Роковой круиз

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ

В скромной юбке и белой кружевной блузке Мехерио Амато ожидала прибытия яхты своего мужа. Молодая женщина стояла выпрямившись, и небольшая округлость ее живота была заметна только потому, что Мехерио была очень тоненькой. Мехерио стояла одна, сохраняя полное спокойствие. Ее сестра сегодня забрала к себе Антонио. Она хотела прийти с ней, но Мехерио отказалась.

Когда «Биг Спендер» вошел в бухту, ведя на буксире «Опус», позади Мехерио, держась от нее на почтительном расстоянии, собралась толпа. Тут была пекарь Мари и владелец бара Квинн Рейли, ювелир Авери Бен и Абель, точильщик ножей, а также владелец судна, на котором поначалу работали Мишель и Ленни. Свои мрачные мысли каждый из них держал при себе. Они молча наблюдали, как Шэрон Глиман легко перепрыгнула через борт и Реджинальд бросил ей линь, а затем помог спуститься на причал женщине, которую они все видели впервые. На незнакомке были джинсы и огромные солнцезащитные очки. Короткие золотисто-каштановые волосы упали ей на лицо, на мгновение закрыв его. Квинн Рейли подумал, что зря он не открыл магазин в воскресенье. Ювелир пожалел, что не продал Мишелю браслет подешевле. Мари вспомнила дурацкие шутки Ленни и сдержанную улыбку Мишеля. У Абеля, точильщика ножей, мелькнула мысль, не настало ли время вернуться домой в Аризону и посвятить себя внучке, которую он знал только по фотографиям.

Мехерио подошла к причалу. Она пожала руку Реджинальду и позволила Шэрон обнять себя. Толпа, расступившись, пропустила карету «скорой помощи». В нее погрузили небольшой белый сверток.

— Моряки, которые нашли нас, помогли мне завернуть его в парус «Опуса». Я зашила парус. Я не знала, как ты захочешь поступить.

Мехерио смотрела вдаль, на океан.

— Думаю, что через несколько дней мы с братом отправимся на катере туда, где играют дельфины.

— Ты хочешь, чтобы мы поплыли с вами?

— Да, Шэрон. Я хочу взять с собой гибискус, который был на нас в день нашей свадьбы.

— Я закажу два венка, — сказал Реджинальд. — Это будет наш маленький подарок. Ленни был хорошим человеком и другом. Нам его будет не хватать.

— Иногда море нас не любит, — сдержанно произнесла Мехерио. — Оно предпочитает, чтобы мы оставили его в покое.

— Очень может быть, что это действительно так, — согласилась Шэрон. — К тому же без Ленни мне все это уже не будет казаться таким привлекательным. Вероятно, я вообще оставлю это занятие. Что-то важное ушло. Должна сказать тебе, Мехерио, что Дженис осталась с нами, чтобы почтить память Ленни.

— Спасибо, Дженис. Прими мои соболезнования по поводу смерти твоей дорогой подруги и поздравления по случаю спасения твоей сестры и ее дочери. О Мишеле ничего не слышно?

Шэрон горестно покачала головой.

— Мне очень жаль, Мехерио. Я знаю, что ты подаришь своим детям отца.

— Да, в воспоминаниях. Или если я полюблю опять. Сейчас это трудно себе представить, но Ленни хотел бы, чтобы у его детей был отец.

— Ты продашь «Опус»? — спросила Дженис.

— Я не знаю, — ответила Мехерио. — Мой брат сказал, что он хотел бы стать его владельцем вместе со мной. В нем есть и часть Мишеля, если Мишель когда-нибудь вернется.

— Как ты сможешь опять провожать «Опус» в плавание? — не удержалась Дженис.

— Я не первая, — сказала Мехерио.

Кэмми промчалась по коридору, чтобы упасть в объятия отца и брата. Трейси настояла на том, чтобы идти самостоятельно, хотя и опиралась на трость.

