теории, но это практично и честно, а главное — позволяет расшить те политические узлы, которые превращают сегодня идею федерализации в сплошную профанацию.

Никакой федерализм не будет действенным, если федерация состоит из почти сотни мелких, на порядок отличающихся друг от друга своим потенциалом, несамостоятельных, несамодостаточных псевдогосударственных образований. Субъекты федерации должны иметь потенциал, достаточный для того, чтобы реализовать в полном объеме федеративные полномочия, в том числе развивать свое законодательство, иметь реально автономную судебную и административную системы, опираться преимущественно на собственный бюджет. Таких субъектов в России может набраться от 20 до 30 максимум. Со временем их число может увеличиться за счет роста потенциала федеральных земель. Таким образом, для того чтобы продвинуть идею федерации в России, необходимо провести новую нарезку территорий и отвязаться наконец от схемы, принятой еще во времена Екатерины Второй (если не раньше). Новые субъекты должны создаваться вокруг нескольких крупнейших мегаполисов, которые должны стать центрами экономического роста, а заодно и административными центрами федеральных штатов.

Излишне добавлять, что новые федеральные штаты не должны иметь привязки к какой-либо титульной нации и должны быть полностью избавлены от большевистского наследия решать «национальный вопрос» при помощи «нарезки» внутригосударственных границ. Опыт XX века показал, что в споре между Троцким, с одной стороны, и Лениным со Сталиным — с другой, по национальному вопросу Троцкий, выступавший за культурную автономию, был ближе к истине. Защита культурных и вообще особых интересов того или иного народа в составе России должна быть сосредоточена на уровне местного самоуправления. Это болезненное, но совершенно необходимое решение, без которого нормальное развитие конституционализма в России в долгосрочной перспективе трудно себе представить.

Конечно, предлагать начать конституционную реформу с полномасштабного «передела земель» было бы авантюрой. На первый взгляд задача построения действительного федеративного (не на бумаге, а на деле) национального конституционного государства кажется в России вообще нереализуемой. В стране, разделенной на несколько десятков полуфеодальных «княжеств», приводимых к общему знаменателю отчасти при помощи произвола, отчасти при помощи криминала, любые перемены чреваты анархией. Но в том-то все и дело, что федерализация России — это не непосредственная задача, а перспективная, конечная цель конституционных реформ. Это своего рода ориентир, который позволяет определить долгосрочный вектор конституционного развития. Он позволяет обозначить конституционный «коридор возможностей», внутри которого реформаторам России придется двигаться довольно долго, прежде чем они выйдут на финишную прямую.

Глава 47. Первоочередные задачи конституции переходного периода

Россия неизбежно вынуждена будет пройти в своем конституционном развитии через «эклектический» период, в течение которого будут создаваться и оформляться необходимые (недостающие), но отсутствующие сегодня предпосылки национального государства. С одной стороны, попытка найти сегодня конституционное решение «на века» обречена на провал (так же как она была обречена на провал и в 1993 году, чего многие тогда не поняли). С другой стороны, чтобы когда-то дойти до конца, необходимо с самого начала видеть цель и следовать установленным курсом. Есть разные этапы конституционного строительства, и для каждого из них существуют свои ориентиры. На первом этапе конституционной реформы России понадобится «временная конституция», у которой будут две функции — сдерживающая и стимулирующая. Она должна предотвращать сползание России обратно в имперскую парадигму и стимулировать движение в сторону национального государства и федерализма (что в случае России почти одно и то же). Возможно, весь XXI век России предстоит продолжить обучение в «школе конституционализма».

Как и в любой другой школе, в школе русского конституционализма самым главным является поддержание политической дисциплины. Уже очевидно, что при любом историческом вызове Россия имеет тенденцию «сваливаться» в имперский штопор. Она напоминает корабль, который никак не может выйти из гавани, потому что, когда начинается шторм, самым «практичным» и «безопасным» решением оказывается повернуть обратно. Но если конституционно заблокировать саму возможность постоянно возвращаться в излюбленную гавань империи, то Россия вынуждена будет идти вперед и искать новые политические, на этот раз конституционные, формы стабилизации политического режима. И тогда она неизбежно сама собою без всякого понуждения придет к федерализму. Потому что такая огромная страна, как Россия, может существовать только либо в имперской, либо в федеративной форме — третьего для нее не дано. Но империя исчерпала себя исторически и обрекает Россию на политическое топтание на месте, в то время как федерализация откроет для нее новые исторические горизонты.

