Рог Роланда и меч Гильома

ИСТОРИЯ ДЕВЯТАЯ

Позор короля Тибо. — Глас Магомета. — Перемирие. — В тени оливы. — Чудеса Глорьетского дворца. — «Дело решенное». — Тайное письмо и колдовство Орабль. — Маленькие защитники Нарбонны. — Арабчонок. — Тем временем в Сен-Дени… — «Что это за смутьян?» — Бой на палках. — Посвящение в рыцари. — Гонец из Нарбонны. — Гильом и Тибо. — Опять Париж.

е близок путь в Париж — а когда везешь столько добычи, то дорога кажется вдвое длинней. Растянулись по ней обозы, трусят мулы с драгоценной поклажей, громоздятся на телегах мешки с сокровищами и сарацинское оружие, взятое в бою. Знаменитый Роланд и тот не брал разом столько трофеев, сколько удалось добыть достославному графу Гильому и его седобородому отцу Эмери Нарбоннскому. И покуда вся эта процессия через поля и леса двигалась на север, в противоположную сторону скакал один из мавров, уцелевший после битвы с нарбоннцами.

Нарбонна куда ближе к Оранжу, чем Париж, поэтому уже вскоре гонец был у шатра Тибо Арабского, который проводил досуг, играя в кости со своими приближенными. Осада города затянулась, не удалось взять ее приступом — решил Тибо брать Нарбонну измором.

— Король, — едва отдышавшись, сказал мавр, — перебиты все ваши послы, которые были посланы в Оранж.

— Кто? — вскочил разъяренный Тибо. — Кто осмелился это сделать? Отвечай немедленно, если тебе дорога твоя голова!

— Их перебили граф Эмери и его сын Гильом. Юнец хотя еще не рыцарь, но так прошелся деревянным колом по нашему войску, как никто другой не смог бы сделать ни мечом, ни копьем. А уж когда возведет его император Карл в рыцарское достоинство, — видать по всему, не будет ему ровни во всем христианском мире. Мало того, что нарбоннцы истребили все Акильяново воинство, разделались они и с Отраном Нимским, а Гильом к тому же отобрал у сватов коня Босана, который послан был вам в подарок принцессой Орабль. Вы же, король, опасайтесь потерять ее любовь: сдается мне, отправила она с гонцом тайное письмо юному французу. Отберет он у вас принцессу и завоюет Оранж, потому что некому тягаться ни с его силой, ни с его красотой.

— О Магомет! — вскричал Тибо Арабский, вознеся руки к небесам. — Такого позора я не снесу! Пусть же не будет на свете лжеца, который скажет, что мы не возьмем Нарбонну!

В сердцах король кинул в траву игральные кости и процедил сквозь зубы со злобой и ненавистью:

— Недолго же ты, Нарбонна, будешь сопротивляться! Сегодня же возьму тебя приступом, и ни одной живой души не останется за твоими стенами!

Не медля ни минуты, надел он кольчугу, подвязал потуже зеленый шлем, привесил к бедру меч, украшенный дивными драгоценностями и, гарцуя на персидском жеребце, выехал на полет стрелы перед своим войском.

— Воины! — закричал он маврам. — Трусы и лгуны утверждают, что вовеки не взять нам Нарбонну, что восемьдесят лучников да пятьдесят стрелков из арбалета засели на ее стенах, что две сотни отважных рыцарей охраняют ее ворота, что нет счета дюжим горожанам и нет преград их тяжелым секирам. Взгляните, воины: их несколько сот, а нас — тысячи. Неужели Магомет допустит, что мы дрогнем перед этой горсткой врагов, трусливо спрятавшихся за каменными стенами? Каждому из вас, кто войдет в город, я дам три дня, чтобы взять себе богатства — сколько угодно вашей душе и сколько унесут ваши руки!

Тут-то и закипела схватка! Посыпались сверху на басурман камни и увесистые бревна, кто забрался на лестницу — падает вниз с пробитой грудью, кто смог влезть на стену — тут же обезглавлен и скинут в крепостной ров. Засыпают арабские лучники своими калеными стрелами защитников города — вонзаются стрелы в камень, отскакивают от стен, падают вниз, на толпы осаждающих.

— Назад! Назад! — наконец закричал Тибо, видя, как безуспешно штурмуют его войска неприступную Нарбонну. Послал он приказ всем войскам, оставшимся на кораблях, чтобы немедленно те, кто владеет мечом и дротом, пришли под Нарбонну брать ее приступом и рушить укрепленья. Созвал король умелых плотников и приказал им резать бревна на доски и делать три десятка камнеметов — чтобы любой из них мог пробить толстые нарбоннские башни.

Вскоре французы увидели, что лагерь Тибо пополнился свежими силами, а огромные камнеметы были выдвинуты перед наступающими сарацинами. Смятение прошло по рядам защитников крепости: многие из них были уже ранены вражескими стрелами, все труднее становилось защищать им город. Тридцать горнов, пятнадцать больших рогов и сорок малых затрубили разом тревогу, призывая язычников надевать доспехи. Тибо приказал поставить перед войском идола Магомета, чтобы он помог осаждающим ворваться в город. Обтянули язычники своего истукана зеленым шелком, зажгли перед ним плошки и светильники и покатили его к стенам крепости.

Дивит французов его величина и вес. Но не видели они, что тайком залез внутрь один сарацин, и, когда мавры подтянулись вслед истукану к нарбоннским воротам, обратился он к язычникам — словно заговорил сам Магомет.