В течение трех дней муж и сын сменяли друг друга у их постелей, но сегодня все было по-другому. Они забирали домой нормальных людей, одетых в новые свободные брюки-хаки и рубашки, которые висели на них, как на огородных пугалах (Джим купил одежду их привычных размеров). Однако это простое облачение казалось Кэмми и Трейси верхом дизайнерского искусства.

Уже была середина июля. В этот день у Теда должен был начаться турнир по бейсболу, который он пропустил. Вместо этого парень рыдал в объятиях Трейси, как будто он был шестилетним малышом, а не крепким молодым человеком, уже на целых два дюйма переросшим свою мать.

— Я больше никуда не поеду, малыш, — утешала его Трейси, которая видела, что, несмотря на все прилагаемые усилия, Теду не удается успокоиться. — Я больше никуда не поеду. А если и поеду, то еще очень не скоро.

— Похоже, я большая рохля, — выдавил наконец он. — Прости, мам.

— Нет, ты просто чудесный, — возразила Кэмми. — Девчонки считают, что, когда парень плачет, это очень сексуально. — Она ласково посмотрела на Теда, и он радостно улыбнулся. — Иди ко мне. — Он нерешительно двинулся в ее сторону, затем остановился. — Иди ко мне, Тед, мой замечательный маленький братишка. Я тебя люблю. — Кэмми так крепко обняла брата за шею, что почти повисла на нем и ее ноги оторвались от пола.

Джим осторожно усадил Трейси и Кэмми в такси, которое должно было доставить их всех в аэропорт. На его лице отразилось все, что окружающий мир думает об их травмах. Джим не мог прийти в себя от изумления: состояние жены и дочери, о котором ему рассказали по телефону, оказалось так далеко от реальности, что он едва мог совладать со своими эмоциями. Обожженные ноги Трейси блестели, как будто были сделаны из розового пластика. Ее лицо, изуродованное шрамами от ожогов, казалось чужим. Изумительные черные волосы Кэмми были острижены, и теперь ее голову покрывал пушистый ежик. Джим бережно коснулся головы дочери.

— Моя девочка, — с нежностью произнес он, — твои прекрасные волосы...

— Пап, слава богу, что меня не остригли наголо, хотя это было необходимо: волосы так спутались, что никто не мог их расчесать. Ничего, отрастут опять.

— Для этого понадобится очень много времени.

— По крайней мере, у меня теперь есть это время.

— Надо спешить, родная, — напомнил Джим.— Такси неправильно припарковано. Чем, ты говоришь, занята Дженис?

— Она будет дома через два дня, — ответила Трейси. — Она осталась, чтобы присутствовать на траурной церемонии в честь Ленни Амато. Завтра его похоронят в море. А знаешь, Джим, несмотря на все, что случилось, он ей очень понравился. Я имею в виду остров. Она увидела, что его делает таким волшебным. Волшебным и коварным.

— А что Оливия?

— Тут такое дело... — начала Кэмми.

— Какое? — Трейси насторожилась.

— Она... Все в порядке, мам... Она зашла в мою комнату в тот же вечер, когда нас сюда привезли, как раз перед твоим приездом.

Трейси внимательно посмотрела на дочь.

— Что она сказала? И почему мы не обсудили это? Ведь мы одна семья?

— Я не почувствовала потребности включать ее в... нашу семью. Я хотела сказать это вам всем. Она сообщила, что выписывается из больницы. Оливия была в полном порядке, что, впрочем, неудивительно.

— Кэмми, это не все...

— Конечно, она извинилась за все.

— И?..

— И сказала, что, если когда-нибудь мне захочется с ней увидеться, я смогу найти ее по адресу, написанному на клочке бумаги, который она мне сунула. Ее телеграфный адрес или что-то в этом роде.

— Разумеется, ты можешь это сделать, — сказала Трейси. Джим кивнул.

