Ржаной хлеб

РЖАНОЙ ХЛЕБ

Я хорошо помню, как впервые почувствовал землю. Было это давно, в детстве. Стояло тогда жаркое лето. Мы с Витькой Страховым пошли в лес за ягодами. Бродили целый день, устали и проголодались. Витька остался с пастухами у реки, а я покатил к дому один…

Ломоть черного теплого хлеба и теплая земля под босыми ногами — это идет у меня из детства. Это я всегда чувствую и помню. Земля и хлеб — они всегда вместе…

Недалеко от нашего села, за большаком Горький — Арзамас, есть Матренин бугор. Мы тут всегда отдыхали после дальней дороги. И я решил посидеть немного, глотнуть студеной водички из родника, который бил внизу, в лопухах. Солнце уже перевалило к закату, но жар его не угас, бугор так прогрелся, такие вкусные запахи шли от него, что, мне захотелось прилечь. Я повалился грудью, раскинул руки и почувствовал землю. Именно почувствовал, как чувствуют ласковое тепло родного человека. Мне показалось тогда, что земля живая, что там, в глубине, стучит ее огромное сердце. Я понял, почему люди так сильно любят землю. Я увидел улыбку отца, когда он, вскапывая огород лопатой, положил на ладонь темно-серый комочек и говорил, любуясь им:

— Эх, хороша нынче земелька… Дождички в самый раз ее подкормили… Не земля, а чудо!

Брал землю в руки и наш колхозный председатель дядя Саша Лощилов. И тоже говорил разные одобрительные слова. Хвалил за землю и ругал, скошал трудодни и выдавал премии. А мы, мальчишки, бегали по земле босиком и не знали, что она чудо. Да и знать, наверное, особо-то не надо было. Все величайшее и самое необходимое для жизни почти не замечается: воздух, вода, солнце. Так же и земля. И самое бытие наше. Это же естественно. Но только до тех пор, пока земля, вода, воздух не начнут стонать от боли. Когда природу и основу ее — землю начинают обижать насильственно. Хотят взять от нее много, ничего не давая взамен. Грубо издеваются над ней, полагая, видимо, что она все выдержит…

Бытовало мнение, что земли у нас видимо-невидимо. Некоторые и сейчас так считают. И губят плодородную почву огромными площадями. Мне не раз приходилось видеть это…

Два старинных костромских села, Борисоглебское и Завражье, находятся на юге области, недалеко от Волги. Старики говорят, что раньше от села к селу шла обычная дорога, по которой ездили в основном на телегах. А рядом с колеей проходила еще узкая пешеходная тропочка, и все это вместе занимало метра четыре в ширину. По обе стороны тянулось поле, и летом, перед жатвой, тяжелые колосья ржи ласково касались рук пешеходов…

А лет пятнадцать назад я насчитал тут шесть или семь дорог, одну рядом с другой, разбитых, погибельных. И совсем уж расстроили меня эти места в последний приезд. Пыла вторая половина апреля, снег весь растаял, и над полями, в чистой небесной лазури, неумолкаемо звенели жаворонки. Но не радовала, не ложилась на душу эта весенняя благодать. И потому не радовала, что путь, на который мы ступили, весь этот лежащий впереди лик земной был обезображен, исхлестан следами тракторных гусениц, скатами машин и самосвалов, глубокими колдобинами с мутной застоявшейся водой. Я не мог разобрать, какая тут из десятка дорог, занимающих полосу метров в двести, не меньше, считается главной. Это была сплошная рана на теле земли, на плодородной ее почве, безжалостно примятой вместе со стебельками озимой пшеницы…

— Это сколько же тут земли погублено?

