Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия

«Короткий XX век» (точнее, период между 1914-м годом и концом 1990-х[95]), кроме всего прочего, запомнился ключевыми событиями в развитии похоронного рынка[96]: погребальная индустрия переживает невиданный прежде подъем, похоронным дельцам удалось резко повысить капитализацию рынка. В течение ХХ-го века продолжался процесс фетишизации тела, приведший к расцвету инфраструктуры смерти, что в свою очередь повлекло за собой создание гигантской машины по обслуживанию человеческих тел. В этой главе мы рассмотрим институциональное устройство похоронной индустрии XX века: отличия между странами, основные тренды и новые вызовы.

Тело мертвое, тело живое, тело красивое: смерть в XX веке

Горер и Арьес утверждают, что в XX веке[97] смерть вытесняется из публичного поля: мертвое тело переносится в изолированные медицинские учреждения: морги, больницы, похоронные дома[98], а сама смерть описывается скорее в ироничных тонах[99]. Также авторы полагают, что на серьезный разговор о смерти накладывается табу. Многие исследователи согласны с этим, заявляя, что в обществе XX века смерти нет места (Becker 1973; Kellehear 1984).

Несмотря на распространенность такого взгляда, мне кажется, что эта точка зрения не совсем справедлива[100]. Да, мы говорим о смерти не так прямолинейно, как это делали поэты и художники Средневековья, буквально воспевавшие разлагающиеся тела. Но все же о смерти и умирании мы говорим — все тем же языком искусства, языком массмедиа, медицины и политики. Тема смерти присутствует в новостях, книгах и элементах модной одежды. Мы носим футболки со скрещенными костями и украшения в виде черепов, а самым массовым праздником в США является Хеллоуин. Культ Санта Муэрте вышел далеко за пределы Латинской Америки[101]. Одним из самых популярных мультфильмов Уолта Диснея стала музыкальная короткометражка «Танец скелетов» (1929), отсылающая к средневековому danse macabre (Penfold‑Mounce 2016).

Сама же практика сохранения мертвых тел в медицинских учреждениях и похоронных домах не является доказательством «вытеснения», а скорее наоборот, свидетельствует об особом рациональном отношении к телу.

Трудно назвать тему смерти табуированной в современном обществе: меняются только способы обращения с мертвым телом, меняются акценты в наших разговорах о смерти, но сама тема смерти никуда не уходит. Как пишет Клод Леви-Стросс — смерть невозможно никуда вытеснить, она тотальна, потому что жизнь человека — это распад: «С того времени, как человек начал дышать и питаться, вся его деятельность <…> — за исключением воспроизведения себе подобных — была не чем иным, как успешным разрушением миллиардов структур, доведением их до того состояния, в котором они уже не подлежат интеграции. <…> Цивилизация, рассматриваемая как целое, может восприниматься как необычайно сложный механизм, в котором мы хотели бы увидеть шанс для выживания нашего мира, если бы функцией этого механизма не было создание того, что физики называют энтропией <… > Любое произнесенное слово, любая напечатанная строчка создают связи между собеседниками и нивелируют уровень, который ранее характеризовался различием в информации, а значит — большей организованностью» (Fabian 2004: 49–62).

XX век продолжает фетишизацию смерти и мертвого тела, начатую столетиями ранее. Жан Бодрийяр отмечает: «… современные структуры производства и потребления порождают у субъекта двойственную практику, связанную с разными (но глубоко взаимосвязанными) представлениями о своем собственном теле: представления о нем как капитале и как фетише (или объекте потребления). В обоих случаях важно, что тело далеко не отринутое и не упущенное, обдуманно вложено (в двух смыслах этого слова — в экономическом и психическом <…> тело стало тем, чем была душа в свое время, — исключительной опорой объективации, главным мифом этики потребления» (Бодрийяр 2006). Корлисс Ламонт полагает, что развитие биологии и медицины вместе с секулярными идеями и позитивистским взглядом на мир только усиливают необходимость эстетизации похоронного процесса и фетишизации мертвого тела: «Значительная часть неприятной и угнетающей атмосферы, которая обычно окружает похороны, переносится с помощью процессов ассоциации на саму смерть. <…> Этот последний пристальный взгляд на мертвое тело, лежащее в гробу, может в течение многих лет сохраняться в сокровенных глубинах психики. Похороны, какими бы короткими они ни были, как бы мало на них ни было крепа и слез, не вызывают счастливых воспоминаний. И заключительная процессия на кладбище, шествие за черным катафалком и в завершение всего опускание гроба с телом в могилу — это переживания, которые оставляют мрачный и непреходящий след в душе живых. Тот факт, что мы привыкли связывать личность умершего с его телом, может заставить нас наполовину вообразить, что в гробу и земле находится сам человек. <…> Мысли о неизбежном распаде и разложении его тела также могут мучить нас; мы можем размышлять, подобно Гамлету, по поводу неумолимой судьбы, постигающей то, что некогда было человеком. Эти болезненные размышления мы в состоянии даже продлить до того дня, когда может быть погребено наше собственное, хорошо знакомое нам тело» (Ламонт 1984).

Даже мировые конфликты, геноцид, лагеря смерти и массовые убийства не приблизили человека к осознанию близости и неизбежности смерти. Миллионы людей, погибших в жерновах разрушительных войн, предстали перед оставшимися в живых в виде монументальных скульптур, которые поместили их в холодное, каменное бессмертие, в бесконечные национальные нарративы и в «светлое будущее» всего человечества — искалеченные и навсегда исчезнувшие, они стали частью истории и эмблемой искупительной жертвы. Поля кровопролитных сражений, бывшие концентрационные лагеря, места расстрелов превратились в обезличенные топосы героизма и символической вечности.

Интересно, что искусство, рефлексируя над опытом кровопролитных войн, изображает смерть все так же метафорично, уходя от прямого изображения биологических аспектов разрушения. Мертвые тела, разрываемые снарядами и штыками, попав на панно и на памятные изображения, вдруг оказались физиологически целостными. Редкие художники и писатели, рискнувшие показать ужасы войны, были крайне холодно встречены публикой. Например, художник Отто Дикс, изобразивший Первую мировую войну — разрывающаяся шрапнель, газовые атаки, искалеченные тела — долгое время не находил признания своему таланту.

В 1974 году Эрнест Беккер, антрополог и психолог, получил Пулитцеровскую премию за свой труд «Отрицание смерти», ставший основой так называемой теории управления страхом. В этой книге Беккер утверждает, что вся человеческая культура представляет собой механизм подавления страха смерти. Он приводит множество примеров, как культура последних двух веков, встретившись лицом к лицу с массовыми смертями, отказывается изображать реальность. Беккер утверждает, что культура ограничивается изображением символического бессмертия (Becker 1973). Страх смерти социально детерминирован, и потому он разный в разных культурах. Это один из главных факторов, играющих формообразующую роль во всех культурах, который, в свою очередь, имеет символическое наполнение и оформление: «Смерть человека никак не оспаривается и не вызывает вопросов. В то время как идею бессмертия мы вынуждены выстраивать с самого начала. Бессмертие — это не отсутствие смерти. Это вызов смерти и отказ признавать конечность жизни» (Bauman 1992: 169). В конечном итоге визуальное и текстовое изображение бессмертия как стратегии отрицания смерти выстраивается на идее красивого тела.

Возможно, поэтому в XX веке тема смерти пересекается с эротикой: обнаженное тело (чаще всего женское) встречается с гробом и другой похоронной атрибутикой. Конечно, подобное слияние мортидо и либидо произошло еще в искусстве Возрождения (на картинах Ханса Бальдунга, Никлауса Мануэля), позже — в романтизме (музыка Франца Шуберта), а затем уже в произведениях модерна. Но главное отличие заключается в том, что в XX веке мертвые не просто сталкиваются с интимным началом, а сами становятся сексуальными[102]. Так, в 1947 году фотограф Роберт Уайлс сфотографировал 24-летнюю Эвелин Макхейл, бросившуюся со смотровой площадки Эмпайр-стейт-билдинг. Журнал «Тайм» назвал фотографию «самым красивым фото самоубийства». Девушка на снимке выглядит столь безмятежной, что кажется, будто она спит.

Жан Бодрийяр полагал, что мертвым не находится места, поскольку «сегодня быть мертвым — ненормально, и это нечто новое. Быть мертвым — совершенно немыслимая аномалия, по сравнению с ней все остальное пустяки. Смерть — это антиобщественное, неисправимо отклоняющееся от нормы поведение» (Бодрийяр 2000). Индустрия смерти играет с мертвым телом так же, как это делает искусство XX века: скрывает следы биологического распада и создает иллюзию бессмертия.

Индустрия смерти как индустрия развлечений

В XX веке похоронный бизнес старается разрушить устоявшиеся стереотипы и добивается того, чтобы ритуальная деятельность не ассоциировалась с отторжением и страхом: любые слова с негативной коннотацией убираются из языка рекламных кампаний[103]. Например, мрачное слово «гроб» (coffin) заменяется на аккуратное и даже нежное слово «шкатулка» (casket). Теперь мертвое тело не кладут в холодный гроб, а погружают, словно дорогое украшение, в красивую шкатулку (кстати, белый — самый распространенный цвет гроба в США). Катафалки именуют не «hearses» (гробовозка), a «funeral coaches» (похоронный экипаж). Слово «труп» (body) заменяется на «покойный» или «ушедший» (the deceased). Само слово «смерть» заменяют словом «покинуть» (passing away). Название профессии «гробовщик» (undertaker) было изменено на «похоронный распорядитель» (funeral director) и даже на «мастер смерти» (mortician)[104]. Сами похоронные агентства стали именоваться «funeral home» — «похоронный дом», то есть уютное место, куда можно прийти, чтобы проститься с ушедшим. В рекламе постоянно используется слово «достойно» (dignity) (Carden 2001: 79–87. Cahill 1999: 105–119. Thompson 199: 403–429). Если до XIX века речь шла о похоронах, «достойных» покойного и его семьи, то в XX веке «достоинство» определяют сами похоронные услуги: «Уход за мертвым телом — это во всех аспектах прежде всего особый символический обряд, который требует достоинства и торжественности от исполнителя». Также слово «достоинство» включается в название агентств и похоронных домов (Sanders 2012: 263–282).

Томпсон и Ладерман полагают, что акцент на дестигматизации является основным в процессе формирования публичного образа западной похоронной индустрии (Tompson 1991; Laderman 2005). Рекламе удалось снизить болевое напряжение, связанное с похоронами, и устранить негативные коннотации, связанные с похоронами и с самой похоронной индустрией. По Филиппу Арьесу, это указывает на табуированность смерти, но я полагаю, что это было маркетинговое решение. Рекламная работа похоронных дельцов не может не вызвать восхищения. За несколько десятилетий американской похоронной индустрии удалось совершить почти невозможное: похоронные услуги превратились в повседневное дело, практически лишенное негативной окраски.