Очевидно, что в точке старта, когда конституционные реформы только начинаются, общество является новым лишь по своим намерениям. Принимать и исполнять новую конституцию предстоит тем самым людям, которые привыкли жить в условиях правового произвола. Бóльшая их часть будет готова к переменам только на словах, продолжая в своей повседневной жизни реализовывать неконституционные практики. Не исключено, что одномоментное внедрение всего комплекса институциональных реформ, которые надо осуществить с целью преобразования имперского по своей сути государства в национальное, вызовет у этого общества конституционный шок, с которым оно не сможет справиться.

В этом отчасти состояла ошибка конституционалистов 90-х, предложивших политическую модель, рассчитанную на существование развитого гражданского общества, которого в России как не было, так и нет до сих пор. Естественно, что эта модель быстро «сдулась» и деградировала сначала в авторитарное, а потом и в неототалитарное государство. И эта ситуация может повторяться бесконечно, потому что в момент начала конституционного движения светлое конституционное будущее существует только как интенция и как потенция. Если политический авангард в такой момент оторвется от своих «социальных тылов», то он рискует улететь прямо на луну, где, как справедливо отмечал классик марксизма-ленинизма, только и можно оставаться свободным от общества, в котором живешь.

По этой причине, собственно, необходим конституционный переходный период, в рамках которого должны быть созданы социальные предпосылки для полноценного конституционализма. Конституционная реформа — не одноразовая акция, а длительный многоступенчатый процесс, о чем я подробно писал в предыдущей главе. Задача первого этапа — стимулирующая: содействовать формированию гражданского общества, что является предпосылкой перехода ко второму этапу реформ, то есть завершению формирования национального «политического» государства.

На первом этапе конституционной реформы предпочтительно придерживаться философии «конституционного минимализма», что предполагает соблюдение принципа разумной достаточности предлагаемых новаций. Нужно соблюсти баланс, при котором вносимые в конституцию поправки твердо задают новый вектор общественного развития, то есть стимулируют развитие гражданского общества, но при этом не позволяют захлебнуться от конституционного восторга и свалиться в хаос анархии или гражданской войны.

Нужно, действуя в логике «необходимых и достаточных» конституционных поправок, найти золотую середину между сугубо декоративными изменениями, ничего по существу не меняющими, и стремлением изменить сразу все. Надо различать импульс и движение в целом. При этом вопрос о том, будет ли это новая конституция или новая редакция старой конституции, является сугубо техническим и второстепенным. Ответ на него в большей степени зависит оттого, как будет развиваться общая политическая ситуация и какая общественная потребность сформируется. Также нужно помнить, что подготовка конституционного текста — это не только счастливое политическое озарение, но и тяжелейшая кропотливая работа профессиональных юристов над каждым словом.

Нужна ли России немедленно совершенно новая Конституция? Это вопрос, на который нет однозначного ответа. Меня часто упрекают в недооценке значимости действующей Конституции 1993 года. Эти упреки не совсем справедливы. Я считал и продолжаю считать принятие Конституции 1993 года важнейшей вехой эволюции конституционной идеологии в России. Главным ее достижением является признание универсального характера европейских конституционных ценностей и основополагающего значения соблюдения прав и свобод человека. Другое дело, что принятие Конституции 1993 года не способствовало, по моему мнению, установлению конституционного строя в России на практике. Россия после 1993 года, как и до 1993 года, оставалась авторитарным государством, в ткань которого были несколько искусственно встроены отдельные конституционные институты. Но это нисколько не умаляет заслуг Конституции 1993 года и ее авторов перед историей. И вперед Россия может двигаться, только отталкиваясь от того, что уже было сделано предшествующими поколениями.

