Революция и конституция в посткоммунистической России. Государство диктатуры люмпен-пролетариата

После краха коммунизма Россия почти целое десятилетие ходила как неприкаянная — не могла свыкнуться с мыслью, настойчиво продвигавшейся отцами-основателями перестройки, что можно жить без идеологии. Первой очнулась власть и стала экспериментировать «в пробирке», пытаясь в тишине номенклатурных дач создать «ручную идеологию» — компактную и удобную в управлении. Но все эти эксперименты ожидаемо заканчивались ничем, пока за дело не взялась сама жизнь. Победа реакции и окончательное прощание с перестроечными иллюзиями вывели русское общество на новую идеологическую орбиту — русский фашизм стал настойчиво стучать в двери истории, еще не успевшей прийти в себя от коммунизма.

Глава 30. Рискнуть Россией. Что такое «друзья государства» и как они воюют с русским народом

В сложное для страны время сторонники Владимира Путина возвысили свой голос в защиту русского государства и русской церкви от угроз, которые, по их мнению, несут с собою, «западничество» и неразрывно связанные с ним либерализм, демократия и рынок.

Они живописуют бесчисленные бедствия, которыми чревато разрушение «незыблемых основ» русской государственности, в том числе государственной собственности и властной иерархии. При этом они уклоняются от обсуждения рисков, связанных с сохранением в неизменном виде сложившегося порядка вещей.

Положение России в мире даже хуже, чем это описывают современные государственники, но из этого вовсе не следует, что они правы. Скорее наоборот, это положение уже настолько плохо, что Россия больше не может позволить себе щедро оплачивать их иллюзии и фантазии.

Россия столкнулась с одним из самых масштабных в своей тысячелетней истории вызовов. Ей предстоит сделать непростой выбор между изменением и исчезновением.

Либо Россия кардинально изменится, пройдет через запоздалую реформацию и соединится с Европой и Америкой в противостоянии глобальным вызовам, что позволит ей сохраниться в рамках существующих границ, но уже не в качестве Империи и «сверхдержавы», а в качестве национального государства, участвующего вместе с другими на равных (или не на равных) в новом мировом разделении труда.

Либо Россия уже в рамках текущего столетия лишится большинства своих колоний, прежде всего Сибири, Дальнего Востока и Кавказа, которые будут поглощены Китаем, Турцией и, возможно, Японией. Оставшаяся «корневая» Россия, отрезанная от ресурсной базы, будет пребывать в депрессивном состоянии до тех пор, пока соседи не придут к выводу, что дальнейшее сохранение ее автономии нерационально и обходится им дороже, чем расчленение и оккупация.

Это жесткая и неприглядная, но, к сожалению, объективная реальность. Демографические и социально-экономические показатели развития России, ее нарастающее технологическое отставание от передовых экономик Запада и Востока не оставляют на этот счет никаких сомнений.

Социальный и политический строй современной России не способен обеспечить то ускоренное развитие, без которого она в ближайшее время не сможет защитить свой суверенитет в рамках сложившихся государственных границ. Поэтому пресловутая модернизация сегодня возможна только в формате мощной социальной и политической революции, сопоставимой по глубине воздействия на русскую жизнь с петровскими или большевистскими преобразованиями.

Речь идет, по сути, о необходимости смены культурной парадигмы, ломке большинства привычных стереотипов поведения, отказе от традиций, разрушении всего прогнившего старого мира и строительстве на его месте нового русского общества и нового русского государства.

Это, конечно, весьма пугающая перспектива, потому что реальные перемены всегда вызывают те самые «великие потрясения», которые с легкой руки ставшего теперь культовым Столыпина считаются нашими государственниками несовместимыми с «великой Россией».

К сожалению, в истории все обстоит с точностью до наоборот, и только те народы, которые нашли в себе силы и мужество пройти с честью через великие потрясения, смогли занять в ней достойное место. Страх великих потрясений естественен. Но от того, что кто-то не хочет смотреться в зеркало, его изображение не становится лучше. Зато возникает простор для игры воображения.

Государственники — это те люди, которые обещают сегодня России великое будущее без великих потрясений. Это перспектива, за которую каждый готов был бы проголосовать, будь она реальной. Но государственников не волнуют отношения с реальностью, потому что они живут внутри созданного ими мифа о России.

Государственники не собираются считаться с реальностью, они игнорируют действительные угрозы России, не осознают масштабов исторического вызова, стоящего перед Россией, и поэтому не видят никакой необходимости делать выбор в пользу кардинальных перемен. Они — служители «культа стабильности», где Владимир Путин одновременно и главный жрец, и высшее божество.

Разумеется, государственники не просто живут внутри мифа, но и активно участвуют в его создании. Миф — это не фантазия, а иносказание. В его основе лежат реальные события и факты, интерпретируемые мистическим образом. Мировоззрение государственников сегодня покоится на «трех китах».

Во-первых, это миф о Путине, победившем либералов и демократов, разрушивших Россию в «лихие девяностые».

Те условные «либералы» и «демократы», которых государственники активно критикуют и за приватизацию, и за развал государства, действительно самым варварским способом поучаствовали и в том, и в другом. Но, с одной стороны, они были лишь последними в очереди среди тех, кто вывел Россию на этот печальный рубеж (при этом непонятно, кого считать в этой очереди первым — то ли Горбачева, то ли Ленина, то ли Петра I). А с другой стороны, нынешние государственники в 90-е отнюдь не были принципиальными оппонентами либералов и демократов. Путин и его команда вышли из тех же «лихих девяностых» и были частью того самого движения, которое сегодня активно критикуют. Путин — последовательный продолжатель политического курса Ельцина.

Во-вторых, это миф о Путине, победившем олигархов, обокравших Россию.

Появление «олигархата» действительно было одним из самых уродливых последствий краха коммунистической системы. Неоспоримо, что хищническая приватизация бывшей государственной собственности была криминальной и впоследствии оказалась дополнена не менее алчной приватизацией государственных функций. Тем не менее нет никаких оснований говорить о победе Путина над олигархами. Можно говорить о сотрудничестве Путина с олигархами. Он не устранил олигархов, а лишь «отформатировал» их, превратил их из «класса в себе» в «класс для себя». Теперь Россией правят не отдельные сомнительные и своенравные личности, а олигархический синдикат, лояльный защищающему его интересы правительству.

В-третьих, это миф о Путине, победившем государственную разруху и восстановившем российскую государственность из праха.

На самом деле Путин после прихода во власть сумел восстановить практически разрушенную к концу 90-х годов бюрократическую машину и соединить при помощи жестких полицейских мер разрозненные звенья государственного аппарата. Это обеспечило ему в свое время реальную поддержку значительной части населения и элит, остро ощущавших необходимость в реанимации государства. Однако эффект от всех этих мероприятий оказался недолговечным. Уже к концу второго президентского срока Путина восстановленная им машина стала давать сбои. За время правления Медведева пресловутая «вертикаль власти» сложилась в «горизонталь». Мало найдется людей, которые рискнут сегодня утверждать, что Путин держит ситуацию под контролем. Коррупция, криминализация, отсутствие дисциплины во всех государственных структурах оказались ровно такими же, какими они были и до прихода Путина к власти. Изменились только формы — болезнь оказалась загнана «внутрь», она стала менее заметной, но, может быть, именно поэтому является еще более опасной.

