Роковой круиз

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

Со времени стрельбы они не спали и не разговаривали.

Трейси всю ночь наблюдала за Кэмми, которая широко открытыми глазами смотрела на стену салона. Оливия стояла у штурвала, а Холли сделала себе укол обезболивающего и уснула.

Винтовка лежала на палубе, как змея, пока Трейси не принесла ее вниз и не положила осторожно на пол каюты Холли.

Когда исчезла луна, оттенок темного неба слегка изменился. Начало сереть. Наконец наступило утро, и она услышала голос Оливии:

— Мне необходимо ненадолго прилечь, Трейс. Меня все это тоже измучило. Они не на тебя положили глаз.

— Я не хочу оставлять ее одну, — сказала Трейси.

— Я не думаю, что Кэмми что-нибудь сделает с собой, — пожав плечами, произнесла Оливия. — Но ее не помешало бы вымыть. Как ты думаешь, это поможет?

— Давай попробуем, — ответила Трейси.

— Хорошо, я принесу одежду, а ты пока порули. Оставь ее на минутку.

Поврежденный «Опус» как будто парил над пронизанной солнцем бесконечной тишиной океана. На гладкой поверхности лишь изредка появлялась крошечная волна, белый гребешок которой скользил над бирюзовыми, зелеными, серыми глубинами. От этой божественной красоты ощущение ужаса их положения становилось еще сильнее. Только благодаря компасу они знали, что плывут на запад. А солнце тем временем пылало в вышине, как раскаленные добела угли.

Трейси пришлось разбудить Холли.

— Мы быстро, — пообещала она подруге, которая усилием воли заставила себя подняться к штурвалу.

Кэмми не проронила ни слова, когда Трейси и Оливия сняли с нее, а затем сожгли окровавленную одежду. Женщины тщательно мыли ее тело и волосы, пока в воде, которой они ополаскивали ее, не осталось розового оттенка крови. Трейси поддерживала Кэмми, когда та стояла под тонкой струйкой душа. Дочь была податлива, как кукла, и, казалось, не замечала, как они надевали на нее тонкое изящное белье, хлопчатобумажные штаны гаучо Оливии и чистую зеленую футболку, принадлежавшую Мишелю. Кэмми сплюнула в раковину после того, как мать почистила ей зубы. Затем Трейси, как могла, заплела длинные спутанные волосы дочери. Наконец они усадили Кэмми в кресло на палубе. Ее лицо затеняла одна из огромных шляп Оливии.

Трейси старалась не смотреть на зеркальную поверхность воды. Чтобы отвлечься, она начала читать Кэмми вслух. Она читала ей «Ребекку», затем «The Once and Future King» («Однажды и всегда король»), Холли задумчиво наблюдала за Трейси. Эта сцена напомнила ей лица и позы тех невообразимо старых женщин, которых она переодевала, купала и подбадривала на своей первой работе. Она точно так же выводила их на солнце, и старушки позволяли ей устраивать себя в креслах. Холли хорошо помнила выражение их глаз, безмятежно устремленных в прошлое... Когда у одной из них соскакивала с уха дужка солнцезащитных очков, Холли бережно поправляла ее. У них были прекрасные, как лилии, и хрупкие, как страницы Библии, руки.

— Оставь ее в покое, — в конце концов не выдержала Холли. — Сделай ей укол.

— Лекарства еще понадобятся тебе, — ответила Трейси.

Глаза Трейси и Холли встретились. Во взгляде подруги Трейси прочитала только сожаление, но ни тени страха, и, несмотря на крайнюю степень усталости, ее сердце пронзила тревога.

— Сделай укол, — повторила Холли, — ей это нужнее.

Инъекция помогла. Какое-то время Кэмми продолжала безмолвно льнуть к руке матери, а затем ее сознание отключилось полностью. Должно быть, это был не лидокаин, рассудила Холли, а что-то более сильное. Она подумала, правильно ли Трейси рассчитала дозу относительно веса девушки, но затем решила, что Кэмми не должна умереть сейчас.