И все-таки я бы не назвал структуру Конституции 1993 года идеальной. Как я уже неоднократно отмечал выше, вся она выстроена вокруг главы о правах и свободах человека как центральной идеи. С моей точки зрения, центральной должна быть идея общественного контроля над властью. Глава же о свободах и правах человека (кстати сказать, блестяще составленная) вполне может быть самостоятельной частью, вроде «Билля о правах», но не системообразующим элементом, В будущем я перевернул бы пирамиду разделов конституции, расположив их следующим образом:

Но я не считаю изменение структуры конституции принципиальным вопросом. Безусловно, это не то, с чего нужно начинать. Лишь в том случае, если ситуационно все-таки будет принято решение готовить совершенно новый текст конституции, есть смысл сшить конституционный костюм «на вырост», чтобы в дальнейшем можно было обходиться точечными конституционными поправками.

Гораздо важнее в тот момент, когда тема конституционной реформы актуализируется, будет другое: восполнение тех институциональных пробелов, которые позволили нейтрализовать Конституцию 1993 года, превратить ее в оберточную бумагу для авторитарной требухи. Принципиальное значение имеет качественный конституционный аудит всей имеющейся сегодня конституционной правоприменительной практики, который позволит выявить слабые места в «конституционной обороне». В этом смысле движение вперед должно осуществляться «от обратного», от действующей конституции, путем выявления и устранения ее недостатков, как присущих ей изначально, так и приобретенных позднее в ходе многочисленных конституционных контрреформ.

С этой точки зрения первоочередными задачами русского конституционализма, вытекающими из текущего конституционного status quo, являются: восстановление функциональности Конституционного суда, конституционное обеспечение сменяемости власти, конституционное оформление запрета на государственную пропаганду, конституционное обеспечение права на суд присяжных, конституционные гарантии равного доступа к избирательным ресурсам (финансовым и медийным).

Восстановление функциональности конституционного суда как condicio sine qua поп конституционной реформы. Восстановление функциональности конституционного суда — это даже не часть конституционной реформы, а ее предварительное условие. Представьте, как будет работать рояль, если его готовит к концерту глухой настройщик с испорченным камертоном в руках. Осознание этого фундаментального изъяна российской конституции является само по себе огромным шагом вперед, поскольку указывает направление дальнейшего движения. Потенциал конституционного контроля можно восстановить, только одновременно отремонтировав камертон и прочистив уши настройщику.

С одной стороны, раздел «Основы конституционного строя Российской Федерации» должен быть переформатирован таким образом, чтобы базовые конституционные принципы занимали в нем центральное место. Они должны быть перечислены полно и ясно с необходимыми пояснениями, исключающими их дальнейшую ложную интерпретацию. Это одна из наиболее трудоемких задач, которую предстоит решить, требующая гораздо больше интеллектуальных инвестиций, чем простое восстановление «потерявшихся» демократических норм. От качества этой работы во многом будет зависеть стабильность конституционной и в целом правовой системы на десятилетия вперед.

С другой стороны, необходимо восстановить в первоначальном и даже большем объеме компетенцию Конституционного суда, предоставив ему возможность принимать решения о конституционности не только подзаконных актов (которые в основном и определяют правовой климат в России), но и конституционность действий или бездействия должностных лиц. Внутреннее судебное самоуправление должно быть, естественно, восстановлено в полном объеме. Отношения суда с Администрацией Президента и правительством по поводу материального обеспечения судей должны быть отрегулированы публично.

Две эти неброские меры общего характера позволят существенно поправить конституционное правоприменение и предотвратить в будущем его повторную деградацию. Конституция — это всегда очень ограниченный по объему документ. Попытка расширить его за счет детализации бесперспективна и даже вредна. В этом случае конституция может стать тормозом развития общества. Но в конституцию должны быть имплантированы базовые принципы и методы их интерпретации, позволяющие приводить самые разные правовые коллизии к единому конституционному знаменателю. Именно такими мерами можно и нужно обеспечивать конституционную стабильность, по крайней мере на переходном этапе. Если же выяснится, что эти меры не срабатывают, так как болезнь зашла слишком далеко, то, может быть, проще будет вообще отказаться от Конституционного суда как особого судебного органа и передать его функции Верховному суду. Это в любом случае будет более разумным, чем сохранять status quo.

