Римские термы: Гладиатор (СИ)

Глава 10

— С этим есть сложности, — Германус стал говорить тише, — В Субуре за такое никто не возьмется. Ни за какие деньги. Я говорил со Жмыхом — он там главный. Твой муж их кормит. Много серебра оставляет каждый месяц в их борделях. Платит защитный выкуп самому Жмыху. Но главное — он помогает им с чиновниками и судьями. Луций для них курица, несущая вместо яиц серебро. Ни одному идиоту и в голову не придет такую зарезать. После нашего со Жмыхом разговора, мне пришлось сюда уехать. Я теперь нежелательный клиент в Субуре. Думаю, они будут его охранять. Нужен другой план и другие исполнители.

— Кто-то есть на примете? — Быстро спросила Атилия.

— Есть Горацо. У него шайка в лесу у Аппиевой дороги. Слишком многому надо совпасть, чтобы он смог взяться за наше дело. А главное — выполнить его.

— Дисс бы забрал, этого Луция! — она выругалась грубо.

— Ого. Откуда у матроны солдатские замашки? — Германус искренне удивился.

— Двенадцатый Молниеносный, храни его Юпитер, — отчеканила она, копируя слова и манеру голоса отца, — С детства слышала. Забыл, я рассказывала об отце.

— Умеешь ты удивлять — дочь семьи патрициев. А родитель твой не воевал в Дакии?

— Нет. С парфянами он воевал, в Армении на краю империи.

— Раз так, думаю, мы бы с ним могли сработаться. Крови моей родни на его руках нет.

— Кому что, а лысому — расческу. — Атилия сильно нервничала и пыталась при помощи грубостей успокоиться, — Тебе не о будущем сейчас думать надо. Думай, как жизнь свою сохранить. Может так случиться, что и не познакомишься с отцом. И ланистой его не станешь.

— Ты бываешь грубовата, патрицианка, — сказал Германус, улыбаясь, — У тебя появляется складка между бровями. Это тебя не красит.

Он приложил указательный палец ей на лоб. Она отстранилась.

— Придумал, как доберешься к этому, твоему, Горацо с Аппиевой дороги?

— Думаю завтра туда ехать. Скажу, что у Луция будет с собой крупная сумма. И если все пройдет успешно, и он окажется в подземном мире — Горацо лично получит сверх того.

Она молчала и смотрела в пол. Смутные мысли посетили ее голову и заняли разум. Девушка из приличной римской семьи вынуждена вести дела неизвестно с кем. Как на такое ее поведение отреагируют боги. Не изменится ли ее судьба после этого. Надо будет каждому из высшего пантеона принести щедрые жертвы. Когда же все пройдет успешно — вообще всем богам сделать богатые подношения.

— Надо же, — произнесла вслух она, — надеюсь на помощь разбойника с дороги…

— Не такого ты ждала от жизни, родившись в семье благородных.

Гладиатор снова улыбался, обнажая все свои зубы. Она посмотрела на него, но не ответила. Пальцем показала на кувшин с вином. Он догадался, встал, и наполнил два терракотовых кубка, до самых краев. Пили они молча. Каждый думал о своем. Вернее, Атилия не могла знать, о чем сейчас думает Германус. Почему-то ей казалось, что он вспоминает о местах, где родился.

— Скажи, как тебя звали там, ну в родных краях? Ты помнишь?

— Помню, — гладиатор уже не улыбался, — Имя, которое дают родители можно говорить только самым близким. Здесь его никто не знает. Когда мужчина взрослеет — его окружающие называют так, чтобы все догадались. Ну, кого-то зовут Патлатый, кого-то Длинноногий. Другие получают имя за заслуги или умения. Кого Кузнец, кого Рубака, или Убивший медведя. Здесь меня стали звать Германус — это имя меня устраивает. Так что ни к чему тебе мое настоящее имя, матрона.

Она не обиделась. Смачно отсербнула вина, и со звуком его проглотила.

— У меня к тебе просьба, — сказала она, — Называй меня по имени. Не надо, пожалуйста, каждый раз подчеркивать мое происхождение, или положение в обществе.

— Как скажете, госпожа Атилия.

— Без госпожи. Только имя. Попробуй — ты же вольный человек.

— Хорошо, Атилия. Только имя, — Германус глянул ей в глаза, — Кажется, ты хочешь что-то еще спросить?

