Романтические истории

НЕБЛАГОДАРНОСТЬ

От знакомого стука в дверь сердце у Кати оборвалось. Господи, значит, она все-таки надеялась, что Валерий не придет, что все само обойдется и устроится! Она представила себе лицо, с которым он сейчас войдет, и от мучительного стыда за него ей захотелось зарыться головой под подушку, исчезнуть. Валерий вошел как ни в чем не бывало.

— Угостишь чайком? — привычно сказал он, подсаживаясь к столу и вынимая карманные шахматы.

Катя, страшась взглянуть ему в глаза, стала наливать чай. Валерий высыпал в горсть фигуры, принялся методично вставлять их в гнезда. Катя подала чашку, подвинула сахарницу. Он аккуратно опустил кусочек сахару, бесшумно помешал. Положил ложечку на блюдце.

— Мой черед белыми. — И осторожно переставил королевскую пешку.

Катя машинально взялась было за фигуру, но уронила руку, отвернулась.

— Ну? — сказал Валерий.

Голос Валерия прозвучал жестко. Лицо его было бесстрастно, губы плотно сжаты. Мужественное, суровое, красивое лицо.

— Это что, демонстрация?

— Я… я не понимаю тебя, Валерий… — прошептала Катя.

— Два дня, как появилась статья в многотиражке. Два дня я ждал, что зайдешь, позвонишь…

— Не могла я. — Катя виновато опустила голову.

— Конечно, это ведь не в кино, не на лыжи! — криво улыбаясь одним ртом, проговорил Валерий. — Прийти к человеку, когда у него неприятность, — не развлечение. Но я рассчитывал на твою память. Те, кто писал статью, меня не знают. А ты! Или ты уже забыла?

У Кати перехватило горло. Нет, она ничего не забыла! Она отлично помнит то ужасное утро, вскоре после своего приезда сюда на работу, когда сгорел трансформатор…

…Снаружи о мокрое стекло безнадежно билась ветка березы с грязно-желтыми листьями. Катя в пальто и шляпке, как ее настиг телефонный звонок Сергея Ивановича, сидела посреди комнаты на стуле, уронив руки, и неотрывно смотрела в окно. А в ушах все звучал сухой, официальный голос главного энергетика, разом отрезавший ее от работы, от людей, от жизни: «Вы отстраняетесь от работы до конца расследования». В сотый раз Катя мысленно перебирала все обстоятельства, все возможные причины аварии — вины ее не было. И все-таки было непереносимо больно и стыдно. Самое неприятное в ее переживаниях было чувство вины без вины. Потому что трансформатор все же сгорел Потому что шахта из-за этого простояла почти сутки. И потому еще, что эти дни во всех углах и домах поселка, обсуждая аварию, люди, конечно, повторяют одно и то же: понятное дело, бабе доверили такой участок!

Ветер донес от ствола шахты продолжительный звонок — пошел на-гора́ уголь. Звук этот пронзил сердце. Катя вскочила, схватила с полки какую-то книгу, стала листать, не видя.

Баба! С этого началось, когда нынешней весной она приехала сюда по распределению и сидела в приемной начальника шахты. Путевку ее секретарша давно передала начальнику. То и дело в кабинет торопливо входили разные озабоченные люди. А ее все не вызывали. Из-за тонкой двери доносился гул голосов. И она разобрала кем-то громко и сердито произнесенную фразу:

— С ума они спятили в управлении — энергетиком на шахту прислать бабу!

Потом ее пригласили в тесный прокуренный кабинет с обшарпанным столом и разными стульями. От обиды и волнения у нее туманилось в глазах. Мужчины сидели и стояли потупившись. Начальник, не глядя, пожал руку, указал подбородком:

— Главный энергетик. Покажет участок. Сергей Иваныч, устрой там с квартирой что надо.

Сейчас, вспоминая это ужасное «отстраняетесь», сказанное только что Сергеем Ивановичем, Катя думала о том, что этому человеку, задавленному заботами на работе и дома — у него недавно умерла жена, и на руках остались три сына, — совсем не до нее, он, может, и не хотел обидеть… Да и не только ему, всем здесь, кажется, было не до нее.

