Роднички

Глава 4

Вечером Кеша намочил и пригладил свои кудри, нацепил галстук и отправился в клуб на танцы. Антон с ним не пошел, сказал, что ляжет спать пораньше. Он твердо решил избегать Бубенцовой — кто-кто, а уж она-то в клубе будет точно, и Валентин с Гришей будут торчать рядом. На него нашло ставшее обычным уже настроение хандры и жалости к себе: он одинок, никто его не понимает, и не надо — одному плохо, но зато страдания делают его мудрым, чувствительным, он будет сидеть на берегу озера, проникнется настроением этой ночи, волшебным серебристым светом луны, тихим, музыкальным плеском волн и в одиночестве будет шептать проникновенные строчки, такие, например: «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит».

Тетя Феня подоила корову, разлила молоко по крынкам и собиралась ложиться спать, а он, когда уже совсем стемнело, вышел на улицу, не зная толком, куда пойдет. Какая-то серая облачная кисея выстилала ночное небо, то закрывая месяц — и тогда он лишь тускло угадывался в глубине, как стеклянный осколок, брошенный в воду, то разрываясь — и тогда на мгновение месяц выплывал острый и четкий, чтобы в следующий миг вновь погрузиться в облачную муть. Темно было хоть глаз выколи. Лишь постояв у калитки и приглядевшись, Антон разобрал дорогу, темные остовы соседних домов, пятна кустов в палисаднике. Всего пять-шесть окон неярко светилось на всей улице; не слышно было ни голоса, ни звука, лишь отдаленный собачий лай на другом конце поселка.

Спотыкаясь о невидимые под ногами кочки, он побрел к озеру. Собаки, заслышав его шаги, хрипло лаяли во дворах и бросались на запертые калитки. Тонкое поэтическое настроение было испорчено — все время казалось, что собака не привязана и сейчас вцепится из темноты мертвой хваткой. Это тоже было не очень приятно. Он хотел уже повернуть назад, но, заметив фонарь у лодочной пристани, побрел в темноте на свет.

Лампочка горела тускло под жестяным, похожим на тарелку, колпаком, но здесь хоть было видно, что под ногами. Свет лампочки желтым маслянистым пятном отражался в темной воде внизу; волны, мелкие и мутные, лизали столбы под настилом. Пахло тиной. С неприятным шорохом терлись борта тесно привязанных здесь лодок.

Среди неуклюжих долбленок и просмоленных дощаников приткнулась к настилу маленькая голубая лодочка с красной полосой, узкая, как байдарка. Лодка была настоящая, хотя казалась маленькой, почти детской. Антон присел на корточки и тронул лодку рукой, она легко, почти невесомо, качнулась в сторону. «Как игрушечная», — подумал он. И привязана была лодка не ржавой цепью или растрепанной веревкой, как другие, а легкой цепочкой с маленьким замком.

Поэтическое сиденье на берегу не удавалось, но и возвращаться домой в темноте не хотелось. Волей-неволей Антон побрел в клуб, освещенные окна которого заметно выделялись среди редких огоньков поселка. Веселье там было в полном разгаре. Гремела усиленная динамиком музыка, стулья были беспорядочно сдвинуты к сцене, а на освободившемся пространстве танцевали пар двадцать. Мелькнула круглая голова Башкова, он танцевал с высокой, дебелой Валей Рогинец. Увидев Антона, Башков весело подмигнул ему и сделал в сторону зала широкий приглашающий жест. Незанятые девушки стояли с ожидающими лицами вдоль стенки, толпились озабоченно в фойе перед зеркалом. Парни курили тут же у распахнутых в темень окон. Заметив среди сдвинутых в угол стульев Кешу, одиноко сидящего там с грустным видом, Антон, ни на кого не глядя, прошел к нему.

— Чего не танцуешь? — спросил он, садясь нарочно спиной к залу. Он положил вытянутые ноги на стул перед собой и засунул руки в карманы.

— Невезучий я, — грустно сказал Кеша. — Раз пригласил Зиночку — не пошла, второй раз пригласил — не пошла, а с Валентином весь вечер танцует. Вон опять с ним…

Антон повернул голову, отыскал глазами Валентина, танцующего с Зиночкой, и сразу же за ними увидел Бубенцову с Гришей. Они двигались медленно, почти стояли на месте, и Бубенцова что-то говорила ему, что-то ласково, доверчиво ему говорила, а Гриша тихо кивал, смотрел ей в глаза, и лицо у него было какое-то странное, мягкое и улыбчивое — таким Антон его никогда не видел. «Значит, все-таки Гриша, — пронеслось у него в голове, — Конечно же, Гриша…» И хотя еще вчера он в последний раз и окончательно решил, что Бубенцова ему до лампочки и все, что связано с ней, его больше не интересует, он почувствовал себя несчастным, оскорбленным, обманутым — кровь бросилась ему в лицо. Он резко отвернулся и чтобы Кеша ничего не заметил, сказал вдруг неожиданно для самого себя: «Сейчас я приглашу твою Зиночку, а потом сосватаю тебя с ней».