— А вот считай, — сказал мне попутчик, знакомый учитель из Завражья. — От села до села километров десять. Вот и множь. Язык не поворачивается цифру называть…

Земля родная… Нет ей цены. Она основа основ всех богатств державных, сама жизнь и сила наша. Она поит, кормит и одевает нас. Есть ленинское крылатое выражение: «Берегите землю как зеницу ока». В ученых книжках я вычитал: сто лет надо, чтобы образовалась на земле плодородная пленка всего в сантиметр толщиной. Почти невозможно на значительных площадях заново создать почву со всеми ее сложными, многообразными свойствами. Владеть землей — это мечта крестьянских поколений. Из-за небольшой межи в старину дрались кольями. У бедных людей земли никогда не хватало, делили ее по едокам. Мне с первого класса запомнилась картинка из какой-то книжки: бредут по пыльному тракту мужики, женщины и дети, кто в лаптях, кто босой, лица худые и страшные, за плечами пустые котомки…

— Безземельные это, — пояснила мать. — Земельки им, бедным, вишь, не нарезали, хуже нищих они…

Таких безземельных людей и сейчас еще ходит немало по странам, где властвует капитал. И только у нас совершено великое деяние — вся земля отдана народу. Бесплатно, на вечные времена. Мы так привыкли к этому, что порой недостаточно ценим такое огромнейшее благо. А есть и такие люди, которые губят землю, не берегут ее. Они легко могут залить мазутом луговину, где пчелы собирают мед, проехать на грузовике по картофельным бороздам.

— А чего особенного? — нахраписто оправдываются они, когда их уличают. — Жалко, что ли, земли-то? Вон ее сколько!

Да, земли в нашей стране немало. Но и не так много, чтобы ее превращать в мертвую грязь. А сколько ее уходит под застройки городов, автострад, газопроводов, электролиний, промышленных комплексов? Ученые утверждают, что каждый час исчезает из урожайного оборота шесть гектаров земли. Если это правда, то цифра настораживает, заставляет задуматься…

Мне нравится Российское Нечерноземье, и я бываю здесь чаще, чем в других краях. Земли тут почти повсюду бедные: супеси, подзолы, суглинки. И поля небольшие по размерам, «пятачки» среди лесов и кустарников, где на мощной технике не разгуляешься. Да и подзапущены они были в свое время порядком, в пасынках долго ходили.

Сейчас Нечерноземье заметно меняет свой облик. Пришла сюда новая техника, строят много, земли улучшаются, урожаи повысились. А передовые талантливые председатели колхозов, такие, как Иван Антонович Денисенков из Смоленщины, Леонид Михайлович Малков из Костромской области, эти вообще доказали, что и здешние почвы, если их в хороших руках держать, могут досыта кормить крупные окрестные города хлебом и мясом, овощами и фруктами. И в дожди и в засуху собирают они за тридцать, а то и за сорок центнеров зерна с гектара, скот у них всегда упитан, надои молока высокие. Проезжаешь, бывало, их полями, и сердце радуется: чистота кругом, пшеница густая и ровная, в кукурузе прятаться можно, клевера — загляденье, льны, как море, переливаются. А к соседям заскочишь — ругаться хочется. Рядом, через дорогу, а как будто планета иная: не поймешь, что и посеяно на участке, не то горох с овсом, не то сурепка с молочаем…

— Надо вставать пораньше да болтать поменьше! — ответил как-то на мое удивление запущенностью полей Леонид Михайлович Малков. — Надо, понимаешь ли, земле больше кланяться, спины не жалеть…

Я заметил, что Малков частенько произносит эту свою излюбленную фразу: «Земле больше кланяться». В ней заложена вся мудрость крестьянская: с земли все дела начинай. Земля, которая кормит — главная земля. О ней — первая забота. Но и о той, которая просто земля, природа с лесами и лугами, заботиться надо не меньше. Бесполезной земли не бывает, она вся — бесценное наше достояние…

Пустующие или запущенные земли, поля, где сорняков больше, чем злаков, удручают, камнем ложатся на душу, сердце сжимается от боли при виде их. И страшно, если к этому привыкают. А такое еще можно встретить нередко! Гниющая солома у обочины, рассыпанное на дороге зерно, луговина, где давно уже не растет трава, лопухи и крапива на месте снесенных деревень. Видят это люди и проходят мимо. Не возмущаются, не стучат кулаками по председательскому столу, не бегут сами, чтобы поскорее убрать, обработать, пустить в дело. Равнодушие к земле, к плодам ее, к извечной святости этой только там пускает корни, где нет хозяйственного порядка, где запущена дисциплина, воспитательная работа. Настоящий крестьянин не заснет, зная, что пахать пора, что хлеб осыпается, сено не убрано, навоз под яровые не вывезен. Он торопится в поле, не спрашивая, сколько ему за работу заплатят, какие надбавки будут, проценты. Земля его из дому гонит, зов ее неистребимый. И хорошо, когда этот зов поселяется в душу ребенка и живет там до глубокой старости.