— Тибо Арабский, подойди поближе, — зычным голосом приказал истукан, — и выслушай мое напутствие. Отбрось все страхи и сомнения, иди в Нарбонну, водрузи на ее главной башне свой стяг, верни город и займи дворец, где жили твои предки!

Обрадовался Тибо, услышав эти слова, и вручил идолу в залог верной службы свою перчатку, которую набил золотыми монетами. Истукан же, как живой, протянул руку и схватил королевскую перчатку. Сарацины простерлись ниц перед изваянием.

— С нами бог! С нами Магомет! — пронеслось по их рядам.

— С вами! С вами! — закричали со стен французы. — Вот мы сейчас его и почтим!

Принялись они метать в идола копья и колы, большие валуны и мелкие каменья — побили Магомета, проломили его деревянную голову и грудь, а тот неверный, что сидел внутри идола, не смог выбраться наружу, так и помер там под меткими ударами защитников Нарбонны.

Тибо от гнева чуть не лишился разума — схватил с земли кол и принялся лупить поверженного истукана по голове, приговаривая в ярости:

— Будь ты проклят, слабый и лживый бог! Не стоят твои чудеса и ломаного денария!

— Уймитесь, король! — завопили язычники. — Кто же уцелеет под такими каменьями!

— Попали мы в беду, — сказал, поостынув, Тибо. — Мертв наш Магомет и покрыт позором. Не взять нам с бою крепости.

Тут увидел он на стене графиню Эрменгарду, которая пришла поддержать храбрых защитников Нарбонны, и закричал ей снизу:

— Согласись заключить со мной перемирие на две недели — и оставлю я сейчас штурм города.

— Пришлешь знатных заложников, тогда и поговорим, — отвечала Эрменгарда.

Не стал Тибо вступать в ненужные пререкания и послал в Нарбонну четырех своих вельмож. Французы посадили их в башню и предупредили Тибо, что ждет всех заложников петля, коли нарушит он перемирие.

Сам же Тибо решил, не мешкал, усилить осаду, для чего призвал к себе в шатер своих военачальников — Мордана, Матрефалана и Аэрофля.

— Не сводите глаз с Нарбонны, — приказал им повелитель, — ни единой души не выпускайте из крепости, а кто посмеет выйти за ворота, убивайте на месте. Я же наведаюсь в Оранж — пусть расскажут мне Акильян и все прочие, что там стряслось за несчастье и почему мальчишка Гильом взял верх в бою над такими опытными бойцами.

Тибо взял с собой десять тысяч храбрецов и пустился в путь к Оранжу. Оставив за спиной холмы и долины, вспаханные поля и дикие чащи, прибыл он в город, и сотни труб оповестили всех горожан о прибытии знатного гостя.

Узнала о нем и Орабль. А ее братья — Коррель Оранжский, учтивый Асере и неустрашимый Кларион вышли встречать короля Тибо и приняли его со всеми почестями, что были положены по языческим законам. Уселся Тибо со всеми на шелковом ковре под тенистой оливой и сказал Коррелю:

— Скажите мне по правде — где Акильян, которого я посылал как свата к вашей сестре? Не раз я слышал, что она красивей всех смертных женщин и стократ ученей самого мудрого клирика. Брак со мной сулит ей немало богатств — сделаю ее владелицей и повелительницей многих земель от Испании до Италии.

— Мы тоже не обидим сестру, — ответил Коррель, — и коли она решится пойти за вас, то отпишем ей в приданое этот город, а он и люден и богат.

— Нет, король, — сказал Кларион, — не даст вам Гильом жениться на Орабль. И ежели примет он рыцарский сан и приедет в Оранж, то всем нам не сносить головы.

— Да кто он такой, этот Гильом? — презрительно воскликнул Тибо. — Простой графский сынок, а мне был дядей сам эмир Балиган. Кто очистил Испанию от христиан, кто изгнал французов со всего юга? Я, король Тибо Арабский. Ныне я взял в осаду Нарбонну, и мне ли страшиться какого-то молокососа?

— Вы великий воин, кто же этого не знает! А все же не следует вам брать в жены Орабль, — возразил Кларион. — Все равно отнимет ее у вас Гильом.

— Вздор все это! — рассмеялся Тибо. — Нелепо пугать меня мальчишкою. У него и меча-то еще нет! Пусть он встретится мне где-нибудь на дороге, и я притащу его к вам за руку!

— Вы его не видели, государь, — не отступал Кларион, — и не ведаете, на что он способен.

— Хорошо, оставим ненужный спор, — прервал его Тибо. — Позовите-ка лучше вашу сестру. Есть у меня к ней важный разговор.

Красив знаменитый Глорьетский дворец в Оранже, в котором жила принцесса Орабль. Славился он на весь мир великолепными росписями, — как живые, глядели со стен лани, лоси, лошади, верблюды, своры охотничьих псов и множество пернатых: павлинов, лебедей, гусей и орлов. А на потолке изображен был небесный свод: побелен он известкой, раскрашен серебром, горят на нем тысячи звезд, сверкает светлое солнце, сияет полная луна…

Восхитил дворец короля Тибо — так бы и не уходил он отсюда. А Коррель Оранжский принес скамью слоновой кости, да не простую, а волшебную: стоит на нее сесть — и раздастся божественная музыка, слаще которой не услышишь нигде на Востоке или на Западе.

Подивился Тибо и сказал сам себе:

— Богат и счастлив, кто владеет такими чудесами. Станет Орабль моей — буду я здесь хозяином.