Раз сболтнул, приходилось действовать, и когда зазвучали первые порхающие такты вальса, он встал и неуверенно направился к Зиночке. «Не пойдет. Откажется, дрянь!» — успел подумать он, когда, встретив его взгляд, она демонстративно отвернулась к подружке. Вернуться или пройти мимо он уже не мог и потому с ходу пригласил девушку, стоявшую у стенки рядом с ней. Девочка вскинула на него глаза, робко улыбнулась, подала руку — и они закружились.

Она была много ниже его, худенькая или, скорее, хрупкая — глядя на ее косички и школьные бантики, ей можно было дать лет пятнадцать. Она была в белом платье без рукавов, оставлявшем открытыми ее по-детски тонкие загорелые руки. Танцевала она старательно, глядя в сторону мимо его плеча, и какая-то легкая полуулыбка лежала у нее на губах, будто вспомнила что-то забавное.

Почувствовав, что Антон разглядывает ее, она подняла голову, взглянула ему в лицо и улыбнулась радостно и открыто. Она была рада, что он пригласил ее, он ей нравился, она гордилась тем, что танцует с ним, таким взрослым и студентом… Ее глаза говорили, что если он хочет, она весь вечер будет танцевать с ним, а она очень хочет, потому что любит танцевать, но ее никто не приглашает, потому что все считают, что она еще маленькая, а она хочет с ним танцевать, потому что он ей очень нравится… Может, он тоже думает, что она еще маленькая и глупая? — ну и пусть думает, — а она совсем не ребенок, она уже взрослая… А его она сразу заметила, когда он вошел и сел спиной к залу, ей хотелось с ним танцевать, и вот он пригласил ее, потому что ей хотелось, и она очень рада, ей хорошо, и ему пусть тоже будет хорошо, а то у него такой несчастный, замученный вид, что прямо жалко его…

Все это за какую-то долю секунды Антон прочел в ее глазах, и это так поразило его, что глаза какой-то незнакомой девчонки могут ясно разговаривать с ним, а он запросто все понимает, что до него не сразу дошел смысл сказанного. А когда уразумел и смысл, то сделалось так славно, что он засмеялся. Она поняла, чему он засмеялся, и удовлетворенная ясная улыбка осветила ее лицо. Она отвернула голову и стала смотреть в зал мимо его плеча, а до него дошло, что так не бывает, что глаза не говорят длинными предложениями, да еще с такой ясной интонацией. И сразу что-то восстало в нем против этого сомнения, ему уже не хотелось, чтобы это оказалось просто иллюзией, и потом он ведь где-то читал, что так бывает, просто не думал, что это может встретиться ему — он полагал, что это такая редкость… Он открыл рот, толком не зная, что хочет сказать, и не нашел слов, произошла заминка. Она подняла глаза и сказала ему, что она поняла его, что говорить глазами, в этом нет ничего особенного, это она всегда умела; сказала ему, что он хорошо танцует, что он высокий, она едва достает ему до подбородка, но это тоже ей нравится, хотя… самой ей не нравится, что у нее такой маленький рост.

Значит, все было правдой. Он почувствовал себя так как будто еще минуту назад был больным и нищим и вдруг разом выздоровел и разбогател… Что-то в ней было такое, в этой девчонке, что-то такое… А по тому, как внимательно она смотрела на него. как сосредоточенно замерли ее зрачки, он догадался, что и его глаза говорят, что и она в них читает. И она уже прочла, что она забавная девчонка, что удивительно, как он ее сразу не заметил — она вот какая симпатичная! — что она развеселила его и ему теперь хорошо, что от его мрачного настроения не осталась и следа… Она все поняла, кивнула и радостно улыбнулась. Они закружились под музыку быстрей и быстрей, и им освободили место другие танцующие. Они летели, кружась, по широкому кругу, и он глазами спросил: «Ну как?» — и она ответила: «Здорово!» — и он глазами сказал ей: «Ты молодец, девчонка!» — а она шутливо вздернула нос: «А как же!..»