Катя зажмурилась. И так ей захотелось открыть глаза и увидеть себя дома, рядом с мамой, увидеть ее веселые глаза. И чтобы за окном не глухая синяя стена тайги, а солнечная рябь Оки с озорными гудками пароходов, с белыми бурунчиками от юрких моторок, с тенистыми яблочными садами на высоком берегу…

В дверь твердо и деликатно постучали. Катя зло подобралась и вызывающе, рывком отворила дверь.

— А чаем тут угощают? — радостно сказал он, не переступая порога.

В сумрачной комнате будто посветлело от его выгоревших волос, от ярких синих глаз, от плечистой фигуры, дышащей здоровьем и силой.

Это был начальник смены Валерий Троицкий. Он окончил институт года на три раньше Кати и проживал холостяком в том же доме, этажом выше. Катя видала его только на планерках, где он иногда выступал, кратко и толково. Что-то, однако, отгораживало Катю от него. Катя постоянно сомневалась в себе. Люди, в которых она обнаруживала склонность к сомнениям, были ей понятны и казались ближе. А Валерий с его непоколебимой уверенностью в каждом своем слове, в каждом движении был точно какой-то другой породы.

— Плитка перегорела! Куда пойти, если не к энергетикам? — сказал он, входя наконец в комнату.

Только тут Катя заметила в руках у него кусок копченой колбасы в бумаге и булку. В ней заговорила хозяйка, и она принялась накрывать на стол.

— Вот спасибо, привык перед сменой чайку похлебать! — приговаривал он, как-то особенно аппетитно откусывая и запивая.

Вначале Катя ежесекундно ожидала насмешки и оскорбления. Но он так просто и прямо спросил:

— Небось переживаете из-за аварии? Конечно, неприятно. Я знаю, после института первая неприятность на службе как катастрофа. Но все знают: вы тут как ворона в суп! А расследование — формальность. Отчитаться-то надо, что меры приняты.

И внутри у Кати пружинка распустилась. А когда он в восторге закричал: «Крыжовенное варенье! Ура! Сто лет не ел!» — она и вовсе повеселела.

— Мама прислала. Из нашего сада.

И вдруг поняла, что еще не ела и ужасно голодна.

Прошло несколько дней. Валерий наведывался то одолжить сахару, то вернуть. А когда при разборке сгоревшего трансформатора в масле была обнаружена обугленная тряпка, Валерий прибежал к ней с этим известием, запыхавшись, радостно барабаня в дверь и крича еще с площадки:

— Все! Конец! Тряпка! Эта тряпка всем рты заткнет!

Действительно, причина аварии определилась: горящая тряпка попала в масло через вентиляционную трубу. Не раз на планерке говорилось о том, что выходное отверстие нужно огородить, закрыть решеткой. Катя дважды писала докладную. Руки у начальства не доходили…

— Кто же это мог сделать?! — ужаснулась Катя. — Нечаянно или нарочно?

— Ну, забота не ваша! Пусть следователь тут себя покажет! А то подумаешь — заслуга: свалить на девчушку, засудить и отчитаться! Пусть теперь попотеет!

Валерий радостно хохотал. А Катя подумала, что, в сущности, он ей единственный друг. Она должна это ему сказать. И, преодолевая смущение, краснея до слез, заставила себя смотреть ему в глаза, когда произносила:

— Я никогда не забуду, Валерий… Один, когда все, когда никто…

— Да уж верно, друзей узнаешь в беде! — с удовлетворением сказал Валерий, потирая руки.

Катя помнит, что в тот миг ей почему-то стало не по себе. То ли жест этот ей был неприятен, то ли в словах его был какой-то второй смысл… Она не успела задуматься.

— Катя, у вас же двойной праздник! Отметим завтра седьмое ноября, как полагается. Лыжная прогулка! А? Снег отличный. Места покажу сказочные. Горки — на любой вкус.

— Ой, я же плохо катаюсь! — радостно воскликнула Катя. — И ни ботинок, ни лыж!..

— Достану, все достану! Какой размер ноги? Тридцать семь?

— Тридцать пять, — смутившись, сказала Катя и поджала ноги под стул.

— А-а… — тоже почему-то смутившись, протянул Валерий. — Ну, так я с утра зайду, часов в восемь.