К концу XIX века похоронная индустрия США (а затем, пусть и в меньшей степени, но и всей Европы) стояла на двух китах — бальзамирование мертвых тел и продажа гробов. Поэтому неудивительно, что к концу столетия в Америке появились первые крупные фабрики по производству гробов. Открылась фабрика Батесвиль (Batesville), существующая до сих пор. В 1884 году в Спрингфилде открылся завод по производству металлических гробов, который проработает почти целое столетие. Бальзамирование также становится серьезным бизнесом, требующим производства в промышленных масштабах специальных жидкостей, медицинских инструментов и т. д. Компания Pierce Chemical — одна из крупнейших современных корпораций, производящих косметику для похоронной индустрии и жидкости для бальзамирования, — широко развернула свою деятельность на рынке с 1959 года, когда ее отец-основатель Билл Пирс, потомственный похоронный директор, привлек к работе с Фредерико Дарко, автора книги «Теория и практика бальзамирования» (Johson Williams 2003).

В начале XX века к двум главным услугам добавляется автомобиль-катафалк. Доставлять тела на городское кладбище, вынесенное далеко за черту города, на гужевом транспорте долго и утомительно. Автомобиль-катафалк быстро становится популярной услугой и способом демонстрации социального статуса умершего и его семьи. Изготовление гробов, бальзамирование и предоставление специальных автомобилей становятся основными позициями, которые активно продвигают похоронные агентства.

Реклама гробов началась еще в XIX веке, в XX она стала более масштабной. Похоронные дельцы организуют выставочные залы, устраивают экскурсии и рассказывают о технологии производства, анализируют преимущества того или иного гроба. Гроб ассоциируется с такими понятиями, как защита, долговечность, традиция. Именно дорогой гроб, по уверениям продавцов, и есть достойное проявление любви к покойному — довольно материалистическое представление, которое прямо связано с телом и манипуляциями с ним[105]. Об этом, например, говорит рекламный постер гроба Empire компании Бельмонт: «Память вечна с прочной, красотой Empire… Вы будете горды показать Empire». «Нетленный символ стойкой любви» — гласит рекламный плакат Clark Grave Vault. «Красноречивое выражение вашей любви и благоговение вашей скорби», — убеждает нас реклама в превосходстве огромных и дорогостоящих фирменных «шкатулок». Реклама производителя металлических конструкций для склепов и металлических гробов Galion Metallic Vault Company, выпущенная в 1944 году, пошла еще дальше: «Миллионы людей уже поняли, что металл — это лучшая защита» — и изображает солдата в каске.

Не менее агрессивно рекламировался и катафальный транспорт. С конца XIX века начинают появляться частные мастерские, которые переделывают кареты в катафалки. С массовым распространением автомобилей они переходят на выпуск автокатафалков. Первый автокатафалк появился в 1909 году на похоронах Вильфреда Прияна, организованных похоронным бизнесменом по фамилии Лудлоу. Несмотря на то, что первые катафалки стоили около 6000 долларов (сумма очень большая), похоронные дельцы быстро оценили выгоду их использования. Интересно, что появление автокатафалка привело к практически полному исчезновению похоронной процессии, которая до этого была одним из основных этапов погребального порядка: гроб везли на карете, за ней шли участники шествия. Автомобиль вычеркнул ключевой ритуал старого похоронного мира[106].

В 1910 году открывается первая компания-производитель катафалков — Crane and Bread Company. Ее катафалки развивали скорость до 48 километров в час. В 1930‑е годы автомобили получили уникальное стилевое решение: это модель «Ландау», в которой вместо задних окон или дверцы крепилась особая шторка с вензелями — дизайнерская находка фирмы Sayers & Scovill. В скором времени появляется множество компаний, специализирующихся на катафалках: Superior Coach, Miller‑Meteor, Eureka и другие. Эти компании развивают катафальный транспорт на основе автомобильных марок Pontiac, Cadillac, Lincoln, Buick.

Реклама катафалков, как и реклама гробов, строилась на престиже, роскоши и «вечной памяти». В сериале «Клиент всегда мертв» (Six Feet Under), рассказывающем о работе американского похоронного дома, это обыгрывается в одном из слоганов: «Гладкий, утонченный, соблазнительный… Новая улучшенная модель королевского катафалка XXI тысячелетия. Потому что тот, кого вы любите, заслуживает лучшего стиля и комфорта».

Запрос на эстетизацию и фетишизацию тела привел к появлению специальных «цветочных» автомобилей, предназначенных для доставки траурных венков и букетов. Гарри Ладерман полагает, что как непременный атрибут американских похорон цветы появились только в конце XIX века: бальзамированное тело в дорогом гробу украсили живыми цветами. Реклама «цветочных» автомобилей гласит: «Замечательный выбор для того, чтобы возглавить похоронный кортеж». Широко распространенные до 1990‑х годов, сегодня они встречаются все реже. Показательно, что кукольное тело украшено цветами, визуально отсылающими к «живому».

Не отставали и производители бальзамирующей жидкости. В моей коллекции специальных химических растворов для бальзамирования раритетная «Старая каркуша» является явным фаворитом и, безусловно, рекламным шедевром. Здесь используется игра слов и визуального образа: по-английски название жидкости — «Old Croak», а на этикетке изображена мертвая ворона. Само слово «croak» может быть переведено и как «каркать», и как «каркуша», а в сленговом значении — как «сдохнуть».

Агрессивному маркетингу подверглись не только отдельные услуги, но и похоронные дома. Один из рекламных плакатов, с которого на нас смотрит печальная молодая девушка, обещает прекрасные похороны всего за 49,5 долларов. Реклама делалась SCI (Service Corporation International) и имела снизу приписку: «Ищи своего местного похоронного директора» («See your local mortician»).

Реклама и брендинг не обходят стороной и кладбища. В 1906 году молодой предприниматель Хьюберт Итон открывает «Мемориальный парк Форест Лаун» (Forest Lawn Memorial Park) в городке Глендейл. Он был убежден, что кладбища не должны приводить в уныние, а напротив — пробуждать радость, связанную с верой в загробное существование и преображение человека после смерти. Форест Лаун разделен на участки: Бэбиленд (детское кладбище в форме сердца), Сламберленд («страна дремы» для подростков), Грейсленд («страна благодати»), Весперленд («страна вечернего звона») и т. п. Парк украшают более 1500 статуй, многие из которых — копии знаменитых произведений искусства. Здесь представлены, например, копии почти всех работ Микеланджело. В 1957 году при кладбище начал работать музей изобразительных искусств, где в специальном амфитеатре выставлена огромная панорама Яна Стыка «Голгофа». В 1948 году Итон открывает кладбище уже в самом Голливуде. Здесь еще более явно, чем в Глендейле, использован принцип тематического парка: площадки и террасы посвящены различным событиям истории Соединенных Штатов, культуре ацтеков и т. п.

Превращение кладбища в некое подобие тематического парка было едко осмеяно Ивлином Во в его романе «Незабвенная» (1947). Молодой британец Деннис Барлоу приезжает в США к своему дяде Фрэнсису Хиндли, работающему на киностудии. Деннис устраивается в ритуальную контору для животных «Угодья лучшего мира». Когда дядю увольняют, и он кончает с собой, Деннису приходится отправиться в «Шелестящий дол» — элитное похоронное бюро для богатых клиентов. Там он знакомится с юной Эме Танатогенос. Он решает произвести на нее впечатление изысканной британской поэзией, выдавая ее за свое творчество. Эме мечется между молодым англичанином и не менее привлекательным бальзамировщиком и похоронным директоров мистером Джойбоем (какие фамилии для работников похоронной сферы! Танатогенос (от греч. thanatogenos) — «порождающая смерть», Джойбой (от англ. Joyboy) — «радостный, счастливый, довольный парень»). Так и не сделав выбор и узнав об обмане Денниса, Эме кончает с собой, и ее тело тайно сжигают в собачьем крематории — лучшая сатира на отношение к смерти в XX веке[107].

В 1940 году постер Barre Granite, одной из крупнейших американских компаний по производству надгробий, был удостоен национальной медали в области рекламы (сам постер появился на свет в 1927 году). На плакате изображена молодая девушка, одетая по моде начала XX века. Она машет платком уходящему поезду, рядом с ней маленький мальчик. Надпись гласит: «Тетушка Мэг, которая так никогда и не вышла замуж». Плакат сопровождается короткой историей о бравом женихе молодой Мэг — уехавшем на войну Джиме Фостере. Он погиб, и его прах остался в далекой Европе. Но у тетушки Мэг есть выход — чтить память возлюбленного, и лучше всего для этого подходят памятники из настоящего американского серого гранита компании Barre Granite. Память и скорбь связываются с материальными объектами, которые наделяются такими характеристиками, как вечность, нерушимость, крепость.

Похороны голливудского актера Рудольфа Валентино стали важным моментом в процессе популяризации американского погребального стиля, считает Гарри Ладерман (Laderman 2005). Он умер в 1926 году в возрасте 31 года от острой болезни желудка. Его гроб был сделан из серебра и красного дерева, а сами похороны напоминали театрализованное представление: на скорбящих сыпались с пролетавших самолетов лепестки роз, после похорон каждый мог унести с собой открытку-коллаж, на которой актер был представлен возносящимся на небеса. Тело Валентино было выставлено в открытом гробу, все желающие могли проститься с ним. Прах актера был захоронен на кладбище Hollywood Forever. Церемония прощания с Валентино, как и несколькими десятилетиями ранее похороны Линкольна, широко освещалась в СМИ. Она стала образцом американских похорон. Миллионы людей, желающих жить как великий Гэтсби и голливудские актеры, захотели и умирать как звезды.

В сериале «Клиент всегда мертв» похоронный агент обращается к скорбящей заказчице: «Могу я вас спросить, на какой машине ездил ваш муж? — На BMW, самой большой и самой быстрой. — Я порекомендую вам гроб с отделкой, которую используют в салонах шикарных автомобилей. Он стоит 9000 долларов, но это не просто гроб, это настоящее уважение». Похоронная индустрия в XX веке становится все больше похожа на индустрию развлечений.

Переломный 1963‑й

Похоронная индустрия в Америке, а за ней и во всем мире, резко меняется в 1963 году. В этом году выходит книга Джессики Митфорд «Американский путь к смерти». В этом году Второй Ватиканский собор официально разрешает кремацию. После 1963 года было принято новое похоронное законодательство и резко выросло число кремаций.

Джессика Миттфорд родилась в 1917 году в Англии в аристократической семье. Ее родители — лорд и леди Ридсдейл. Она была шестым ребенком из семерых детей, ненавидела свое дворянское происхождение и увлеклась коммунистическими идеями (Кайсина 2016)[108]. В возрасте 19 лет она убежала из дома и вскоре перебралась в США.

Митфорд занималась журналистскими расследованиями и, что вполне в духе ее коммунистических убеждений, боролась с социальной несправедливостью общества потребления. Она выпустила несколько книг на основе своих расследований. Прославила же ее книга про похоронную индустрию США. Муж Митфорд был связан с похоронным делом, что позволило ей получить свободный доступ к работе похоронных домов и узнать подробности ремесла. «Американский путь к смерти» стал бестселлером и благодаря острой социальной теме зарабатывания денег на смерти, и благодаря едкому языку писательницы. Как пишет Дэвид Робсон, «стиль Митфорд оказался настолько мрачным, что первый издатель решил расторгнуть с ней договор» (Robson 2014)[109].