В течение десяти лет путинские государственники имели возможность практически беспрепятственно проводить свою политику. Это была эпоха реставрации. Они осуществили фактическую ренационализацию «командных высот» в экономике и сделали все, чтобы вернуть страну исторически в ту точку, с которой стартовала перестройка. Если этого не удалось сделать полностью, то это не их заслуга.

Теперь они хотят взять реванш у истории и «переиграть» партию. Вариант, предложенный в свое время Горбачевым, им не симпатичен (поэтому захлебнулась попытка второго издания перестройки «по Медведеву»). Судя по всему, многим не терпится разыграть для России исторический гамбит «по Милошевичу». Вместо того чтобы идти у истории на поводу, государственникам не терпится взять ее за горло.

Наблюдать за этим экспериментом было бы так же увлекательно, как смотреть «Судьбу на выбор» Александра Гордона, если бы последствия этого эксперимента оставались виртуальными. Но этот сценарий будет писаться не на бумаге, а на человеческих шкурах. Проблема в том, что амбиции государственников не очень соответствуют их амуниции. Они предлагают израсходовать исторический ресурс нации на реализацию очередной утопии.

Уже сейчас возникают серьезные сомнения в том, что Россия сможет бесконечно долго самостоятельно удерживать столь обширные территории в условиях нарастающих демографического и технологического кризисов. Весьма скоро мы станем свидетелями начала великой битвы за русские окраины (прежде всего за Сибирь), которая в самом худшем варианте перерастет в войну за «русское наследство».

В свое время было объявлено о создании русской версии Ост-Индской компании для развития Сибири. Смею предположить, что со временем нечто подобное предложат и для Кавказа. Таким образом, Россия вынуждена откровенно признать эти территории колониями. Это может дать резкий толчок к развитию сибирского сепаратизма — опасности, которую очень многие недооценивают.

Но если дело дойдет до реализации этих идей, то заработает мощный насос, который будет откачивать ресурсы из центра страны на окраины. Последние будут получать все больше денег и все больше суррогатной автономии. При этом культурно и экономически они будут больше тяготеть к сопредельным территориям, чем к центральной России. Рано или поздно из этой ситуации будут сделаны соответствующие политические выводы.

Проводя политику сохранения статус-кво, государственники на самом деле готовят почву для оглушительного развала России в отдаленном будущем. Если Россия не сумеет грамотно опереться на помощь Запада, она будет поглощена Китаем. Через несколько десятилетий страна развалится по тем самым границам, которые чертят для всех этих «сибирских», «дальневосточных» или «северокавказских» управляющих компаний. От России отвалятся самые жизнеспособные, напитанные остаточными нефтегазовыми деньгами территории.

Борясь с иллюзорной угрозой с Запада, Путин и государственники цепляют Россию к Китаю. Можно с высокой долей вероятности утверждать, что поводок этот окажется весьма коротким. Россия убегает от западного льва в пасть дракона. Может быть, кремлевскую элиту такая альтернатива вполне устраивает, но не надо преподносить этот сценарий как план строительства Великой России. Путин — это фальшивый Петр I, который на деле ведет себя как Шуйский.

Подобно русским правителям допетровской эпохи Путин и его окружение хотят завладеть технологиями Запада, отвергнув культуру, в том числе политическую, которая делает возможным их производство. В этом стремлении они находят полное понимание и поддержку русской церкви, инстинкт самосохранения которой заставляет ее бешено сопротивляться любым западным веяниям.

Не стоит упрощать ситуацию и сводить все к корысти и мздоимству. Речь идет об историческом выборе, в котором у русской церкви есть своя позиция, и эта позиция на сегодняшний день совпадает с позицией путинских государственников. Союз церкви и государственников — это не сиюминутный пиар-ход, а стратегический идеологический альянс сил, кровно заинтересованных в отстаивании русской «самости» любой ценой, даже ценой самой гибели русского государства.

Историческое спасение России состоит в ее преобразовании, сколь бы мучительным и длительным не был этот процесс. Причем речь идет не только о судьбе самой России. Россия может сыграть важнейшую роль в отношениях между Западом и Востоком. Если Россия пойдет по пути преобразований, она объективно поможет Западу (который остро нуждается в ее ресурсах, но взамен может дать необходимые для развития технологии). Если Россия не пойдет по пути преобразований, то она усилит Китай, к которому преимущественно «откатятся» ее территории.

Идеология государственников, внешне столь понятная и привлекательная, является по сути своей лукавой. Она умалчивает о долгосрочных последствиях комфортного «ничегонеделанья» и предлагает русскому народу пойти по «третьему пути», которого в природе не существует.

В этом смысле государственники очень близки большевикам, только большевики предлагали поставить на кон судьбу России ради ее утопического будущего, а сегодняшние государственники предлагают рискнуть Россией ради ее не менее утопического прошлого. Они хотят вложить все исторические активы русского народа в неликвидный проект «Великая Россия», единственным бенефициаром которого окажется в конечном счете вороватый менеджмент, зарабатывающий на политических откатах.

Глава 31. Россия под кайфом. Имперский сон русского народа

Начало XX века совпало с концом викторианской эпохи, ставшей пиком расцвета Британской империи. Приблизительно этим же временем Ричард Пайпс датирует начало первой русской революции, которая потрясла основы Российской империи (королева Виктория умерла в 1901 году, русскую революцию Пайпс отсчитывает от волнений петербургских студентов 1899 года). Более ста лет человечество имело и отчасти продолжает иметь возможность наблюдать процесс распада двух великих империй — морской и сухопутной. Ни в первом, ни во втором случае этот процесс нельзя считать завершенным — ни в политическом, ни тем более в психологическом отношении. Однако судьбы империй сложились диаметрально противоположным образом. Пока одна приспосабливалась к новым временам, вторая пыталась забыться беспокойным сном, изредка просыпаясь от грохота революций. В итоге Британия в исторически сжатые сроки лишилась подавляющей части своих территорий, но сумела преобразоваться в национальное «политическое государство», проконвертировав военное могущество в экономическое господство. А вот распад Российской империи обернулся длительным, многоступенчатым процессом, где вслед за активной фазой следует долгая пауза и формируется некое «плато стабильности». При этом никакого движения в сторону формирования национального государства не происходило, а чудовищные по размерам людские и материальные ресурсы сжигались ради поддержания военного могущества слабеющей сверхдержавы на уровне, достаточном для обороны необъятных территорий от «всего человечества».

