Розыгрыш с летальным исходом

ХМУРОЕ УТРО

Меня разбудил не солнечный свет в иллюминаторе, а тихий стук в дверь. Даже не стук – кто-то тихонько скребся снаружи. Неужели Борисыч выбрался без догляда?

Я поднял голову.

– Это я, Серый. – Тихий шепот Семеныча. – Выгляни.

Семеныч сидел в кокпите с сигаретой в руке. Вид у него был измученный.

– Ты как? – спросил он меня.

– Нормально, – соврал я. – Как огурчик. Только что из банки с рассолом.

– Посиди тогда, а? А я посплю часик-другой.

– Так ты не ложился?

– А ты думал? Не нравятся мне эти аборигены.

– Что так? – Я присел рядом с ним на кормовую банку, еще холодную с ночи. Взял протянутую Семенычем сигарету.

– Что-то замышляется, Серый.

– С чего ты взял?

Семеныч не ответил. Помолчал, глядя на остров, который был прекрасен среди синего моря в солнечном свете.

Аборигены еще еле шевелились, малым числом.

– И замышляется не здесь. Вернее – уже замыслилось. А здесь этот замысел воплощается.

– Семеныч, я с похмелья, спал всего два часа – нельзя ли попроще? Самогон этот окаянный…

– Я сам еще толком ни в чем не разобрался. Так, кое-что сопоставляю. Не случайно мы здесь оказались, кажется.

Я не был склонен разделять его опасения, хотя и меня тревожило что-то неясное.

– А что с нас взять, Семеныч? Кому мы нужны? Кому мы здесь дорогу перешли?

– Ну, здесь еще не успели… А вот там, – он махнул в сторону другого полушария, – там мы с тобой многим мозоли оттоптали. Там у нас врагов поболе, чем друзей.

– Ну не здесь же их опасаться.

– Как знать, Серый… Я пойду посплю. Посиди тут, ладно? – Семеныч поднялся, и по его движениям я понял, как он устал. – Сколько патронов у тебя?

– Семнадцать.

Семеныч кивнул:

– Я так и думал. Береги патроны, Серый. – Он скрылся в рубке.

Ох, недаром мне все это не нравилось с того самого весеннего вечера. Ах, Семеныч!

А он будто услышал, высунул голову:

– Я завтра хочу на острове пошарить. Прикроешь меня.

Я закурил еще одну сигарету и подумал, что на нашей яхте всего два умных человека: Семеныч и Янка. И один дурак. А вот кто – не трудно догадаться…

За завтраком, который по времени больше на обед походил, Понизовский положил на стол несколько скрепленных листочков.

– Тут я словарик накидал, – пояснил он. – Самая необходимая лексика. Нужно выучить. И вперемешку с английским вполне можно с ними объясняться.

Трудненько Серому придется. Моя английская лексика многообразием не хвалилась. «Фейсом об тэйбл!» – мне этой фразы как-то хватало. И на службе, и в быту. Вполне обходился.

– Там попадаются некоторые галлицизмы. И славянизмы порой – наши морячки тоже здесь бывали, лексический след оставили.

Словарик был написан аккуратно, разборчиво, но вразброс, не по алфавиту. Привожу его здесь не полностью, но в объеме, вполне достаточном, чтобы можно было ориентироваться читателю.

Некоторые выражения, употребляемые чаще других:

Гладко написано, подумалось мне. Как это ему с такого похмелья удалось? Железный танэ! Янка взяла у меня листочки, пошелестела.

– Ауэ, танэ! А что у тебя под чертой?

– Это запоминать не обязательно. Здесь собраны наиболее употребительные выражения для объяснений в любви. Но они для нашего уха слишком откровенны.

Сказанул тоже! Мы, конечно, люди не местные, но и в своей стране не такое уже слыхали. Да прямо с экрана. А то и с эстрады, вживую.

– Это на тот случай, если у кого-нибудь из вас завяжутся какие-нибудь близкие отношения с кем-нибудь из аборигенов. Самое скромное обозначение предстоящих сексуальных действий – «увлечь под пальмы». Это может пригодиться. Вас, Яков Ильич, это прежде других касается.

И точно! На планшире появились две ладошки, а затем возникла и смеющаяся мордашка, вся облепленная мокрыми волосами.

– Наяда приперлась, – заметила вполголоса Яна.

– Ауэ! – воскликнула наяда. И еще что-то пролопотала. С легкой картавинкой, которая показалась мне не очень естественной.

– Что она говорит? – спросил Нильс.

– Она спрашивает: как поживает взрослый мужчина? Это про вас, Яков Ильич.

– Тактичная какая, – проворчала Яна. – Нет, чтобы сказать: где здесь мой старый хрен? Серый, чего она к нему прицепилась?

– Это болезнь такая, – пояснил Семеныч. – Геронтофилия называется. – И он втянул влюбленную русалку на борт.

Та, безмерно довольная, уселась рядом с Нильсом, до бледности смущенным, и положила голову ему на плечо. С ее бронзового тела стекала на слани вода, даже лужица образовалась. Будто описалась от счастья.

Девочка ткнула себя в голую грудь и гордо сказала:

– Марутеа.

– Так ее зовут, – пояснил Понизовский.

– И чего ты, Маруся, приперлась? – с дружелюбной улыбкой спросила Яна, протягивая ей стакан колы. – С утра пораньше?