Конституционное оформление сменяемости власти. Как я писал ранее, по моему глубокому убеждению, самодержавность есть эволюционный ответ русской цивилизации на исторические вызовы, и избавиться от нее окончательно и бесповоротно можно, только осуществив конституционную реформу в полном объеме и выстроив национальное государство на альтернативных имперским принципах, например федеративных. Тем не менее, не ослабив каким-либо образом эту самую «самодержавность», продвинуть конституционную реформу будет невозможно. Авторитарная тенденция развития каждый раз будет побеждать демократическую спустя какое-то время, хотя бы по той причине, что люди всегда предпочитают двигаться по линии наименьшего сопротивления до тех пор, пока это направление не будет заблокировано.

Чтобы разорвать этот замкнутый круг, российскому конституционализму можно сделать прививку от самодержавности. Эта прививка, конечно, не сможет стать панацеей, на сто процентов исключающей рецидивы болезни, но она сможет существенно ослабить симптомы и облегчить выздоровление. Вакциной от самодержавности является, конечно, сменяемость власти. К слову сказать, в действующей конституции принцип сменяемости власти вообще нигде и никак отдельно не обозначен как общее руководство к действию, хотя он и подразумевается. Внедрение его в конституционную ткань и последовательное проведение через все нормы, так или иначе касающиеся формирования органов государственной власти, является важнейшей после реорганизации конституционного суда задачей конституционной реформы.

Разумеется, в первую очередь должна быть устранена искусственная неопределенность в вопросе о президентских сроках (на самом деле никакой реальной неопределенности в этом вопросе нет, а есть лишь неудачная редакция статьи, которая была использована в политически корыстных целях). Безусловно, ограничение сроков пребывания в должности президента не является обязательным атрибутом демократии вообще. Но в конкретных условиях России, учитывая ее тяжелый политический анамнез, такое ограничение является необходимым. Это заставит элиту «шевелиться», прибегать к более сложным методам обеспечения преемственности власти, в том числе путем укрепления партийных институтов. Любое движение в этом направлении есть прогресс по сравнению с сегодняшним положением вещей.

Но дело не может и не должно быть ограничено только определением четких сроков нахождения у власти президента. Сменяемость должна быть закреплена в общем виде как «сквозной» конституционный принцип, регулирующий формирование всех политических институтов — правительства, органов исполнительной власти в регионах, руководителей ключевых департаментов и так далее. Конституция должна стимулировать движение крови в системе, бесперебойную работу социальных лифтов. Это одно из проявлений стимулирующей роли российской конституции, которая должна обеспечивать стабильное развитие общества.

Конституционный запрет на пропаганду. В посткоммунистической России особенно наглядно вскрылась антидемократическая сущность и опасность государственной пропаганды, осуществляемой через прямо или косвенно подконтрольные правительству средства массовой информации. И дело не только и не столько в пассивном контроле государства над телевидением, прессой и отчасти интернетом. Это часть проблемы, но не вся проблема. Еще бóльшую угрозу развитию гражданского общества, как показала практика, представляют финансируемые правительством программы активной индоктринации, то есть моделирования индивидуального поведения путем агрессивного навязывания населению выгодных правительству и в большей части основанных на лжи идеологем и стереотипов.

То есть проблема значительно шире, чем вопрос о цензуре или вообще о государственном контроле над средствами массовой информации. Речь идет о необходимости осуществить деидеологизацию власти, о запрете программ «государственной лжи», собственно, всего того, что составляет сегодня основное содержание работы государственных телеканалов в России, многочисленных лабораторий по дезинформированию общества, маскирующихся под всевозможные экспертные институты или частные медийные корпорации. Все они по поручению государства навязывают сегодня обществу не просто какую-то точку зрения, но и определенную систему ценностей. По сути, российское общество подвергается сегодня ежеминутному информационному изнасилованию. Это состояние несовместимо с каким бы то ни было здоровым конституционным развитием.