Митфорд подробно описала процесс бальзамирования. Стараниями похоронных агентов и бальзамировщиков от публики были скрыты тонкости этой процедуры, ей приписывался сакральный статус. Митфорд в деталях описала, как тело «опрыскивают, разрезают, прокалывают, консервируют, сшивают, приглаживают, подмазывают, ретушируют, подкрашивают, подрумянивают и облачают, превращая обычный труп в красивый памятный образ» (Mitford 1998: 43). Она рассказала, что бальзамировщики как можно быстрее откачивают кровь из вен умершего человека. После этого они заполняют артерии трупа специальной бальзамирующей жидкостью, которая производится и поставляется в широкой цветовой гамме, чтобы можно было не только придать коже оттенок загара, здоровый румянец или просто естественный топ, но даже и подтянуть кожу, создавая юношеские «ямочки» на щеках. После этого в процесс подготовки тела включается сам похоронный директор, который «с помощью имплантатов, булавок и филлеров придает мертвой ткани определенную форму, маскирует дефекты и отеки, вызванные возрастом и болезнью, а затем придает лицу умершего человека как можно более привлекательный (и моложавый) вид» (Robson 2014). Наконец, покойнику отбеливают зубы, наносят макияж и обряжают его в погребальные одежды (Там же). В уже упомянутой книге Ивлина Во «Незабвенная» есть прекрасное описание процедуры бальзамирования: «И вот — пожалуйста! Там, где раньше была скорбная гримаса страдания, теперь сияла улыбка. Это было проделано мастерски. Доделок не требовалось. Мистер Джойбой отступил на шаг от своего творения, стянул перчатки и сказал:

— Для мисс Танатогенос.

За последний месяц лица, приветствовавшие Эме с покойницкой тележки, проделали эволюцию от выражения безмятежного спокойствия до ликующего восторга. Другим девушкам приходилось обрабатывать лица суровые, отрешенные или вовсе лишенные выражения; Эме всегда встречала радостную, лучезарную улыбку трупа» (Во 1974: глава 6).

Или другой пример из той же «Незабвенной: «В прошлом месяце к нам поступил Незабвенный, который утонул. Труп его целый месяц находился в океане и был опознан только по ручным часам. "Наши так обработали этого жмурика, — сказала моргпроводница, головокружительно спадая с высот стиля, которого она до сих пор строго придерживалась, — что он у нас стал ровно жених. Уж что-что, а дело свое они тут знают. Да что там, если б он на атомной бомбе верхом сидел, и то бы они его в божеский вид привели"» (Во 1974: глава 4).

Митфорд отмечает, что санитарная процедура, изначально призванная уберечь тело от тления, превратилась в театральное действие, когда с телом проводят почти пластическую операцию, делая из него подобие куклы: тело не просто подвергают бальзамации и траурному макияжу, но и сшивают рот и глаза, вставляют имплантаты, укладывают и наращивают волосы. В сериале «Клиент всегда мертв», который я еще буду неоднократно цитировать, это обыгрывается в рекламе бальзамирующей жидкости: «Для затвердевшего, но все еще гибкого тела. Для кожи, умоляющей о прикосновении. Для бархатного появления фактически живой ткани. Лучшие похоронные директора полагаются на "Живительный блеск" — бальзамирующую жидкость. Лучше только настоящая жизнь».

По сути, Митфорд десакрализировала ритуал сохранения тела. Дмитрий Куракин отмечает, что «среди современных примеров осквернения едва ли что-то способно гарантированно вызвать столь же солидарное и интенсивное отторжение (как, впрочем, и любопытство), как наблюдение физических изъянов, уродств или физического насилия» (Куракин 2011). В этом фокусе Митфорд показала, как мертвое тело подвергается многочисленным техническим манипуляциям, что практически приравнивало бальзамацию к осквернению.

Другим объектом критики Митфорд стала огромная стоимость средних американских похорон. Митфорд описывает, как безутешным родственникам навязывают стоящие огромные суммы гроб, траурные букеты, погребальные сувениры и т. д. При этом стоимость похорон намеренно увязывается с понятиями достоинства и уважения. Митфорд раскритиковала псевдопсихологический подход похоронных директоров, подразумевающий, что роскошные похороны «подкрашенного, подмазанного и подрихтованного» тела являются главным проявлением скорби по ушедшему. По ее мнению, «удрученным родственникам гораздо полезнее было бы посетить психоаналитика, нежели заплатить за роскошный, отделанный атласом гроб и пышные венки из роз».

Митфорд рассчитывала продать всего несколько сотен экземпляров своей книги, но уже первый тираж — 20 тысяч штук — был распродан в день выхода издания из печати. Книга возглавила список бестселлеров «Нью-Йорк таймс» и продержалась в нем почти год. В 1965 году британский кинорежиссер Тони Ричардсон, вдохновившись книгой Митфорд, экранизировал книгу Ивлина Во «Незабвенная». В 2013 году Дэвид Боуи назвал «Американский путь к смерти» одной своих самых любимых книг.

Митфорд прожила долгую жизнь. Как-то она сказала, видимо в насмешку над собой и своей книгой, что хотела бы роскошной похоронной церемонии — чтобы «на улицах перекрыли движение и почетные гости со слезой в голосе произносили надгробные речи над ее заваленной цветами могилой, чтобы объявили всенародно о ее смерти и всякое такое». После смерти ее желание было исполнено: на похороны была заказана шестерка вороных коней, которые провезли по центру Сан-Франциско старинный катафалк под стеклянным куполом в сопровождении духового оркестра из двенадцати музыкантов (Robson 2014).

Не во всем можно согласиться с Митфорд. Так, она полагает, что высокая стоимость похорон — это аморально, а навязывание услуг противоречит социально ответственному бизнесу. Митфорд считает, что некоторые особенности подготовки тела выглядят комично и театрально. В приведенных примерах я старался показать две взаимосвязанные вещи. Во-первых, эстетизация и фетишизация тела вырастают из особого западного отношения к материалистическому миру, из отношения к телу и его связи с представлениями о бессмертии. Украшение тела — это культурно обусловленная практика, и, конечно, не похоронщики ее придумали. Во-вторых, повышение маржинальности похоронных аксессуаров является вынужденной мерой в ответ на специфику похоронного рынка и продажу/покупку похорон как некоего товара. Высокая стоимость не продиктована одной только алчностью похоронных директоров. Автор не учла необходимость выживания самого похоронного бизнеса в условиях острейшей конкуренции, ограниченного количества заказов и большого количества сторонних участников в цепочке продажи похорон.

Книга Митфорд не только произвела литературную сенсацию, но и повлекла за собой более серьезные последствия. Ее выход, как полагает Гарри Ладерман, привел к полному переформатированию похоронной индустрии. Оказалось, что вся успешная кампания по дестигматизации похоронной сферы была напрасной, и образ, который создавали похоронные директора, вновь под угрозой.

«Американский путь к смерти» привлек внимание комиссии FTC (Federal Trade Commission) к сфере похорон. Эта организация выполняет в США роль регулятора рынка со стороны государства, ограничивая и контролируя деятельность предпринимателей. FTC занимается разбором торговых конфликтов, выработкой этических норм и систем оценки качества товаров и услуг — так FTC защищает американского потребителя от недобросовестных продавцов. Надо сказать, что FTC, пусть и фрагментарно, но уже предпринимала попытки регулирования похоронного бизнеса. Например, в 1939 году гробовщику из Вашингтона Уильяму Чемберсу было направлено письмо с указанием «воздержаться от вводящих в заблуждение представлений» — речь шла о чрезмерно метафорическом языке, который использовал гробовщик для рекламы качества своих изделий.

В 1970‑х годах FTC начала заниматься систематизацией данных в похоронной сфере. В 1978 году комиссия представила 526-страничный публичный доклад о положении дел на погребальном рынке, уже тогда оцениваемом в шесть миллиардов долларов. Кроме всего прочего, было сделано заявление, что покупатели ритуальных услуг находятся в особенно уязвимом положении и что их уязвимость эксплуатируется гробовщиками с помощью различных искажений и неверных представлений, а также с помощью неразглашения важной информации (например, о стоимости гроба). В результате FTC пришла к выводу, что подобная политика стала причиной больших экономических потерь потребителей и тяжелых психологических травм.

Итогом проведенной работы стал закон 1984 года (Funeral Rule 1984). Согласно новым нормам, похоронные директоры обязаны извещать покупателя о стоимости гроба и всех похоронных аксессуаров, рассказывать о том, что бальзамирование не является необходимостью, но при этом вправе отказать клиенту, если он пожелал заказать ту или иную услугу вне похоронного дома.

Сложно оценить, что оказало большее влияние на похоронную индустрию — книга Митфорд или закон о регулировании похоронной индустрии от FTC. Как бы то ни было, эти два события привели к изменению правил игры.

Во-первых, небольшим похоронным агентствам стало сложнее выживать: клиенты стали подходить гораздо внимательнее к выбору похоронных принадлежностей, все чаще отдавая предпочтение прижизненным договорам. Их решения стали гораздо менее экспрессивны. Именно в это время выросли корпорации и крупные компании, которые, скупая небольшие похоронных дома и формируя из них дилерскую сеть, оказались способны к максимизации прибыли.

Во-вторых, появились высокие штрафы и постоянный контроль FTC. Самый большой штраф в истории американского ритуального рынка был наложен в 1996 году на компанию «Похоронный дом Рестлэнд» (Restland Funeral Home), причина была следующей: в своих каталогах похоронный дом систематически скрывал перечень услуг и товаров, входивших в продаваемые пакеты. Например, не уточнялось, входит ли подушечка и внутреннее убранство в пункт «гроб» или оплачивается отдельно. Тем самым похоронный дом нарушал 5 пункт FTC. Штраф составил 121 тысячу долларов. Похоронный дом признал вину, выплатил всю сумму и обязался разослать своим клиентам, оформившим прижизненные договоры, информационные письма с просьбой уточнить перечень услуг.

Таким образом, рынок после 1963 года серьезно изменился, что, впрочем, не помешало ему еще несколько десятилетий, вплоть до начала XXI века, оставаться достаточно консервативным. Основой американской похоронной индустрии продолжали оставаться бальзамирование и дорогие гробы.

Теперь обратимся к другому событию 1963 года — решению Второго Ватиканского собора. Согласно принятому вердикту, запрет на кремацию, объявленный Римско-католической церковью в 1886 году, был отменен. Церковная власть католического мира признала, что кремация не хуже, чем положение тела в землю. Католическая церковь при этом выступает за захоронение кремированного праха в землю и строго запрещает его развеивание, хранение дома и другие альтернативные практики.

К 1963 году в США доля кремаций от общего количества похорон не превышала 5%. В это же время кремация гораздо активнее развилась в азиатских странах — Китае и Японии, а также в ряде протестантских стран Европы. В Англии доля кремаций после Второй мировой войны значительно выросла и достигла 30%, а в Швеции превысила 40%. В Америке кремаций было значительно меньше. Правда, такая ситуация была характерна не для всех штатов: в южных штатах кремация развита слабо, а в Калифорнии, к примеру, доля кремаций всегда была высокой[110].