— Землю, ее ведь, милую, не обманешь, — вспоминаются мне мысли Малкова. — Пытались обмануть некоторые да от нее же, от земли самой, по шапке получили. Она крепко наказывает. Зубы на полку, как говорится, положишь, если поле обидишь. Натерпелся я в свое время от этих бойких ребят, которые окриком хотели кукурузу вырастить, клевера сводили, учили курицу, как надо яйца нести, а сами ячмень от пшеницы отличить не могли. Слава богу, что теперь не в чести на селе такое командирство. Мы, колхозники, на земле живем, с нас и спрос за урожаи. Мы не допустим, чтобы земля холостой гуляла…

Он-то не допустит, это уж точно. А другие руководители пока допускают. «Холостых» земель еще немало наберется по российским селам. Далеко не каждая сотка служит для питания человека. А ведь любой, самый бросовый участок можно обиходить, как это сделали дачники, рабочие с заводов, пенсионеры. На пустырях они вырастили сады, работают там выходными днями вместе с детьми. Ребята с малых лет приучаются с труду, учатся понимать и любить природу. Земля, она ведь не только кормилица, она и воспитатель…

Немало еще случаев у нас, когда землю улучшают ради галочки, бездушно. Этот грешок водится, к примеру, за некоторыми мелиораторами. В целом они работают, конечно, хорошо, но бывает, так иной участок «улучшат», что после них не растет ничего. А участок уже оприходован, включен в число полезных гектаров.

Под Смоленском есть совхоз «Рябиновая поляна». Я как-то заехал туда, чтобы посмотреть на производство разных приправ, которых почти не найдешь ни в одной столовой, и в первую очередь хрена. За цехами, в низинке, увидел я какие-то возделанные квадраты земли.

— А там что растет? Какая культура?

— Клюква, — отвечает директор. — Искусственно клюкву разводим. На нее сейчас большой спрос. Трудно, знаете ли, поддается выведению…

— Но позвольте?! Среди болот искусственно выращивать клюкву? Это же…

— Были болота да сплыли. Надо было мелиораторам оставить островок. Хотя бы для клюквы…

Может быть, и нет ничего особенного, что клюкву выращивают искусственно. Ведь где-то это делают. И, наверное, там делают, где она плохо растет в естественных условиях или ее очень мало. А тут, в центре Нечерноземья, рядом с «болотными» псковскими краями, не очень-то это звучит. С умом надо мелиорацию проводить, на природу оглядываться, на местный уклад жизни, на историю. А то копейку выгадаем, а рубль потеряем. Немало у нас денег закопано по разным российским низинам. Лежат они уже не один год, а всходы от них хилые. Видел я подобное в знаменитой Мещере, например, на Оке, на северо-западе…

Фактов, когда к земле относятся нерадиво и просто губят ее, сколько угодно. Но вот не припомню я случая, чтобы кого-то наказали именно за землю, за неправильное использование ее. Часто наказывают руководителей хозяйств за низкие урожаи, надои, привесы, настриги, но вот чтобы за землю, за порчу ее — что-то не слыхать…

Мне всегда казалось, что в Подмосковье, в этих густо заселенных местах, «гуляющей» земли не встретишь. И ошибся. Есть «гуляющие» земли. Целые многогектарные площади. У поселка Хлебниково, от канала Москва — Волга идет большой залив. Так вот весь левый берег залива отличные пустующие луговины. Какие травы вымахивают здесь к середине лета! Сколько можно было бы сена заготовить! Не стал бы я заводить речь об этом береге, если бы он был просто берег. Дело в том, что раньше здесь сенокосы были, выкашивался каждый бугорок. А сейчас пропадает трава. Стоит до августа месяца, поджидая хозяев, и увядает на корню. Сами собой приходят на ум некрасовские строки, когда проходишь берегом Хлебниковского залива:

Да если бы один этот берег пустовал, а то ведь и дальше по возвышенности тянется огромный пустырь, густо заросший полынью, конским щавелем и вообще разной травяной непролазью. Когда-то здесь ссыпали землю, вынутую, должно быть, при рытье канала да так и оставили ее неровными кучками…

— Какая равнина пропадает, — сказал я как-то пожилому рыбаку, который рядом со мной забросил удочку. — Неужели нельзя окультурить этот пустырь?