Российская империя взошла на свой Эверест где-то в середине XIX столетия. Все, что случилось после, — это впечатляющая картина растянувшегося на столетия разложения. Три русских революции, уместившихся на крошечном пятачке двух первых десятилетий XX века, потрясли основание империи и обрушили ее величественный монархический фасад. Но в целом здание устояло, за исключением нескольких пристроенных в позднейшую эпоху «флигелей», которые стали самостоятельными домостроениями (вроде Польши и Финляндии). Из первого кризиса империя вышла существенно потрепанной, с «обломившимися краями» и измененным до неузнаваемости идеологическим профилем, но сохранившей контроль над большей частью своих владений.

За счет тотальной идеологической, политической и экономической мобилизации ресурсов общества Российской империи удалось сохраниться под брендом СССР. Более того, она даже смогла создать «транзитную цивилизацию», обычно называемую «советской», которая просуществовала около семидесяти лет и оставила глубокий след в истории русской культуры. К сожалению, это не смогло приостановить процесс распада, а только замедлило его. В конце 80-х годов он вступил в свою вторую фазу, и на этот раз «краешками» дело не ограничилось. Иммунитет империи был ослаблен настолько, что она практически не оказала сопротивления центробежным силам. Зато последствия оказались более разрушительными: от ядра отвалилась практически вся периферия, где титульные этносы имели зачаточную государственную инфраструктуру.

Тем не менее именно благодаря мирному характеру распада СССР России чудом удалось стабилизировать ядро империи. Многие из тех, кто сегодня проклинает Горбачева за развал страны, вряд ли отдают себе отчет в том, что, если бы процесс тогда пошел так, как сейчас, то самого предмета дискуссии уже давно бы не существовало. Однако обеспечить устойчивость системы старыми методами за счет новой тотальной мобилизации общества не получилось. Оказалось, что дважды войти в одну и ту же идеологическую воду невозможно. Импортный, к тому же плохо усвоенный либерализм не подходил для целей сохранения империи, а собственными силами произвести на свет что-то, хотя бы издали сопоставимое по своей мощи с «русским коммунизмом», не получилось.

Поэтому Россия превратилась к началу XXI века в «политтехнологическую» империю, которую удерживают от распада не столько «духовные скрепы», сколько «дешевые трюки». Ее благополучие покоилось на «трех китах»: манипуляции массовым сознанием, использовании криминала в качестве «четвертой власти» и подавлении социального протеста за счет перераспределения части «природной ренты» в пользу населения. Поскольку ни одна из причин, в свое время приведших к распаду СССР, так и не была устранена, то возобновление дезинтеграции было лишь вопросом времени.

Эта хрупкая стабильность, поддерживаемая «в ручном режиме», исчерпала себя уже к концу второго срока Путина. На его третьем сроке империя снова напоминала «змею, пережившую свой яд». С началом «болотного процесса» стало понятно, что она «подсела на штык». Чтобы слезть со штыка, она решила экспортировать свои внутренние проблемы и выплеснуть революцию наружу. Начало третьей фазы распада империи ознаменовалось серией военных конфликтов «местного значения», которые возникли практически ниоткуда, как всадники Апокалипсиса. Воюя, империя продлевает себе жизнь.

Российско-украинская война оказалась столь стремительной, что большинство в России (но не в Украине) даже не успело осознать, что это была именно война. Впрочем, история знает примеры как более скоротечных, так и более бесславных войн. То, что оккупация Крыма произошла практически без единого выстрела, ничего не меняет. К тому же все остальные атрибуты военного времени, и в первую очередь политическая и психологическая мобилизация общества, присутствуют сегодня в России даже в избыточном количестве.

Эта война, которая кому-то кажется наступательной, на самом деле является глубоко оборонительной. Империя не нападает, а защищается, выторговывая себе историческое время. Чтобы затормозить распад, обществу в вену впрыснули патриотический морфий. Как и любой наркотик, он способен снять боль и создать ощущение эйфории, но это вряд ли можно считать решением проблемы. У России есть два пути: либо она вынуждена будет потреблять все бóльшие и бóльшие дозы этого морфия, двигаясь от одной войны к другой (и рано или поздно погибнет от передозировки патриотизма), либо в самом недалеком будущем ее ждет ломка.

Россия забылась успокоительным сном, и ей снится, что она СССР. На самом деле путинская Россия похожа на Советский Союз, как Луна на Солнце — она светит отраженным светом. Причем источник этого света давно находится в небытии. В этом «потустороннем» царстве общество-призрак, управляемое государством-тенью, озабочено лишь тем, чтобы утро никогда не наступило. Россия превратилась в страну вечных сумерек, будущее которой находится в прошлом, она живет иллюзией, что часы истории можно остановить навсегда.

Представьте себе остров, на котором по каким-то причинам динозавры не вымерли, а создали свою особую цивилизацию и заняли круговую «эволюционную оборону». Они запретили всякое упоминание об эволюционной теории на территории острова, а всех, кто со времен мезозойской эры продвинулся вверх по эволюционной лестнице, считают «недодинозаврами». Именно такой «парк советского периода» строят сегодня в России апологеты империи. Вопрос лишь в том, как долго сможет просуществовать эта цивилизация советских динозавров в XXI веке?

Лишенная колониальных восточных владений Россия сдуется до размеров своих «естественных границ», которые в целом будут совпадать с очертаниями царства времен Ивана Грозного (то есть до начала активной фазы русской колонизации). Поскольку о модернизации при таком политическом режиме не может быть и речи, то новоявленная Московия, скорее всего, превратится в восточно-европейскую Албанию — депрессивную территорию с устаревшей промышленностью, неэффективным сельским хозяйством на плохо приспособленных для этого землях, коррумпированным аппаратом власти, находящимся под контролем вечно враждующих между собой криминальных кланов. Для тех, кто готов обвинить меня в кликушестве, специально оговорюсь — это не прогноз, а предупреждение об одном из возможных сценариев развития в рамках установившейся идеологической парадигмы.

Большинство россиян, впрочем, считает, что при благоприятных внешних условиях это царство советских призраков может быть весьма долговечным. В конце концов, полагает обыватель, и советской системе не один раз предсказывали крах, но она благополучно пережила многих своих хулителей. С одной стороны, такая аналогия с советским режимом оправданна. Но, с другой стороны, она небезупречна, потому что в этом случае ставится знак равенства между идеологией коммунизма и тем эклектичным набором отчасти коммунистических, отчасти черносотенных штампов, из которых соткана идеология современной России.

При всех своих недостатках «русский коммунизм» был хоть и трагическим, но весьма творческим заблуждением. Он находился в «мейнстриме» развития мировой духовной культуры своего времени. Не вызывает сомнений также и то, что «русский коммунизм» появился как итог длительной эволюции русской социально-философской мысли. То, что это был идеологический тупик, выяснилось гораздо позже, а в начале XX века «русский коммунизм» был концепцией, которая впечатляла лучшие умы, как в России, так и во всем мире. Так, например, герой романа Голсуорси «Сага о Форсайтах» в конце 20-х годов собирается съездить в Москву, «чтобы поднабраться новых идей».