Она допила вино и, поставив свой кубок на столик, снова показала на кувшин. Он поднялся и опять наполнил его до краев. Атилия сделала длинный глоток. Вино было густое и терпкое. Наверное, очень долго оно стояло в здешних подвалах. Старое вино пьянит больше чем обычно. Она повернулась к нему лицом.

— В каких богов ты веришь? В римских веришь?

— Да у вас такие же боги как у нас. Только называются по-другому. Юпитер — это Вотан. Отец всех богов, или старший брат для некоторых из них. Есть Юнона, его сестра и жена. Бог оружия Вулкан, у нас просто называется — Меч. Есть предки стерегущие жилье — мы зовем их деды, вы пенаты. У каждой реки и леса есть свой бог-хранитель. У всякой горы тоже есть, и у каждой долины. Их много.

— Как ты думаешь — боги будут злиться на меня? Ну, из-за Луция.

— По мне, это зависит от того как ты сама чувствуешь, и во что веришь. Если ты и вправду спасаешь свою жизнь, они не должны на тебя злиться. А вот люди будут, если узнают. Поэтому нельзя доверяться даже тем, кого считаешь преданным тебе. Я вот никому не доверяю — и пока живой.

— А когда появится женщина, которую ты полюбишь, разве ты ей не будешь доверять?

— Наверное, буду. Я еще не знаю… Я, пока не любил. А ты?

— Ну, мужчин — никого. Только отца, но это же по-другому.

Германус придвинулся к ней вплотную. Она от неожиданности отодвинулась. Он всей пятерней зарылся ей в волосы и, аккуратно притянув к себе, стал целовать. Она его не отстранила, хотя и не отвечала на его поцелуй. Возможно, ей стоило разозлиться на такую наглость. Только злости, никакой, не было.

Он целовал нежно и неторопливо. Атилия забылась ненадолго. В какое-то время, вино пьянило и не давало быстро соображать. Ей показалось это забавно, даже приятно. Гладиатор, обняв, стал прижимать ее к себе. Она вспомнила где и с кем. Положила ему ладонь на грудь, и осторожно отстранила от себя.

— Нет, Германус, я не могу, — выдавила слова.

Он все еще обнимал ее и смотрел прямо в глаза. Атилия резко поднялась, выбравшись из его объятий, и пересела подальше.

— Серселия или еще кто-нибудь могут увидеть, и мне станет стыдно, — сказала шепотом.

— Можем пойти в спальню, — так же прошептав, ответил он.

— Нет, мы не должны… Не сейчас.

Она встала и быстро пошла в сторону спальни. По дороге позвала рабыню:

— Фелица, готовь меня ко сну!

Германус остался сидеть на месте, и взглядом провожал ее. Она зашла в комнату и, задумавшись, остановилась посредине. Прибежала служанка, в руках у нее был медный таз с теплой водой. Она раздела Атилию и стала губкой обтирать все тело.

— Ты пойдешь к нему, когда уйдет Серселия?

Рабыня немного растерялась, и застенчиво ответила:

— Я бы хотела, если госпожа отпустит.

— Я не против. Но зайдешь ко мне и скажешь, когда она уйдет.

Фелица ответила на выдохе, полушепотом:

— Слушаюсь, госпожа. Благодарю…

Когда служанка, выполнив свои обязанности, ушла, Атилия легла в постель. Она чувствовала, как колотится ее сердце. Сегодня точно не заснуть. Луна бросала свет в окно спальни, от этого комната казалась необычной, как из другого мира. Легкий ветер шевелил кроны деревьев, и они издавали едва слышный шелест. Этот звук в ее голове складывался в какую-то, давно забытую, мелодию. Она силилась вспомнить какую, но мысли постоянно путались, отвлекаясь на другое. Одна мысль перебивала все остальные. Из-за этого в голове происходила круговерть. Или не из-за этого, может старое вино все еще «играло» внутри нее.

Что же, все таки, это за мелодия? Такая родная и такая далекая. Кажется, она из другой жизни, из какой-то прошлой, давно забытой. Теперь уже и не вспомнить…

Опять другая, «подлая» мысль не давала ей нормально вспоминать. Снова и снова ставя вопрос ребром. Атилия прогоняла ее, ругая себя и коря. Нет! Надо думать о другом, о более важном. Мелодию не вспомнить, и где слышала ее тоже. Значит должно быть что-нибудь важное, то что требует сосредоточиться. Например, если, вдруг Луций узнает, что она была здесь. Ну и пусть, навестить подругу не преступление. А если он узнает о гладиаторах, об их присутствии в этом доме. Да, но как он об этом узнает — нет, не возможно. Да, и что такого, Серселия здесь распоряжается, он их и пригласила.