Музыка оборвалась, и они остановились прямо там, где он ее пригласил. Многие почему-то смотрели на них. Антон спросил глазами: «Будем еще танцевать?» — и она кивнула: «Конечно!..» Он пошел к сцене, где сидел Кеша, и по дороге обернулся — широко открытыми глазами девушка смотрела ему вслед. Кеша встретил его удивленным взглядом.

— Ну ты даешь, — сказал он ворчливо. — Пошел приглашать Зи-ночку, а пригласил эту малявку. Хотя девочка ничего, симпатичная. — Совсем даже ничего, — сказал Антон, улыбаясь во весь рот, и в голосе прозвучало такое самодовольство, что самому стало смешно. Он сел вполоборота к залу и, разговаривая с Кешей, все время посматривал в сторону этой девочки с бантиками, и она ему все больше нравилась: и эти ее школьные бантики, и маленькая хрупкая фигурка, и ее говорящие глаза — даже отсюда он понимал, что они говорят. Они сказали, что, если кто-нибудь и пригласит ее танцевать, она не пойдет, а будет танцевать только с ним… И когда он снова шел через весь зал, чтобы пригласить ее на вальс, ему было так приятно, что она ждет его, только его, и никого другого.

— Как тебя зовут? — кружась с ней в танце, спросил он.

— Таня, — ответила она, глядя на него снизу вверх из-за своего невысокого роста. Голос у нее был мягкий и нежный.

— Таня, — тоном взрослого повторил он. — Хорошее имя.

Она чуть заметно улыбнулась и опустила глаза.

— А меня — Антон.

— Антон?.. — с какой-то детской шаловливостью передразнила она. — Хорошее имя.

Оба рассмеялись и так, смеясь, продолжали кружить. Но тут музыка оборвалась и все пары остановились.

— Танго!.. — закричал со сцены Башков, который взял на себя роль диск-жокея. — Объявляется белый танец.

— Я вас приглашаю, — сказала Таня поспешно, точно испугавшись, что он сейчас уйдет, и тут же смутилась, опустила глаза.

— Весьма польщен, — сказал Антон, подавая ей руку. И они снова вошли с нею в круг.

Танцуя, они разговаривали теперь не только глазами, но и обыкновенно, словами, и он узнал, что Таня перешла в одиннадцатый класс, что у них сейчас практика в детском саду, что у нее даже есть своя группа, что малыши ей нравятся и они ее любят, но по- настоящему она еще не решила, кем станет; папа хочет, чтобы она поступила в медицинский- папа у нее врач-рентгенолог, — но сама она не может понять, к чему у нее призвание… Это был обыкновенный разговор, но в нем была для Антона какая-то особая прелесть. Дело было не в словах, не в том, что он говорил и что отвечала она, с легкой робостью, чуть запыхавшись в стремительном кружении танца. Главное, он не был скован, ничто его не тяготило; он мог спокойно смотреть в ее глаза, и она смотрела в ответ доверчиво, он мог просто молчать, и в этом не было неловкости, мог просто улыбнуться ей, и знал, что она ответит ему ясной улыбкой.

Он забыл свою хандру, свое дурное настроение, он совсем забыл про Бубенцову. Раз или два он ловил на себе ее печальный и как будто удивленный взгляд, но тут же забывал о ней, не успев даже осознать, почему она так смотрит, почему она опечалена. Уже к концу вечера, когда он курил с ребятами у окна, Бубенцова подошла к нему и сказала:

— Антоша, проводи меня, пожалуйста, домой. — Лицо у нее было обиженное и сердитое, она ревновала и даже не скрывала этого. Он не почувствовал никакого злорадства, ему было немножко жаль ее, ему сейчас хотелось бы так все устроить, чтобы всем было хорошо и никто не страдал. Но ему не хотелось провожать ее, не хотелось бросать Таню.

— Нет, — сказал он, не пряча от нее глаз. — Я не могу. Пусть тебя Валентин или Гриша проводят, а я не могу.

— А я хочу, чтобы ты! — сказала она, нахмурив брови и чуть не топнув ногой. Ему показалось, что она сейчас заплачет, такая она была расстроенная.

— Я не могу сейчас, — сказал он мягко. Бубенцова посмотрела на него долго и требовательно, как будто давала ему еще время спохватиться, осознать, что он делает, раскаяться. Потом сказала:

— Потанцуй со мной.