А братья принцессы тем временем вошли в ее покои, и Коррель, как старший, повел к ней такие речи:

— Дорогая сестра, прибыл в Оранж знаменитый король Тибо Арабский. Прослышал он о вашей красоте и мудрости и пожелал взять вас в жены. Готовьтесь: сегодня же состоится ваша свадьба, и уже вечером увенчает вас золотая корона.

— Нет! — вскричала Орабль. — Нет, брат, не будет этого! Не мил мне Тибо, а дорог моему сердцу юный Гильом. Его я хочу видеть и приму крещение, если он того потребует.

— Не нужно возражать, сестра, — твердо ответил Коррель. — Дело решенное. Тибо — самый могучий король из всех, живущих ныне под нашими небесами. Владеет он всею Испанией, войск его не счесть, и, если отважитесь вы ему перечить, возьмет он наш город, а нас всех попросту повесит.

— Боже! — зарыдала Орабль. — Неужели навеки потерян для меня отважный Гильом?

Неумолимые братья помогли ей собраться — и предстала она во всей красоте перед изумленным Тибо Арабским. На редкость хороша собою оранжская принцесса: драгоценный альмерийский шелк укрывает ее точеную фигуру; сама она статная, походка плавная, а лицом так красива, что не насмотришься. А глаза у Орабль серые — цвета сокола первой линьки — и сверкают зелеными искрами. Тибо чуть в ладоши не захлопал от радости, увидев такую красавицу. Она же смерила его холодным взглядом и повернулась к брату своему Клариону:

— Предали вы меня, братья. Мой вестник уже передал Гильому письмо, в котором я написала, что готова отречься от язычества и вверяю юному французу свою жизнь. Граф отплатит всем нам за мою измену, вас убьет, а Оранж разорит.

— Уймитесь, принцесса, — сказал Тибо. — Нынче вечером свадьба, не будем терять времени даром.

И устроили в Глорьетском дворце свадебный пир. Осыпал Тибо свою невесту невиданными дарами, навезли его слуги дичи и снеди, явились почетные гости, и весь вечер без отдыха пели жонглеры, услаждая слушателей веселыми песнями и звуками арфы и виолы.

В разгаре пира подошла Орабль к Тибо и сказала ему учтиво:

— Ваш приезд застал меня врасплох, покои мои не убраны, я должна удалиться и привести все в порядок.

— Разумные слова! — ответил король. — Радостно слышать, что вы обращаетесь ко мне как к вашему мужу и повелителю. Ступайте да не задерживайтесь — все веселье еще впереди!

Поднялась Орабль к себе в спальню, опустилась на постель и вскричала в слезах:

— Гильом, что мне делать? Чувство наше немногодневно, но сильнее меча, неудержимей стрелы, не помеха ему ни стены, ни горы. Прислали вы мне бесценные подарки, а я вынуждена отплатить вам изменой… Нет, не нужны мне никакие богатства — только бы знать, что вы мне верите, Гильом, что не упрекнете меня в предательстве и верите в мою любовь!

Не мешкал, призвала Орабль своего верного постельничего и, протянув ему письмо на тонком пергаменте, сказала:

— Храни тебя Господь, друг мой! Скачи во Францию, разыщи Гильома, передай ему эту повязку и письмо. Повязку пускай носит он в сражениях, чтобы моя любовь хранила его от ран, а письмо пусть прочтет, не откладывая, и верит в нем каждой букве!

Спустился вестник из башни во дворец, незаметно прошел через пиршественную залу и на одногорбом верблюде-дромадере, который может мчаться по земле быстрее, чем ласточка летит в небесах, отправился к Гильому с порученьем своей госпожи.

Смеркалось. Все громче шумел пир в Глорьетском дворце. Тут явились перед гостями шестьдесят ловчих, затрубили в рога, ворвалась в залу свора охотничьих псов. Удивился Тибо и, едва вернулась за стол Орабль, спросил у королевны:

— Что это значит? К чему здесь псы и ловчие?

— Так у нас принято, — ответила принцесса. — Сейчас вам покажут наши игры.

Пирует король. Сидят с ним в роскошной зале за громадными столами тридцать тысяч сарацинских воинов. Вдруг, едва стихли охотничьи рога, вбежал во дворец огромный олень, а следом четыре сотни псов — гончих и легавых, борзых и ищеек. За псами ворвались в залу охотники на конях, окружили рогача, а тот вскочил на стол прямо перед оторопевшим Тибо и с протяжным ревом стал рвать скатерть, уставленную дорогими яствами. Наморщил олень нос и фыркнул так, что повалились со столов от ветра тяжелые блюда и кубки. Тибо же Арабский от ужаса вжался в стену, потому что из ноздрей оленя низринулась на пиршественный стол добрая сотня мужиков-вилланов — каждый локтей пятнадцать росту, нет ни на ком ни обуви, ни рубахи; один — однорукий, другой — одноногий, у того — три подбородка, у другого — четыре глаза, зато у всех за спиной по горбу, а на нем восседают арбалетчики и стреляют ядовитыми стрелами направо и налево…

Тибо чуть с ума не сошел при виде таких кошмаров и взмолился:

— Орабль, помилуйте, прекратите эти забавы, а то как бы не умереть в одночасье от таких игрищ. Отдам я вам весь арабский край, только отпустите подобру-поздорову!

— Игрища и не начинались, король, — ответила Орабль. — Еще такое увидите, что, коли удастся вам спастись, будете потом говорить: мол, вовек никого не забавляли так, как вас в Оранже!