Едва он ушел, позвонил Сергей Иванович и веселым голосом как ни в чем не бывало сказал:

— Дронова, насчет тряпки слыхала? То-то… Надоело дома сидеть? Ладно уж, завтра празднуй. А восьмого выходи на дежурство.

Еще многие звонили ей и каждый спешил сообщить об этой злополучной тряпке. И шутили. И смеялись. И поздравляли. И было понятно, что они стыдятся за себя и просят прощения.

Катя думала, что не заснет в ту ночь. Но едва прикоснулась щекой к прохладной подушке, как почувствовала, что засыпает впервые за много дней с легким сердцем.

А седьмого ноября наступил тот день, о котором она долго потом вспоминала то с радостью, то с болью.

Проснулась разом, точно сквозь закрытые веки ослепило солнце. Но солнца в комнате еще не было. Только за окном на светло-синем небе четко рисовалась черная ветка березы и на ней горсть розового снега. Вскочила, умылась ледяной водой. Приготовила чай. И откровенно радовалась, что готовит на двоих. И дивилась этой радости.

Валерий пришел ровно в восемь. Притащил лыжи с ботинками, баночки с лыжной мазью. В комнате по-студенчески запахло дегтем и рыбьим жиром. Кате нравилось, как он, подгоняя крепления, ловко орудует отверткой, отрываясь, чтобы глотнуть чаю, откусить от ломтя хлеба с маслом. Нравилась уютная суета сборов, которой наполнилась комната. Ей все нравилось в то утро.

Через пушисто-белое поле он вел по целине. Шел широко, мощно, с хрустом продавливая снег. Солнце поднялось над верхушками черно-зеленого леса и щедро светило в лицо. Морозный воздух был свеж и чист. И сердце у Кати заливало радостью.

А когда они вошли в лес и сквозь медные стволы сосен вышли к обрыву и далеко впереди и внизу открылись бесконечные перекаты, перепады и взлеты тайги со снежными полянами, еще лиловыми в тени, и это раздолье все шире и шире окатывало малиновой дымкой, в которой дрожали мириады алмазных игл, Катю охватил такой восторг, что захотелось заплакать от невозможности остановить, запечатлеть, унести с собою эту красоту.

Скоро лес наполнился голосами, смехом, скрипом лыж. То и дело встречались знакомые.

— С праздником! — кричали они, обгоняя на лыжне, срываясь по склонам горок. И Катя улыбалась всем встречным и с готовностью вторила, ликуя:

— С праздником!

Валерий привел ее к невысокой, но такой крутой горке, что на ней никто не катался. Снизу это выглядело еще не так страшно. Но когда она поднялась на гребень и глянула вниз, сердце у нее екнуло и остановилось.

Валерий зажал палки под мышками, слегка пружинисто присел и обрушился вниз. На прямой устоял. Взметнув облако снега, круто завернул и побежал к подножью, гулко хлопая лыжами.

— Спускайтесь, я подстрахую!

Ярче всего Катя запомнила именно это мгновение. Вот эту секунду на вершине под чистым, высоким небом, над алмазно сверкающей пропастью. Секунду неподвижности, с остановившимся сердцем и дыханием, со сладким ужасом от уверенности, что сейчас кинется туда. И его поднятое вверх напряженно улыбающееся лицо.

На самом спуске она неожиданно почувствовала устойчивость. И успела насладиться скоростью, ветром, послушанием тела — всей гармонией спуска. Но выход на прямую был чересчур резок. Ноги стали уходить. Катя завизжала. Вдруг лыжи разом затормозило. Швырнуло вперед. Катя уткнулась лицом в колючий свитер. И он с силой прижал ее к себе.

Она забарахталась, засмеялась:

— Ох, не упаду, не упаду! Отпустите же!

Валерий молчал и только крепче и крепче прижимал ее голову к груди. Кате стало тяжело и душно. Замерла, боясь пошевелиться. Все это продолжалось миг. Он разжал руки. Она отстранилась. Встала на колено и, пряча пылающее лицо, стала поправлять крепление. Валерий отъехал, сказал, разглядывая склон:

— А с той стороны не так круто.