— Ну, я знаю, что могу. Только я выбросила ее адрес, потому что... Дело в том, что я рада, что это случилось. Вернее, я не рада, что это случилось. Но я рада, что все произошло именно так, как произошло. Я увидела истинную сущность Оливии, поняла, какая она на самом деле. Раньше, когда я была маленькой, она казалась мне настоящей принцессой. Оливия присылала мне красивые вещи и жила в замке. Она обещала, что, когда мне исполнится шестнадцать лет, я смогу провести у нее все лето. Только она так и не пригласила меня. Если бы ты рассказала мне, я могла бы захотеть узнать ее поближе.

— Это было бы похоже на «войдите в мою приемную...» — начала Трейси.

— «...обратился к мухе паук»,— закончила за нее Кэмми. — Вроде того.

— Значит, ты не испугалась? — спросил Джим. Он уже слышал рассказ Трейси, после которого в течение часа извинялся за то, что не прилетел непосредственно в Гондурас. Срок действия его паспорта истек, хотя Трейси ему об этом неоднократно напоминала. К тому времени, когда он добился, чтобы ему открыли визу в связи с экстренной необходимостью, его жена и дочь уже были в Техасе.

— Испугалась? — фыркнула Кэмми. — Я потребовала, чтобы она вышла из моей палаты, потому что скоро привезут мою маму, а она не имеет права там находиться. Я сказала ей, что она для меня — пустое место и что у меня нет вопросов относительно моего происхождения.

— Как ты думаешь, куда она отправилась? — спросил Джим.

— В Европу. Она вернулась в Европу.

Они все притихли, представив себе Оливию — блуждающее между курортами привидение в костюмах от Майкла Корса[88].

— Как только мы вернемся домой, нужно будет навестить Криса и мальчиков, — тихо произнесла Трейси.

— Мы заходили к ним, они справляются, как могут, — сказал Тед.

— Но нам необходимо зайти к ним, — сказала Кэмми. Ее глаза вдруг наполнились слезами.

— Что случилось? В чем дело? — воскликнул Джим гак, что водитель подпрыгнул от его неожиданно громкого голоса.

— Нам действительно очень надо заехать к Крису и мальчишкам по пути из аэропорта, даже если будет поздно, — сказала Трейси.

— Я тоже об этом думала. А то получается, как будто мы бросили Холли, — пояснила Кэмми.

— Для этого еще будет время, — начал убеждать их Джим. — Трейси, тебе необходимо поскорее лечь. Тебе нужна твоя собственная постель. Твое лицо — сплошная рана. У тебя рука в гипсе. Моя дочь выглядит так, будто ее переехал грузовик.

— Удивительно то, что на самом деле наши травмы не так уж серьезны, — заметила Трейси.

— И еще более удивительно, что во всем происшедшем есть и положительные моменты, — добавила Кэмми. Ее рыдания стихли, а голос звучал глухо и прерывисто, как будто она задыхалась. — Я приобрела опыт, который помог мне расставить все по своим местам. Когда ты оказываешься на краю гибели, ты начинаешь ценить жизнь. Я знаю, что это звучит подобно надписи на поздравительной открытке. Но я получила кое-что... бесценное... Мне трудно объяснить...

— Столько невезения другие за всю жизнь не испытывают, — сказал Джим. — Малышка, не пытайся все это идеализировать,

— Но я многому научилась, — возразила она и подумала о том, что отец смотрит на вещи слишком прагматично. И бессмысленно пытаться что-либо доказывать ему.

Кэмми пыталась упорядочить извлеченные из этого опыта уроки, объяснить необъяснимое: тайны и то, к чему они приводят; предел человеческих возможностей и то, что находится за ним; смерть и то, что хуже смерти; любовь и то, что могло стать любовью, но было отнято.

— Я поняла, что я люблю море и одновременно ненавижу его, — наконец произнесла она.

— Это неподходящее место для одиночества, — согласился Джим.

— Да, но это и самое лучшее место для одиночества,— с твердостью в голосе заявила Кэмми. — Когда звонила тетя Дженис, она сказала, что Мехерио объяснила ей: люди отправляются в море, потому что море в них самих. Это то, из чего мы сделаны.

