Рискующее сердце

26

Книга «Рискующее сердце» («Das Abenteuerliche Herz») вышла в свет в 1929 году. С тех пор за самим Эрнстом Юнгером закрепляется прозвище «Рискующее сердце». Слово «abenteuerlich» означает, собственно, «склонный» или «приверженный» к приключениям. Перевод обоснован тем, что для Эрнста Юнгера такая приверженность сопряжена со смертельным риском (см. вступительную статью). В книге «Сближения», написанной через сорок лет после «Рискующего сердца», Юнгер еще раз откомментирует эту тему, сквозную в его творчестве и в жизни: «Любое наслаждение вызвано духом. А любое приключение — близостью к смерти, кружением вокруг нее» (Jünger E. Annäherungen // Sämtliche Werke. Bd 11. Stuttgart: Klett-Cotta, 1998. S. 15; перевод мой. — В. M.).

В 20-е годы Эрнст Юнгер еще колебался относительно своего призвания. Книгой «Рискующее сердце» он решительно заявил о себе как о профессиональном писателе, что подтвердил неодобрительный отзыв Геббельса. В 20-е годы национал-социалисты интересуются Эрнстом Юнгером как героем войны и подающим надежды правым националистическим публицистом. Прочитав «Рискующее сердце», Геббельс пишет в своем дневнике: «Жалко этого Юнгера. „В стальных грозах“ я только что перечитал. Там действительно величие и героизм. Потому что за ними опыт крови. Теперь он запирается от жизни в своей капсуле, и его писанина от этого — всего лишь чернила, литература» (Jünger E. Politische Publizistik. 1919—1933. Stuttgart, 2001. S. 869). Слово «литература» явно употреблено Геббельсом в уничижительном смысле, при подразумевающемся отсыле к Ницше, призывавшему писать кровью, на что ссылается и сам Юнгер в статье «О духе»: «Пиши кровью, и ты узнаешь, что кровь — дух». Но для Геббельса дух — это кровь, а для Юнгера кровь — это дух, и в этом кровное расхождение между национал-социализмом и Эрнстом Юнгером, коренящееся в «Рискующем сердце».

В немецком литературоведении прослеживается тенденция усматривать в «Рискующем сердце» немецкую разновидность сюрреализма. Говорят о стиле сюрреалистического отчуждения, в котором описываются леденящие ады городских пейзажей с жуткими сновидениями. В 1936 году выходит вторая версия книги. О ней сказано, что это одна из немногих сюрреалистических книг в немецкой литературе (Jünger E. Leben und Werk in Bildern und Texten / Hrsg. von Heimo Schwilk. Stuttgart: Klett-Cotta. S. 158). Близость Эрнста Юнгера к сюрреализму подтверждается именно его пристрастием к жутким сновидениям и ночным кошмарам. В «Манифесте сюрреализма» Андре Бретон (1896—1966) рассматривает грезу (сновидение) как единственную, непрерывную реальность: «В пределах, где она (греза. — В. М.) осуществляется (или проходит, чтобы осуществиться), греза, по всей видимости, продолжается и сохраняет след организованности. Только память присваивает себе право прерывать ее сокращениями, не отдавая себе отчета в переходах и являя нам скорее череду грез, чем единую грезу» (Écrits sur l’art et manifestes des écrivaines français. Moscou, 1981. P. 402; перевод мой. — В. М.). Свои сюрреалистические устремления и симпатии Эрнст Юнгер высказывает в «Сюрреалистическом ударе»: «Он (сюрреализм. — В. М.) — первая попытка творческого человека укротить духом технический мир с его безобразием, — попытка, не исключающая заводского пейзажа, чтобы сохранить идиллию, а, напротив, осваивающая его строения, его физиогномику и его опасности» (Jünger E. Sämtliche Werke. Bd 11. S. 330). Эта версия «Рискующего сердца» подготавливалась при национал-социализме, и к ней, возможно, относятся соображения, высказанные Эрнстом Юнгером в письмах к брату: «В условиях дурного морока и обмана мысль оказывается опасной уже потому, что она справедлива, и умы, располагающие верной мерой, уподобляются зеркалам, где мир теней отражается в наготе своего ничтожества… Не в последнюю очередь господство черни, завладевшее также языком, это пристрастие ко всему скверному, дешевому, затхлому, искусственно взвинченному обострило мою мысль и ответственность. Сегодня бывают хорошие вещи, которые больше нельзя высказывать» (Jünger E. Leben und Werk… S. 146; перевод мой. — В. М.). По всей вероятности, это хорошие вещи из националистической или патриотической публицистики, представленные также в первой версии «Рискующего сердца» и отсутствующие во второй версии, так что в ней преобладает сюрреалистическая зеркальность, в которой царят жуткие сновидения.

Различия между двумя версиями «Рискующего сердца» отчетливо проявляются в подзаголовках. Подзаголовок второй версии эстетски маскарадный — «Фигуры и каприччо», подзаголовок первой версии — «Записки днем и ночью», и от него протягиваются линии, ведущие к его подлинным истокам. Не исключено, что среди этих истоков есть и русские, например «Записки сумасшедшего» Гоголя (гоголевскую Россию Эрнст Юнгер упоминает уже в «Штурме») и «Записки из подполья» Достоевского. К Достоевскому Юнгер возвращается постоянно. В 1927 году в письме к брату он ссылается на свое долголетнее чтение Достоевского. Конечно, Гоголь и Достоевский в определенном смысле предвосхищают европейский сюрреализм, но толки о сюрреализме «Рискующего сердца» отвлекают от его чисто немецких корней. Автобиографизм Эрнста Юнгера явно ориентирован на «Ecce homo» («Се человек») Ницше. Иногда в «Рискующем сердце» проступает «Гиперион» Фридриха Гёльдерлина. И совершенно очевидно «Записки днем и ночью» напоминают «Ночные бдения Бонавентуры», вышедшие в свое время с двойной датой: 1804—1805 (см.: Микушевич В. Пророчество в пародии. Традиция ночных бдений // Голубой цветок и дьявол. М., 1998. С. 479).

«Рискующим сердцем» Эрнст Юнгер обосновывает анархию сердца, она же категорический императив сердца, высшая форма свободы и одновременно высшая форма законности: «Никакой строй не нужен, если в нем не осуществляется великая греза».