В этом он не мог ей отказать, и так уже он чувствовал себя немножко виноватым перед ней. Они медленно двигались под музыку и молчали, не глядя друг на друга. Антон бросил взгляд туда, где стояла Таня, и не нашел ее. Он быстро обежал глазами весь зал — ее не было в зале.

— Прости, Света, — сказал он Бубенцовой и ринулся к выходу.

После ярко освещенного зала на улице было темно как в погребе. Когда глаза его немного привыкли к темноте, он заметил впереди Танино светлое платье. Он ускорил шаги, потом побежал — светлое пятно метнулось к какому-то дому и исчезло. Он остановился у ворот этого дома и, чуть переведя дыхание, нажал на щеколду. Калитка со скрипом приоткрылась, но со двора кто-то решительно воспротивился этому, и калитка опять закрылась, слабо звякнула щеколда. У него отлегло от сердца. Он прислонился к воротам и стал ждать. Ближнее окно в доме было открыто, видимо, для прохлады. В доме спали, и кругом была такая тишина, что явственно слышалось, как в комнате на стене равномерно постукивают ходики. Таня тихо и прерывисто дышала по ту сторону ворот.

— Таня! — шепотом, чтобы его не услышали в доме, позвал Антон. — Таня, выходи!.. Зачем ты в чужом дворе прячешься?..

Она не ответила ничего, но в тишине он услышал ее глубокий подавленный вздох. Он еще раз попробовал открыть калитку, и прежним успехом. Конечно, мог бы нажать посильнее, но уступил ей, и калитка захлопнулась.

— Таня, — снова позвал он. — Ну выйди, пожалуйста. Зачем ты прячешься?..

— Мне стыдно, — сказала Таня звенящим от слез голосом.

— Стыдно? Чего?

— Что я такая глупая.

— Кто это тебе сказал!

— Я сама знаю. Я глупая, глупая! И со мной не интересно. Я убежала, как глупенькая, и вы надо мной смеетесь.

— Я смеюсь?! И не думал! — убежденно сказал Антон.

— Правда?.. — спросила она доверчиво, сквозь слезы.

— Правда!

Она притихла, будто решая, верить ему или нет, потом глубоко-глубоко вздохнула, как маленький ребенок после обильных слез, и, сразу забыв свое горе, сказала решительно и звонко:

— А пойдемте на лодке кататься!

— Что, прямо сейчас?

— Ну, конечно.

— Пойдем, — согласился он. — А тебя отпустят так поздно?

— Запросто, — сказала она. — Мамы дома нет — она к бабушке в Харьков уехала. А с папой мы друзья.

Они пришли к Таниному дому, и здесь Антон подождал у ворот, пока Таня ходила за веслами. Дом был простой, деревянный, как и другие в поселке, но белые наличники, аккуратно подстриженные кусты и цветочная клумба в палисаднике выделяли его в ряду других. Освещенные окна были задернуты легкими вышитыми занавесками, за которыми Антон ничего в доме не видел. Минуты через три Таня вышла с веслами, он взял их на плечо, и они отправились к пристани.

— Какие маленькие и легкие весла, — сказал он.

— Лодка потому что маленькая. Мне ее папа сделал, — сказала она.

— Голубая? С красной полосой?

— А откуда вы знаете?

— Я все на свете знаю, — засмеялся он. Это совпадение ему понравилось. Вообще, у него было сейчас такое ощущение, что все должно у него совпадать, все должно получаться, чего бы он ни захотел.

Было близко к полночи, поселок уже спал. И хотя звезд на небе проклюнулось множество, под ногами в темноте ничего не видно. Но сейчас темнота не казалась чужой и враждебной. Они с Таней шли, взявшись за руки, и когда кто-то из них спотыкался о кочку, то смеялись вместе, а когда собаки лаяли на них из подворотен, тоже смеялись.

— Не бойтесь, — покровительственно сказала Таня. — Они добрые, не укусят. Просто от скуки лают. Скучно небось всю ночь на привязи сидеть… Туман! Туман!.. — окликнула она пса, который сипло залаял на них со двора. Пес замолчал, прислушиваясь, потом заскулил, зацарапался в калитку. Таня потянула Антона к калитке, и вдруг прямо перед собой он увидел большую собачью голову. Пес стоял на задних лапах, и башка его с разинутой пастью торчала над калиткой. Таня бесстрашно протянула руку и потрепала его за загривок.

— Туман добрый, — сказала она. — Почешите его за ухом, не бойтесь!..

Поколебавшись, Антон протянул руку, и пес дружески облизал его ладонь своим влажным шершавым языком.