— Джон Кеннеди тоже так говорил. И еще кто-то до него. Это все полный бред, — возмутился Джим. — Вы обе чуть не погибли.

— Ладно, — согласилась Кэмми, — может, ты и прав.

«Нет, не прав», — подумала она уже в следующее мгновение и увидела перед собой Мишеля, его львиную гриву, завитую в локоны соленой морской водой. Мишель склонился над ней, его обнаженные плечи обрамляли беспечные звезды и серые облака на фоне ночного неба. Вдруг Кэмми поняла, что она не может вспомнить, какого цвета у Мишеля глаза, но все еще чувствует прикосновение его рук, помнит, что его тело пахло лавандой. Она увидела Холли, прицелившуюся из винтовки, Эрнесто, который пригнулся в удаляющейся продырявленной лодке, и огромные сверкающие паруса в тот момент, когда их впервые наполнил ветер. Она пообещала себе, что пока не будет думать о Мишеле. Только когда она останется в одиночестве, ей, возможно, удастся вынуть свои воспоминания из свертка, в который она их плотно упаковала, и рассмотреть по очереди. Сейчас она еще раз напомнила себе об этом обещании.

Ее отца там не было. Она любила его и радовалась, что его там не было. Но она также испытывала какое-то извращенное чувство жалости к нему и тому, что он никогда не узнает.

Дверь открыл Крис. Шокированная тем, как он выглядит, Трейси подумала, что, должно быть, их вид его тоже изумил. Он похудел фунтов на десять, не меньше.

— Крис, — тихо произнесла она, — мы ненадолго. Пожалуйста, впусти нас.

— Трейс, тебе здесь всегда рады, — учтиво ответил Крис. Его лицо преодолело трансформацию от вежливой улыбки до гримасы, характерной для стариков. — Трейси, — опять начал он, — слава богу, ты в порядке. Заходите, поговорите с родней.

Сделав глубокий вдох, все четверо Кайлов вошли в гостиную, заполненную родственниками Холли. Там было человек тридцать. Трейси в ужасе поняла, что сегодня... Господи... это поминки Холли, завтра ее будут хоронить. Трейси узнала Берит, сестру Холли. Ее мужа и детей она видела впервые. Трейси представили тетям и кузинам. Все они носили основательные норвежские имена, «рабочие» имена, как однажды сказала Холли. Они походили на названия инструментов: Келсвиг, Хаалдаг, Бротте. Мужчины встали. Берит наконец встряхнулась, как будто придя в себя, и подошла к Трейси, чтобы на мгновение заключить ее в то, что в большой семье Холли считалось объятиями. Если бы Трейси ощутила нечто подобное в автобусе, ей бы показалось, что ее просто кто-то случайно задел.

— Верит, — сказала Трейси, — мне так жаль. Холли была моей лучшей подругой.

— Моей тоже, — ответила Берит.

— Я знаю, что это вам не поможет, но я прошу прощения за свою роль во всем этом, — обратилась Трейси ко всем присутствующим в комнате. — Если вы меня ненавидите, я пойму. Если бы она не отправилась...

— Никто тебя не ненавидит, Трейс, — перебил ее Крис, — кроме, быть может, мальчиков. Дети... они все видят в черно-белом цвете.

— Где они? — спросила Кэмми, выбравшись из-за спины отца. При виде ее волос и кожи у присутствующих вырвался вздох, который они попытались заглушить стуком чашек и ложек.

Повсюду была еда — от тяжелых блюд с лапшой, плавающей в мясной подливе, до припудренных пирожных, висящих в воздухе вокруг крохотных кусочков фруктов и грозящих при первой же попытке полакомиться ими осыпаться дождем сахарных хлопьев. Тем, что принесли соболезнующие соседи и родственники, можно было кормить весь квартал в течение двух дней. Утрата оставила после себя пустоту, которую необходимо было чем-то заполнить. Но слова проваливались в нее, как осыпающиеся в пропасть камни. Еда, особенно еда, которую готовила Холли, служила каким-то утешением. На мгновение рот Кэмми наполнился слюной: вид еды вызвал у нее приступ тошноты. Медсестры предупреждали ее, что первое время ей угрожает опасность переедания. Она должна преодолевать постоянный соблазн, стараться есть медленно и только простую пищу, никаких специй или пиццы.