Тут разом пропало наваждение — исчез олень, исчезли псы и охотники, сидит король Тибо Арабский за столом, сидят тридцать тысяч сарацинских воинов, вкушают с аппетитом невиданные яства.

Вдруг распахнулись двери, и с пеньем вошли в залу три тысячи, не меньше, монахов: все в черных рясах, в одной руке — факел, в другой — тащит каждый по мертвецу. Заполонили они дворец и стали швырять факелы и трупы в язычников. Распростерся Тибо на мраморном полу и завопил от ужаса:

— Спаси нас, Магомет, повели Орабль прийти мне на помощь! Коль доберусь я живым до Нарбонны, ни шагу сюда больше не сделаю, забуду про Оранж и про все его богатства!

— Да что вы, король, — вновь ответила Орабль, — разве это потеха? Предстоит вам еще кое-что увидеть.

Опять пропало наваждение, пирует Тибо со своими сарацинами, вкуснее прежнего еда, слаще вино, веселее музыка. Только вздохнул король в надежде, что навсегда пропали кошмары, как в одно мгновение набились в зал дикие львы и медведи.

Бросились звери на гостей и давай их драть: у одного рвут рубаху, у другого сдирают горностаевый мех с богатого плаща. Криком и воем наполнился Глорьетский дворец.

Не выдержал Тибо — белый от ужаса вскочил на ноги и бросился вон из пиршественной залы. Сбежал он с крыльца и закричал своим воинам:

— На коней! Надевайте доспехи, мы возвращаемся в Нарбонну.

— Вам видней, — ответили вассалы, и при бледном свете зари отправились король и его свита восвояси. Без привала домчались они до Нарбонны, потребовали у Эрменгарда назад заложников, замкнули вокруг города кольцо осады, и решил Тибо не силой, так голодом расправиться с непокорными нарбоннцами.

А Эрменгарда обнимала своих малолетних детей, вздыхала и молилась Пресвятой Богородице:

— Помоги мне, Дева Мария, не осталось у меня даже корки хлеба на пропитание детям. Неужели сдаваться беспощадному врагу? Но ведь никого не пожалеет Тибо, казнит и меня, и моих сыновей.

— Не кручиньтесь, матушка, — вскричал Аймер, — да, не ели мы уже три дня, и, может, недолго осталось нам жить, но, если есть у вас тройная броня, да крепкий шлем, да острое копье, дайте их мне, и выступлю я против сарацин!

— Мы с вами, брат! — откликнулись Бев и дитя Гибер.

— Ну что же, дети, — невесело сказала графиня, — вовеки не было в нашей семье трусов. Коли нет выбора, идите в бой, и да пребудет с вами Господь!

Вскочили мальчики на коней, призвали оставшихся в живых рыцарей — и вылетели нарбоннцы из ворот, криками подгоняя пегих, чалых и каурых скакунов.

Чего не ожидали нехристи, так такой отважной вылазки защитников города. В тот час подходил к Нарбонне большой караван с провиантом, который отправил Тибо друг его — берберский король. Три сотни верблюдов, груженных мукой и хлебом, солониной и вином, и множеством прочих припасов, входили в сарацинский лагерь, когда рядом оказались смелые нарбоннцы. Аймер, не раздумывая, напал на одного из сарацин и сбил его на землю. Бев, вслед за братом, справился с другим противником. И даже малыш Гибер отличился — так ударил копьем в щит одного из мавров, что скинул того с коня, приведя в ужас прочих язычников. Бросились они врассыпную, не поняв толком, что случилось. А Аймер тут же приказал подвезти обоз к нарбоннским воротам. Пока пришли в себя осаждающие, последний верблюд уже скрылся за городской стеной. Ринулись басурмане следом, и хотя ловко и мужественно отбивались юноши, но в последний миг окружили враги Бева, обезоружили юнца и, пленив его, отвели под высокую сосну, где стоял шатер короля Тибо.

— Как тебя звать, храбрец? — презрительно спросил король пленника.

— Зовут меня Бевом, я сын графа Эмери и, хотя юн летами, со многими врагами уже успел расчесться. Не был бы я сейчас связан, и тебе, король, не дал бы я спуску!

— Вот как? — в ярости воскликнул Тибо. — Об этом скажешь еще раз завтра поутру, когда на вершине холма, как раз перед окнами твоей матери Эрменгарда, мы тебя повесим!

— Пусть! — гордо ответил Бев. — Зато я спас многих, и теперь, когда ваш обоз у нас в крепости, Нарбонна продержится до возвращения моего отца и брата Гильома. Что-то ты тогда скажешь, король?

А меж тем Аймер соскочил с коня у Нарбоннского дворца, и графиня приняла из его рук окровавленный меч.

— Где же Бев? — спросила она с тревогой, оглядывая вернувшийся отряд.

— Пленили его неверные, — с грустью ответил Аймер, — и отвели в шатер короля Тибо.

Зарыдав, опустилась Эрменгарда на мраморные ступени дворца, но Аймер нежно поднял ее с земли и стал увещевать:

— Не время плакать, матушка. Велите нас накормить, немало еды добыли мы для Нарбонны. А уж потом мы с Гибером решим, как должно поступить.

Поутру, еще и заря не взошла, надели мальчики доспехи и с отборным отрядом незаметно выехали за ворота. Велел Аймер своим рыцарям засесть в леске, неподалеку от нарбоннских стен, и чуть что спешить на выручку. Пришпорили братья коней, пронеслись в карьер сквозь вражеский лагерь и появились внезапно у королевского шатра, где в тот миг шел совет, какой смертью казнить Бева, чтобы неповадно было христианам появляться за воротами крепости.