При относительно невысоком уровне репрессий, которые до сих пор применяются гораздо реже и гораздо избирательнее, чем в СССР, при достаточно мягкой цензуре, допускающей свободу слова в объемах, которые трудно было представить в СССР, но при помощи агрессивной пропаганды современной российской власти удалось полностью подавить способность гражданского общества к самостоятельному движению и установить в России неототалитарный режим. При этом следует заметить, что государственная пропаганда сверхэффективна в России отчасти потому, что у населения нет культуры критического восприятия информации, распространяемой прямо или косвенно контролируемыми правительством источниками (начиная от государственного телевидения и заканчивая управляемыми государственными агентами интернет-ресурсами).

Избегая тотальной цензуры, допуская существование оппозиционных СМИ (везде, кроме телевидения), государство научилось «выключать» и «включать» по заказу общественное сознание. Давние традиции манипулирования массовым сознанием наложились сегодня на безграничные возможности, предоставляемые постиндустриальным, информационным обществом, привели к превращению современной России в настоящую «фабрику лжи», которая уже работает не только на внутреннем рынке, но даже на экспорт. Это не просто политическая, но и конституционная проблема.

Конституционный строй и демократия несовместимы с существованием государственного «пропагандистского кулака», при помощи которого правительство может размозжить любую оппозиционную голову. Поэтому одной из первоочередных «восстановительных» мер в рамках конституционной реформы должен стать конституционный запрет на пропаганду. Это профилактическая мера с целью недопущения рецидивов тоталитаризма, в какой бы форме он себя не проявлял. Это достаточно трудная задача, над формой решения которой предстоит тщательно поработать. Очевидно только то, что она значительно шире, чем декларирование принципа запрета цензуры или ограничения государственной монополии на средства массовой информации, хотя и включает в себя эти меры.

Запрет на пропаганду предполагает конституционное декларирование жестких стандартов объективной подачи информации, недопустимости навязывания одной точки зрения в ущерб альтернативным взглядам, недопустимости злоупотребления эмоциональным воздействием на подсознание населения с целью получения просчитываемого поведенческого эффекта. Частью мер по недопущению использования средств массовой информации с целью пропаганды является, разумеется, создание реального общественного контроля над СМИ (прежде всего электронными), обеспечение их внепартийности, политической толерантности и нейтральности. Конкретные меры по реализации конституционного запрета на пропаганду должны быть предусмотрены соответствующими конституционными законами, но сам принцип должен быть сформулирован в конституции.

Право на суд присяжных. Исправление судейского «косоглазия» — одна из первоочередных задач конституционной реформы. И хотя основная нагрузка по проведению судебной реформы и общей реформы правоохранительной сферы должна лечь на конституционные законы, есть одна принципиальная конституционная поправка, которая должна быть принята незамедлительно, — это закрепление за гражданами России права на суд присяжных не как на исключительную процессуальную меру, применяемую предельно редко, а как на регулярную процедуру, применяемую по желанию обвиняемого практически по всем тяжким преступлениям и преступлениям средней тяжести.

Суд присяжных, безусловно, является очень трудоемкой и дорогостоящей процедурой. Но другого пути у России, кроме как пойти на эти траты, больше нет. Суд находится на вершине «правоохранительной пищевой цепочки», и поэтому именно деградация судебной системы, ее неуклонное «опрощение» (сегодня в России более половины всех приговоров выносится в так называемом упрощенном порядке, то есть судьей единолично вообще без рассмотрения дела по существу и без исследования доказательств) приводят к росту энтропии во всей правоохранительной системе. Суд более не работает как «контролер» для дознания и следствия, а превратился в регистрирующий орган, своего рода «регистрационную палату уголовных обвинений». Переломить ситуацию возможно, только оторвав суд от следствия и прокуратуры, а достичь этого удастся, лишь сделав суд присяжных массовым явлением. Таким образом, крупные инвестиции в судебную систему неотвратимы. Причем суд присяжных должен быть имплантирован не только в уголовную юстицию (где он хоть в незначительной степени, но присутствует), но также и в гражданское судопроизводство.