— Нет, нет, довольно, натерпелась страху! — и Катя побежала к лыжне, уходившей к широкой впадине, где катались остальные и где было шумно и весело.

Возвратились они часа в четыре, когда солнце уже садилось, усталые, голодные, довольные. Отдав лыжи и ботинки, Катя стояла в коридоре в шерстяных носках, не доставая ему до плеча. И они все никак не могла разойтись, вспоминали и пересказывали друг другу события сегодняшнего дня.

А потом Валерий принес вот эти карманные шахматы, которые она вскоре возненавидела. Потому что он постоянно выигрывал. Со снисходительно безразличным лицом. Катя постоянно ощущала свою слабость и неполноценность рядом с ним. И когда Валерий терпеливо учил ее тонкостям игры, за этим угадывалась какая-то цель, постичь которую она не умела…

Да, Катя ничего не забыла. Она решительно отодвинула доску.

— Не хочу играть! И никогда не хотела. Зачем ты меня заставляешь?

Он пожал плечами.

— Рассчитывал сделать из тебя хорошего партнера.

— А, вот оно что…

— Да, статья подействовала даже на тебя. Отличная статья.

— Газета ни при чем.

— Однако твое отношение ко мне изменилось, Катя! Ты считаешь, что все написано правильно?

— Не знаю. Может быть, они преувеличили. Слишком резко и грубо. Какое в общем это имеет значение? Я не могу забыть того, что видела под землей… своими глазами… во время пожара…

…В тот день Катя ждала его с дневной смены, чтобы пойти в кино. Причесывалась перед зеркалом, механически накручивала на бигуди свои шелковистые с тусклым блеском каштановые волосы, подкрашивала чуть раскосые глаза с нависающими веками, за которые в школе ее дразнили калмычкой, и с удивлением отмечала про себя, что абсолютно спокойна, что ей все равно, как ложатся волосы, как выпирают широкие скулы, прежде доводившие ее до отчаяния. А ведь она твердо знала, что сегодня состоится разговор, который решит все. Она знала это по тому, как на них смотрели окружающие всюду, где они бывали вместе. В клубе на танцах ее уже не приглашали — действовало необъявленное табу невесты. Уже и Шарипова, старая ламповщица, принимая у нее лампу после подъема с первого горизонта, где было Катино энергохозяйство, задержалась у окошечка и, улыбчиво морща коричневое лицо, прохрипела:

— Поздравлять, что ли, Катерина Михайловна?

И хотя Валерий был по-прежнему тактичен, сдержан, не позволял себе вольностей, но он тоже знал и был уверен, и это сквозило в категоричности, с которой он назначал очередное развлечение или объявлял, что придет на часок.

Но радости, захватывающей, как тогда, на гребне горы, радости предстоящего уже больше ни разу не было. Просто все катилось неуклонно по глубокой колее, из которой не вывернуть. И когда, как сейчас перед зеркалом, становилось обидно, что все совершается так просто и буднично, она прятала от себя эти мысли, называла себя холодной и неблагодарной. И все шло и шло к развязке. Но маме она о Валерии почему-то не писала.

Валерий должен был зайти за ней к шести. В четыре позвонил Сергей Иванович:

— Катя, немедленно приходи на шахту! — И бросил трубку.

Из ближних и дальних домов поселка к шахте бежали женщины и дети. На пороге управления ее едва не сбил с ног главный инженер.

— Троицкого видели? — спросил он на бегу.

Катя не успела ответить и похолодела от ужаса. Почему? Она не рассуждала. Она только знала, что в такой момент главный инженер не мог разыскивать начальника смены. И если он спрашивал…

Сергей Иванович в наспех накинутом поверх пиджака ватнике встретил ее в дверях кабинета. Будто издалека услышала его сдавленный голос:

— Катюша, на первом горизонте в южном штреке пожар. Переодевайся, спускайся, обеспечь там свет.

Наверху у клети дежурила совсем молоденькая девчушка с испуганным лицом. На вопрос Кати, спускала ли она начальника смены, она торопливо ответила, заглядывая в глаза:

— А как же! С час назад! А его и снизу и сверху по телефону спрашивают!

Клеть подняла группу шахтеров, молчаливых и угрюмых.

— Троицкого там видели, хлопцы? — спросила дежурная.