На протяжении XX века использование огня в погребальной практике носит неравномерный характер и в других странах. Так, в Англии число кремаций росло медленно почти до конца 1950‑х годов. Если к 1945 году в Англии совершалось 45 тысяч кремаций в год, то в 1960‑м — уже 200 тысяч, а 1980 году — 400 тысяч. Увеличилось и количество крематориев. Так, в 1945 году их насчитывалось 58, через 15 лет — 148, а еще через 15 — больше 200. Джулия Ругг связывает рост числа крематориев с несколькими факторами: изменение отношения к смерти после Второй мировой войны, разрушение традиционных семейных связей, экономия местных властей на открытии кладбищ (Rugg 2000).

Мне же кажется, что подобный рост интереса к кремации связан с постепенным отходом от материалистического мировоззрения и изменениями в самой концепции бессмертия. Те же миллионы пропавших и непогребенных солдат, искалеченных тел — неужели они не заслужили жизнь после смерти? Послевоенное общество отвечает на это языком символического бессмертия — и именно поэтому необходимость сохранности тела ставится под вопрос.

Не зря книга Митфорд и ее критика нашли своего читателя именно в 1960‑е годы, когда появляется движение хиппи, когда начинают актуализироваться и зарождаться идеи защиты окружающей среды, борьбы с атомным оружием и т. д. Я коснусь этого более подробно в пятой главе.

Подобную смену тренда не могли не заметить похоронные предприниматели. В начале 1980‑х годов компания «Батесвиль», производившая гробы, объявила о запуске производства урн. В 1973 году было образовано «Общество Нептун», помогавшее выбрать лучшие услуги кремации для своих членов. Уже в 1985 году это объединение стало коммерческой структурой.

Но ни одно из этих событий не перевернуло похоронную индустрию в одночасье. На американском рынке продолжали продавать дорогие гробы и заказывать роскошные катафалки. Однако институциональный дизайн похоронной индустрии медленно, но все же менялся.

Похоронный бизнес в XX веке: попытка понимания

Материалистическая картина мира, требующая широких и вариативных манипуляций с мертвым телом, привела к развитию похоронных аксессуаров (hardware) и к рождению громоздкой обслуживающей инфраструктуры: кладбищ, моргов, бальзамировочных комнат, катафалков и т. д. Однако если до середины XIX века европейские гробовщики мало чем отличались друг от друга, то начиная со второй половины девятнадцатого столетия государственное регулирование постепенно усиливается и в итоге в XX веке приводит к разному администрированию инфраструктуры, что спровоцировало локальные трансформации ритуальных практик.

В этом параграфе я остановлюсь на том, почему похоронная индустрия настолько отличается в разных странах: почему в Италии, где родилась кремация, ее доля в наше время остается такой небольшой, что такое американский похоронный дом и почему он возможен только в Америке, почему Франция к концу XX века отказалась от государственной монопольной модели похорон.

Но сначала мы разберемся с тем, что сегодня представляют собой похороны как рыночная услуга. Я уже неоднократно говорил, что покупка похорон как некого единого блага предусматривает участие в этом процессе большого количества поставщиков различных услуг и товаров, и это количество на протяжении XIX и XX веков постоянно росло, к гробовщикам, могильщикам, носильщикам прибавились десятки других специалистов: флористы, водители катафалков, бальзамировщики и обязательный бэк-офис похоронных домов: бухгалтеры, кладовщики и т. д.[111].

Работу похоронного дома можно сравнить с работой ресторана. Вы сидите за столиком и делаете заказ официанту. Ресторан невозможен без повара, хотя вы его не видите и с ним не контактируете. При этом состав меню не зависит от официанта, не всегда зависит от повара: помимо его воли и желания существуют еще и нормативные ограничения: в ресторане позволительно готовить еду или только разогревать готовые блюда, можно подавать алкоголь или этот вид товаров не лицензирован и т. д.

Услуги похоронной индустрии зависят от многих факторов. Будет это похоронный дом, то есть автономное учреждение со своим моргом и залом прощания (роскошный ресторан), или только посредническое агентство, которое продает перекупленные гробы (фаст-фуд), — это зависит от нормативных ограничений, которые регулируют отношения между инфраструктурой, с одной стороны, и продуктом, продавцом и клиентом — с другой[112].

По мнению Тони Уолтера, на то, как будет выглядеть «витринное» похоронное агентство в конкретной стране/регионе и каковы будут его функции, влияют несколько факторов: культурные особенности, миграция, религиозность и самое главное — «режим контроля над телом»[113] — за кем закреплено право захоронения тела и различные манипуляции над ним (Walter 2013: 173–192; 2012; 2017).

«Режим контроля над телом» можно свести к нескольким простым факторам, которые «собирают» похоронные практики. Первый из них — это местное законодательство. Оно не только предписывает нормы похоронной сферы, но и оказывает влияние на характер услуг, их стоимость и модели конкуренции. Дэвид Харрингтон и Джарет Требер продемонстрировали, как разрешение/запрет на частное кладбище в бизнес-структуре похоронных домов приводит к снижению/росту стоимости услуг в различных штатах. Если власти штата в рамках борьбы с монополиями запрещают похоронным домам иметь еще и свое кладбище, то растут издержки и, следовательно, цены услуг. Также исследователи говорят о пользе укрупнения похоронных домов (Harrington and Treber 2013: 40). Даниэль Саттер с коллегами в дополнение к этому показал, каким образом регулирование онлайн-торговли гробами приводит к недобросовестной конкуренции и навязыванию дополнительных услуг. Согласно его наблюдениям, запрет на онлайн-торговлю гробами приводит к снижению конкуренции между похоронными домами и к падению качества этой услуги (Sutter 2006: 219). Так нормативные ограничения государства приводят к формированию разных услуг и влияют на их качество.

Второй фактор (неотделимый от первого) — это возможность создавать и поддерживать частным компаниям собственную похоронную инфраструктуру (частные морги, кладбища и крематории). На протяжении XX века вместе с процессом медикализации этот фактор становится определяющим: отныне мертвое тело практически всегда до похорон хранится в морге. Похоронщики в XX веке в целях минимизации затрат стараются предоставлять все похоронные услуги разом — произвести гроб, бальзамировать тело, предоставить катафалк и крематорий или кладбище в рамках одного похоронного агентства. Джероми Саломоне называет этот процесс «кластеризацией похоронной индустрии». Участники похоронного рынка стремятся не воевать друг с другом, а вступать во взаимовыгодные отношения, чтобы снизить издержки (Salomone 2001).

Характер инфраструктуры создает различные практики. Например, в Швеции, отсутствие моргов в составе похоронных агентств[114] приводит похоронные компании к необходимости повышения среднего чека за счет дополнительных услуг, например, поминального угощения и траурной флористики (Bremborg 2006: 270–285).

Уолтер предлагает следующие три модели, каждая из которых по-разному определяет институциональный дизайн похоронной индустрии: государственная, церковная и частная. И отдельно он говорит о смешанной модели, когда часть объектов контролируется государством, а часть — коммерческими компаниями.

Частная модель похоронного рынка

В рамках данной модели похоронный бизнес располагает практически неограниченными возможностями для создания и развития собственной инфраструктуры: разрешено открытие моргов, похоронных домов, залов прощания и кладбищ (McChesney 1990), а также устройство крематориев, колумбариев и парков памяти. На базе одного объекта могут одновременно функционировать комнаты бальзамировки, траурный зал, часовня и морг.

Эта модель привела к появлению похоронных домов. Такие организации появились в США в конце XIX века, когда местные похоронщики заметили, что большая часть времени тратится на перевозку тела: сначала — до места прощания, а потом — к месту захоронения. Они решили повысить комфорт и оптимизировать траурную логистику: в обычном семейном особняке устраивалась комнату прощания и часовня, а в подвале дома помещалась комната для бальзамирования.

Устройство подобного бюро представлено в сериале «Клиент всегда мертв». В конторе семьи Фишер есть зал прощания, переговорная комната, помещение для подготовки тел и выставочный зал, где располагается стенд с гробами. Также работа похоронного дома показана в мультсериале «Гриффины». В серии «Спасти устрицу» умирает один из героев, и во время похорон в бальзамировочную комнату случайно попадает девушка. Полное отсутствие у нее брезгливости поражает бальзамировщика, и он предлагает ей работу в похоронном доме. Однако ее брат всячески мешает ей, постоянно играя с мертвыми телами, что запрещено законом.

Как правило, похоронный дом — это небольшой семейный бизнес, в котором работает 2–3 члена семьи и несколько нанятых сотрудников, часто этот бизнес наследуется (многие похоронные дома в США отсчитывают свою историю с начала XX века). Сегодня около 90% похоронных домов в США и других странах Северной Америки остаются небольшими фирмами, хотя часть бизнеса может принадлежать и крупной корпорации, такая модель напоминает франшизу. Она стала особенно популярной в последние три десятилетия, потому что позволяет небольшим похоронным домам снижать издержки: корпорация предоставляет скидки на гробы и жидкости для бальзамирования, гарантирует стандарты качества и обеспечивает внешнюю бухгалтерию.

Часть бизнеса многих похоронных домов принадлежит корпорациям Stewart International и SCI (Service Corporation International). SCI основана в 1951 году. В 1962 году местный похоронный директор и владелец маленького морга в Хьюстоне Роберт Уолтрип организовал сеть из 4 похоронных домов. Он заметил, что можно снизить издержки, если несколько организаций будут пользоваться услугами одного бухгалтера, обмениваться катафалками, получать скидки на гробы и т. д. Сейчас SCI контролирует почти 3 000 похоронных домов, 160 крематориев и 500 кладбищ в США и еще 250 в Австралии, Пуэрто-Рико и некоторых странах Европы. В SCI трудится около 30000 человек. В рамках одной крупной институции сотрудничают и похоронные менеджеры, и производители ритуальных принадлежностей.

Показателен конфликт между крупными корпорациями и мелким бизнесом в похоронной сфере, который лежит в основе сюжета первого сезона сериала «Клиент всегда мертв». После смерти отца, главы семейного похоронного дома «Фишер и сыновья», представитель компании предлагает семье продать их небольшой бизнес: «Я представляю Kroehner Services International, сеть качественных похоронных учреждений по всей стране. У нас 157 отделений в Калифорнии, и мы предлагаем вам стать 158‑м. Посмотрите на цифры, и я уйду». Все последующие сезоны Фишеры ведут долгую и не всегда успешную борьбу с похоронным гигантом.

Современный американский похоронный дом не очень прибыльное дело. Бальзамировщик получает в год около 70–80 тысяч долларов, чуть ниже зарплата у директора[115]. Среднее бюро проводит от 12 до 15 церемоний в месяц и 120–150 церемоний в год, и его годовой оборот составляет чуть более миллиона долларов. Некоторые похоронные дома в тех штатах, где это разрешено, управляют своими кладбищами, тем самым снижая издержки и повышая средний чек (Laderman 2005).

Американская инфраструктурная модель похоронного рынка, конечно, способствует развитию бальзамирования и косметического ухода за телом. Похоронные директора вместе с правом на собственную инфраструктуру получили, по сути, и монопольное право на тело, методы манипуляции с которым превратили в профессиональное знание (Foos 2012). В американской модели широкое распространение получили и дорогие автомобили-катафалки, и роскошные гробы. Инфраструктура, опираясь на культурно обусловленное представление о необходимости сохранения тела, уже сама воспроизводит ритуальные практики. Попадая под нормативное регулирование, погребальная индустрия, как сложная социотехническая сеть, регулирует ритуал.