— Тибо! — крикнул, подъезжая к королю, Аймер. — Отпусти немедленно нашего брата, не то головой заплатишь за его жизнь!

Сарацин от негодования забыл про меч и, сжав кулаки, бросился к отроку.

— Наглец! — завизжал он. — Ты сегодня же будешь повешен вместе со своим братцем!

Аймер же выхватил меч и прямо на коне ворвался в шатер. А в шатре в то время сидел знатный гость — сын вавилонского эмира Апеллар, а с ним два вельможи, сопровождавшие его к Тибо: мечтал Апеллар получить у Тибо рыцарские шпоры, для чего и пожаловал так издалека.

Аймер, а следом за ним и Гибер на месте разделались с вельможами: один и охнуть не успел, как лишился головы, второй же упал бездыханный, когда меткое копье Гибера прошло сквозь его броню и застряло под ребрами.

Старший из братьев поймал за штаны арабчонка, взвалил его на шею коню и крикнул младшему:

— Удираем, Гибер, а то и сам святой Денис нас не спасет!

Только их и видели. Сарацины от растерянности разве что успели схватиться за мечи, а братьев уже и след простыл.

— Магомет! — завопил Тибо. — Как же мне быть? Если случится что-нибудь с Апелларом, эмир спалит все мои города и вовек мне будет не смыть позора и проклятия!

Ушли от врагов Аймер и Гибер, прикрыли их нарбоннские рыцари, выскочив из засады, захлопнулись за ними неприступные городские ворота, и впал Тибо в уныние и горе. Подъехал он на коне к надворотной башне, увидел у окошка Эрменгарду и сказал ей громко:

— Графиня, где твой смелый сын? Хочу я вступить с ним в переговоры.

На его зов поднялся в башню Аймер, перегнулся через подоконник, окинул сверху гордым взглядом сарацинского короля и спросил его холодно:

— Что тебе угодно, король?

— Возврати мне сына эмира. Дам за него все, что ни попросишь.

— Вот мое условие, король, — ответил Аймер. — Сначала ты вернешь моего брата Бева, с конем и в полном вооружении, а тогда я назначу выкуп и за эмирова сынка.

— Так мы не сойдемся, — промолвил Тибо. — Если нет цены, то и торговаться не о чем.

— Хорошо, — ответил Аймер, — вот тебе цена: вернешь моего брата, а следом пришлешь в Нарбонну сорок телег с мукою, и сорок бочек с кларетом, и сорок мешков со свининою и солью. За это получит пленник свободу.

Передал Тибо требования Аймера своим вельможам, а те в ответ:

— Цена невелика, мы можем заплатить и дороже, лишь бы вернул нам проклятый нарбоннец Апеллара!

На том и порешили. Отправили Бева в полном облачении и на добром коне в Нарбонну, а следом прислали все, что попросил Аймер. Так за два дня получил город столько провианта, что хватило бы его лет на семь. Вернул Аймер Апеллара язычникам, а горожане воспряли духом и стали решать, как сообщить поскорей графу Эмери и Гильому об осаде их родного города.

А Эмери Нарбоннский с четырьмя своими старшими сыновьями, с Бернаром, Гильомом, Эрнальтом и Гареном, миновав сотни замков, городов и деревень, приближался к Парижу, спешил поспеть туда к Троице, дабы возвел император юных графов в рыцарское достоинство.

Прибыли они к сроку, стали постоем близ императорского дворца, и Гильом, сгорая от нетерпения, отбился потихоньку от братьев и поспешил в монастырь Сен-Дени, чтобы поспеть на торжество по случаю праздника. А там уже был и император, и его двор — вельможи, герцоги, пастыри и гости из разных земель.

Находился среди них и один знатный воин, которого звали Друэс. Решил он стать королевским меченосцем и только ждал удобного момента, чтобы подхватить королевский меч и тем заслужить расположение и благоволение Карла.

— Не трогайте меч, сеньор, — тихо сказал ему Гильом. — Я приглашен императором, чтобы стать рыцарем, поэтому за мной почетный долг пронести перед королем его оружие.

Друэс, измерив Гильома гордым и насмешливым взглядом, только рассмеялся в лицо юноше:

— Откуда ты взялся, недоросль? Станешь рыцарем — тогда и мечтай о королевском мече!

Ни слова не сказал в ответ Гильом.

Схватил он Друэса одной рукой за камзол, а другой — за штаны, поднял его на воздух, крутанул три раза над головой и с такою мощью отшвырнул в сторону, что тот ударился головой о колонну и простерся без чувств прямо у ног императора.

— Ах ты негодяй! — вскричал юноша. — Да не будь здесь нашего короля и знатных рыцарей, я бы тебе показал, что значит перечить моей воле!

Подошел он к императорскому мечу и с благоговением вынул его из ножен — озарился полутемный собор светом, будто две сотни свечей зажглось под его куполом.

— Что это за смутьян? — воскликнул Карл. — Откуда он взялся? Вижу я, он силен и хорош собою, но вовек не видал, чтобы на моих праздниках бывали такие чертовы созданья! Выгнать его из монастыря, а будет перечить — снести ему голову!

Смутились французы, никто не посмел затеять ссору с неведомым удальцом.

Тут вошел в собор граф Эмери, а следом за ним появились три его сына: у каждого — плащ на беличьем меху, каждый — красив и статен.

— Кто это к нам прибыл с такою пышностью? — удивился Карл.