Ей не сразу ответили. Уже входя в клеть, Катя услышала странную интонацию, с которой кто-то произнес:

— Та бачили…

На энергопункте, расположенном недалеко от ствола, ее встретил дежурный техник Твердохлебов. При виде Кати его рыжее от веснушек лицо расплылось в такой безмятежно широкой улыбке, что она оторопела.

— Да вы знаете, что случилось на нашем горизонте?!

— А что, Катерина Михайловна? — поинтересовался Твердохлебов.

— Как что?! В старом забое пожар!

— А-а, это есть. Маленечко горим. Самозагорание… Это бывает, — подтвердил Твердохлебов, снова широко улыбаясь.

Она едва не закричала. Но позвонил главный инженер и голосом далеким, еле слышным объявил, что на участке, где горит уголь, нет света. Нужно срочно послать техника проверить линию.

Твердохлебов, точно проснувшись, вскочил и стал быстро рассовывать по карманам инструменты.

— Я с тобой! — решительно сказала Катя.

Твердохлебов молча взял Катин противогаз, повертел в руках, подавил.

— Ладно. Пошли.

В давно заброшенном штреке их встретила грозная тишина. Под ногами в темноте чавкала вода. Изредка раздавался окрик: «Кто идет?», луч света бил в лицо. Из мрака выступал человек, внимательно всматривался и, признав, пропускал. Это были газоспасатели. Потом воздух как будто стал сгущаться. Сперва Катя заметила это по тому, как укоротился луч света от ее фонаря. Засаднило в горле. Мрак подошел вплотную, стал давить.

— Твердохлебов, аккумулятор садится, видишь, не светит, — проговорила она, изо всех сил удерживая дрожь в голосе.

— Да нет, то дым, — радостно успокоил ее техник.

Некоторое время они шли молча. Вдруг она заметила, что техника рядом нет.

— Твердохлебов! Твердохлебов! — закричала она в страхе.

— Чего? — ответил он сзади. — Коробку смотрю…

Далеко-далеко появилось бледное желтое пятно, быстро приблизившись, расползлось и внезапно собралось в яркую точку. Совсем рядом высветилось лицо техника, измазанное углем.

— Тут порядок. Пошли дале.

Они снова двинулись вперед.

— А взрыв может произойти? — спросила Катя.

— Бывает, — сказал техник. — Под землей все бывает.

И вдруг Катя честно и прямо сказала себе, что с Валерием случилось самое страшное. Где-то здесь, рядом, в темноте он лежит, задыхаясь, ловя ртом уходящий воздух, разрывая на себе ворот, с оглушительным, долбящим голову стуком в висках. И она побежала вперед, преодолевая одышку и колющую боль в груди.

У развилки они наткнулись на группу людей.

— Дронова, — сказал Сергей Иванович, — возьми Твердохлебова и проверь коробку на левой ветке. Потом… Противогаз с тобой? Потом пойдешь со мной туда, к главному инженеру — там блокируют забой.

Скорее! До коробки шагов пятьдесят… Ну? Она вплотную шарит по стене слабым лучом света. Кто-то стоит рядом с коробкой, вдавившись в неглубокую нишу. И она освещает лицо, изуродованное страхом и растерянностью.

— Я… я коробку… проверить… — выговаривает она помертвевшими губами.

— Проверял я — все в порядке! — В ответе жалкая грубость.

Катя поворачивается, освещает лицо Твердохлебова и понимает, что тот все видел.

— Бывает, — говорит Твердохлебов. — Сергей Иванович ожидает.

Они осматривают коробку и бегут назад к развилке, где главный энергетик уже ладит противогаз.

Все остальное видится ей как в тумане. Бесконечный путь к забою. Душная маска, обжигающая лицо. Клубящиеся дымом желтые лучи шахтерских фонарей, нацеленные на руки каменщиков. И мелькающие в сумасшедшем ритме кирпич, мастерок, кирпич, мастерок. И на глазах вырастающая кладка, блокирующая горящий забой.

Повреждение линии нашли только через несколько дней, когда опасность уже миновала. В те дни Катя вместе с бригадой по две смены не поднималась на-гора. В который раз просматривала все схемы, просчитывала нагрузки, искала упрощения.