Свет луны и шум ветра в листве отвлекал. Новый его порыв заставил мелодию в голове звучать сильнее и ярче. Как же кружится голова. А сердце, вот-вот выпрыгнет. Какая же назойливая мелодия, не уходит никак. Так, о чем это она, ах да: «Он придет или нет?». О боги! Нет, нет и еще раз нет. Об этом нельзя думать. Так, Атилия сосредоточься, какая там была мелодия: ту-у, ту-ту, ту-у-у-у… Растянутая и грустная, как рожок пастушка вечером. Так вот откуда она!

Детство. Нет, юность. Закат солнца. Вдалеке звуки. Странные, тянущиеся звуки. Будто ветер завывает или зовет кто-то. Она идет одна. Ей нельзя — родители будут сердиться. Все равно она идет. Любопытство перебивает страх. Даже служанке своей ничего не сказала. Звуки манят, они слились уже в мелодию. Она прошла уже через всю оливковую рощу. Впереди холм с кипарисами. Теплый ветер играет в ее волосах. Атилия уже поднялась наверх, и стоит у высоких, стройных деревьев. Он них запах, смолянистый и приятный. И музыка, красивая и грустная.

Правее от холма кустарник, а прямо, насколько видно, травяной луг. Овечки, сбившись в кучу, стоят всей отарой. Звук музыки идет оттуда. Ту-у, ту-ту, ту-у-у-у. Она подходит ближе. Это мальчик, вернее юноша. Дует в рожок, выводит мелодию. На нем серая туника, копна густых волос закрывает глаза. Он ее замечает и перестает играть.

«Как ты это делаешь?». Она без стеснения стоит рядом, и их плечи прикасаются. «Научишь?». Он показывает ей рожек: «Надо дуть сюда. А здесь держать». Отдает ей инструмент в руки. Она пытается и не выходит.

Юноша улыбается. «Надо вот так». Он берет рожок. Играет. Все у него выходит хорошо. Она раздосадована, что у нее не вышло. «А я, зато знаю, как надо целоваться. Хочешь, научу?». Он перестает играть и молча смотрит ей в глаза. Она без смущения его обнимает и целует в губы. Старается повторить все, как делали родители. Юноша прижимается к ней. Чувствуется, как колотиться у него в груди. От этого ее сердце начинает биться сильнее, и еще где-то пульсирует, ниже живота.

— Госпожа Атилия, вы где? — это Фелица ее зовет.

Зачем она пришла так не вовремя… Так было хорошо.

— Госпожа, Серселия ушла.

Какая еще Серселия, кто это вообще… Ах да. Она же в ее доме гостит. Видимо задремала под тихое шуршание листвы.

— А что Германус, он где?

— Не знаю. Может спать пошел. В гостиной уже нет никого.

— Ну ладно, можешь идти, — сказала Атилия.

Про себя же подумала с легкой досадой: «Как это спать пошел? Он что не придет?».

Рабыня вышла. Она села на кровати, спустив ноги к полу. Луна все так же светила, ветер все так же шумел в кронах деревьев. Голова у нее все еще кружилась.

Что же он, вот так просто, сдался и пошел спать. Даже не попытался добиться ее. Где же его решительность и дерзость. Неужели его желание было так слабо, и он побоится войти к ней в спальню. Может двери немного приоткрыть, он увидит и догадается.

«Открой их еще нараспашку, и прозови. Что совсем гордости не осталось!».

Ну как же хочется, что бы пришел. Нет, она его выгонит, конечно. Как по другому. Прогонит решительно, еще и накричит. Ну, или прикрикнет. Но строго. Даже не потому что она замужем — Луция она не любит, а потому что он так легко ее не добьется. Пусть потрудится для этого.

Германус все не шел. Она прислушалась к звукам — ничего, кроме шелеста листьев. Атилия встала и, босиком, подошла к окну. Пол был устлан терракотовыми плитами, но все равно оказался прохладный. Хоть и не такой холодный, как мраморный у нее спальне в доме Луция. Деревянные ставни на окне распахнуты. Она вдохнула полную грудь прохладного ночного воздуха. Видимо, уже стояла глубокая ночь, еще вечером стояла жара.