Сравнивать «доктрину Путина» с советской идеологией — все равно, что сравнивать пение под фонограмму с живым исполнением. У современного официоза нет творческого начала, он воспроизводит внешние атрибуты советской идеологии, но не способен воспроизвести ее внутреннее содержание. Все это больше похоже на имитацию советской цивилизации, чем на реальный возврат в прошлое. Россия превратилась в огромную show-room, где политика, экономика, администрирование низведены до уровня спектакля. Целью любого политического действия становится получение нужной «картинки». Если в СССР пропаганда была частью властного механизма, то в посткоммунистической России власть растворилась в собственной пропаганде.

Никакой страшной «машины путинской пропаганды» не существует — это миф о фабрике мифов. Эффективность кремлевской пропаганды никак не связана с ее качеством. Просто восприимчивость населения к пропаганде резко возросла. Легко обманывать того, кто сам обманываться рад. Люди в России давно не ищут правды, они хотят, чтобы им рассказывали сказки. Более того, правды в России боятся, потому что инстинктивно обыватель предчувствует гибель империи, и душа его трепещет. И ни в какое чудесное спасение он тоже не верит, тем более с помощью динозавров. Люди живут в невыносимом напряжении, подавляя страх как за свою собственную судьбу, так и за судьбу страны. Естественной реакцией на этот подсознательный страх является желание забыться, спрятаться, обмануть себя и других. Люди кричат как можно громче о своей силе, чтобы никто не заметил их слабости.

Украинская революция усугубила страхи «маленького человека». Она стала спусковым крючком обывательской истерики. Эта истерика является формой психологической защиты — люди пытаются таким образом оттолкнуть от себя пугающую реальность. Им легче жить внутри успокоительного мифа, чем думать о тех угрозах, которые они не в состоянии предотвратить. Именно поэтому сегодня в России и стар, и млад без всякого видимого принуждения с наслаждением предается патриотическим сновидениям. Россия устала от боли и попросила у «доктора» наркоз. Ослабленному организму хватило возвращения Крыма, чтобы впасть в эйфорию.

Критическое осмысление происходящего в России сегодня затруднено. Революция в Украине буквально «вынесла мозг» обывателю, причем как «патриотам», так и их оппонентам, — первым от ощущения своей силы, вторым от ощущения своего бессилия. Спазмы империи похожи на приступы эпилепсии — каждый следующий страшнее предыдущего. Вероятность того, что после очередного приступа Россия уже никогда больше «не поднимется с колен», очень высока.

Пока идет размежевание между родственными этносами — великорусским и украинским (в перспективе к этому спору могут присоединиться и белорусы), — ситуацию еще можно удерживать под контролем. Но следующим легко прочитываемым ходом является размежевание между русскими и татарами — двумя общностями, которые, собственно, и составляют ядро великорусского этноса. Это вытекает из общей логики разложения империи, которая разваливается на части в обратной исторической хронологии. Московия — это вовсе не крайний предел, до которого может откатиться Россия, двигаясь вспять истории.

На последнем рубеже могут столкнутся как раз те силы, которые закладывали фундамент великорусской государственности. Чем дольше длится имперский сон русского народа, тем тяжелее будет его пробуждение. Конечно, русскому человеку не привыкать к похмелью. Но на этот раз реальность может превзойти все его наихудшие ожидания. «Вежливыми человечками» дело может не ограничиться. Курс на сохранение империи любой ценой — это тупиковая стратегия, нацеленная на выживание без развития. Тот, кто не развивается, выжить не может по определению — ни в природе, ни в истории (если только не спрячется в какой-нибудь маргинальной лакуне). Россия, однако, слишком большая, чтобы спрятаться.

Русские оказались зажаты между крупнейшими динамично развивающимися цивилизационными платформами. С запада их подпирает Европа, с востока — Китай, а с юга — Турция с Ираном. На следующем витке кризиса соседи просто разберут Россию на части, причем меньше всего достанется Европе. Сегодня Россия, как плохой шахматист, разменяла Сибирь на Крым в самом начале партии. Уход из Европы в Азию может оказаться исходом в небытие.

Чтобы сохранить свою государственность, Россия должна избавиться от имперских иллюзий и амбиций, сосредоточившись на решении своих внутренних проблем, в том числе конституционном строительстве и модернизации экономики. Россия не может бесконечно расходовать себя, участвуя в чужих войнах. «Доктрина Путина» заводит страну в стратегический тупик. Сейчас России нужен хирург, а не анестезиолог. Надо лечить болезнь, а не обманывать боль. За нирвану придется дорого заплатить. Русские должны найти в себе силы посмотреть правде в глаза, это главное условие выздоровления. Чтобы сохранить Россию, надо перестать цепляться за ее величественное прошлое и сломать имперскую парадигму развития. Выбор предельно прост: тяжелое пробуждение или смерть под кайфом.

Глава 32. Страна на грани нервного срыва. Когнитивный диссонанс посткоммунистической империи

Одним из парадоксов современной России является когнитивный диссонанс восприятия исторического содержания переживаемой эпохи. В конечном счете в результате всех идейных споров так и осталось непроясненным, должен ли быть посткоммунизм реставрацией Российской империи или всего лишь продолжением империи советской?

Дело даже не в том, что Кремль, отказавшись от идеологии либерализма, решил выстроить свою политику на хорошо зарекомендовавшей себя в прошлом, привычной «отечественной» идейной платформе, а в том, что платформа эта неоднородна и состоит из тектонических плит, постоянно наезжающих друг на друга. В итоге доминирующим идеологическим стилем посткоммунистической эпохи стала эклектика — совмещение несовместимого. Кремль не находит никаких проблем в сочетании монархической ностальгии с советским патриотизмом, а прокремлевский политический альянс составлен в равных долях из «националистов», «коммунистов» и «социал-демократов», которые прекрасно уживаются друг с другом и с руководящей ими кремлевской администрацией.

Однако, несмотря на всю эту вполне очевидную эклектичность посткоммунистического идеологического мейнстрима, сегодня для всех составляющих его течений существует единый общий знаменатель — негласное признание империи в качестве единственно приемлемой политической формы посткоммунистической и вообще российской государственности. Можно говорить, что внутри правящей российской элиты в настоящий момент сложился «имперский консенсус». Основная идеологическая дискуссия внутри прокремлевских элит свелась к выбору одной из трех позиций: Россия должна быть империей, Россия может быть только империей и Россия не может быть ничем иным, кроме как империей. При этом посткоммунистическая империя рассматривается как наследница всех предшествующих имперских форм, несмотря на то что каждая из них была отрицанием предыдущей: царизм был отрицанием Московии, СССР отрицал царизм и даже «либеральная империя» Чубайса и Гайдара (если о такой можно говорить) отрицала СССР.