Верит и другие гости быстро собрали тарелку еды для Теда и приготовили кофе для Трейси и Джима.

Кэмми отправилась разыскивать Иана и Эвана. Их нигде не было видно. Через кухню она прошла к заднему крыльцу.

Воспоминания и даже запахи — крахмал, пряжа, стиральный порошок, кардамон — на мгновение вернули ее в детство. У этого дома, как и у любого другого дома, был свой особый запах, не воспринимаемый теми, кто в нем жил. Кэмми где-то прочитала, что обоняние самое мощное из всех чувств человека. Ей везде чудилась Холли. Она остановилась возле окна, чтобы взглянуть на гордость Холли — сверкающий чистотой бассейн. Она представила себе их обеих, когда во дворике стояли всего лишь пластиковый стол и стулья. Волосы маленькой Кэмми были заплетены в косички, а Холли объясняла ей, что деление в столбик — это очень просто, надо всего лишь понять, в чем суть. С ее губ сорвался тихий стон. Сможет ли она когда-нибудь забыть, как моряки заходили по трапу на корабль, неся на вытянутых руках удивительно маленький кокон, имеющий форму человеческого тела? «Тетя Холли, — думала Кэмми, — пожалуйста, вернись». Глухой шлепающий звук привлек ее внимание.

Иан и Эван по очереди били по установленным в углу двора футбольным воротам. Сначала Иан становился в ворота, затем Эван. У Иана теперь были длинные волосы, и ему шла эта прическа. Он вытянулся и уже начал походить на подростка. Эван, бледный и ссутулившийся, напоминал маленького ребенка, который в течение долгого времени смотрел телевизор в темной комнате. Как они изменились со времени Рождества!

— Эй, — тихонько позвала их Кэмми через противомоскитную сетку. Она толкнула дверь и присела на ступеньки крыльца. Эван последний раз злобно ударил по мячу и, опустив голову, поплелся к ней. Иан уставился на нее льдинками синих глаз, таких же, как у Холли.

— У тебя совсем короткие волосы, — безразличным голосом произнес Иан.

— Вам нравится? — спросила Кэмми.

— Нормально. Раньше было красиво, — пробурчал Эван.

— Их невозможно было распутать. Вы этого не помните, но я всегда плакала, когда ваша мама меня расчесывала. А она не уставала повторять: «Красота требует жертв».

— Ага, — только и сказал Иан. Похоже, он закрылся от нее.

— Присядьте рядом со мной, — обратилась Кэмми к обоим братьям. — На минутку.

Они подчинились, но по-прежнему оставались зажатыми и нервничали, как никогда прежде, внезапно осознав, что Кэмми — девушка, что у нее есть грудь и прочие женские прелести. Холли часто повторяла, что они — двуяйцовые близнецы, что они разные, хотя их никто не мог различить. Теперь Кэмми в этом убедилась. Иан будет выше, и волосы у него светлее. Они действительно были похожими, но не одинаковыми.

— Ребята... — Что она собиралась им сказать? Ей хотелось обнять мальчишек, но они были уже слишком большими для этого. — Наверное, единственное, что я могу... — Кэмми снова замолкла. — Все так хреново. И что бы я ни сказала сейчас, ничего не изменится. Мне кажется, в течение какого-то времени будет только хуже и хуже. Я буду с вами, и ваш папа тоже, но вам от этого не станет легче. Моя тетя Холли была совершенно уникальна и неповторима.

Эван опустил голову на руку. Иан смотрел прямо перед собой на темные пышные кусты сирени, которые, казалось, отделяли освещенный двор от обступившей их ночи. Кэмми помедлила, потом тихонько спросила: — Хотите, я вам что-то расскажу?