Из-за этого похоронные дома оказывают серьезное сопротивление кремации, которая не только дешевле, но и не нуждается в бальзамировке и основательных гробах. Частные компании могут иметь в своей собственности не только похоронные дома, но также кладбища, крематории и морги. Вторым по капитализации после похоронных домов является кладбищенский бизнес. Кладбище — довольно дорогое дело, так как требуется подтверждение имеющихся ресурсов и открытие специального страхового фонда, поскольку владельцы будущего кладбища должны гарантировать его функционирование как инфраструктурного объекта на протяжении нескольких десятилетий. В разных штатах размер подобного страхового фонда должен составлять от 25 до 300 тысяч долларов (Laderman 2003). Данная сумма вносится на счет International Cemetery, Cremation and Funeral Association (ICCFA).

В 1999 году Джон Ллевеллин выпустил книгу «Кладбища должны существовать всегда: вызов для менеджеров некрополей и похоронных директоров», где подробно рассказывает об устройстве кладбищенского бизнеса. Автор знает об этой сфере не понаслышке, т. к. является управляющим Southern California's Forest Lawn Memorial Parks. Он пишет, что кладбище не приносит достаточной прибыли своим владельцам, если не поддерживается государством или не управляется в комплексе с другими ритуальными объектами (Llewellyn 1999)[116]. Например, городской совет Нью-Йорка не может продать кладбище Кенерси уже на протяжении 25 лет, многие другие кладбища остаются без управляющего после разорения бывших хозяев.

Как правило, владельцы кладбищ зарабатывают не столько на продаже мест для захоронений, сколько на сопутствующих услугах: установке памятников, уходе за захоронениями и даже на развлекательных программах. В условиях высокой конкуренции участники рынка стремятся повысить статус своих объектов, чтобы получить как можно больше клиентов. Кладбище, будучи инфраструктурным продуктом модерна, оказывается обреченным на гибель и запустение в случае отсутствия серьезного финансирования или возможности продавать материальные артефакты, поэтому здесь необходимо постоянное улучшение среды. Такая поддержка инфраструктуры возможна, только если опирается на потребительский запрос.

Из-за низкой доходности большинство кладбищ в США входят в крупные похоронные кластеры, оказывают сопутствующие услуги и имеют в своем распоряжении похоронные службы. Лоуренс Энспач, консультант в похоронной сфере, в интервью журналу NuWire Investors не советует открывать новое кладбище, так как затраты на создание инфраструктуры с нуля крайне высоки, в качестве альтернативы он советует взять в аренду или выкупить старое кладбище, начать же лучше с открытия частного похоронного дома с прицелом на кластеризацию (NuWire: 2008 October 28).

К концу XX века похоронное планирование и страхование стали превалирующей практикой при заказе ритуальных услуг. Большинство людей заключает прижизненные договоры, где приведен перечень услуг, расписана последовательность действий на прощальной церемонии и т. д. Таким образом, сегодня похороны можно назвать гораздо более обдуманными, чем они были, скажем, 100 лет назад[117].

Коммерциализация похоронной сферы привела к быстрому развитию индустрии. Эта модель способствует высокому уровню конкуренции, который, в свою очередь, приводит к повышению качества услуг и побуждает рынок постоянно адаптироваться к спросу, предлагая все новые и новые возможности. Согласно Уолтеру, между похоронными компаниями и клиентами существуют четкие рыночные отношения и похороны воспринимаются потребителями именно как рыночное благо со своими стандартами качества и социальной ответственностью (Walter 2015).

Чтобы оценить объемы похоронной индустрии в США, приведу некоторые цифры. Согласно национальному бюро статистики США, в похоронной индустрии этой страны сейчас занято около 130 тысяч человек. Большинство из них работают в частных похоронных домах (которых сейчас более 20 000 по всем США, всего же лицензий похоронных директоров около 35 000). В США имеется около 2000 крематориев, при этом практически все они частные, количество кладбищ превышает 100000, половина из них тоже частные или находятся в совместном управлении[118]. На конец XX века похоронная индустрия США оценивалась в 10 миллиардов долларов годового оборота (Sloane 1991).

Церковная модель

Церковная модель вовсе не предполагает, что все умершие обязательно погребаются согласно христианскому обряду — в рамках данной модели кладбища находятся под административным управлением местной церковной общины. Такой тип администрирования распространен в скандинавских странах, прежде всего в Швеции. Подобный подход имеет исторические корни: после Реформации здесь сложилось в основном протестантское мононациональное население. Протестантские церкви вполне открыты и лояльны к муниципальным властям, поэтому никаких проблем для государства они не создавали[119].

Церковная модель работает так: граждане в течение всей жизни платят налог на нужды местной церковной общины (иногда и отдельный похоронный налог, как в Финляндии), этот налог идет на организацию похорон. Для людей, которые были зарегистрированы в качестве резидентов конкретного церковного прихода на момент смерти, гарантируется следующий перечень услуг[120]:

• морг и хранение тела;

• зал для церемоний без религиозной символики, но на церковной территории;

• кремация, если таков выбор клиента;

• транспорт до места захоронения;

• копка могилы и подготовка места захоронения;

• место захоронения на 25 лет.

Скандинавская церковная модель гораздо более светская чем, например, в католических странах. Церковь выполняет функцию оператора кладбищ, крематориев, прощальных залов, при этом нет обязательных религиозных ритуалов и символики.

По сути, похоронные услуги покрываются почти полностью самой церковью за счет прижизненного налога. Дополнительно государством оплачиваются услуги морга, поэтому похоронные компании (Begravningsbyra) крайне слабо развиты. Похоронные агентства нацелены на развитие сферы дополнительных услуг и персонализацию ритуала. Например, в набор услуг похоронного агентства, помимо гроба, входит заказ билетов для родственников, поиск и бронирование гостиниц для гостей, встреча гостей в аэропорту, поминальное угощение, похоронная логистика, флористика, организация онлайн-трансляции прощания. В 1950 году Национальная торговая палата Швеции постановила, что стоимость похорон не может превышать 400 крон, то есть среднемесячную зарплату рабочего. Низкая цена похорон — одно из достижений скандинавского социализма, этому способствовала активная социальная реклама, продвигающая услуги страхования и прижизненных договоров, но в этом же и причина того, что похоронные агентства практически не развиваются в Скандинавии.

В отличие от США скандинавские похоронные компании практически не контактируют с мертвым телом: они не участвуют ни в его перевозке, ни в хранении, ни в захоронении. Анна Бремборг прямо называет похоронный рынок Швеции «профессионализацией в отсутствии мертвых тел» («professionalization without dead bodies») (Bremborg 2006). Причина заключается как раз в том, что частные похоронные компании проигрывают инфраструктурную конкуренцию государственным и церковным институциям: зачем человеку платить за частный морг, если государственный оплачен из налогов и отлично справляется со своей задачей?

Похоронные агентства Швеции входят в крупные корпорации, такие как IGNIS или Fonus, и профессиональные ассоциации, например в Sveriges BegravningsbyrSers Forbund (SBF), которая объединяет около 60% всех похоронщиков страны. Всего же в течение XX века в Швеции действовало несколько сотен кооперативных объединений, которые помогали выживать участникам ритуальной сферы.

В этом удивительное отличие церковной модели от частной. Как отмечает Ева Арен в своей книге «Смерть, модернизация и мертвое тело: Швеция в 1870–1940 годах», процессы модернизации пришли в Скандинавию и в частности в Швецию достаточно поздно. Это отражается на процессах урбанизации, технологизации, развитии инфраструктуры (Ahren 2009). По сути, проблема похорон не являлась государственной вплоть до середины XX века, так как с ней справлялись протестантские церкви. Государство смогло полностью подчинить себе похоронную инфраструктуру и тем самым снизить значение мертвого тела в ритуальных практиках. Похоронные дельцы, которым всегда нужно увеличивать средний чек, предоставляя катафалки и дорогие гробы, не могли выдвинуть на первый план фетишизацию тела в скандинавской модели.

SBF была открыта в 1922 году, сейчас представляет собой своего рода партнерскую сеть, в рамках которой похоронщики обмениваются необходимыми ресурсами[121]. Большей частью агентств сети SBF с 1930 по 1970‑е годы владела как раз Fonus. Она представляет собой пример успешной трансформации похоронной ассоциации в крупную корпорацию. Fonus появилась еще на базе Стокгольмской похоронной ассоциации и долгое время функционировала как кооператив и профессиональное объединение. В 1960‑е годы Fonus открывает собственный завод по производству гробов, чуть позже появляется дочерняя компания Fonus Traindustri для продажи похоронных аксессуаров. В 1990‑е годы Fonus вышла на скандинавский рынок и открыла представительства в Норвегии, Финляндии и Дании.

Если в Испании или Италии похороны происходят через 2–3 дня после смерти, то в скандинавских странах подготовка похорон может растянуться на недели и даже месяцы. Церемония проходит в прощальных залах при церквях. Как правило, родственники стараются спланировать прощание так, чтобы оно приходилось на пятницу или субботу, но другие семьи хотят в эти же дни праздновать свадьбы или крестины — это приводит к возникновению многонедельной очереди. Бремборг отмечает, что иногда напряженная ситуация с датами становится причиной, так сказать, похоронного туризма, когда родственники умершего арендуют гостиницу в далеком муниципалитете, собирают гостей, потому что именно в этой церкви есть свободное место в желаемый день (Bremborg 2006).

Участие Церкви в похоронной индустрии велико в католических странах с большой долей сельского населения, например, в Ирландии. Однако это, конечно, совершенно другая история: церковь там выступает как традиционный институт и выполняет ритуальную функцию. А в скандинавских странах, я подчеркну, церковь — это вполне секулярный похоронный оператор.

Как правило, среднее скандинавское похоронное агентство проводит не более 200 захоронений в год. На одного похоронного агента приходится около 100 похорон в год. Однако маржинальность бизнеса здесь значительно ниже, чем, к примеру, в Америке, так как большинство услуг уже оплачены из налогов, а потребители предпочитают скромные похороны.

Доля кремаций в скандинавских странах достигает 70%. Первые крематории здесь появились еще в XIX веке. Возможно, что, по сравнению с США, Великобританией и другим англоязычным миром, отсутствие акцентированного внимания к мертвому телу привело к гораздо более быстрому развитию кремации.

Государственная модель

При государственной или муниципальной модели инфраструктура похоронной индустрии принадлежит местным властям. По мнению Тони Уолтера, к странам, где работает такая модель, относятся Германия, Италия, Португалия, Испания и, конечно, Франция.

При муниципальной модели похоронный бизнес находится под контролем местных властей, которые регулируют похоронную сферу, отвечают за содержание и развитие кладбищ. В чистом виде государственная модель функционировала до недавнего времени в Испании, где все морги и кладбища принадлежали государству. С 1980‑х годов в частичное владение могут вступать и похоронные компании. При таком типе администрирования похоронные компании продают, по сути, только услуги катафалка, ритуальные принадлежности и услуги по обслуживанию и поддержанию кладбищ. Во Франции и Германии похоронный бизнес функционирует и по концессионному принципу, выполняя государственный заказ. Я остановлюсь на двух странах — Франции и Испании.