Проснулась Оливия. Когда она встала к штурвалу, Холли и Трейси расположились в креслах.

— Вероятно, это что-то вроде посттравматического стресса, — сказала Трейси. — У меня до сих пор продолжают прокручиваться в голове картинки того, что произошло.

— Ты, кстати, можешь поговорить об этом со своим врачом, но, как показали исследования, лечение подобного состояния приводит к таким побочным эффектам, как головокружение, бессонница, симптомы гриппа, боль в суставах, тошнота, головные боли, воспаление слизистой оболочки желудка, иногда довольно сильные...

— Как ты можешь шутить?

— Потому что именно таким образом удается преодолеть последствия травмы. Этим занимаются солдаты в госпиталях. И жертвы преступлений. И копы, застрелившие не того человека.

— Ты застрелила тогочеловека.

— Я застрелила вообще не человека.

Трейси решила не затрагивать тему, касавшуюся переживаний запутавшегося в жизни молодого человека. Вместо этого она спросила:

— Где ты научилась стрелять? Или хотя бы заряжать винтовку?

— Меня научил Крис. У него был такой мачо-период. Мы ходили на охоту на фазана. Ни один фазан ни разу не пострадал.

— Но ты так здорово стреляла.

— Это все адреналин. Он накапливался, пока я сидела внизу и пыталась взломать замок на шкафчике Ленни. Я с ним чуть с ума не сошла.

— Ты не хочешь признать свою заслугу. Ты спасла наши жизни.

— Я признаю свою заслугу. Мне это здорово удается. Но одновременно я описываю простой биологический факт: под воздействием адреналина люди делают то, что им не удалось бы в другом состоянии. Мне приходилось быть свидетелем таких случаев в больнице. Я видела прикованных к креслу-каталке пациентов, которые вставали и шли навстречу сыну, вернувшемуся из зоны боевых действий. Матерей, которые поднимали автомобили, чтобы вытащить из-под колес своего ребенка.

Трейси накрыла ладонью руку Холли и поразилась ее хрупкости и миниатюрности.

— Я люблю тебя, Холе. Я всегда тебя любила. Но теперь я обязана тебе жизнью моей дочери.

Холли улыбнулась и посмотрела на воду, подернутую легкой рябью.

— Ты расскажешь им, что я не струсила? — тихо спросила она и тут же засмеялась. — Я только хочу, чтобы мои мальчишки знали: их мать не была трусихой.

Трейси видела, как осунулось и пожелтело лицо подруги, как обвисла кожа под ее твердым подбородком.

— Этого не будет. Мы расскажем им эту историю вместе, — решительно заявила она.

— Но если со мной что-то случится, ты им расскажешь?

— Ты самая смелая женщина из всех, кого я когда-либо знала. Однако все будет по-другому.

Женщины протянули друг другу руки, их пальцы переплелись. Они сидели так больше часа, словно влюбленные на пляже, и наблюдали за резвящейся стаей дельфинов. Они не испытывали ни малейшей неловкости, и ни у одной из них не было желания прощально пожать руку подруги и нарушить этот контакт. Трейси думала о том, насколько дружба похожа на влюбленность, и о том, что сознательно она всегда предпочитала Дженис. Возможно, их близость с Джен объяснялась тем, что их постоянно сводило вместе семейное родство. Сейчас Трейси едва сдерживала слезы, вспоминая, сколько раз она собиралась пригласить Холли на пробежку или в кафе на чашку кофе, а затем отказывалась от этой мысли, поскольку сделать это в одиночестве было намного быстрее. Холли думала о том, знают ли уже мальчишки своих новых учителей. Но нет, вряд ли. Ведь еще даже не отмечали Четвертое июля. Они так любят фейерверк на пирсе Нейви, да и вообще все фейерверки. Она надеялась, что в этом году они тоже побывают на празднике.

— Говорит Дженис Локкарио, — сообщила Дженис оператору береговой охраны. — Вы меня слышите?

