Ржаной хлеб

НА ПАСЕКЕ

Глиняное обливное блюдо, доверху наполненное медом, Никифор Евтифеевич поставил к нам поближе, разложил ложки, а сам, усевшись в сторонке, стал любезно потчевать:

— Угощайтесь… Свеженький… Только что откачали с Пелагеей для пробы немножко…

Мед был еще теплый, светловато-золотистая его масса просвечивала насквозь, источая тот густой душный запах, какой бывает только на цветочной полянке в самую жаркую и тихую пору лета. Мед всегда пахнет летом. И еще детством и солнцем. Мы едим его, нахваливая, наперебой говорим об этих волнующих ароматах, о неповторимом вкусе, а Никифор Евтифеевич довольно улыбается, поддакивает, качая белой головой:

— У нас на Дальнем Востоке меда особые, таежные, чище наших медов, поди-ка, и не сыщешь. Вон кругом сопки да дебри какие, на сотни верст не то что там дыма какого, а и пылинки нет. Ну и пользительность от этого большая. Я вот за свою-то жизнь ни одной таблетки, считай, не выпил, все мое лекарство — медок наш таежный…

Никифору Евтифеевичу Тестику — восемьдесят три года. Когда директор пчелосовхоза «Кировский» Виктор Мефодьевич Бутурлакин и главный агроном Хабаровского треста пчеловодства Александр Дурников, приехавший сюда что-то проверять, рассказали мне о Евтифеевиче, этом знаменитом знатоке медоносов, мастере взятка почти с семидесятилетним стажем, я сразу же представил его почему-то этаким заматерелым таежным дедом, заросшим по самые глаза бородищей: возраст у Евтифеевича уже нешуточный, да и живет он со своей Пелагеей Николаевной где-то у «черта на куличках», на дальнем хуторе, состоящем теперь всего из одного дома. Никифор Евтифеевич еще в молодости показывал свои редкие меда в Москве на выставке, обучил пчеловодческому делу десятки людей, и я попросил Бутурлакина, чтобы он свозил меня к нему на хутор. Но Бутурлакин и сам как раз собирался к Никифору Евтифеевичу. Они в это время, перед началом главного медосбора, всегда к нему ездят, все совхозные руководители, чтобы посоветоваться, порасспросить и поучиться у наставника-пчеловода…

И вот мы у него дома. Неторопливо пьем чай с медом, беседуем. Евтифеевич совсем не такой, каким я представлял его. Он чисто, по-офицерски выбрит, опрятен, во всей его жилистой натренированной фигуре есть что-то строгое, армейское, будто он долго служил и только недавно вышел в отставку. Я вскользь намекаю ему об этом, а Пелагея Николаевна, услышав мои слова, выскочила из кухни и охотно ответила за мужа:

— А с его характером и не растолстеешь. Не поймешь, что на пенсии, как работал, так и работает. Еще темно, а он уже вставши и все на пасеке, все возле пчел или в огороде, в саду. Хорошо еще, что мед-то есть кому забирать, нам самим много ли надо…

У Никифора Евтифеевича восемь детей и пятнадцать взрослых внуков. И все они, дети и внуки, живут поблизости, родных дальневосточных мест не покинули, часто навещают своего отца и деда. Да и сам Евтифеевич здесь и родился, здесь всегда и живет. Отлучался из дома только на войны, на все три, какие на его долю пали: в гражданскую с белыми сражался, с фашистами повоевал, дойдя аж до Берлина, и на японскую успел. Вот и все его отлучки из семидесяти лет работы на пасеках. И дети и директор совхоза сколько раз уже пытались перетащить Евтифеевича на центральную усадьбу, но он ни в какую, все шуточками отделывается: радио у нас от батареек поет, газеты-письма возят, а телевизора мне не надо. Вот и сейчас Бутурлакин завел было разговор о переселении, но Евтифеевич сразу же нахмурился, закашлял в кулак, стал спрашивать о своем сыне Иване, который возглавляет в совхозе партийную организацию.

— Он завтра к тебе заглянет, — сказал Бутурлакин. — Подготовку машин заканчивает, а в понедельник на кочевку двинем две первые партии. На Котиковском перевале уже зацветает липа…

— Там всегда раньше цветет, не зевайте. Парит нынче сильно, влажно, так что пчелу берегите в дороге, ночами ульи возите, по холодку…

Бутурлакин и Дурников беседуют со стариком о медоносной страде, о разных тонкостях этого важного дела, о передовых пчеловодах совхоза, и Евтифеевич чаще других называет имя Александра Даниловича Лиса…

— Сашку пчела любит, — говорит Евтифеевич. — Любит и слушается. Не каждый этого достигает, тут уметь надо.