Таня отомкнула замочек и устроилась на корме, Антон сел на весла. Лодка осела и закачалась под их тяжестью, вода заплескалась у самого края борта. Антон осторожно оттолкнулся от пристани и приналег на весла. По тому, как заметно стал уплывать и отдаляться фонарь на берегу, почувствовал, что лодка идет сильно. С каждым гребком, каждым всплеском весел фонарь на столбе уплывал все дальше: вот уже не видно лампочки, а только снопик желтых лучей; вот уже и лучей не видно, только светящаяся точка вдали, и еще одна, отраженная в черной воде внизу; вот искорка не больше яркой звезды, и только потому, что висит она очень низко, можно понять, что это не звезда, а фонарь на пристани. Антон греб сильными рывками, откидываясь всем корпусом назад — лодка послушно и стремительно разрезала темную воду.

— А мы плывем прямо в туман! — сказала Таня, указывая рукой вперед.

Антон оглянулся: лодка скользила к огромной белой стене, невесомо и призрачно проступающей во тьме. Он бросил весла, и лодка плавно, бесшумно вошла в туман. Длинные легкие волокна и рваные клочья тумана скользили, свивались над головой, то открывая, то закрывая звездное небо. Они то парили над водой, то скручивались в спирали, рвались и тихо отлетали куда-то. Лодка, покачиваясь, замедляла ход и наконец остановилась. Было тихо в тумане…

Таня сидела на корме неподвижно. Антон не видел ее лица, не видел даже, куда она смотрит. Он зажег спичку, поднял руку с горящей спичкой и увидел, что Таня смотрит на него. Огонек спички трепетал в ее черных зрачках. Она засмеялась и дунула на спичку. Он зажег другую и закурил.

— А я вас вижу, когда вы затягиваетесь, — сказала Таня. — У вас лицо освещается красным, как у разбойника Бармалея.

— А я и есть разбойник, — сказал он. — Думаешь, зря я тебя заманил на лодке кататься? Вот сейчас докурю и займусь тобой. Не боишься?..

Таня засмеялась своим звонким детским смехом, и ему было приятно слышать этот смех. Она вдруг сильно качнула лодку, и он, чтобы не свалиться в воду, схватился за борта.

— А я вас в воду, — сказала она, смеясь. — Попробуйте только меня тронуть!

— А почему ты говоришь мне «вы»? — спросил он. — Я что, такой старый?.. Тебе сколько лет?

— Шестнадцать, — сказала она. — Скоро семнадцать будет.

— Ну вот. Всего три года назад мне было столько же. Значит, будем на «ты»? Идет?..

— Хорошо, — сказала она почему-то грустно. — Только я не сразу — я сначала привыкну. Вы такой умный, а я такая еще глупая.

— Вот те на! — поразился Антон. — Откуда ты взяла, что я умный? Я еще ничего умного не сказал и не сделал. Может, я дурак набитый?..

— Нет, — сказала она убежденно. — Вы умный — это сразу видно. А давайте купаться! — вдруг без перехода сказала она. — Вода такая теплая. Вы отвернитесь, ладно?.. — И тут же о дно лодки стукнули ее туфельки, зашуршало платье, и она с плеском бросилась в воду. Лодка закачалась, грозя зачерпнуть бортом воду. — Прыгайте! — крикнула Таня. — Вода теплая-теплая! — И ударив по воде рукой, она обдала его дождем брызг. Потом, ритмично всплескивая, она уплыла куда-то в сторону.

Антон посидел, подождал, но вокруг была мертвая тишина.

— Таня! — закричал он. — Та-а-ня!..

— Я зде-есь!.. — донеслось откуда-то из тумана. — Плывите сюда-а-а!..

Антон опустил руку: вода действительно была теплая. Поколебавшись немного, он скинул рубашку, брюки и поплыл туда, откуда доносился Танин голос. Плыть было легко и приятно: вода неподвижная и гладкая, как стекло. Туман стлался низко, местами касаясь воды, местами отрываясь, нависая над темной гладью толстым невесомым одеялом. Выплыв на открытое место, Антон перевернулся на спину. Звезды поблескивали высоко в небе, и в лунном свете чуть заметно высветленные, тянулись зыбкие волокна тумана над темной водой. Антон несколько раз окликнул Таню, но ответа не дождался. Тогда он поплыл обратно к лодке, но, отмахав довольно много, лодки не нашел. Тут только до него дошло, что в тумане они могут запросто потерять лодку. Таню не было слышно: ни всплеска, ни звука. Тишина и плотная темень с белесо-серыми контурами тумана.