— Я слышу вас, миссис Локкарио.

— Вас очень плохо слышно.

— У нас здесь небольшая гроза, мэм. Как правило, при таких условиях связь ухудшается. Откуда вы звоните?

— Из Соединенных Штатов, Иллинойс. Впрочем, вы, разумеется, тоже находитесь в Соединенных Штатах. Я хотела сказать — с материка. Моя двоюродная сестра и мои подруги восемь дней назад отправились в плавание с острова Сент-Томас. Сейчас они уже должны были бы находиться в Гренаде. Но мне не удается связаться с сестрой. Я знаю, что, если бы сестра могла, она обязательно ответила бы на звонок. Поэтому я хочу сообщить о пропавшем судне.

— Для этого прошло слишком мало времени. Ведь они должны были прибыть туда только сегодня.

— Вчера.

— Все равно рановато. Плавание — это не рейс по расписанию. У них могло возникнуть желание где-нибудь сделать остановку. Возможно, в каком-то месте они решили провести два дня вместо одного. Я бы на вашем месте не беспокоился.

— Я всего лишь хочу, чтобы вы навели справки. У вас... Разве суда, отправляющиеся в плавание, не должны выходить на связь каждый день?

— Конечно, они ежедневно сообщают о своем местоположении.

— В таком случае вы не могли бы узнать насчет сообщений с чартерного судна «Опус»? — попросила оператора Дженис.

— Это яхта Ленни Амато, миссис Локкарио. Я бы точно не стал о них тревожиться. Я знаком с капитаном. Ленни знает эти острова как свои пять пальцев. И его помощник, Мишель Южин-Мартин, тоже.

— И все же я попрошу вас навести о них справки. Вас это не затруднит?

— Конечно нет, — отозвался оператор. — Вы хотите, чтобы я вам перезвонил? „

— Я побуду на связи.

— Это займет какое-то время.

— Я подожду. Я рада, что говорю с кем-то, кто может помочь.

Дженис теребила сумочку, которая попалась ей на барахолке и которую она теперь переделывала, чтобы подарить на день рождения Трейси. Подарок был почти готов, оставалось всего лишь пришить старинную пуговицу и золотую тесьму. Сумочка была фиолетовой — любимый цвет Трейси. Боже, помоги Трейси, молилась она. Помоги Кэмми. Джиму и Теду они тоже не звонили. Тед бесхитростно предположил, что его мать и сестра просто классно проводят время. Но когда Джим сегодня утром возвращал блюдо, в котором Дженис принесла им бефстроганов, она заметила между его бровями глубокую складку.

— Ты и в самом деле думаешь, что с ними все в порядке? — поинтересовался Джим.

— Разумеется, — ответила она.

Конечно же, они не поверили друг другу. Дженис понятия не имела, как позвонить в береговую охрану, но это оказалось на удивление просто — номер был в «Голубых страницах», так же как и номер пожарной службы. Разумеется, номера охраны на Сент-Томасе там не было, но ответившая на ее звонок женщина сообщила его в считанные секунды. Итак, когда Дейв отправился на работу, а девчонки ушли в школу, Дженис взяла свое рукоделие и, собравшись с духом, позвонила по этому телефону. Теперь она ожидала, одновременно меряя тесьму. Слишком длинная. Она отрезала немного. То, что надо. Классно смотрится. Склонив голову, она прижала трубку к плечу и начала приметывать тесьму к сумке.

— Миссис Локкарио? — раздался в трубке мужской голос.

— Слушаю.

— Боюсь, что с яхтой «Опус» не было связи уже... три дня. Но это совсем не обязательно означает, что с ними что-то случилось. Ленни Амато общался с Шэрон Глиман... Это капитан другого судна... Так, сейчас посмотрим... пятнадцатого числа. И там могли быть погодные условия, которые, вероятно, и помешали связи...

— Так вы примете мою заявку? Вы сообщите о необходимости розыска?