С хутора мы хотели сразу же поехать к Лису, но отложили: надвигалась гроза и так потемнело, что исчезли из виду не только предгорья Сихотэ-Алиня, а и ближняя сопка Синюха. Собрались только утром. Дурников не оставляет Бутурлакина в покое. А мне и хорошо с ними, с двумя начальниками…

Лисов в совхозе три родных брата: Иван, Владимир и Александр. И все они пчеловоды. Таких «медовых» семей на Дальнем Востоке много: традиция, издавна занимаются в этих краях пчеловодством. Да и как не заниматься, когда повсюду благоухают цветы, один ярче другого, по склонам, на десятки километров сплошные заросли липы — лучшего здешнего медоноса…

— У нас в тресте уже подсчитано, — говорил Дурников, — что один гектар липы дает одну тонну меда. Это, конечно, у передовых пчеловодов, у таких, как Александр Данилович Лис, Востриков Иван, Диомид Аверьянович Сотников, ну, и ветеран наш, Никифор Евтифеевич. В урожайные годы каждая пчелосемья приносит до семидесяти килограммов меда, а у Лиса, например, вдвое больше. Опыт передовиков — это для нас сейчас главное. В прошлом году Хабаровский край заготовил больше полутора тысяч тонн товарного меда. Это неплохо вообще-то, но маловато. И на одну треть не используются пока наши медоносные массивы, которые в ближайшие годы могут и будут давать по семь-восемь тысяч тонн, если мы… Пусть вон Бутурлакин вскроет резервы, он на совхозе сидит…

— А что Бутурлакин? И вскрою! Резервов тьма, которые от нас зависят и которые не от нас. Пчелы вот болеют, а лечебных препаратов кот наплакал, и плохие они. Нет ветеринарных врачей по пчеле. Машин-вездеходов мало. Как на кочевку ехать, так и беда. Вертолетом бы надо ульи в тайгу забрасывать, так дорого, льгот нам не дают, а только обещают. И вот за семьсот километров трясутся бедные пчелы на грузовике. Она измученная прибывает, отходов немало в ульях. Жилья не хватает, закупочные цены на мед надо бы пересмотреть. Липу кое-где массивами вырубают, а это смерть для пчеловодов. Девяносто процентов меда нам липа дает. Но все, понимаешь ли, одолеем, если бы вот таких оборотистых людей, как Лис, побольше бы нам да помоложе…

Александра Даниловича на своей пасеке не было, и нашли мы его в Котикове у Ивана Платоновича Крамаренко, который готовил ульи для отправки на реку Анюй. Сам Лис, надеясь на изученные ближайшие медоносы, в июле решил не кочевать и вот, выбрав время, подскочил, чтобы словом и делом помочь товарищу.

— К осеннему взятку поближе, может, и я тронусь, — говорит Лис, поддевая ковшом воду. — Ну и жара, братцы, как бы опять гроза не ударила…

Лис крупноват, солиден, оттого кажется медлительным, все время улыбается и «хохмит», а сам незаметно, откинув расстегнутую рубашку, массирует ладонью левую сторону груди: вот уже несколько лет в душную погоду прихватывает у него сердце. Рано бы вообще-то: пятьдесят четвертый год мужику всего-навсего. И врачи и особенно жена уговаривают поближе да полегче работу выбрать, хватит, мол, и так с четырнадцати лет на пасеках. А Лис только улыбается или скажет что-нибудь такое, что все за животы хватаются от смеха…

Он, как и Евтифеевич, без пчел не может. Из мастеров мастер. Весь Дальний Восток его знает. В совхозе иногда шутят: у Лиса нюх лисий, этот уж медок не упустит. Он и сам как пчела: та нектар собирает, а Лис опыт. Где только можно: из книг, от таких стариков, как Евтифеевич, от ученых-зоотехников. Даже в праздники, когда братья в гости приходят, разговоры только о медоносах да кочевках, споры чуть ли не до драки…

У пчеловода дел всегда много. Зимой Александр Данилович следит за вентиляцией в ульях, за температурой. Сытая и здоровая пчела к апрелю — значит, есть надежда на хороший взяток. Любит Лис весенние денечки, когда пчелы уже выставлены, радуются солнышку, сил набираются. Начинают гудеть все полтораста ульев, манят пчел пожелтевшие ивы, а потом и черемухи, голубика, клены, вереск. Всегда с волнением Лис делает первую откачку. В эти дни обязательно кто-то приходит на пасеку. Или Бутурлакин, или Тестик Иван, партийный секретарь, а то и шоферы, рабочие, из родных кто-нибудь заглянет. И снимают пробу, оценивают качество. На пасеке чисто, низко выкошены травы. Это от змей и муравьев хоть какая-то преграда…