Конечно, судом присяжных реформа правоохранительной системы и судебная реформа исчерпаны быть не могут. Большинство мер, которые следует принять, требуют принятия соответствующих конституционных законов. Но вопрос о праве на суд присяжных для каждого гражданина должен быть разрешен в самой конституции. Эта конституционная новация должна будет в дальнейшем потянуть за собой всю цепочку конструктивных перемен в правоохранительной сфере.

Равный доступ к ресурсам и общественный контроль на выборах. Важнейшим условием нормализации политической жизни в России является проведение честных и эффективных выборов федеральных и региональных органов власти. Корректировка избирательного законодательства, которое должно обеспечивать достижение указанной цели, является долгосрочной задачей, которая также должна быть решена путем принятия целого комплекса конституционных законов. Однако есть один вопрос, по которому необходимо прямое конституционное регулирование, — это вопрос о доступе к ресурсам на выборах.

Практика избирательных кампаний последних пяти лет показала, что основной проблемой является неравенство участников выборов в отношении трех видов ресурсов: финансовых, информационных и политико-административных. Формально равные претенденты на те или иные выборные позиции (будь то президент или депутат регионального законодательного собрания) оказываются фактически неравны, поскольку близкие к правительству кандидаты имеют возможность получать скрытое финансирование в почти неограниченных объемах, пользоваться плохо скрываемой поддержкой контролируемых правительством СМИ и опираться на помощь государственных служащих (от обязательного участия в митингах поддержки провластных кандидатов до распределения квот для голосования по государственным и муниципальным учреждениям). Сегодня очевидно, что справедливые выборы — это лишь выборы, где участникам гарантирован равный доступ к ресурсам. Это настолько важно, что должно быть закреплено в конституции как основополагающий принцип.

И, конечно, выборы, помимо того что они справедливы, должны быть легитимны. Выборы являются легитимными, если устранены всякие сомнения в том, что их результаты могли быть подтасованы. С этой целью должен быть конституционно закреплен институт общественного контроля на выборах и устранена монополия Центральной избирательной комиссии Российской Федерации как единственного контролирующего института. Возможно, этому будет способствовать децентрализация работы этой комиссии и изменение порядка ее формирования.

Глава 48. Конституционная реанимация и конституционная реабилитация

С какой бы ноги ни заступила конституционная реформа, что бы ни стало ее триггером и какой бы изначально дорогой она ни пошла — это будет двухтактный процесс. Вначале придется принять меры временного характера, которые по самой природе своей будут половинчатыми, двусмысленными и недостаточными, а потом, создав благоприятную почву, приступать к реализации стратегического замысла и проводить «глубинную» и по-настоящему радикальную реформу, которая будет больше напоминать революцию. Особая сложность грядущих испытаний состоит в том, что конституционному движению должно хватить запаса мощности пройти оба эти этапа, не застряв где-то посередине.

С трудом признаваемым, но от этого не менее осязаемым политическим фактом является сегодня то, что национального государства в России как никогда не было, так и нет до сих пор. Так же, впрочем, как до сих пор не существует и самой русской нации. Есть русский народ, который исторически объединил вокруг себя в имперском государстве десятки (если не сотни) других народов и народностей, но это вавилонское скопище этносов, собранных под одной государственной крышей, так и не стало нацией. Ближе всего к решению национального (в строгом смысле слова) вопроса, как ни странно, подошли большевики, конструируя «единую общность — советский народ», но этот амбициозный, хоть и насквозь фальшивый проект с треском провалился в 1991 году. И по сей день русская посткоммунистическая государственность остается обломком советской империи, которая в свою очередь является отредактированным изданием Российской (царской) империи.

Но и это даже — полбеды. Беда же состоит в том, что невозможно в один прыжок преодолеть то гигантское расстояние, которое отделяет империю от национального государства в России. Не существует такой волшебной конституционной палочки, взмахнув которой можно в одночасье создать и русскую нацию, и русское национальное государство. А это значит, что, в отличие от Европы или Америки, где формирование нации в существенной степени произошло в недрах феодализма (пресловутое «третье сословие») и предшествовало конституционному строительству, в России придется сначала создавать конституционные предпосылки формирования нации, довольно долго ждать, пока она наконец сформируется, и лишь потом окончательно конституционно закреплять рождение национального государства.