Так или иначе, но Кремль преодолел очень важный политический рубеж. Когда-то он формально придерживался позиции, согласно которой целью является построение либеральной демократии (позднее редуцированной до уровня «суверенной демократии»). При этом практикуемые методы политического руководства обществом абсолютно не соответствовали этой цели. Пользуясь юридическим языком, об этой политике можно было говорить как о «покушении на демократию с негодными средствами». Теперь же вопрос не столько в методах, сколько в самой цели. Кремль и его идеологи фактически открыто заявляют, что Россия должна снова стать империей. И, кстати, средства тут же пришли в соответствие с заявленной целью. Но возникла новая проблема — посткоммунистическая империя, как это ни покажется странным поклонникам «евразийства для чайников», совершенно не вписывается в русскую историческую матрицу.

Все империи прошлого были в России последовательно модернизационными, в то время как вновь провозглашенная посткоммунистическая империя создается для противодействия модернизации. Сегодня об этом стараются не вспоминать, но уже само образование Московии было подвижкой в сторону Европы, хоть и весьма слабо выраженной. Петровские преобразования лишь многократно усилили тенденцию, проявившуюся задолго до рождения первого российского императора. Большевизм, вроде как оттолкнувший Россию от Европы, был в то же самое время крайним выражением русского западничества и нанес самый сокрушительный удар по остаткам русской патриархальности. Горбачевская перестройка и ельцинские реформы также, разумеется, осуществлялись под флагом модернизации и европеизации.

Таким образом, посткоммунистическая империя — это не продолжение традиций, как может показаться, а полный разрыв с традицией, движение против почти шестисотлетнего потока русской истории. И хотя бы только поэтому к этому странному идеологическому и политическому образованию, стоит внимательно присмотреться. Перефразируя Маркса, можно сказать, что все предшествующие империи только усиливали модернизационную и европейскую составляющие русской государственности, в то время как посткоммунистическая империя поставила своей целью сломать ее. Степень желательного и допустимого «исторического отката» определяется исключительно глубиной фантазии участников «имперского консенсуса». Кого-то вполне удовлетворяет возврат к недавнему советскому прошлому, кто-то грезит о восстановлении монархии, а кого-то заносит во времена Московии с ее убаюкивающей архаичностью.

Этот исторический парадокс объясняется достаточно просто: все предшествующие империи в России были превращенными формами реального исторического движения, позитивной исторической эволюции, в то время как посткоммунистическая империя — это превращенная форма редукции, у которой нет никакого исторического содержания. Это пустышка, обернутая в голую политическую фантазию. В ней много ностальгических чувств и полное отсутствие идей.

Посткоммунистическая империя — это политическая антиутопия. Безусловно, она является отрицанием коммунистической утопии. Но это лишь отрицание первого порядка, и в полном соответствии с законами гегелевской диалектики, оно является односторонним и неполным. Это не возвращение к реализму, а замена одного типа мифологического сознания другим. Путинский «русский мир» — это всего лишь СССР навыворот. Но если СССР, несмотря на утопизм коммунистической идеи, решал вполне конкретные исторические задачи (как минимум была уничтожена экономическая, социальная и политическая многоукладность царской империи, Россия хотя бы внешне переняла европейские политические формы и так далее), то посткоммунистическая империя никаких исторических задач вообще не имеет. Это пустой звук в русской истории, историческая «загогулина», которая может, однако, очень дорого стоить русскому народу.

По сути, возврат к имперской идее — это нервный срыв нации. Россия не выдержала преобразовательного напряжения и на середине пути сорвалась в социальную и политическую истерику. Люди ищут успокоения в попытках вернуться к каким-то известным им историческим практикам, не отдавая себе отчет в том, что время этих практик давно прошло, их историческое содержание испарилось и осталась лишь пустая форма, блестящая, словно мишура, зацепившаяся за ветку выброшенной после праздников на помойку и никому уже не нужной елки.

Сегодня от русских элит требуются мужество и мудрость, чтобы вместо попыток реализовать имперскую антиутопию заняться с чистого листа строительством национального конституционного государства. Россия в 90-е годы промахнулась мимо посадочной полосы. Сегодня ей надо найти в себе силы, чтобы зайти на второй исторический круг и без истерики, сцепив зубы, доделать начатое перестройкой. Проигрывает не тот, кто совершает исторические ошибки, а тот, кто не хочет их исправлять.

Глава 33. Обыкновенный неототалитаризм — на полпути к бездне

Это неправда, что у нынешней власти нет идеологии, что она вся прямо-таки насквозь прагматичная, что, кроме денег, ее ничего не интересует. Интересует, и еще как — причем чем больше у нее денег, тем замысловатее ее политическая философия. Другое дело, что свои истинные политические взгляды власть до поры до времени стеснялась пропагандировать, демонстрируя на публике идейный унисекс. Но все тайное рано или поздно становится явным. Обострение политической борьбы при неуклюжей передаче власти обратно от Медведева к Путину привело к тому, что власть была вынуждена обозначить свой идеологический профиль.

У кого хорошая память, тот легко вспомнит, как все начиналось. В 2005 году, в эпоху расцвета суверенной демократии, на сайте ветеранской организации сотрудников спецслужб Санкт-Петербурга был вывешен курс лекций, якобы прочитанных анонимным автором на засекреченных курсах ФСБ, под подчеркнуто скромным названием «Проект Россия». Вскоре после этого была издана книга с одноименным названием, оформленная в стиле тома из Полного собрания сочинений В. И. Ленина, которая, если верить русской «Википедии», перед тем как поступить в продажу, была разослана всем руководящим сотрудникам силовых структур, МИДа, правительства и Администрации Президента. До 2010 года свет увидели еще три дорого переплетенных фолианта «проектно-сметной документации» для России. На моей памяти единственной анонимной книгой, пользовавшейся ранее в народе такой же популярностью, были «Законы мафии», изданные, однако, не так помпезно.

В то время как официальная идеология Кремля на словах признавала значимость демократии, важность универсальных, то есть «западных», ценностей и осторожно намекала на необходимость их адаптации к особым российским условиям, что в переводе с эзопова языка кремлевских политиков означало ограниченное применение, анонимный автор «Проекта Россия» брал быка за рога и объявлял демократию главной угрозой безопасности России, а Запад — ее естественным историческим противником. На этом революционность произведения исчерпывала себя, во всем остальном книга не отличалась особой оригинальностью и в своей философской части была жалким плагиатом идеологии современных европейских наци. Обращал на себя внимание разве что тот пиетет, который автор испытывал по отношению к французским крайним правым, что, в общем-то, плохо вязалось с центральной антизападнической линией книги. Логичнее было бы испытывать пиетет перед Прохановым.