А потом вот этот номер многотиражки со статьей о Валерии. Шахтеры обвиняли его в трусости, требовали товарищеского суда…

— Ну что, не будешь играть?

Катя не ответила. Она рассматривала его лицо. Высокий безмятежный лоб. Выступающий подбородок. Сильное, красивое лицо.

Валерий аккуратно собрал фигуры в коробку.

— Ясно. Мне уйти?

Катя все молчала. Какая-то неясная мысль занимала ее.

Валерий поднялся, спрятал в карман шахматы, подошел к окну. Катя невольно поглядела туда же. Ярко-красная ветка березы, сбросившая старые листья, напряглась, набухла, лоснилась на солнце. Видно, там, за окном, уже пахло травой и лесом.

— Неужели я ошибся в тебе? — сказал Валерий, продолжая смотреть в окно.

До сих пор жизнь не требовала от нее никаких решений. Все складывалось само собой. Случалось затруднение — тотчас кто-нибудь являлся на помощь. Раньше была мама. Потом подруги. Так же как после аварии трансформатора — Валерий. Всегда кто-нибудь оказывался рядом. И все решал за нее.

— Может быть, ты просто не понимаешь, что должна сделать?

И так как она по-прежнему не отвечала, Валерий решил, что догадка верна.

— Я все забываю, что ты еще ребенок! — он присел на подоконник. — Ведь я выполнял твою работу там, внизу.

Она с удивлением взглянула на него. Он не смеялся.

— Да, за тебя я проверял там линию. Потому что это было важнее. Потому что дырку замуровали бы и без меня. И ты должна была пойти в редакцию, в партком, к руководству и рассказать, как было дело. Ты видела меня там, возле коробки…

— Это неправда, Валерий, — прошептала Катя.

— Ты обязана была это сделать! Хотя бы из благодарности за все, что я сделал для тебя!

— Это неправда, — повторила Катя.

— Что неправда?

— Все, все неправда! — сказала Катя и заплакала.

— Ну конечно! — обрадовался Валерий. Соскочил с подоконника, подошел к ней вплотную, взял за руку. — То тебя грызли, теперь за меня взялись. Уедем со мной отсюда, Катюша. Ну их со всеми их делами и претензиями! Выберем хорошую шахту поближе к большому городу. Будет у нас с тобой отличная семья. А, Катюша?

Катя плакала все сильнее, отворачивая лицо. Валерий прижал ее руку к щеке, поцеловал в ладонь. И на мгновение потерял власть над собой, стал страстно целовать ее в шею, в плечи. Но она была так безответна, так горько плакала, что он тотчас же остыл. Отстранился.

— Не понимаю тебя, Катя…

И тогда она заговорила сквозь рыдания, не пряча и не утирая слез, не сводя с него глаз.

— Вечно меня учили: неблагодарность хуже всего. Хуже воровства! Но я не могу так. Не могу! Там, в забое… смертельная опасность… Они же работали! А ты? Я знаю, ты скажешь: к чему? Без пользы взорваться вместе со всеми?! Да? А они? Они обиделись, поэтому про тебя написали. Ты их бросил. Вот что! А, не говори мне про коробки, про линию, про меня… Видела твое лицо там, тогда… Ты их предал! И ничего я не должна! Никому ничего не должна! Неблагодарность? Пускай! И уезжай, если можешь…

— Ты как будто гордишься своей неблагодарностью, — сказал он, усмехаясь.

— Да, я имею право. Потому что ты… Я тебе скажу, кто ты…

— Кто я? Интересно.

Он смотрел на нее пристально, щурясь, как от яркого света.

— Интересно…

Но она никак не могла решиться произнести то, что сейчас должна была сказать.

— Лыжи, шахматы, жена, работа — это ты себе устраиваешь жизнь по своему вкусу. Ты… ты никого не любишь, кроме самого себя! — выговорила она наконец.

Он пожал плечами и сказал с откровенным облегчением:

— Страшнее ничего не придумала? Что ж… Без вас проживем, Катерина Михайловна!

Он еще немного подождал ответа. И твердо и деликатно, без стука затворил за собой дверь.

А Катя продолжала плакать, шмыгая носом и всхлипывая.