Мальчишки молчали. Наконец Иан пожал плечами, как бы выражая свое согласие.

— Там, в океане, на нас напали пираты, — начала Кэмми. — Это были контрабандисты, которые занимались наркотиками. Два мужика из Южной Америки и парень из Штатов, приблизительно моего возраста. У них была старая лодка, в которой они перевозили героин. Они попытались нас изнасиловать. Юноша американец в этом не участвовал, нам показалось, что ему это все не нравится. Но его спутники были просто кошмарными. Как звери. И в самом конце они решили забрать меня с собой. Они хотели изнасиловать меня и убить.

Она по очереди взглянула на братьев. Мальчишки смотрели на нее, но, похоже, не очень заинтересовались тем, что говорила Кэмми. Тем не менее они вышли из ступора и прекратили это механическое, бесконечное до отупения набивание мяча. Кэмми колебалась. Она не хотела, чтобы ее рассказ походил на увлекательный триллер. Ей хотелось донести до них... что-то очень важное. «Поверь в себя, — подумала она. — Ты можешь это сделать».

— В течение многих часов нам как-то удавалось сдерживать их. Целый день мы отвлекали контрабандистов с помощью виски. Мы так напоили их, что они отключились. Но потом они все равно схватили меня, и это был конец. — Кэмми судорожно вздохнула. Казалось, все это случилось давно и не с ней. Словно ей не удавалось войти в контакт с девушкой, ставшей свидетелем того, что произошло. По мере того как она возвращалась к своей жизни, эта девушка стремительно от нее отдалялась.

— Все это время пираты не знали, что на яхте есть еще один человек, ваша мама, — продолжила Кэмми. — Холли уже была больна. У нее началось заражение крови от какого-то укуса или пореза. Это могло произойти с любой из нас. Но случилось именно с ней. Как бы там ни было, она лежала в своей каюте с температурой. Мы все молились, чтобы она оттуда не выходила. Но оказалось, что все это время она пыталась добраться до винтовки капитана. Несмотря на слабость, Холли взяла молоток и разбила замок на металлическом шкафчике, достала оттуда винтовку, собрала ее и зарядила. И в тот момент, когда эти твари уже забирали меня с собой, она вышла наверх. Никто ничего не успел понять. Она застрелила парня, который держал меня, потом ранила еще одного мужика... а напоследок выстрелом продырявила их лодку. Она ни разу не промахнулась.

В полумраке Кэмми почти не видела выражение лиц мальчишек, но она заметила, как Иан выпрямился и расправил плечи.

Кэмми, осмелев, сказала:

— Я не уверена, что я того стою. Я не имею в виду, что ваша мама променяла вас на меня. Она любила вас больше всего на свете. Она не собиралась вас покидать. Но Холли нас всех спасла. Она была такой смелой! И она попросила меня... попросила меня, чтобы я сказала вам, что... несмотря на все случившееся... жизнь...

— ...прекрасна, — закончил Эван и расплакался — тихо, без рыданий, даже не пытаясь вытирать слезы с лица, позволяя им свободно стекать по щекам и носу.

— Эв, Иан, я знаю, что вам от этого не будет легче. Я не могу на самом деле стать вашей старшей сестрой. Но я буду стараться изо всех сил. Я буду вам во всем помогать. Я обещаю. Мне ее будет не хватать. И вам тоже. Я просто хочу, чтобы вы знали, что она была героем. Настоящим героем. Вот и все.

Кэмми подтянула к подбородку колени и выпустила на волю рыдания, которые она так долго удерживала в себе. Она плакала, пока не начала задыхаться и корчиться от нехватки воздуха. Сумерки становились все гуще. Сначала Эван, а затем Иан неловко положили ей на плечо свои ладошки. Кэмми подумала, что ведет себя, как умственно отсталая.

Но какая, в конце концов, разница.

Холли бы ее не осудила.