— Отчего же нельзя? Очень даже можно, — живо откликнулся рыбак. — Пригони пару бульдозеров, разровняй, и вот тебе поле. Можно сады здесь разбить, а можно и под луг оставить. Сей клевер или люцерну — на целую ферму кормов хватит…

— А если под дачи отдать? Под участки рабочим с завода?

— Тоже неплохо. Земелька сразу же на людские руки откликнется…

— А раньше, что тут было?

— С того краю, что поближе к деревне, коров пасли, а с этой стороны луга шли. Бывало, с десяток стогов тут стояло. А сенцо какое! Хоть в чай заваривай…

Этот пустырь у Хлебникова я часто вспоминаю. Как только зайдет где речь о халатном отношении к земле, так сразу же и встает перед глазами это бурьянное поле. Чье оно? Кто у него хозяин? Неужели местные власти не видят и не понимают, какой урон наносит этот пустующий клин? И не только материально, а больше нравственно, морально. Тысячи людей отдыхают у залива, в том числе и дети, и все видят заброшенную обиженную землю, сочные густые травы, которые никто не косит…

Конечно, совсем не обязательно распахивать каждый клочок неудоби. Земля в любом виде прекрасна и приносит какую-то пользу. Но там, где она обработанная, кормить может, пусть кормит…

В Целиноградской области возили меня в те места, где специально оставлен участок дикой степи. Ехали мы долго. И по обеим сторонам дороги стояли поспевающие хлеба. Десятки километров сплошных хлебов. Непередаваемое зрелище! И вдруг хлеба кончились. Не было дальше и дороги, она обрывалась у глубокой межи.

— Теперь только пешком можно, — сказал секретарь райкома. — На машине туда нельзя. Раньше ездили, а сейчас душа противится: святое место там…

Целинную казахскую степь я видел впервые. До самого горизонта тянулась широкая равнина, местами кочковатая, дернистая, с белыми метелками какой-то суховатой травы. Нога мягко пружинила, и я ступал осторожно. То и дело взлетали птицы, кружились над нами, выказывая свое недовольство. Может, где-то вблизи были у них гнезда или просто не хотели они чужого присутствия. Слева забелело небольшое круглое озерцо, окаймленное редкими камышинками. Птиц здесь было еще больше. И вообще вся степь, как только я пригляделся и прислушался, дышала, щебетала и стрекотала жизнью. И шел от травы легкий чистый запах, вернее, здоровый дух, который как бы одновременно бодрил и успокаивал. Хотелось посидеть тут или полежать. Представились косяки коней, когда-то бродившие по этим бедным подсушенным травам, скромные юрты казахов…

— И такая степь везде была? — спросил я, оглядывая окрестности.

— На тысячи верст… Равнина, ковыль, редкое озеро, овражек с ручейком, и опять равнина…

— Жалко немножко…

— Чего жалко?

— Степь, конечно… Живое существо, природа…

— И нам было жалко сначала… А хлеб? Хлеба очень много нужно. Вон как красиво колышется хлебная нива. Степь не в обиде, она же человеку служит…

Земля родная… Во все времена года и повсюду привлекает она неповторимой красотой своей. Всегда на ней легко и покойно. И весной, когда шумят по оврагам полые воды, летят в поднебесье косяки журавлей, цветут яблони, зеленеют на полях всходы. И в пору жаркого лета, когда можно пройтись босиком по мягкой душистой мураве, подышать ароматами подсыхающего сена. А в июльские ночи начинают ходить по полям беззвучные зарницы, вспыхивает и гаснет над поспевающими хлебами розоватое яркое пламя. Тут вскоре и сады поспевают, и уже другими красками, другими запахами манит земля. Леса задумчиво вспыхивают золотом, багрово рдеют по опушкам рябины. И вот уже легла на поля первая пороша, петли заячьих следов повели к стогам и ометам, из полыньи на речке, где берут воду для бани, целый день идет пар…

Всегда хороша она, земля родная. Она ведь не только плодородная нива, поля и сады. Она — Родина наша, Отчизна. На ней наш дом, могилы отцов и прадедов. Беречь ее надо, лелеять. И любить, как мать.