— Мы относимся к этому очень серьезно, мэм. Операция по спасению людей вовлекает широкие ресурсы и стоит очень дорого. Для того чтобы официально начать ее, нам нужны веские основания. Но мы немедленно передадим эту сводку.

Чуть позже Трейси занялась уборкой. Повсюду валялись стаканы, осколки от разбитого блюда, в котором она принесла запеканку, грязные вонючие банки и пустые бутылки, опорожненные пиратами. Не придумав ничего лучшего, она приняла простое решение, как избавиться от следов их присутствия на яхте — выбросила весь этот мусор за борт. Независимо от того, насколько растянется их ожидание или сколько времени... у них осталось, Трейси было ясно: они не смогут выжить, если перед их глазами постоянно будет находиться напоминание о состоявшейся бойне. Натянув толстые резиновые перчатки, в которых Ленни ловил рыбу, Трейси вооружилась шваброй и набрала в ведро соленой воды, чтобы вымыть палубу. Она старалась не думать о крови когда-то невинного мальчика и терла палубу все более ожесточенно. Трейси отгоняла мысли о его матери, которая сейчас, наверное, спит в полном неведении, но они упорно возвращались к ней. Может, эта женщина на мгновение проснулась и прошептала имя сына? Как вообще звали этого юношу и смогут ли его родители когда-нибудь узнать, что у них больше нет их белокурого сына? Выдаст ли имя молодого человека Эрнесто, если его поймают? А его, несомненно, поймают. У него слишком мало горючего, и, скорее всего, он уже беспомощно болтается где-то посреди океана в протекающей лодке.

Трейси закончила орудовать шваброй и при помощи полотенец, которые она обнаружила в шкафчике, вымыла кровь из труднодоступных щелей. Несмотря на протест пустого желудка и рвотные позывы, она заставила себя продолжить уборку. Ее мысли метались, разрывая мозг. Мальчик был испорчен. Он бы позволил Кэмми умереть, лишь бы спастись самому. Он оказался в совершенно невероятной ситуации, причины которой так и останутся тайной. Он умер, спасая Кэмми. Все время, пока Холли и Кэмми спали, она, обливаясь потом, изо всех сил терла палубу, и судно, по крайней мере, изнутри снова стало белым. Трейси раз за разом опускала полотенца в ведро с водой, которая постепенно становилась все светлее, и выкручивала их. Она выливала воду за борт и беспрестанно молилась за семью мальчика, чувствуя, что не в силах остановиться.

Ее руки нуждались в каком-то занятии, и Трейси решила сшить новый крошечный парус. Воздух был совершенно неподвижен. Стоял полный штиль, как назвал бы эту погоду Ленни. Сегодня солнце будет беспощадным, как паяльная лампа. Трейси не могла себе представить, что она когда-нибудь сможет встречать рассвет с восторгом, а не с ужасом. Хотя вполне вероятно, что ее самодельный парус сгодится для плавания. Она сошьет его, а потом развернет дженни и поставит оба паруса. Она в точности выполнит указания молодого человека.

Ей не нужно снова и снова вспоминать, как юноша, пошатнувшись от силы пронзившей его пули, упал на спину. Она постарается вытеснить из своей памяти вид открывшейся в его боку раны, этой страшной дыры чуть пониже верхнего ребра, и длинную, до ужаса бесконечную, струю крови.

Трейси поспешно собрала простыни в каюте, где спала до нападения контрабандистов Оливия, которая снова перебралась к Холли, отделив свою койку перегородкой. При помощи толстой иглы — единственной, которую ей удалось разыскать и которой мужчины, по-видимому, чинили брезент, — Трейси сшила вместе две простыни и сделала отверстие в кромке одной из них. Кусачками она кромсала металлические крепежи, лопнувшие во время бури, пока наконец не получила кусок проволоки, который она смогла продеть в отверстие в мачте. Затем она взяла новый кусок веревки и привязала другой конец самодельного паруса на крепежной планке борта.