Понятно, что все это требует времени, причем немалого даже по историческим меркам. В отличие от Божественного акта творения, все, что люди делают своими руками, особенно в России, — это процесс. Чехов полагал, что между утверждением, что «Бог есть», и утверждением, что «Бога нет», лежит огромное поле титанической душевной и умственной работы, которое русский человек никак не может перейти. Но точно так же между утверждением «конституции нет» и утверждением «конституция есть» лежит такое же огромное поле неопределенности, преодолевать которое, по всей видимости, придется сразу нескольким после-путинским поколениям. И на весь этот переходный период времени России тоже нужна будет какая-то конституция, не идеальная (какой уж может быть идеал, если нет еще ни нации, ни национального государства), но достаточно стабильная, чтобы задать необходимый вектор общественного развития.

Именно это обстоятельство приводит меня к мысли о неизбежной двухступенчатости конституционной реформы в России. Сначала должен быть дан «первичный» толчок, для которого нужна «конституция переходного периода», призванная обеспечивать конституционное развитие в течение всего того времени, пока будут преодолеваться последствия нынешнего «конституционного эксцесса» (или «конституционной контрреформы» — в терминологии Тамары Морщаковой) и пока будет идти становление национального государства. И лишь намного позже потребуется повторная конституционная реформа, в рамках которой должна быть разрешена проблема действительной федерализации, а значит, зафиксированы окончательные параметры русского национального государства. Эта двухступенчатость представляется даже естественной, если вдуматься: при ампутации «правового сознания», как и при ампутации конечности, сначала кладут в реанимацию и лишь потом занимаются реабилитацией и реконструкцией.

Создание основ конституционного строя в России есть длительный и невероятно сложный процесс, который, скорее всего, может растянуться на несколько десятилетий и будет проходить целый ряд последовательных стадий. В этой связи необходимо различать первоочередные меры, цель которых — придать импульс конституционной реформе, вывести общество из состояния ступора (конституционная реанимация), и меры долгосрочного характера, которые, с одной стороны, требуют серьезной проработки, широкой общественной дискуссии, а с другой — не могут быть сразу реализованы, так как требуют возникновения предпосылок, которые в момент начала конституционной реформы очевидно будут отсутствовать (конституционная реабилитация).

Конституционная реанимация. Конституционные реанимационные мероприятия, как и любые реанимационные мероприятия, должны быть осуществлены незамедлительно, как только для этого откроется политическое окно возможностей. С моей точки зрения, к таким мерам быстрого конституционного реагирования относятся вышеперечисленные новации по восстановлению функциональности Конституционного суда, конституционному оформлению принципа сменяемости власти, закреплению в конституции запрета на пропаганду, права на суд присяжных для широкой категории граждан по уголовным и гражданским делам, равного доступа к ресурсам и общественного контроля на выборах. Безусловно, общественная дискуссия по данному вопросу выявит и некоторые другие, упущенные мною новации, принятие которых, будь то в формате новой конституции, будь то в формате поправок к действующей, должно быть произведено незамедлительно.

Конституционная реабилитация. Для реализации более долгосрочных мероприятий, целью которых является форматирование политической системы России под «национальное государство», должна быть создана постоянно действующая конституционная комиссия (конституционное совещание, конституционное собрание, конституционный совет), которая должна готовить предложения по глубокому реформированию государственного строя России в трех основных направлениях: федеративные отношения, форма правления и местное самоуправление.

Новая Федерация. В рамках дискуссии о новой федерации, по всей видимости, придется выйти за традиционно узкие, ложно очерченные рамки, сводящие обсуждение к спору о полномочиях центра и существующих региональных образований, и начать наконец болезненный, но необходимый разговор об укрупнении субъектов федерации и формировании ограниченного числа образующих федерацию земель (штатов) с самыми широкими, вплоть до собственного гражданского и уголовного законодательства, полномочиями, а также о создании специальных управляемых территорий там, где формирование полноценных субъектов федерации невозможно и нецелесообразно (обширные, но малонаселенные территории).