— Это же граф Эмери Нарбоннский, — сказал один из его приближенных. — Привел он четырех своих сыновей — тех, что вошли в года и могут принять рыцарский сан, а младших оставил охранять Нарбонну. Вот тот белокурый отрок, на котором так ловко сидит плащ, — это старший, Бернар. За ним идут два других брата — удалые Эрнальт и Гарен. Перед вами же с мечом в руках стоит Гильом — такого храбреца, государь, не найти и в сорока империях. Коли станет он вам служить, то не будет ему ровни в вашем войске!

Тогда поклонились французы Гильому, а император поцеловал семь раз своего верного рыцаря Эмери Нарбоннского и сказал ему со слезами на глазах:

— Как я рад видеть вас, граф! Вы напомнили мне о Роланде и Оливье, о знаменитой Ронсевальской битве, про которую ныне сложено столько славных песен! Угодили вы мне, Эмери, откликнувшись на мой зов и поспешив на праздник с такими отважными отроками. Что ж, я готов посвятить их в рыцари и принять их в свою свиту.

— Спасибо, государь, — ответил граф. — Коль буду жив, отслужу вам за милость.

Подошел король к Гильому и поручил ему нести свой меч. Бернару достались королевские золотые шпоры, а графу Эмери — край роскошной мантии. После торжественного шествия началось веселье. Пришли в монастырь жонглеры, заиграли на арфах и виолах, а юнцы пустились в пляс — хохочут, резвятся, задевают столы ногами. Веселится вместе со всеми и Карл. Усадил он по правую руку своего любезного Эмери, долго расспрашивал его о Нарбонне, о графине Эрменгарде, что светла лицом, о младших сыновьях, о Роландовом Дюрандале и певучем роге Олифане, с которыми не расставался Эмери с того дня, как получил их из рук самого Карла Великого.

Тут подвели к Карлу одного бретонца — вряд ли кому доводилось видеть человека, столь страшного видом и безобразного лицом. Был бретонец крепок и коренаст, весь черен, волосы до пояса, а на темени — проплешина. Пришли с ним двое слуг: один еле тащил два огромных щита, а второй — три дубинки, что будут тяжелее копья.

— Да сохранит Создатель вас, король, и ваших вассалов! — сказал бретонец. — Я — самый лучший на свете боец на палках и пришел вызвать на бой любого из ваших французов. Уверен, не найдется среди вас никого, кто выдержит мои удары и снова поднимется на ноги!

Стали выходить французские рыцари — пятнадцать человек уложил на месте могучий бретонец; никто из них не мог похвастать, что хоть раз ударил соперника крепкой дубинкой.

Пристыдил бретонец рыцарей и совсем возгордился.

— Дрянной у вас народец, государь! Вижу, нет в Париже ни опытных бойцов, ни знатных юношей, что могли бы стать мне ровней в ратном деле!

— Позвольте принять вызов этого наглеца, — сказал наконец Карлу юный Гильом. — Хочу обменяться с ним пятком ударов.

— С Богом, — ответил Карл, — но, боюсь, придется вам несладко!

— Не страшитесь, государь, — вступил в разговор Эмери, — ручаюсь, что, коль не свалит мой сын бретонца, не завещаю я ему ни гроша, спорю с его нарядных штанов мех и пущу его в лохмотьях просить милостыню себе на пропитание!

Гильом только рассмеялся, услышав отцово напутствие.

— Эй, приятель! — крикнул он бретонцу. — Обернись и попробуй со мной сразиться!

Обернулся бретонец и улыбнулся во весь щербатый рот, увидев юного графа:

— Не смеши меня, малыш, и оставь в покое. Я же убью тебя одним ударом!

Гильом же, как велели законы поединков, принялся оскорблять противника, дразня его и растравляя в его душе злобу и ненависть.

— Ах ты сукин сын, — кричал он бретонцу, — смотри, какую ты наел себе харю, видать, зажрался, как старый кот. Но сегодня схватишься ты не с мышами, а с настоящим противником! Ужо обкорнаю твои усы и вспорю твое толстое брюхо!

Не выдержал бретонец — подхватил дубинку и так ударил ею о щит Гильома, что весь дворец затрясся, как при землетрясении.

Испугались французы, а Гильом и глазом не моргнул. Где бы ни оказалась дубинка его противника, там уже подставлен графский щит. Все пуще свирепеет бретонец, — того гляди, уложит юношу на месте, но тот всякий раз легко отскакивает вбок от удара, а сам уже готов нанести свой. Наконец ударил он противника по ногам, огрел его по пояснице — и рухнул бретонец на колени. Не успел подняться, а Гильом уже сгреб наглеца за рубаху, притянул к себе, а другой рукой схватился за его усы и выдрал их с кожей так, что обнажилась у того челюсть.

— Вот и остался ты без усов! — закричал Гильом. — Признавай свое поражение да поклянись мне при императоре, что ни с кем по гроб не будешь затевать потасовку, — тогда отпущу тебя с Богом!

Но бретонец от гнева уже не слышал ни слова. Снова ринулся он в бой и такой нанес удар французу, что тот уже счел себя погибшим. По счастью, лишь край дубинки слегка задел Гильома — ударил он в свой черед и с размаху угодил прямо в лоб противнику. А уж от такого удара нет защиты: пробила Гильомова дубинка голову бретонцу, только мозг брызнул во все стороны.

Тут же прибежали слуги, схватили труп хвастуна и вышвырнули в ров за стеною дворца.

Тогда поднялся император в полный рост, вознес правой рукою скипетр и сказал так громко, что было слышно далеко окрест:

— Не труса привел с собой граф Эмери, а настоящего воина. Пришла пора посвятить его в рыцари.