Аромат роз, перемешанный с запахом хвои, ярко ощущался. Как же спать когда все так хорошо сложилось. Они могли остаться наедине, и никто бы их не заметил. Возможно, больше такого момента не представится. Может так сложиться, что им больше не увидеться. Тогда уж лучше сожалеть о том, что случилось, чем о том, чего не получилось из-за нерешительности.

Атилия еще постояла чуть-чуть и, смело, направилась к двери. У самого выхода уверенность пропала. Она уже не юная наивная девочка, а он не робкий пастушок. Как же быть… Что же он оставил всю свою смелось на арене гладиаторских боев?

За дверью послышался звук шагов, едва уловимый. Она отошла назад к окну. Удары сердца, часто стуча, отзывались в голове. Воздуха стало мало, и Атилия хватала его, часто дыша. Звук шагов пропал. Как она не вслушивалась — ничего. Не может быть, чтобы ей это просто показалось. Ведь точно кто-то шел. Вернее крался. Волны от ударов сердца уже бились в виски. В дверь поскребли. Сначала еле слышно, потом громче.

Появилась легкая радость, следом за ней — волна сомнения. Как теперь быть? Открыть дверь или спросить: «Кто там?». Но это лишние звуки в такой момент — она точно знает кто за дверью. Да, и он уверен, наверное, что она догадалась. Немного подождала. Тишина. На кончиках пальцев приблизилась к двери и приоткрыла. Силуэт, как призрак в полутьме, стоял вплотную у входа. Не сдержалась и глубоко с шумом вздохнула. Пару мгновении, и он плавно протиснулся в открытый проем.

Сильная рука обвила ее талию. Теплое мужское тело прильнуло к ней всей. Дверь тихонько закрылась.

— Что же так долго… — едва слышно вырвалось, с досадой.

Все. Больше она не могла говорить. Его губы впились в ее, как в спелый фрукт. Ноги подкосились и стали ватными. Только успела обхватить руками его шею. Иначе бы упала.

Стены, пол и потолок — поплыли вокруг. Она закрыла глаза и почувствовала, как ее подхватили крепкие, но заботливые руки. Два мгновения и они оказались на кровати.

Оба часто дышали — волна возбуждения накрыла их окончательно. Поволокла. Не оставалось никаких шансов на капельку сопротивления.

Одежды не стало в два вдоха. Теперь они могли ощущать друг друга целиком: каждый мускул, каждую впадинку. Воздух, вдруг, стал горячий, как из парной в термах. Оба дышали жарко, чуть не задыхаясь.

Волна покалывания пробежала по ее телу до кончиков пальцев на ногах. Германус вобрал в себя ее сосок и, едва касаясь, водил языком. Другой тоже не остался без внимания. От этого они набухли и затвердели. Видимо такое произошло не только с ее сосками. Что-то увеличившееся и твердое прижалось к ней между ног. Очень горячее и живое…

Когда проснулась — не нашла его рядом. Странно, она не помнила, как он уходил. Поднялась и подошла к окну. Внизу стоял тот самый пастушок со своей дудкой, из поместья отца, в ее юности. Он не играл свою мелодию, просто стоял и молча смотрел на нее. Его глаза наполнены удивлением, разочарованием и укоризной — все это виделось одновременно. От такого ей стало неловко. «Что ты от меня хочешь? И на что ты рассчитывал — я дочь твоего хозяина». Только после этих слов она по-настоящему проснулась.

Лежа в кровати, долго не могла понять — где она. Какая часть была сном, а какая явью. Приходил ли к ней ночью Германус? Как юноша оказался так далеко от поместья отца, но главное — почему он не вырос за все эти годы?

Голова ужасно болела. От таких мыслей становилось еще хуже. Решила пока не думать ни о чем. Видимо, все же, слишком много было вчера вина. До этого дня у нее никогда не случалось похмелья. Она не знала, что надо делать, чтобы полегчало.

Попыталась подняться, но стены в комнате стали кружиться вокруг кровати. Она зажмурилась и снова легла на подушку. Решила еще нужно поспать. Но уже совсем светло, и заснуть не получилось. Где же, Дисс ее побери, носит эту рабыню!?