Поразительна та беспечность, с которой общество отнеслось тогда к этой идейной провокации. Книга показалась реакционной духовной отрыжкой окопавшегося в глубоком подполье закомплексованного маргинала, который не совладал со стрессом, испытанным после падения Берлинской стены. Оказалось, однако, что маргинал засел вовсе не в окопе, а обосновался на самом что ни на есть виду, а мысли, высказанные анонимным автором «Проекта Россия», были лишь его до поры до времени скрытым потаенным, почти интимным мировоззрением. Нам рассказали о нашем будущем, но мы не поняли намека, отнеся все к прошлому. И лишь когда суверенная демократия вместе со своим вдохновителем Владиславом Сурковым съехала из Кремля, потаенная идеология стала полуофициальной, а затем и официальной. Она перестала быть анонимной, выплеснулась сразу из всех политических звукоусиливающих устройств, заговорила тысячами голосов.

Сегодня часто говорят о реакции власти на действия оппозиции, о то ли испуге, то ли истерике. На самом деле все гораздо сложнее. Если и были испуг или истерика, то они лишь обнажили то, что в скрытой форме существовало задолго до всяких оппозиционных волнений, но что в других, более «вегетарианских» политических условиях удавалось прятать подальше от посторонних глаз. Мы услышали наконец правду. Нравится она кому-то или не нравится — это другой вопрос. Но она заключается в том, что российская власть прочно стоит на антидемократических, антизападных позициях, что она преклоняется перед тоталитарными учениями, что ей симпатична идея корпоративного государства и что она не испытывает ложного стыда при применении репрессивных мер по отношению к своим идейным и политическим противникам. Знание этой правды полезно как тем, кто предусмотрительно воспитывает в себе душевный конформизм внутри страны, так и тем, кто на Западе культивирует прагматичный подход к Путину в духе real politics.

В начале «лихих девяностых» гениальный Вадим Цымбурский определил фашизм как восстание нации против попыток вписать ее в непрестижный и дискомфортный для нее мировой порядок на правах нации «второго сорта». Он предупреждал, что Россию никто на льготных условиях абсорбировать в систему новых международных отношений не будет. Поэтому он считал, что при желании любой ценой закрепиться на окраине «мирового цивилизованного» перед Россией встанет выбор между двумя путями: путем компрадорским и путем фашистским[20].

Если четверть века назад фашизация России представлялась абстрактной возможностью, которую можно было обсуждать на семинарах Института философии РАН наряду с сотней других гипотетических сценариев, но не более того, то сегодня это — весьма конкретная перспектива, жить в которой с высокой долей вероятности, может быть, придется уже нынешнему поколению россиян. Когда-то Виктория Токарева написала, что к хорошему люди привыкают не быстро, а очень быстро. К этому можно добавить — к плохому тоже.

Почему-то совершенно необоснованно считается, что если русский народ один раз свалился в историческую пропасть, то с ним уже больше ничего такого не может произойти. Вроде как в одну воронку снаряд два раза не попадает. На самом деле никакого серьезного иммунитета против тоталитарного оболванивания русский народ выработать не успел. Напротив, психологически ему гораздо проще поменять знак с «плюса» на «минус», но остаться в прежней нравственной парадигме, чем начать мучительно вырабатывать какую-то новую парадигму. Поэтому вполне возможно, что маятник просто качнется из крайнего левого положения в крайнее правое, не задержавшись на спасительной умеренной середине. В этом случае новая русская государственность примет форму православного фашизма. Это все равно как если бы в 1917 году власть взяли не большевики, а черносотенцы.

То, что еще какой-то десяток лет назад казалось невероятным, сегодня выглядит вполне технологичным. Под вопросом оказался европейский выбор России как таковой. Речь идет о пересмотре культурной и политической парадигмы, в рамках которой Россия развивалась почти полтысячи лет.

Под разговоры о разрушительной природе «оранжевых революций» правящая элита сама затеяла революцию, в разы более сокрушительную, чем большевистский переворот. Эта революция грозит сотрясти Россию до самого основания, превратив ее в изолированное от мира средневековое клерикально-криминальное государство. По сути, это реваншистская политика. Но это не реванш «обделенной» нации, как в Германии, или «обделенного» класса, как в царской России. Это реванш «обделенной» архаичной культуры, вытесненной на обочину истории, сжатой до размеров «черной дыры», но не исчезнувшей, не растворившейся в небытии, а затаившейся и теперь готовой втянуть в себя всю российскую Вселенную. Мысли и чувства, изложенные в «Проекте Россия», отстоялись и готовы к применению.

Власть вольно или невольно вталкивает Россию в эту «черную дыру». Одной рукой она потворствует агрессии взбесившегося невежества, атакующего любые очаги культурного роста. Другой рукой она выдавливает из страны всех тех, кто этой агрессии пытается сопротивляться. Массовая и, по-видимому, беспрецедентная для России эмиграция не смущает правящий класс, а скорее радует. Оставшихся людей частью запугивают, частью подкупают. Трансформация их сознания может произойти молниеносно и для них самих практически незаметно. Если кому-то это покажется утопией, рекомендую вспомнить о всеобщей и искренней вере нескольких поколений советских людей в коммунизм.

Через несколько лет некому будет удивляться тому, что «Ну, погоди!» — это запрещенный к показу мультфильм из категории «для взрослых», а «Иисус Христос — Суперзвезда» можно посмотреть только «по блату» и только на закрытых показах в киноклубе при Московской патриархии. Это станет настолько естественным, что на это перестанут обращать внимание. А новая поросль русских интеллигентов-националистов будет с жаром рассказывать приезжим иностранцам о гигантских преимуществах жизни за нефтегазовым занавесом.

Описывать последствия бессмысленно — проще перечитать заново книги Войновича и Сорокина. Если это все-таки случится, то через несколько десятилетий в результате добровольной культурной самоизоляции Россия, вырванная из мирового культурного и исторического контекста, предстанет перед человечеством обреченным изгоем вроде Северной Кореи. И китайские туристы будут ездить сюда как на сафари, чтобы поснимать архаичные индустриальные пейзажи на японские камеры. После этого, скорее всего, страна распадется на части, каждая из которых продолжит свое историческое существование в качестве спутника на орбите какой-нибудь другой культуры.

Россия поражена синдромом культурного иммунодефицита. При этом опыт не только самой России, но и стран с гораздо более мощными культурными традициями сопротивления невежеству показывает, что никто не застрахован от приступов исторической истерики. Через это прошли Германия и Италия, к этому были очень близки США. К этому как никогда сейчас близка Россия — страна на грани нервного срыва.

Может быть, современный общественный строй России еще и не совсем фашизм. Но это та стволовая клетка, из которой при желании фашизм можно легко вырастить. Нынешний кризис обнажил нищету философии посткоммунистической элиты, которая за фасадом красивых слов скрывала скудость политической мысли и инфантильность нравственного чувства. Время, когда политику в России формировало сознание, кончилось. Наступает время подсознательного, если уж и вовсе не бессознательного. Современное русское подсознание сформировано родовым шоком посткоммунистического общества, провинциальным страхом перед открывшимся ему вдруг и кажущимся враждебным миром, глубоко затаенным комплексом неполноценности, который оно пытается заглушить демонстративным хамством и бахвальством. Это практически идеальный коктейль для фашизма. Чтобы не выпить его, России необходимо сделать над собой огромное нравственное и политическое усилие, в то время как для того, чтобы раствориться в нем без остатка, практически никаких усилий предпринимать не надо. Все случится само собою.