В XIX веке похоронные компании Франции боролись с муниципалитетами за право заниматься бизнесом. Итогом этой борьбы стало создание PFG (Pompes Funebres Gendralies) — компании, которая, как и американская SCI или шведские Fonus и SBF, представляет собой крупную сеть похоронных агентств, объединенных общим брендом и ресурсами. К концу XIX века PFG являлась главным получателем государственных заказов и контрактов на похоронную деятельность, имея договоры в 25 муниципалитетах и поглотив за это время такие похоронные копании, как Bobee, Labalte, Baudoin, Lesmaistre, Pector, Vafflard.

В 1905 году произошла муниципальная реформа, в результате которой организация похорон перешла в частные руки, а за муниципалитетами осталось обслуживание и содержание кладбищ. Тогда же были упразднены классы и социальные гарантии похорон[122] — это привело к быстрому росту похоронной индустрии. С 1911 по 1937 год PFG увеличивает свое представительство с 51 до 211 офисов, в 1928 году открывает завод по производству гробов, а в 1936 м завод по обработке камня.

В начале 1960‑х годов открылось еще одно кооперативное похоронное агентство — Roblot. Оно работает на юге Франции и объединяет несколько похоронных домов, ему принадлежит около 5% рынка (для сравнения: PFG принадлежит около 80% рынка).

Еще одним важным похоронным агентством (правда, не с таким большим размахом, как PFG) является похоронный дом Анри де Борньоля (Henri de Borniol). Он был создан еще в 1820 году и предоставляет эксклюзивные похоронные услуги: клиентами этого похоронного дома становятся, как правило, французские аристократы и даже представители королевских фамилий. Например, когда в 1904 году королева Испании Изабелла II умерла в Париже, подготовкой ее похорон занимался герольд из похоронного дома Анри де Борньоля. Этот похоронный дом стал прямым наследником средневековых королевских глашатаев и до сих пор является держателем традиции геральдических похорон, участвуя в подготовке похорон представителей властной элиты Франции. Похоронный дом Борньоля является частью французской истории, его название даже вошло в язык: «борньоля ми» называют черные, тяжелые шторы на окнах, которые долгое время украшали особняк похоронной компании. В романе французского писателя Владимира Волкова «Властелин того времени» (Les Maitres du temps), сына русских эмигрантов, один из героев, вспоминая угрюмый характер своего отца и его любовь к черным одеждам, называет его в шутку «борньоль».

В конце 1980‑х годов PFG, Roblot, Henri de Borniol и новый Dignity объединились в корпорацию OGF (в нее вошли еще около 300 локальных французских похоронных брендов). Сейчас этому похоронному гиганту принадлежит около 80% рынка, остальное же поделено между тысячами мелких агентств.

Кремация во Франции, несмотря на мощный старт в XIX веке, практически не развивалась до середины XX столетия. Причина была в сильном сопротивлении со стороны католической церкви и довольно высоких затратах на строительство крематориев. Новые крематории во Франции стали открываться только в начале 1970‑х годов, после снятия запрета на использование огня в погребальной практике со стороны католического духовенства. К 1980 году во Франции было всего 10 крематориев, а доля кремаций составляла 1%, но к 1990 году количество крематориев увеличилось в 5 раз, а к концу века достигло 100. Около 60% крематориев принадлежит частным дельцам, из них больше половины находятся под контролем PFG. К концу XX века французские крематории совершали около 100 тысяч кремаций в год (около 19% от общего количества умерших) (Ichok 1935 а, 1935 b; Vidallet 2003: 3–6).

Инфраструктурные ограничения, характерные для французского рынка, привели к рождению интересных практик. Например, отсутствие необходимого оборудования в больницах и моргах Франции послужило источником появления специальных комнат долгого прощания — chambres funeraires (Blayac, Bougette and Montet 2014: 421–437). Как правило, государственные морги контролируются медицинскими департаментами, рассчитаны исключительно на сохранения тела от разложения, регламент выдачи тела строго протоколирован, а сами морги зачастую переполнены, что становится причиной крайне ограниченного срока хранения тела и формализованного отношения к самой процедуре. Из-за того, что похоронная инфраструктура контролируется государством, сами агентства имеют немного возможностей для развития дополнительных услуг. Но они нашли решение сложившейся ситуации: предложили потребителю так называемые chambres funéraires[123] — это просторные залы, в которых тело может находиться несколько дней (даже не в гробу, а прямо в постели, которая охлаждается и не дает телу разлагаться), в течение которых родственники прощаются с покойным. В chambres funéraires имеется все необходимое для проживания близких умершего. В таких комнатах есть аудио- и видеосистемы, душевые и гостиные комнаты и даже маленькие кухни. К концу XX века во Франции было открыто около 2000 таких комнат, большая часть принадлежит OGF. Подобные помещения получили распространение и в Канаде среди франкоязычного населения. Таким образом, новая культурная традиция обязана своим появлением инфраструктурным ограничениям.

По схожему сценарию развивалась история похоронных услуг и в Испании, которая оказалась под прямым наполеоновским влиянием еще с начала XIX века. В XX веке здесь функционировали в основном небольшие похоронные компании, которые также занимались перепродажей гробов и похоронных аксессуаров. Большинство похоронных агентств представляло собой концессионные партнерства: одной частью акций владел муниципалитет, а другой — частные лица.

В 1980‑х годах две американские корпорации — SCI и Stewart Enterprises — попытались войти на рынок и приобрели старейшие испанские похоронные компании Funeraria La Estrella и Zaragoza SL Funeral. В последующие годы SCI выиграла несколько тендеров в Барселоне на оказание похоронных услуг и приобрела 49% Serveis Funeraris (SFB), став партнером муниципальных властей.

В конце 1990‑х годов испанская инвестиционная группа Inversiones Urban Techniques перекупила активы американских корпораций, и в Испании появилась своя крупная сеть, которая уже в XXI веке была преобразована в отдельный пиренейский бренд Memora, предоставляющий похоронные услуги не только в Испании, но и в Португалии.

Кремация в Испании не столь популярна, как в других европейских странах — до 1973 года крематории в Испании были вне закона. Но в последний год XX века доля таких похорон составила уже 20%.

С начала 1990‑х годов развиваются так называемые tanatorio — специальные места хранения мертвых тел, напоминающие частные морги и залы прощания. Это стало возможным благодаря законодательному разрешению, которое позволило снять часть нагрузки с городских моргов.

На протяжении всего XX века муниципалитеты пытались избавиться от управления кладбищами, моргами и крематориями с помощью концессионных соглашений, передавая администрирование в частные руки. Так происходило и в Германии, и во Франции. В итоге к концу 1980‑х годов погребальный бизнес практически целиком перешел в частные руки, а похоронные агентства объединились в крупные сети.

Во Франции это произошло 5 января 1993 года, когда с частного бизнеса были сняты ограничения на организацию ритуальных компаний: необходимость заключения договора с муниципалитетом, тендерная система распределения заказов, ограничение количества компаний для избегания роста цен и агрессивных маркетинговых кампаний. Таким образом, обеспечение громоздкой похоронной инфраструктуры оказывается государству не по карману, и оно постепенно передает права на владение частным компаниям. Это приводит к развитию все той же частной модели, что и в США, с ее акцентом на манипуляции с мертвым телом. В последующее десятилетие количество похоронных агентств увеличилось в полтора раза. Несмотря на то, что в стране действует крупный похоронный монополист, наряду с ним функционируют небольшие похоронные фирмы. Всего же во Франции насчитывается приблизительно 10000 похоронных фирм (в том числе «комнат прощания» и производителей гробов), они выполняют в год около 550000 заказов, на одну фирму приходится приблизительно такое же количество заказов в месяц, как у коллег из США и других стран, — примерно 15 в месяц.

Инфраструктурные ограничения в рамках государственной модели имеют не только экономические последствия. Они приводят и к активному развитию предложений, связанных со сферой услуг и особенно с кремацией. Среди главных объектов критики государственной модели — отсутствие гибкого подхода к клиентам и чрезмерный бюрократизм. Например, в Англии на процедуру прощания в муниципальном крематории отводится всего 20 минут, а саму церемонию проводит священник, который мог никогда не знать умершего человека.

Смешанные модели

Для Великобритании (Англии) и некоторых стран Европы характерна смешанная модель, когда объекты похоронной инфраструктуры находятся под управлением как муниципалитетов, так и частного бизнеса. Например, крематории и кладбища могут быть частными, а могут принадлежать местным органам власти.

Англия является типичным примером смешанной модели. Как правило, частная похоронная компания перевозит тело умершего в государственный морг, затем происходят отпевание и похороны на церковном англиканском кладбище или кремация в муниципальном или частном крематории.

В разных регионах Англии действуют собственные правила и формы ведения похоронного бизнеса. Так, в городах похоронные компании предлагают экологически чистые похороны, в сельских регионах кладбища находятся под управлением местной религиозной общины. Как отмечает Тони Уолтер, английская смешанная модель одновременно и секулярная, и религиозная, и частная, и муниципальная.

В XX веке английская смешанная модель развивалась путем, очень похожим па американский частный тип. Даже бальзамирование было завезено в Англию в 1900 году двумя профессорами с материка, имена которых, правда, нам не известны (Parsons 2000). Как отмечает Брайн Парсонс, два структурных элемента английских похорон — это катафалк и гроб, на них и зарабатывают английские похоронные бизнесмены.

В период с 1980 по 1994 год в Англии появляются три крупных игрока — Southern Group, Hodgson Holdings, Kenyon Securities. К 1989 году их совместная доля на рынке составляла около 12%, или 65 000 похорон в год, но со временем эти компании были поглощены американской SCI. В этот процесс вмешалась антимонопольная служба, которая ограничила дальнейшие поглощения. В 2002 году SCI продала свою долю бизнеса новой структуре под название Dignity Caring Funeral Service. В это же время на рынке появляется Co-op Funeralcare — сетевое объединение похоронных домов (Walter 2016).

Сейчас большинство английских funeral service является франшизой больших сетей, многие из этих похоронных агентств — это, как и во всем мире, небольшой семейный бизнес. 4 500 похоронных агентств совершают 630000 похорон, что приближается к среднему общеевропейскую значению: 10–14 похорон в месяц, или около 150 похорон в год на агентство.

Доля кремации в Англии достигает 70%. Большинство крематориев было построено после Второй мировой войны: в двадцатилетний период между 1950 и 1970 годами количество крематориев выросло в 3 раза (с 63 до 206). Большинство из них были построены местными муниципальными властями. Как отмечает Питер Джап, распространению кремации в Англии помогли выходцы из Юго-Восточной Азии, которые массово поддерживали эту идею (Jupp 2006).

