Род-Айленд блюз

9

Разразился грандиозный скандал, теперь наш фильм нипочем не раскрутить — вот, оказывается, что случилось, вот почему меня вытребовали обратно. Такое не часто бывает. Сожительница и возлюбленная Оливии, Джорджия, возмущенная заявлением Оливии, что она-де не лесбиянка, а всего лишь жертва сексуального насилия со стороны школьной учительницы еще в детстве, совершила неудачную попытку свести счеты с жизнью, послав предварительно по электронной почте свою предсмертную записку в средства массовой информации, и ей вовремя сделали промывание желудка. Родители Джорджии еще пуще раздули бушующий в прессе скандал, обвинив нежную героиню нашего фильма, Оливию, в том, что она соблазнила их дочь буквально накануне ее свадьбы со священником. В отделе рекламы началась паника, она перебросилась в голливудскую студию. Оттуда прилетели представители в надежде хоть как-то приглушить скандал, а это случается только в поистине чрезвычайных обстоятельствах. Студийное начальство с удовольствием бы отрубило мне голову, заспиртовало мои мозги и превратило во что-то вроде банка памяти, чтобы иметь их всегда под рукой, но поскольку такое, увы, невозможно, пришлось тратиться на билет на “конкорд”, чтобы доставить в монтажную не только мои мозги, но и мое тело. Американцы вцепились в меня, как черт в грешную душу, и всякий раз, как Гарри закуривал сигарету, чуть не падали в обморок, а он, чтобы доставить им удовольствие, курил еще больше обычного. Американцев было двое: вострый молодой человек и еще более вострая молодая женщина с копной волос и крошечным узким личиком, бедра у нее как у истинной жительницы Лос-Анджелеса, то есть значительно шире, чем у лавирующих в толпе нью-йоркских фемин. Калифорнийцы крупнее, тамошние просторы позволяют. Недалеко Техас — в перцептуальной реальности.

В конце концов сошлись на том, что я перемонтирую любовные сцены с Лео и Оливией и покажу не лихорадку страсти, а скорее ее отсутствие, потому что оба юных героя находятся в поиске, стремясь понять, к какому полу их влечет. Мне это было легче легкого, потому что полностью соответствовало тому, что происходило между ними перед камерой. Конец изменим, отснятой пленки, к счастью, достаточно; традиционная, счастливая развязка станет менее традиционной, зато более убедительной: Оливия идет на закат со своей близкой подругой, Лео — со своим близким другом. Я сумею тактично и деликатно намекнуть, что подруги и друзья вскоре станут любовниками. Теперь фильм можно будет назвать смелым и эпатирующим; задуманный вначале как трогательная история юношеской любви, он широко раздвинет рамки современных представлений. В исламских странах Азии он не получит широкого проката, зато протестантский Запад оторвет его с руками. Представители студии были в восторге от собственного изобретения, фильм станет (цитирую) “основополагающим в новой генерации гендерного кино”. Мы пошли в кабачок (это была их идея) отпраздновать великое событие, они пили минеральную воду с газом, разжились кокаином — в Лос-Анджелесе его запасы в последнее время явно подистощились — и последним рейсом улетели домой.

Почти все радовались неожиданному повороту событий — кроме, конечно, Красснера, он кусал меня за шею, пока я занималась тем, за что мне платят, и, что греха таить, платят очень щедро. Все считали, что профессиональные принципы Красснера оказались под угрозой, хотя у меня было подозрение, что он с удовольствием посмеялся бы вместе со всеми, если б забыл, что надо блюсти репутацию. Сценарист тоже был не слишком доволен, но сценаристы вообще никогда не бывают довольны, ну и, конечно, наш продюсер Клайв, чей фильм теперь потребует дополнительных средств сверх бюджета, совсем спал с лица и пребывал в состоянии шока, но именно за это продюсерам и платят.

— Ты перегрызешь мне шею, — сказала я Красснеру. Однако мне уже почти нравился чуть потный, тревожный, преследующий, как наваждение, запах его дыхания, оно смешивалось с моим, когда он наклонялся надо мной к экрану. Черные пряди взлохмаченных волос сплетались с моими рыжими завитками, которые побеждали в любом сопоставлении благодаря одной своей массе и буйству кудрей. Когда я откидывала волосы от глаз — а мне их то и дело приходилось откидывать, — его пряди взлетали и перепутывались с моими. Между нами возникла некая близость, тем более ощутимая, что мы не провели ту ночь вместе, не пережили разочарования, пока были лишь надежды. Прежде чем появиться в монтажной, мне удалось поспать час-другой дома, постель дружелюбно пахла Красснером, и я, к своему удивлению, ничуть не рассердилась. Он оставил записку, написал, что дал коту глистогонную таблетку — это было очень мило и по-домашнему, однако одеяло не расправил. Впрочем, ведь и я его не расправляла, в тот вечер он лег в скомканную постель.

— Не перегрызу, — заверил меня он. — Я просто нежно тебя покусываю на нервной почве. — И правда, его зубы — все до единого его собственные, в изумительных коронках, или идеально выбеленные и отлакированные, или имплантированные, или что там еще делают сейчас с зубами не слишком молодых людей, — едва ощутимо скользили по моей коже, и его полные губы тоже. В киношной среде не принято протестовать против сексуальных домогательств, это путь в никуда, пусть возмущаются те, кто и без того решил расстаться с кинобизнесом. Вы получите щедрое вознаграждение, но работать больше никогда не будете. Некоторые считают, что оно стоит того, лично я — нет. К тому же мне нравилось, как он меня покусывает.

Через три часа работы Красснеру позвонили из Лос-Анджелеса. Настал его черед выпутываться из моих волос, но несколько прядей так в них и остались. Он взял трубку.

— А, привет, дорогая, — сказал он. — Да, слухи не врут, мы опять по уши в дерьме. Я должен быть здесь. Слушай, раз я не могу к тебе приехать, прилетай ко мне ты, что скажешь?

Я перестала слушать. Еще немного — и я бы вляпалась в такую глупость! Теперь все как ножом отрезало. Мое плечо для Красснера — всего лишь первое попавшееся плечо, на которое можно опереться в беде. Кто-то тронул меня локтем и сказал, что это звонит Холли Ферн — я о ней слышала, да и кто не слышал: новая звезда на голливудском небосклоне, поет, танцует, ну просто новая Джинджер Роджерс, как уверяют ее поклонники (и очень глупо, подумала я, кто нынче помнит Джинджер Роджерс), имеет диплом по философии, о чем пиарщики по дурости всем уши прожужжали — колледж-то из самых захудалых. “Глупость непобедима, — сказала мне однажды мама Эйнджел, — против нее даже боги бессильны”.

Ни у кого нет таких красивых волос, как мои, но волосы еще не все; да, я встаю утром, и мне ничего не надо с ними делать, однако кто угодно может добиться того же эффекта, если готов провести в элитном салоне полдня. Я выкинула Красснера из головы и отодвинула плечо подальше от него. Вернувшись к пульту, он толкнул меня локтем в бок и спросил: “Что стряслось?”, но я не снизошла до ответа. Не надо летать слишком высоко, слишком уж больно, когда упадешь и разобьешься.