Если поднимется ветер, она будет готова.

Когда Трейси встала к штурвалу, Оливия неохотно выбросила последний лоток с запечатанными десертами, которые уже испортились настолько, что, по ее словам, даже Людовик XVI не смог бы их переварить. И крем, и легкая начинка гарантированно обеспечили бы пищевое отравление. Единственный армейский паек, обнаруженный ею, — сушеная говядина с макаронами, — кишел маленькими белыми насекомыми, происхождение которых осталось для Оливии загадкой. Эту гадость Оливия тоже отправила за борт. У них остались всего лишь полкоробки хлопьев и пачка миндаля. Куда подевались крекеры? Она не припоминала, чтобы мужчины их ели. Теперь в их распоряжении был один-единственный кувшин воды — тот, который спрятала Трейси. Оливия нашла четыре банки имбирного пива и выпила одну из них. Две банки она поставила рядом с кувшином. Она отнесла бумажный стаканчик пива Холли, которая с благодарностью проглотила жидкость и тут же все вырвала. Оливия позвала Трейси. Та вымыла подруге рот морской водой и, поддерживая ее, как тряпичную куклу, помогла ей добраться до кровати и переодеться в чистую рубашку. Она пообещала Холли, что поможет ей подняться на палубу, когда солнце будет не столь палящим.

— От такой жары кому угодно станет плохо, — жизнерадостно щебетала она. Но Холли потратила столько сил на то, чтобы взломать замок и собрать винтовку, что в ней что-то сломалось. «Пожалуйста, ну пожалуйста, — молилась Трейси, — дай мне еще один шанс. Позволь мне уделить Холли больше внимания. Позволь Холли вернуться домой к семье. Она намного лучше меня». Трейси прекрасно сознавала, что подобные аргументы никогда не служили для Всевышнего основанием даровать спасение. Никогда и нигде.

На закате проснулась Кэмми.

Трейси помогла ей подняться на палубу, провела в салон и усадила рядом с собой. Она налила дочери стакан пива. Все попытки объяснить Камилле, что ей необходимо говорить о том, что произошло, оказались тщетными. Тем не менее она была рада уже тому, что Кэмми хотя бы качает головой, реагируя на ее слова. Трейси продолжала настаивать. Она убеждала дочь, что ей необходимо исторгнуть из себя все негативное, иначе это будет преследовать ее и во сне, и наяву. Кэмми сама , взяла стаканчик и допила его содержимое. Трейси положила на стол несколько орехов и предложила дочери съесть их, что Кэмми и сделала. Но затем Кэмми опять легла в постель, не произнеся ни слова. Когда Трейси заглянула к ней, глаза девушки были устремлены в никуда. Она неподвижно лежала, укрытая простынями, аккуратно подоткнутыми под матрац, и смотрела в потолок. Ее обожженное солнцем лицо было лишено всякого выражения. Она даже не моргала.

Этим же вечером, после того как они проглотили хлопья, запив их пивом, Трейси составила график приема воды. Каждой из них полагалось по глотку воды два раза в день, пока вода в кувшине не закончится.

— Это бред,— заявила Оливия.— Этого недостаточно, чтобы выжить.

— Достаточно, — тихо ответила Холли. Она сказала Трейси, что, двигаясь, чувствует себя гораздо лучше. Но сейчас Холли сидела, закутавшись в одеяло, и, когда Трейси прикоснулась к ее лбу, он был горячий, как печка. — А еще можно жить четыре или пять дней вообще без воды. Иногда люди вынуждены пить помои. Еще можно пить собственную мочу, потому что она стерильная.

— Боже мой! — воскликнула Оливия. — Мы ведь не животные!

— Мы животные, — ответила Холли. — Мы готовы сделать что угодно, лишь бы выжить. Совершить убийство. Съесть своих детей. Возможно, не своих... Но точно стать каннибалами.

Оливия съежилась и пожелала им спокойной ночи. Трейси поднялась наверх, чтобы начать свою вахту.