Глава 34. Завтра уже наступило

Россия, не выдержав темпа технологической гонки, свернула на обочину истории и, тяжело дыша, провожает недобрым, усталым взглядом тех, кто ушел на следующий круг. Уязвленная и освистанная трибунами бывшая политическая суперзвезда лелеет в своем сердце мечту об историческом реванше. Сняв ненужные больше модерновые кроссовки, она надевает боксерские перчатки и направляется в бойцовский клуб.

Россия всегда сильно зависела от мировой экономической и политической конъюнктуры. Русские революции были эхом мировых катаклизмов. Но то, что для остального мира было просто очередным кризисом «переходного возраста», для России оборачивалось, как правило, фатальной катастрофой. И большевистская революция, и горбачевская перестройка были реакцией на глобальные исторические тектонические сдвиги, вследствие которых Европа, да и мир в целом каждый раз становились другими. Но сама Россия не становилась другой, она исчезала, проваливалась в небытие, из которого потом возвращалась в неузнаваемом, изуродованном революцией виде, с грузом старых нерешенных проблем, к которым добавлялись новые. В результате у русских сформировалась стойкая привычка любые исторические перемены воспринимать апокалиптически.

Наше время не является в этом смысле исключением. События последних двадцати лет и тем более все, что происходит в мире после 2008 года, воспринимаются в России только как непреодолимый и перманентный кризис. Россия не верит в будущее Запада, продолжая возлагать, впрочем, некоторые надежды на Восток, который, по ее мнению, находится в лучшем положении. Однако в действительности изменения, происходящие в мире, имеют двойственную природу и являются не только угрозой человечеству, но и открывают перед ним новые горизонты.

Россия, занятая собой, проглядела очередной виток технологической революции, которая набирает обороты в первую очередь на якобы «разлагающемся и умирающем» Западе, затрагивая частично, впрочем, погруженный в себя сегодня не менее, чем Россия, Восток. Эта революция развивается бешеными темпами, меняя представления человечества о возможном, взрывая привычные отношения людей между собой и с окружающим миром, заставляя отказываться от всех устоявшихся стереотипов мышления и поведения. Не исключено, что уже следующему поколению придется жить в мире, в котором мало что останется от нынешнего уклада жизни.

Прорыв в области информационных технологий, который многими воспринимался как финал научно-технической революции, охватившей мир в последнюю четверть XX века, по всей видимости, оказался лишь стартом, вводным курсом в еще более грандиозную и универсальную революцию. Тот, кто внимательно следит за жизнью современного западного общества, знает, что кризисом содержание этой жизни отнюдь не исчерпывается и на периферии капиталистической экономики формируются проекты, от которых захватывает дух.

Окружающий Россию мир меняется на глазах, он не вписывается больше в старый формат человеческих отношений (этических, экономических, социальных, политических и даже идеологических), вываливается из всех представлений человечества о привычном. Немудрено, что эти отношения приходят в упадок и, как все дряхлеющее, отживающее свой век, становятся жертвой бесчисленных злоупотреблений: транснациональные корпорации превращаются в громоздких монстров (напоминающих советские министерства), не столько содействующих техническому прогрессу, сколько подавляющих его; мировая финансовая система становится насосом, обогащающим членов закрытого клуба международных спекулянтов; политические институты вырождаются в самодовлеющие бюрократические структуры, неспособные принимать давно назревшие решения из-за своей приверженности популизму, а сами люди, как правило, цепляются за все старое как за спасательный круг. Но все это говорит не столько о гибели человечества, сколько о том, что оно созрело для социального переформатирования. Старое общество похоже сегодня на спелый каштан, где сквозь кинжальную трещину в пожухлой, колючей кожуре проглядывает манящее и завораживающее тельце неведомой еще жизни. И нет никаких сомнений в том, что рано или поздно подгнивающая кожура окончательно отвалится и новая жизнь засверкает во всем своем глянцевом великолепии. Но не для всех.

На бескрайних просторах России с нескрываемым пессимизмом глядят на родовые схватки человечества, в муках производящего на свет новый удивительный мир. Русские элиты ожидаемо оказались лишены романтического воображения, они видят страдания роженицы, но не слышат криков новорожденного. Русский консенсус (не удивительно) состоит в том, что Запад умирает. Эта грустная констатация объединяет самых непримиримых врагов — от черносотенцев до радикальных либералов. Наверное, так же сто пятьдесят лет назад убежденность в том, что дни Запада сочтены, была единственной точкой соприкосновения для Герцена и Романовых. Проходят столетия, вспыхивают и гаснут в России гражданские войны, но русские по-прежнему едины в своей нелюбви к капитализму.

Но самым большим пессимистом в России, конечно, является Путин. Кто-то убедил его в том, что Америка с Европой дышат на ладан. Он находит на Западе только тлен и разложение, и, видимо, полагает, что гибнущий Запад вот-вот готов потянуть за собой в историческую преисподнюю весь мир, включая Россию. А раз так, то главной, хотя и не декларируемой вслух целью политики Кремля является попытка закрыться, загородиться от этого зла.

Россия опускает вокруг себя новый железный занавес, чтобы не допустить дальнейшего распространения разлагающего влияния Запада с его ненавистными Москве капитализмом, либерализмом и демократией. Она превращается в карикатурную, несуразную для первой четверти XXI века, какую-то абсолютно киношную, почти михалковскую цитадель. По всей видимости, Путин полагает пересидеть в этой крепости мировой кризис, который, по его мнению, должен смести «глупый Запад» с лица Земли и на освободившемся пространстве водрузить гордое знамя пережившей всех «энергетической империи».

Твердо встав на позиции неоизоляционизма, Россия, естественно, весь мир рассматривает как потенциального противника. Путин вслед за Николаем I, который во всех отношениях является наиболее близким ему по духу историческим персонажем, готов заявить, что у России есть только два союзника — армия и флот. Нет ничего удивительного и неожиданного в том, что итогом этой политики стала новая, на этот раз гибридная Крымская война. Потому что теперь уже не Европа, а сама Россия стремится создать вокруг себя «санитарный кордон», выстроив вдоль своих западных границ цепочку государств-сателлитов, для поддержания которых ей не жалко никаких денег.

Более того, по мере того как росли цены на нефть, росла и мессианская амбиция России. Режим в Кремле теперь претендует на роль лидера нового Священного союза, объединяющего все архаичные, заскорузлые и людоедские режимы мира, всех, кто не вписался в новый исторический поворот, от Венесуэлы и Ирана до Сирии, Ливии и Северной Кореи. И уже по одному только составу потенциальных участников этого союза видно, как сильно изменилась Россия со времен окончания наполеоновских войн.