— Таня! — крикнул он. — Перестань дурачиться! Где лодка?..

Туман, тишина — и никакого ответа. Обеспокоенный, он громко позвал еще и еще раз. Этого только не хватало! Потерять лодку, потерять Таню, а до берега неизвестно сколько и неизвестно в какую сторону.

— Таня! — крикнул он. — Я рассержусь!

Рядом что-то плеснуло, и Таня звонко рассмеялась в темноте. Бешено загребая, он кинулся в ту сторону, но Таню не нашел.

— Ау-у, — смеясь сказала она где-то рядом, и снова он поплыл, и опять она ускользнула. Но у него отлегло от сердца. Сообразив, что она его слышит и успевает отгрести в сторону, он поплыл на голос тихо, без единого всплеска, и, неожиданно появившись рядом, схватил ее за плечи. Она вырывалась, смеясь, но он не отпустил ее. Таня дышала прерывисто и часто.

— Ты устала, — сказал он. — Поплыли к лодке.

— Нет, не устала, — сказала она. — Поплаваем еще.

— Мы потеряли лодку.

— Я ее сразу найду.

Они легли на спину, и он чуть поддерживал ее в воде, чтобы она могла отдохнуть. Потом они поплыли к лодке, и Таня действительно сразу нашла ее. Они влезли в лодку с таким чувством, как будто вернулись домой. Таня быстро надела платье и стала выжимать волосы над водой.

— Бантики мои размокли, — сказала она.

— Из-за этих бантиков, — сказал он, — я решил, что ты еще пионерка.

— Тогда я не буду их больше носить. — Она бросила ленточки в воду.

— Почему же? Тебе идет.

— Все равно не буду.

— Возьми мою куртку, — сказал он.

— Нет, мне не холодно.

— Возьми — я же на веслах.

Она взяла куртку и завернулась в нее.

— Куда нам теперь плыть, один бог знает, — сказал Антон. — Придется заночевать здесь.

— Нужно повернуть вправо, — сказала Таня.

Ему казалось почему-то, что поселок левей, но он послушно развернул лодку вправо и приналег на весла. Они молча плыли в чередующихся полосах тумана.

— Мне было очень весело, — сказала вдруг Таня грустно.

— А почему было и почему такой грустный вид?

— Нет, — сказала она, — мне и сейчас тоже хорошо, но почему-то уже не так весело.

Помолчали еще немного, потом она спросила:

— А что это за девушка, с который вы танцевали?

— Да так… — отозвался он неопределенно. — С нашего курса.

— Она у вас самая красивая, — сказала Таня уверенно. — Очень красивая, — добавила она тихо.

— Да, ничего себе, — пробормотал он. — А почему ты спросила?

— Так, — сказала Таня. — Я ей завидую. Я всегда хотела быть такой же красивой.

— Ты не хуже, — сказал Антон. — Ты даже лучше, — добавил он. — И потом, не в одной красоте дело. Ты же не знаешь, может быть, она злая, глупая, пустая…

— Нет, она не глупая и не злая, — сказала Таня. — Только какая-то… — И замолчала, не найдя подходящего слова.

Небо просветлелось и сипло пробовали голоса петухи по дворам, когда они с Таней подошли к ее дому. Прощаясь, Антон хотел подать руку, но это как-то не шло ко всему, что было, подумал, может быть, поцеловать ее, но и это не совсем подходило. Тогда он просто отдал ей весла и сказал:

— Хорошо покатались. Давай вечером еще.

— Давайте, — с радостной улыбкой кивнула она.

Светало. Месяц уже не сиял, а висел бледный, будто подтаявший. Край неба нежно розовел. Улица, по которой он шел, была незнакома ему, но Антон шагал по ней уверенно, точно он давно уже был в Родничках и нигде не заблудится. Руки с непривычки ломило от весел, глаза сладко слипались, но на душе было светло. Давно он не чувствовал себя так легко и уверенно. Он шагал пружинисто, впечатывая в слежавшуюся тонкую пыль подошвы своих кед, и несколько раз оглянулся, любуясь на четкий рисунок резиновых подошв.

Какой-то пес за забором сипло залаял на шаги. По голосу он узнал Тумана. Он подошел и положил руки на забор. Пес, как и раньше, встал на задние лапы и, разинув пасть с высунутым языком, тихо заскулил. Антон протянул руку и, как знакомого, потрепал страшного пса за загривок. Пес влажным шершавым языком облизал его руку.