Повернулся король к своему постельничему и приказал:

— Неси сюда мои доспехи. Пора сделать Гильома рыцарем!

Принес постельничий латы, примерил их Гильом и говорит королю:

— Хороши доспехи, да вот беда — легки они мне. Пусть возьмет их мой брат Бернар, ему они придутся впору.

— Ну что ж, — ответил Карл, — подойдите сюда, Бернар, я посвящаю вас в рыцари!

Надел Бернар двойную кольчугу — и та облекла его стан как влитая. Повесил Карл ему на пояс меч, ударил рукой по плечу, а затем подвели к юному рыцарю коня. Не тронув стремя, вскочил он в седло и, зажав в руке копье, выехал со двора — а там, у дворцовых ворот, встал как вкопанный, опершись на могучее древко.

Следом за Бернаром стал рыцарем и Гарен: надел он бронь цвета белой лилии, надвинул на глаза шлем, что сделан в старой провинции Пуату (пуатвинцы знали толк в оружии!), а щит его ковали умельцы из города Бовэ; вручил ему Карл меч и ударил рукой по плечу. Не тронув стремя, сел Гарен на скакуна и крикнул стоящим поодаль братьям:

— И вам не следует медлить! Надевайте скорее рыцарские доспехи, ждут нас великие дела!

— Неплохо сказано, Гарен! — рассмеялся король, а юный рыцарь уже дал шпоры коню и встал рядом со старшим своим братом Бернаром.

Пришла очередь и Эрнальта — вскоре он уже красовался в светлых, как хрусталь, доспехах, в шлеме с тридцатью завязками и с могучим щитом у груди. Препоясал Карл и его боевым мечом, ударил рукой по плечу — и тогда, не тронув стремя, вскочил Эрнальт на скакуна, стиснул копье и крикнул:

— Гильом, не медли, брат! Прими скорей от короля доспехи и меч, ждут нас великие дела!

— Неплохо сказано, Эрнальт! — опять рассмеялся король, пока рыцарь выезжал со двора и становился рядом с братьями.

Вновь повернулся король к своему постельничему:

— Неси сюда все оставшиеся мои доспехи. Пусть выберет Гильом то, что ему по нраву!

Принес постельничий целую груду доспехов — все они хороши, все крепки и красивы, да малы Гильому. Тогда юноша подозвал к себе других сыновей родовитых князей и графов, что прибыли ко двору императора за рыцарским саном, — и сам посвятил всех в рыцари: каждого препоясал отменным мечом, каждого ударил по плечу так, что почувствовали юные рыцари его невиданную силу; дал он каждому сто серебряных монет и поставил молодцов рядом со своими братьями.

— Вот это воитель! — восхитились французы. — Сразу видно, что свершит он великие дела!

— Что же мне делать? — задумался король. — Ведь вы, Гильом, до сих пор не облечены в рыцарские доспехи. Где же мне взять такие, что пришлись бы вам впору?

— Припрятан у меня доспех, — сказал настоятель монастыря Сен-Дени, — что даже вы, государь, не надевали. В лучшем своем бою добыл его когда-то император Александр Македонский. Нет такого второго под луной, и сдается мне, что будет он впору нашему Гильому.

И вот доставили чудесный доспех из монастыря во дворец короля. Положили его на драгоценный шелк — кольчуга так и засверкала огнем. Взглянул Гильом на такую броню и сказал сам себе:

— Если бы Карл пожаловал мне столь знатный доспех, я бы не отказался от подарка!

— Уж и не знаю, как с вами быть, Гильом, — сказал император. — Попробуйте примерить вот эту кольчугу — сработана она на славу и, может, придется вам впору?

— Грех отвергать щедроты государя, — почтительно ответил Гильом, примерил кольчугу, и пришлась она как раз по его фигуре. Тогда Карл собственноручно надел ему шлем, затянул завязки, накинул на плечи юноше плащ на горностаевом меху, а к ногам пристегнул золотые шпоры.

— Какой же меч вам выбрать, чтобы он был достоин вашей силы и отваги? — задумался король.

Тогда подошел к нему граф Эмери Нарбоннский и сказал государю:

— Помнится, когда вы вручали мне рог и меч Роланда, то сказали, что суждено мне и моим сыновьям хранить честь и славу милой Франции. Позвольте, сеньор, передать Дюрандаль и Олифан Гильому: нет сегодня другого рыцаря, достойного такой чести!

И вот Карл Великий препоясал Гильома Дюрандалем и, приняв Олифан из рук графа Эмери, вручил его юному рыцарю. Тут подвели к Гильому любимого его скакуна Пятнистого, и, когда вскочил юноша в седло, все увидели, что нет ему ровни во всем Карловом войске.

— Когда родился мой племянник Роланд, — сказал император, — мы нарекли его Несравненным, и Роланд доказал, что никто не мог с ним сравниться в мужестве и благородстве. Вас же, Гильом, мы нарекаем Железной Рукой в надежде, что ни один враг не сможет с вами совладать, а вы с помощью святого Дюрандаля не будете знать ни преград, ни поражений!

Пока ликовали французы и приветствовали Гильома, галопом подскакал к толпе запыленный гонец.

— Где вы, граф Эмери? — закричал он во весь голос. — Где вы, Гильом? Нерадостную весть привез я вам из Нарбонны. Окружили ее сарацины, и если не придете вы нам на выручку, то не увидите больше ни пресветлой Эрменгарда, ни младших графов.