К смешанным моделям относится и похоронный рынок в Австралии. Основоположником традиции бальзамирования на Зеленом континенте стал профессор Хартфорд Риверс, открывший в Сиднее школу бальзамирования в 1894 году. Похоронная индустрия Австралии ориентируется на опыт Англии, но большинство похоронных агентств управляется американской Service Corporation International. В состав корпорации входят такие бренды, как White Lady, Simplicity, Dignified, Labor — всего около 123 локальных похоронных домов, 7 кладбищ и 11 крематориев. Корпорация контролирует 22% австралийского рынка (Jalland 2006). Интересно, что с конца 1970‑х в Австралии начался процесс развенчания мифа о дорогих похоронах как необходимом знаке проявления скорби и уважения к покойному — ситуация, очень похожая на то, что происходило в США после выхода книги Джессики Митфорд. Началось все с того, что в 1979 году полицейский и по совместительству механик стиральных машин Кит Рассел обнаружил, используя нехитрые подсчеты, что стоимость похорон искусственно завышена частными похоронщиками как минимум в 5-6 раз. Его так возмутили эти цифры и цинизм похоронных агентов, что он дал в местной газете объявление, которое гласило: «Я умру, как и ты. А кто-то наживется на наших похоронах. Настало время покончить с этим». Рассел предложил альтернативные похороны с ценой в 5 раз ниже рыночной. Для этого он произвел простые некрашеные гробы из грубой древесины, а в качестве катафалка использовал обычный грузовик. Его дело настолько быстро пошло в гору, что спустя год он проводил больше 100 похорон в месяц в 5 городах. Высокий спрос позволил ему брать низкую плату за свои услуги. Развернулась широкая общественная кампания против «американского образа похорон», навязанного австралийцам. Кампанию подогревала информация, что большинством похоронных домов владеет как раз SCI. В ответ на это «традиционные» похоронные дома стали активно распространять рекламу, транслировавшую идею о том, что нельзя экономить на похоронах, а дорогие гробы — это выражение почтения и уважения (Jalland 2006).

Некоторые выводы из инфраструктурных моделей

Анализируя различные модели, Тони Уолтер отмечает, что институциональный дизайн по-разному собирает ритуальные практики в зависимости от того, кто предоставляет услугу и кто ее покупает. В рамках коммерческой модели на первом месте оказывается тело и манипуляции с ним — это предмет профессиональной деятельности похоронных директоров. Отсюда особый акцент на гробах, катафалках, бальзамировании и церемонии прощания с покойным в открытом гробу. В рамках муниципальной модели значение тела покойного в похоронных практиках снижается.

Иными словами, там, где инфраструктура развита и находится в частных руках, она встраивается в ритуальные практики, приобретая особое значение, например, появляются комнаты долгого прощания, развивается бальзамирование. Там, где отсутствует возможность создания и управления частной инфраструктурой, развиваются дополнительные услуги, не связанные с телом[124].

На мой взгляд, важно видеть связи между инфраструктурой, практиками обращения с телом, экономикой и государственным регулированием похоронной сферы, если мы хотим приблизиться к пониманию похоронной индустрии и культуры смерти. Инфраструктура, обслуживающая мертвое тело, появилась и получила свое широкое распространение именно в XIX и XX столетии, в дальнейшем ее регулирование привело к локальным трансформациям ритуальных практик. Культура позволила появиться инфраструктуре, закон и государство ее сформировали, и в дальнейшем уже сама инфраструктура повлияла на формирование локальных ритуальных практик.

Сам процесс нормативного регулирования, то есть контроля со стороны государства, может быть рассмотрен и с другой стороны. Государство стремится контролировать тело своих граждан с помощью различных ограничений, начиная с ограничений мобильности и заканчивая медицинскими и социальными нормами. Контроль распространяется не только на живые тела, но и на мертвые. Нормативы похоронной инфраструктуры стали следствием экономических и «рациональных» причин и, согласно концепции Мишеля Фуко, выполняют функцию определения тела «своего» и тела «чужого», то есть фактически вообще определения, что есть человек и тело (Фуко 2010).

Так, муниципальные кладбища, морги и крематории не оставляют возможности для вариативных манипуляций с телом граждан, уравнивая всех — это хорошо видно на примере Франции после Великой французской революции. Новое государство, встав на путь национального строительства, поспешило ослабить социальное расслоение и снизить градус напряжения.

Учет умерших, процедура регистрации смерти, нормативные правила захоронения, ограничения на перевозку тел, вырастая, казалось бы, из общепринятых гигиенических требований, трансформируются в сферу властного/политическсго управления мертвыми телами. Некоторым покойникам и вовсе отказывается в праве достойного погребения, другим же предписывается стандартизированная процедура прощания.

Показательно, что в современной Германии мусульманские похоронные агентства, как это показал Азель Балкан, занимаются не подготовкой ритуала согласно канонам ислама, а служат посредником между местной мусульманской общиной и немецкой бюрократической машиной (Balkan 2016). Если бы этнокультурные объединения имели частные кладбища, комнаты прощания и так далее, они пользовались бы именно ими, но национальное государство стремится осуществлять контроль и в сфере мортального. Национальное метатело строится из миллионов живых и мертвых тел своих сограждан.

Колонизируя смерть: похоронная индустрия за пределами Европы

В течение нескольких столетий существования колониальных империй европейцы жили рядом с представителями самых разных народов. И уже в XX веке, после деколонизации, большинство бывших зависимых территорий выбрало путь западной цивилизации, начав строить национальные государства и развивать рыночную экономику.

Принято считать, что на этом влияние Европы на социальную жизнь освободившихся стран заканчивается и что, например, в похоронных ритуалах последние сохранили свою самобытность. Но мы можем убедиться, что похоронные рынки азиатских и африканских стран развиваются по западному пути. Это все те же дорогие гробы, катафалки, кладбища-парки и т. д. На нескольких примерах я покажу, как в неевропейских странах был воспринят европейский опыт похоронного бизнеса.

Начнем с Японии — самого яркого примера похоронной вестернизации. Казалось бы, это уж точно та страна, которая свято хранит заветы предков и традиции похорон, однако это не совсем так. Во второй половине XIX века Япония отказалась от самоизоляции и встала на путь модернизации — так началась эпоха Мэйдзи (период получит название по девизу правления императора Муцухито — «Мэйдзи», что переводится как «просвещенное правление»). Условием формирования новой, унитарной Японии стала ликвидация федералистского устройства страны. Правительство стремилось к осовремениванию государства во всех сферах и активно способствовало внедрению новейших западных идей и образа жизни. Эти меры были восприняты положительно большинством японских интеллектуалов и широко пропагандировались стараниями журналистов — так пришла мода на все новое, прогрессивное, западное. Японский традиционный быт, который практически не менялся веками, испытывал головокружительные перемены, центрами этих изменений стали крупные урбанистические центры: Токио, Иокогама, Осака, Кобе и другие.

Довольно быстро модернизация коснулась и похоронной сферы. Перенимая опыт европейских стран в устройстве городов, правительство обратило внимание на то, что большинство кладбищ в Европе находится за чертой города и что своим внешним видом они напоминают парки. В 1872 году было открыто сразу 4 новых кладбища, организация которых следовала этим принципам. Некрополи открылись в пригородах Токио: Аояме, Янаке, Дзосигайе и Мези. В 1874 году хоронить на территории города было официально запрещено.

В 1888 году для европейцев, приглашенных правительством Мэйдзи, было открыто отдельное кладбище Сакамото. На территории этого международного кладбища находятся еврейские участки, могилы французских солдат и даже вьетнамских рабочих. Когда уже в начале XXI века встал вопрос о закрытии этих участков и их реновации (так как за захоронения, согласно японскому законодательству, нужно платить), министерство иностранных дел встало на защиту старых могил европейцев. На многих из них появились таблички, которые содержат слова благодарности за вклад в модернизацию Японии и за особые заслуги перед страной.

Несмотря на то что кремация непродолжительное время была запрещена, нехватка земли привела к тому, что уже в конце XIX века в Японии начинают активно строиться и пропагандироваться крематории. Если в 1897 году кремировали каждое четвертое тело, то уже через десять лет доля кремаций в больших городах достигла 60% (Murakami 2000: 334–352. Rowe 2003: 85–118) — гораздо больше, чем в Европе этого времени.

Первая похоронная компания, так называемая «согиша», появилась в Токио уже в 1887 году. Сначала она производила гробы, поминальные алтари и другие аксессуары, но очень скоро начала предоставлять весь комплекс услуг по проведению похорон. К первой декаде XX века в Японии уже насчитывалось несколько сотен подобных похоронных салонов. В 1917 году в Токио был привезен первый автокатафалк из США.

Своим успехом похоронные компании были обязаны, как ни странно, упразднению социальных классов в Японии. Правительство Мэйдзи своими реформами внесло некоторую сумятицу в привычный уклад японского общества. Поэтому аристократы, лишенные привычных атрибутов, свидетельствовавших об их статусе, стремились публично подчеркнуть свое положение путем демонстративно роскошного потребления. Именно поэтому дорогие гробы и прочие элементы помпезных похорон нашли свое место в погребальном ритуале японских городов (Murakami 2000: 334–352. Rowe 2003: 85–118).

После поражения Японии во Второй мировой войне похоронный бизнес перешел на новый виток развития. Это произошло на фоне восстановления экономики и усилившейся вестернизации страны. Японские дельцы получили возможность открытия частных кладбищ. Железнодорожные компании Сейбу и Кейо инвестировали средства в строительство кладбищ в пригородах Токио и в развитие похоронных сетей по всей Японии. Сейчас похоронный бизнес в большинстве своем представлен сетевым форматом по принципу западного рынка и большим количеством мелких частных компаний, которые выполняют самую разную работу. Одной из крупнейших сетей является Aeon Group.

В современной Японии около 40 000 похоронных салонов, всего в индустрии занято около 55 000 человек. Большинство из похоронных домов открылись в 1980‑е годы (Suzuki 2000; Tanaka 2007: 178–188; Yamada 2004: 27–41). Стоимость похорон в Японии выше, чем в США — около 20 000 долларов, на среднее похоронное агентство приходится около 3 церемоний в месяц — уровень конкуренции в этой сфере один из самых высоких в мире.

Большинство компаний предлагают гроб, катафалк, похоронные аксессуары и некоторые манипуляции с мертвым телом. Работа одного из таких похоронных агентств показана в фильме «Ушедшие» (2008), снятого Ёдзиро Такитой. Фильм рассказывает в том, как владелец и руководитель похоронного бюро Сёэй Сасаки превращает непрестижный бизнес в уважаемое искусство. Несмотря на то что в фильме довольно бегло показан процесс продажи-покупки похоронных атрибутов, из некоторых сцен можно заключить, что именно продажа дорогих гробов является одним из главных источников прибыли японского похоронного агентства: «— Гроб 50, 300 и 600 тысяч. — Такая разница в цене! — Да, тут же разные сорта дерева, вот этот, например, из кипариса. — Значит, все отличие в дереве? — Да, а сгорают они одинаково. Твоя последняя покупка, выбранная кем-то другим»[125].

Другим примером успешной вестернизации похоронного дела является Китай. Несмотря на напряженные взаимоотношения со странами Запада в XIX веке (опиумные войны с Англией, война с Францией, торговая блокада и т. д.), в Китае уже во второй половине XIX века появляются первые кладбища европейского типа. Например, в Шанхае в 1862 году собственное кладбище открывает еврейская община, британцы открывают свое кладбище в 1863 году, а в 1905 году это делают и французы. «Добрые друзья смотрят на мою могилу и читают это далеко от дома, я умер молодым. Будьте внимательны и будьте готовы, потому что вы не знаете, как скоро настанет ваша очередь» — это эпитафия девятнадцатилетнего матроса по имени Гиссинг из британского графства Суффолк, умерший в 1863 году в Шанхае. Он был похоронен на кладбище Пудунских моряков, открытом в конце XIX столетия в Шанхае[126]. Увидев, как европейцы обустраивают свои некрополи, китайские власти начали применять схожие принципы и в планировке своих кладбищ: появляются дорожки, четкая разметка, кладбища переносят за черту города.