Новое правительство. Единство России может быть обеспечено только при неукоснительном соблюдении политической формулы «сильные регионы — сильный центр». Поэтому вопрос о переформатировании и укреплении центральной власти является не менее актуальным, чем вопрос о создании и укреплении новых субъектов федерации. Россия нуждается в по-настоящему сильном правительстве, для создания которого нужно решить проблему устранения существующего (и при этом неконституционного) дуализма исполнительной власти: в современной России роль собственно правительства номинальна, оно исполняет функции советского ВСНХ (существовавшего в ранние годы советской власти органа по управлению экономикой), а все реальные властные полномочия сосредоточены в так называемой Администрации Президента России и связанном с ней Совете безопасности, конституционный статус которых является совершенно неопределенным. По сути, в посткоммунистической России сохраняется традиция существования некой «главной» внутренней власти, являющейся авторитарным сублиматом гражданского общества. Нужно заставить власть «выплюнуть» из себя это псевдогражданское общество и сформировать полноценное правительство. Сделать это можно двумя диаметрально противоположными способами, каждый из которых должен быть подвергнут критическому разбору в рамках подготовки конституционной реформы. Первый сценарий состоит в совмещении позиций президента и главы правительства, при котором происходит соединение аппаратов правительства и президента, а политические функции уходят из администрации президента туда, где они и должны быть сосредоточены, — к партии. Другой сценарий состоит в превращении России в парламентскую республику, где главой исполнительной власти является глава правительства победившей на выборах партии. Президент в этом случае занимается политическим тюнингом, исполняя роль гаранта конституции.

Новое самоуправление. Высвобождение местного самоуправления из-под государственного пресса, безусловно, является важнейшим условием оздоровления современного российского общества и существенной частью программы конституционной реформы. Местному самоуправлению должны быть гарантированы выборность, полномочия и бюджет. Основные параметры должны быть определены в конституции. Как модель, скорее всего, было бы полезно использовать опыт работы земства как более органичный для России.

Вышеперечисленными направлениями, безусловно, не исчерпывается весь список вопросов, подлежащих обсуждению в рамках проведения конституционной реформы. Это обсуждение можно и нужно начинать прямо сегодня, но вряд ли его можно закончить завтра. Тем более вряд ли удастся завтра же воплотить в жизнь новые идеи. Именно поэтому нужна институционализация этой общенациональной дискуссии. Как это ни парадоксально, но для ее организации даже не потребуется дополнительных затрат. Сформировать конституционную комиссию (собрание, совещание, совет) можно на базе совершенно бесполезной сегодня Общественной палаты Российской Федерации, играющей роль пятого колеса в системе политического управления России.

Конституция — синоним революции. Революции не в смысле политического переворота — это историческая частность, которая может присутствовать, но может и отсутствовать, — а в смысле переворота всего привычного образа жизни, всего, что составляет основу традиционного мышления и поведения человека, которые в России принято называть «понятиями». Вопрос о создании конституционного государства в России — это не вопрос написания «идеального текста». Это вопрос подготовки и осуществления глубочайшей нравственной, социальной и, как следствие, политической революции, прежде всего в умах и в делах миллионов людей. Потому что конституция — это прежде всего уклад жизни, бестелесный социальный эфир, который нельзя формализовать и навязать обществу сверху, если оно само к этому не готово.

Как я уже отмечал, помимо конституционных принципов существует нечто более важное — конституирующие принципы, то, что расположено одним уровнем глубже и что формирует в общественном сознании потребность в конституционном порядке. Конституирующие принципы и задают тот конституционный строй мысли, который делает неизбежным появление рано или поздно конституционного строя общества. В России главная проблема — это пробел конституционной мысли, и его устранение является стратегической задачей русского конституционализма. Конституция работает лишь там, где имеется соответствующий общественный запрос и где сформировалась конституционная потребность.