— Сын мой, — позвал Эмери Гильома, — постигло нас несчастье: окружена Нарбонна врагами, должны мы помочь вашей матери, или вовек не увидеть нам ее живою!

— Хвала Творцу! — вскричал Гильом. — Вот нам и испытание.

— Отпустите нас, государь, в Нарбонну, — обратился граф Эмери к Карлу, — дайте нам двадцать тысяч войска, и мы разгромим нехристей!

Сошлись на зов императора знатные рыцари и сыновья родовитых вассалов, и сказал им Гильом:

— Сеньоры! Если будет к нам милостив Вседержитель, если освободим мы Нарбонну, каждого из вас осыплю я несчетным богатством, но дороже казны — служба королю и подмога друг другу!

Вскоре седобородый граф Эмери и Гильом Железная Рука выехали во главе двадцатитысячной рати из королевского дворца. И, провожая их в путь, сказал император Гильому:

— Долго уже я живу на белом свете, пора подумать и о покое. Жаль, что молод мой сын Людовик, минет ему на Пасху только тринадцать лет. Хочу завещать я ему корону, да не знаю, будет ли он угоден моим вельможам и знати. Одна надежда на вас, Гильом: станьте ему опорой, защитите его от недругов!

— Не тревожьтесь понапрасну, государь, — отвечал Гильом. — Дайте только разделаться с басурманами, и вернусь я в Париж. И коль найдется тот, что дерзнет хоть словом поперечить вам или Людовику, спознается недруг со мной и Дюрандалем!

Обнял Карл Великий Гильома и сердечно с ним распрощался.

Как ни долог был путь, но быстры кони и нетерпеливы французские рыцари. Вот уже всего три лье осталось до моря, до стен родной Нарбонны. Сжалось у Гильома сердце, когда он увидел отчий край, разоренный войной, руины вместо замков, золу вместо церквей.

— Нет, — сказал он отцу, — не будет пощады сарацинам, за все расплатится сполна проклятый Тибо Арабский!

Вскоре показались башни города, окруженного многочисленным мавританским войском. Не стал Гильом раздумывать и сразу двинул в бой французов. Растерялись недруги при таком внезапном нападении — а французам того и надо: на полном скаку ворвались они в стан неприятеля, и завязалась битва — под стать многим великим сражениям того сурового времени.

«Как бесстрашны мои воины! — с гордостью подумал Гильом. — Такой день мне милей всех испанских богатств и сокровищ! Встретиться бы только с Тибо — узнал бы он силу Дюрандаля, забыл бы и Оранж, и прекрасную Орабль!»

А Тибо Арабский уже гарцует в самой гуще сечи: надежна его броня, крепок шлем, резв персидский жеребец, а из-под ремешков, что позади седла, торчат ножи, дротики, стрелы — непросто сладить с таким воином! Увидел Гильом столь знатного бойца, бросился ему навстречу и закричал насмешливо:

— Эй, неверный, как тебя зовут? Хочу узнать я имя того, чья голова покатится сейчас по траве!

— До вечера узнаешь, — ответил тот, — если, конечно, успеешь: ведь твоя голова, юнец, покатится впереди моей!

— Вот как? — рассмеялся Гильом. — К чему тебе столько ножей, и стрел, и дротов? Или ты приберег для меня такие трофеи?

— Спятил ты, юнец! — воскликнул Тибо. — Тебе ли угрожать нам разгромом? Уймись, покуда я не вынул свой меч!

— Вот это речь бойца! — обрадовался Гильом. — И не думай делать мне скидку на возраст!

— Запомни, мальчишка, что зовут меня Тибо Арабским, я сарацинский король, и не тебе со мной тягаться!

— И ты запомни, король, — ответил француз, — зовут меня Гильомом, и отец мне — Эмери Нарбоннский. Зря ты пришел под Нарбонну. Лучше забудь Оранж, не мечтай увидеться с принцессой Орабль, и, коль свела нас судьба, я бросаю тебе вызов!

— А я тебе! — вскричал Тибо. — Наконец-то я сведу с тобой счеты, никогда не увидишь ты Оранж и красавицу Орабль!

Пришпорили они коней, ударили копьями друг друга в щиты, раскололи их навершья, но, не причинив противнику вреда, проскакали дальше. Свиреп и могуч Тибо — под стать ему и юный Гильом. Со второго удара пробил он вражий щит, рассек на Тибо кольчугу и воткнул копье в грудь сарацинского короля. Думал Гильом, что свалит противника наземь, — но не тут-то было! Даже не качнулся в седле король, только почувствовал, что ранен, и уронил на землю свой штандарт.

Никогда еще не получал король такой раны — испугался он собственной крови и пустился наутек. Устремились за ним сарацины, бросились на берег, где ждали их суда, — и кто успел, отчалил в море. С позором отвалил от берега вражий флот, увозя за горизонт нечестивцев и их раненого короля.

Вот был праздник в Нарбонне! Три дня и три ночи пировали горожане, и старый граф Эмери не мог наглядеться на своих бравых сыновей и красавицу Эрменгарду.

Но прошло время, и стал снаряжать Эмери Нарбоннский сыновей в дальнюю дорогу. Бернара отправил в далекий северный Брабант, Гарена — в Баварию, рыжего Эрнальта — в Кастилию. Женились братья на тамошних принцессах и стали служить императору Карлу верой и правдой. А Гильом, прихватив с собой двух младших братьев, Аймера и Бева, вернулся в Париж. И думать не думал храбрец, какие испытания готовит ему коварная судьба.