А перед цветением липы наступает у Александра Даниловича самая тяжелая и ответственная пора — кочевка. Где он только не был со своей пасекой: в долине реки Хор, у сопки Синюхи и Уссури. Хоть и знакомые, исхоженные места, но все равно каждый раз все приходится обживать заново, ставить палатки, прокладывать тропки к ближнему водоему, рубить дрова. На кочевье приезжают всегда рано, под утро спать хочется, гнус и мокрец лезут в нос и в уши, а надо ульи сгружать, пасеку к работе готовить…

Три недели живет Лис вдвоем с помощником за пятьсот километров от дома, в тайге. Питаются по-походному, на костре пшенный кулеш варят, концентраты какие-нибудь. Великое счастье, если рядом река рыбная и можно уху сготовить — все-таки разнообразие. Днем за делами время летит незаметно, а ночами иногда тревожно бывает, все кажется, что кто-то воровски похрустывает в тайге валежником, ухает, подбирается к пасеке. Не раз бывало, что и тигры заглядывали, волки и особенно медведи. Эти косолапые разбойники, если прозеваешь, вмиг разобьют пару ульев. Урон от них немалый по всему краю. Лису пришлось в позапрошлом году уложить одного из двустволки: повадился, спасу нет. Получил разрешение на отстрел, забрался на дерево и выследил все-таки, встретил бурого жаканом в пяти метрах от улья…

Трудно на кочевке, неуютно, но зато какая радость охватывает, когда соты быстро наполняются белым липовым медом, прибывают люди на откачку, весело кричат с машины:

— Эй, Робинзоны, живы ли? Комары вас не съели?

После дружной работы, когда мед откачан и погружен, устраивается у костра обед, сообщаются «Робинзонам» все совхозные новости: как дела у других кочевников, кто кого в соревновании обогнал, у кого мед лучше. И катится, звенит по тайге смех, льется из транзистора задорная музыка. И спать в этот вечер, проводив гостей, возбужденные пчеловоды ложатся поздно. Нет у них усталости, нет уныния. Радость от хорошей работы, от общения с друзьями сняла всю усталость, сил новых прибавила. Этих сил им до конца кочевки хватит. А там и домой скоро. Дома, в родных местах, к этому времени уже новые медоносы созреют: богатая нектаром серпуха, бархат, малина, кипрей, который всюду называют иван-чаем, клевер, мята луговая… Не только август, но и весь сентябрь еще будут благоухать здешние красивые земли…

В совхозе «Кировский» тридцать четыре пасеки, разбросанные по многим долинам, предгорьям и сопкам. У Бутурлакина в кабинете висит карта, и на ней красными флажками, «как у командарма на фронте», обозначены эти пасеки. С ранней весны и до осени флажки меняют свое местоположение. В конторе через секунду ответят, где сейчас находится, к примеру, Востриков, Ивачев, Амосов, Череп, Шишкин или Лисы — все три брата. В этом году кировцам надо продать сто две тонны меда.

— Дадим! — уверенно заявляет Бутурлакин. — План — это вещь серьезная, шутить с ним нельзя. На июльском Пленуме ЦК вон как строго о планах-то сказано. Думаем, что и перекроем малость, основания имеются…

— А по кролику как выйдете? — спрашивает Дурников и, зная реакцию директора, насмешливо щурит глаза. Местная газета не так давно «крепко навесила» Бутурлакину. Основная мысль статьи сводилась, по словам Дурникова, к тому, что «кролики мед съели», то есть часть рентабельности от пчеловодства пожирают убыточные кролики. После этой статьи Бутурлакин невзлюбил газетчиков: «Легко им писать-то, сами бы сунулись». Вот и сейчас Бутурлакин, стрельнув в Дурникова колючим взглядом, сказал:

— Легко спрашивать? Кролики! Работаем! Близки к плану будем…

— Не любишь ты критику, Бутурлакин, ох, как не любишь, — смеется Дурников. — А ее надо любить, голубушку…

— Да ну тебя! — махнул рукой Бутурлакин. — Пошли на улицу, крольчатники покажу…

Длинными рядами растянулись за парковым двором крольчатники. Белые и серые шустрые кролики прыгали в просторных клетках. Мало поголовье, дорогие корма, низковата культура содержания — вот они, слагаемые «прогорания» подсобной отрасли пчеловодческого совхоза…

— Будем налаживать дело, — говорит Бутурлакин.

В тени, под густыми зарослями, мы присели отдохнуть на скамейку. Из гаража мимо нас одна за другой выходили машины. «В тайгу, за медом», — донеслось из передней кабины, и я представил поляны, аккуратные домики ульев на них, лицо Никифора Евтифеевича, Лиса, Крамаренко, Николая Черепа и других пчеловодов, с которыми успел познакомиться на их неповторимой дальневосточной земле…