Европейские иммигранты первыми поставили похоронное дело на коммерческие рельсы и открыли в Шанхае частное кладбище Шаньдун для погибших соотечественников. В 1897 году благодаря их усилиям появляется первый частный крематорий вблизи храма Цзинъаньсы — с этого момента стала возможной отправка праха соотечественников на родину. Китайцам понравился такой практичный подход, и уже в 1909 году они, по примеру европейских коллег, открывают собственное коммерческое кладбище — Ваньго.

В 1924 году в Шанхае начинает работу первое частное ритуальное агентство. Это был похоронный салон, открытый американцем из Нью-Йорка, к сожалению, история не сохранила его имя. Его компания арендовала виллу в западном стиле недалеко от кладбища Бабблинг Велл и использовала ее в качестве похоронного дома. Мы знаем, что салон имел комнату для бальзамирования, небольшую гробовую мастерскую, а в зале на первом этаже было пианино. Каждый раз, когда проходила похоронная церемония, играла музыка, что пришлось по вкусу китайской публике. В 1934 году американский предприниматель выкупил особняк и стал оказывать услуги китайским клиентам. Среди знаменитостей, которых он похоронил, был поэт Сюй Чжимо, погибший в авиакатастрофе в 1931 году в возрасте 34 лет, а также любимый китайской публикой писатель Лу Синь, скончавшийся в 1936 году.

Самыми зрелищными в американском похоронном доме были похороны Руан Линью, знаменитой шанхайской актрисы. Руан покончила жизнь самоубийством, приняв смертельную дозу снотворного 8 марта 1935 года в возрасте 24 лет. Она была на пике своей кинокарьеры. Ее похороны продолжались три дня. Руан Линью, лежавшая на коричневом бархатном диване, была одета в традиционное китайское свадебное («медовое») платье, на ней были платиновые кольца и бриллиантовые серьги. Комнату для прощания обставили так же, как и спальню Руан: актриса была окружена цветами и любимой мебелью. Ее лицо было загримировано в лучших американских традициях. Как похороны Валентино в США, так и похороны Руан Линью оказали сильное влияние на популяризацию помпезных прощальных церемоний и на спрос подобных услуг в Китае.

В 1930‑х годах появляются первые китайские частные похоронные компании — binyiguan, а к концу десятилетия в Шанхае действует 34 таких учреждения, 67 гробовых мастерских и несколько десятков частных кладбищ. Они копируют американский стиль, делая роскошные гробы и оказывая услуги бальзамирования и посмертного макияжа.

После провозглашения Китайской Народной Республики (КНР) правительство запретило деятельность коммерческих ритуальных агентств, позже преобразовав их в национализированные кооперативы. Также были демонтированы все захоронения на иностранных кладбищах в центре Шанхая, а последние превращены в парки. Например, кладбище Бабблинг Велл стало Цзинаньским парком (Jing'an Park) в 1954 году, Пудунское морское кладбище — парком Пудун в 1957 году, а кладбище Пасенжао — парком Хуайхай в 1958 году (Шаронова 2012). Иная судьба постигла кладбище Шаньдун: на его территории в 1980‑х годах был построен стадион Хуанпу. Мао Цзедун даже призвал «превратить кладбища в орхидеи — сделать бесполезное полезным» и высадить овощи между могил. В итоге некогда цветущие китайские некрополи стали использоваться для разведения свиней и другой живности, а пространство между могил стало грядками овощей.

Коммунистические власти начали активно строить крематории. Первый крематорий появился в Китае еще в конце 1920‑х годов, но настоящую популярность кремация получила во второй половине XX века. В период с 1956 по 1965 год в Китае было открыто 100 новых крематориев, а к концу 1970‑х гг. в стране работало уже 1100 крематориев. К началу XXI века доля кремаций в Китае составила приблизительно 50%.

В 1986 году, с очередной сменой государственной политики и переходом к рыночной экономике, открылось первое кладбище нового тина — государственно-частное партнерство по французской модели. В начале XXI века было разрешено открывать полностью частные кладбища.

По данным Китайской похоронной ассоциации, сейчас на территории Китая действует около 2000 частных кладбищ и около 100000 похоронных организаций (Henriot 2009: 407–437; Pan 2008; Standaert 2008; Wakeman 1988: 254–288; Whyte 1988: 289–316). В Китае также распространена сетевая похоронная структура, охватывающая не только внутренний рынок, но и работающая по всей Азии. Например, это Nirvana Asia Group — крупный игрок азиатского ритуального рынка, имеющий свои филиалы в Китае, Сингапуре, Таиланде, Вьетнаме, Индонезии и Малайзии. Главный офис и по совместительству похоронный дом — Nirvana Memorial Center — находится в Куала-Лумпуре, в комплексе услуг: морг, бальзамирование, гробы, траурный зал, поминальные угощения, залы прощания. Другой гигант — это компания Lung Yen Life Service, располагающаяся в True Dragon Tower в Пекине. Каждый этаж здания — зал со своей концепцией, есть и отдельный этаж колумбарных ниш для животных.

Интересен опыт успешной похоронной евроинтеграции в африканских странах: с середины XX века здесь стали появляться похоронные компании, предлагавшие две главные услуги ритуальной индустрии — катафалк и гроб. Парадоксально, что именно в Африке, где не самый высокий уровень доходов населения, наблюдается быстрый рост использования дорогих атрибутов. Например, в Гане увлечение похоронными аксессуарами привело к появлению особого искусства конструирования гробов в виде рыбок, сотовых телефонов, футбольных мячей и т. д. Большинство бывших колоний перенимало принципы ведения погребального бизнеса у своих бывших метрополий. Так, в Кот-д'Ивуаре многие похоронные компании носят название Pompes Funebres, а в качестве катафалков используются автомобили французских марок (de Witte 2003: 531–559).

Для контраста я закончу этот параграф рассказом об Индии, которой долгое время владела британская корона. Индия — это пример того, как похоронная колонизация не удалась, несмотря на то, что одно из первых частных кладбищ в мире и одно из первых крупных христианских кладбищ за пределами Европы — South Park Street Cemetery — было открыто в Калькутте в 1767 году.

Кладбище просуществовало недолго, до 1830 года, но успело стать местом упокоения 1 600 выходцев из Англии. Среди захороненных, судя по эпитафиям, есть и заводчик крупного рогатого скота, и тюремщик, и школьный учитель, и архитектор, и переводчик, и почтмейстер, и хирург. Исчерпав свой ресурс, кладбище получило «наследника» — Lower Circular Road Cemetery, на котором в течение XIX столетия были похоронены 12000 работников Ост-Индской компании.

Похоронами в Индии занимались предприниматели, приехавшие из метрополии. Например, гробовщик по фамилии Линдерман оставил свои бухгалтерские записи, из которых следует, что в 1839 году за копку могилы он брал 10 рупий, а если копка могилы была осложнена находящимися рядом памятниками — то 25 рупий. В Калькутте действовало и отделение Llewelyn and Company — компании мебельщиков, каменотесов и гробовых дел мастеров (Groseclose 1995). Ситуация не изменилась и в XX веке: в Индии продолжали появляться христианские кладбища и открываться гробовые фирмы осевших здесь иммигрантов. В 1935 году в Нью-Дели открылось похоронное бюро Брауна, которое существует до сих пор.

Постепенно западный стиль жизни стал копироваться индийской элитой. С конца 1980‑х годов появляются вполне типичные английские офисы похоронных распорядителей, предлагающие гробы, услуги по транспортировке тела и т. д. Но вестернизация индийской погребальной культуры проходит гораздо менее успешно по сравнению с японской, китайской или корейской. Одна из причин — низкий уровень доходов и качества жизни. Кроме того, здесь сильны традиции: до сих пор большинство индуистов предпочитают сжигать умерших на открытом огне в городе мертвых — Варанаси. Однако все чаще представители обеспеченных слоев населения выбирают светскую церемонию прощания в крематориях.

В течение короткого XX столетия похоронная индустрия продолжила свою коммодификацию, приобретя черты индустрии развлечений. Этому способствовала эротизация и эстетизация смерти. Гробы, автомобили-катафалки и всевозможные похоронные аксессуары стали предметом маркетингового продвижения. Была проведена успешная дестигматизация похоронной сферы — «гроб» был заменен «шкатулкой», а «катафалк» стал «похоронным кортежем». Похоронная индустрия сформировалась как инфраструктура, обслуживающая мертвое тело. Методы украшения мертвых тел и манипуляций с ними стали профессиональным знанием.

На примере Швеции, Франции, США и других стран я показал, что разные нормативные ограничения инфраструктуры могут привести к разным типам похоронных услуг — от похоронных комнат во Франции и поминальных угощений в Швеции до похоронных домов в США.

Таким образом, похоронный бизнес был экспортирован за пределы Европы. В Японии, начиная с XIX века и эпохи Мэйдзи, вестернизация стала основой государственной политики, что отобразилось на устройстве кладбищ и на похоронном рынке. В Китае похоронная индустрия в конце концов тоже пошла по рыночному пути. Ритуальная сфера развивается и в бывших французских колониях. Так, в Гане производство дорогих гробов стало буквально национальным искусством. Думается, успех подобной похоронной колонизации кроется и в широком распространении протестантизма в азиатских странах и в Африке. Вместе с протестантскими, главным образом баптистскими, деноминациями пришло и особое отношение к материальному телу и бессмертию.

И, напротив, в Индии, несмотря на английскую колонизацию, похоронным дельцам не удалось встроиться в сильную традиционную культуру, оставаясь продуктом для экспатов. Возможно, причиной неудачной вестернизации похорон (да и была ли она вообще?) является отличие в представлениях о чистоте. Европейская похоронная индустрия развивалась во многом благодаря идеям гигиены, связанным мертвым телом. В индийской культуре само понятие «чистота» кардинально отличается от прагматического западного понимания, что прекрасно показала антрополог Мэри Дуглас в классической работе «Чистота и опасность». Возможно, именно принципиально иное представление о связи загрязнения с телом умершего является одной из главных причин неудавшейся похоронной вестернизации Индии.

Необходимо подчеркнуть тот факт, что сама экономика похоронной индустрии никоим образом не изменилась, несмотря на развитие капитализма. Как и в ранее Новое время, так и сегодня между похоронщиками сохраняется острейшая конкуренция, которая побуждает их взвинчивать цены на основные похоронные товары в десятки раз выше их стоимости. Ритуальная сфера оказалась в ловушке: построив огромную обслуживающую инфраструктуру, она может поддерживать ее, только постоянно продавая новые материальные услуги,

Итак, похоронная индустрия пошла по пути объединения в крупные сети для снижения своих издержек. Практически во всех странах сегодня действуют крупные монополисты, включающие в себя сотни и тысячи франшиз или локальных брендов, главная цель которых — режим контроля над мертвым телом.