Но поскольку ожидания быстрой гибели Запада предсказуемо оказались несколько преувеличенными, России приходится вооружаться. Милитаризация общества и государства есть неизбежное следствие курса на самоизоляцию. Страна возвращается обратно в ту историческую точку, из которой она пыталась уйти в конце 80-х при помощи конверсии (впрочем, весьма неудачной). Безусловно, затраты на перевооружение, а также на армию и полицию в целом являются самым масштабным инвестиционным проектом Путина. Россия снова ничего не жалеет ради обороны, правда, не совсем понятно зачем, потому что обороняться от всего мира сразу невозможно в принципе.

На первый взгляд кажется даже, что новая гонка вооружений будет весьма полезной и что она способна возродить российскую промышленность. В краткосрочной перспективе милитаризация действительно позволит удержать на плаву многочисленные «уралвагонзаводы», выпускающие военную технику, отстающую от западных образцов на десятилетия. Но, поскольку ресурсы бюджета ограниченны (а благодаря Олимпиаде и прочим гигантским политическим проектам будут еще более ограниченными), то развивать базу современной конкурентоспособной промышленности, не говоря уже о фундаментальной науке и образовании в необходимых для модернизации масштабах, будет нечем. Поэтому в долгосрочной и даже среднесрочной перспективе милитаризация ведет к истощению экономики, росту ее диспропорций и деградации образования, науки и культуры-

Зато в области идеологии милитаризация способна дать самые обильные всходы. Неизбежным следствием кремлевской политики является укрепление милитаристского духа, который носится над руинами империи как неприкаянный лермонтовский Демон. Милитаризация духа в свою очередь является для общества самой короткой дорогой к тоталитаризму и фашизму. И надо сказать, что значительная часть этого пути Россией уже пройдена.

О фашизме в России принято говорить как о будущей угрозе, указывая пальцем то на всевозможных ряженых, щеголяющих в нарядах со свастикой и лихо вскидывающих руки на русских маршах, то на одержимых мракобесием попов-расстриг, заклинающих бороться с кощунницами и педофилами, то на скинхедов, избивающих в подворотне «инородцев», то на толпу, громящую рынки. Однако ничто из вышеперечисленного, несмотря на всю свою отвратительность, в точном смысле слова к фашизму отношения не имеет, а является проявлением заурядной дикости и варварства.

Фашизм является извращением весьма цивилизованного сознания, способного плодить невероятных чудовищ, когда разум засыпает. Сегодня угроза фашизма исходит вовсе не от уличных орд, не от якобы «националистических» заявлений Навального или кого бы то еще ни было (как это кажется многим видным представителям российской интеллигенции), а из Кремля. И самое главное состоит в том, что об этом поздно говорить в будущем времени — грозное завтра для России уже наступило.

Восприятие фашизма в России мистифицировано и искажено ее трагическим историческим опытом. Он ассоциируется здесь исключительно с одной из его самых жестоких и кровавых ипостасей — германским нацизмом со всей присущей ему людоедской атрибутикой: мировой войной, концлагерями, холокостом, массовыми казнями и пытками. Но фашизм существовал и в более «вегетарианских» формах, от чего его сущность не менялась. Идеология итальянских фашистов при Муссолини не так сильно отличается от тех откровений, которыми делится сегодня руководство России. То же самое можно сказать о режиме Франко в Испании.

По утверждению Карлейля, лорд Честерфильд, посетивший Францию за несколько лет до революции, когда еще ничто не предвещало бури, написал под Рождество в частном письме другу: «Буду краток: все признаки, которые я когда-либо встречал в истории и которые обычно предшествуют государственному перевороту и революции, существуют теперь во Франции и умножаются с каждым днем». Я также буду краток: все признаки, известные из истории, которые предшествуют формированию «мягкого фашизма», присутствуют в современной России и умножаются с каждым днем — открытый отказ от либеральных ценностей; попустительство шовинизму, слегка декорированному патриотизмом; сосредоточение в руках государства мощной пропагандистской машины, нацеленной не на информирование, а на программирование мышления и поведения; травля меньшинств, в том числе сексуальных, в угоду маргинальному сознанию; подавление независимого правосудия и формирование репрессивной правоохранительной системы (разной степени жесткости) и исподволь складывающийся культ личности вождя.

Самое поразительное, что никто фашизма в России особенно не стесняется, просто по возможности стараются избегать произносить это слово. Фашизм в России давно стал государственной идеологией (которую все ищут, да так и не могут найти), но, в отличие от уличного, бутафорского фашизма, он стыдливо предпочитает не называть себя собственным именем.

Россия — не первая страна, которой приходится решать проблему технологического отставания. Выдающийся английский историк Арнольд Тойнби писал, что в обществе, которое вынуждено догонять соседей, развиваются две взаимоисключающие реакции на вызов — слепое подражательство или консолидация вокруг архаичных ценностей. Тойнби называл эти два типа поведения соответственно «иродианством» и «зелотизмом». И тот и другой путь он считал тупиковым, так как бездумное подражание приводит к тому, что на неподготовленную культурную почву переносятся идеи и институты, которые там не могут функционировать, а самоотверженное следование устаревшим традициям приводит к полному экономическому и военному истощению. Только стимулирование творческого развития на базе собственной культуры может вывести общество из исторического тупика.

В современной России было достаточно и «иродианства», и «зелотизма». От Горбачева до Путина либералы стремились построить в России Европу, с приходом Путина маргиналы пытаются изгнать Европу из России. Тем не менее за свою историю Россия дважды умудрялась осуществить глубокую и успешную модернизацию общества и государства (в обоих случаях очень неоднозначную) — при Петре I и при большевиках. И в том и в другом случае модернизация осуществлялась как часть некого идеологического «национального проекта». Вопрос весь в том, каким именно должен быть этот проект.

Для России идеологический выбор сегодня крайне сужен — между фашизмом и либерализмом. Тот, кто надеется на какой-то третий путь, обманывает себя. В принципе нельзя отрицать возможность фашистской модернизации. Но для этого фашизм должен перестать быть мягким и переродиться в чудовищную тотальную кровавую диктатуру. И даже в этом случае успех этого проекта сомнителен, так как в России нет уже лишних двадцати-тридцати миллионов людей, которых можно было бы бросить в топку модернизации.

Таким образом, выживание России на практике может быть связано только с реализацией либерального проекта. Но тот легковесный и подражательный либерализм, которым Россия питалась последние десятилетия, никаких исторических задач разрешить не может. Выход должен быть найден на путях формирования в России «творческого либерализма», выросшего из собственной культурной почвы, учитывающего реалии российского менталитета и замкнутого не на концепцию прав человека (важность которой никто не отрицает), а на идею национального возрождения России.