Ну, тут Янка явно загнула. Время уже далеко за полдень ушло.

Марутеа взяла стакан обеими руками и поднесла его Нильсу. Тот замотал головой.

– Ты ему лучше стопку поднеси, – серьезно посоветовала Яна. – Он в такую рань воду не пьет.

– Как тебя зовут? – спросила девушка по-английски. Это даже я понял. И повторила, запоминая: – Джейкоб? Джек?

Ну, пошел обмен информацией. На уровне «Туй – Маклай». Однако я ошибся. Маруська на этом не остановилась.

– Ай лав ту Джек вери-вери мач. Понял? Нильс, конечно, понял. Но не поверил. Девушка что-то еще пролепетала.

– Что она говорит? – спросил Нильс.

– Она приглашает вас на берег, под пальмы.

– Зачем? – испугался Нильс.

– Она вам там объяснит, – усмехнулся Понизовский. – Вы поймете.

– Тубо! То есть… табу! – застучал себя в грудь Нильс. Чем безмерно удивил девицу.

Девицу ли?

– Объясните ей, – взмолился Нильс, – что у нас девочки не отдаются старикам. Это табу!

– Так ли уж? – откровенно рассмеялся Понизовский. – У нас и наоборот бывает.

Девица выпила воду и потянула Нильса за борт.

– Серый, держи его! – крикнула Яна. – А то она его утопит, в омуте страсти. – Она сердито повернулась к Понизовскому: – А ты чего сидишь? Объяснись с ней.

– Боюсь, она меня не поймет. – Понизовский покачал головой.

Марутеа вскочила на банку, произнесла какую-то фразу и прыгнула за борт.

– Топиться пошла? – мрачно спросила Яна, смахивая с лица соленые брызги.

– Нет, она передала нам приглашение на ужин. В свою хижину. Это очень серьезно.

– Я не пойду, – сказал Нильс.

– Ужин, многоуважаемый Джек, дается в вашу честь. Не принять приглашение, значит, вполне возможно, подвергнуть нас реальной опасности.

До ужина в честь старика Нильса еще оставалось время. И мы решили употребить его с пользой – ознакомиться с окрестностями.

Утомленный вчерашней попойкой и сегодняшним похмельем достойный вождь Мату-Ити выделил нам в сопровождающие лучших гвардейцев из числа дворцовой стражи. Это были вчерашние молодожены, штатные разрушители («лишатели») девственности. В общем-то обыкновенные парни, одетые сегодня в шорты и футболки, без копий и дубинок; они плелись за нами в отдалении, о чем-то тихо переговаривались, и нам не мешали. Звали их Ахунуи и Аху-пуи. И они очень походили друг на друга, так же, как и их замысловатые имена.

Понизовский тут же их прокомментировал мне на ухо:

– В какой-то фривольной песенке эти их имена даже обыгрываются. Примерно так в переводе звучит: «Ах, у Нуи! Ах, у Пуи!» – с восторгом. И этот припев сопровождается выразительными жестами. Ах, какой большой у Нуи! Ах, какой неутомимый у Пуи!

Лихо перевел, ничего не скажешь! Жаль только – явное языковое несоответствие. И Понизовский, видимо, прочел недоумение в моих глазах. Поспешил:

– Моя шутка, Алексей.

Обойдя поселок, мы углубились в тенистую рощу, где, казалось, благоухало все. Даже то, что благоухать по своей природе не могло. Всюду – цветущие деревья, просто цветы, обилие бабочек и птиц. И нередко бабочки были крупнее птиц и, наоборот, птицы поменьше бабочек.

Местность ощутимо тянулась вверх, к вершине горы, к хребту бронтозавра. Заросли неожиданно расступились, а сзади послышался предостерегающий окрик Ахунуи. Или Ахупуи.

На вырубленном пространстве стояло какое-то странное сооружение – сплошной частокол из заостренных поверху стволов. За этой оградой угадывалось крытое строение. У входа маялись на жаре два парня. При виде нас они приосанились и взяли наперевес копья, которые до этого стояли, прислоненные к ограде.

– Это «па», – объяснил Понизовский. – Оборонительное сооружение на случай войны.

– Ауэ! С кем здесь воевать-то? – огляделась Яна.

Понизовский снисходительно пожал плечами.

– Между собой, как обычно. Если племя не объединяет опасность, исходящая от внешнего врага, то его отыскивают внутри.

Семеныч покачал головой, подмигнул мне:

– Знакомая ситуация, да?

Мы остановились поодаль – не очень-то радовали эти копья с какими-то зазубренными наконечниками. Да еще в руках дикарей. Не хуже автоматов в таких же руках.

– Но сейчас, – продолжил Понизовский, – «па» выполняет мирную миссию. Здесь капище верховного божества.

– Эатуа? – спросила Яна. – Как бы посмотреть? На кого оно похоже?

– Невозможно – табу. Причем в самой жесткой форме. Можно поплатиться жизнью.

– Первое, что я сделаю, – шепнул мне Семеныч, – постараюсь проникнуть в этот самый… «па».

– Тебе это надо? Поплатиться жизнью?

Семеныч ничего не ответил, только покачал головой.

Поднявшись на вершину горы, мы осмотрелись. Вокруг, конечно, океан с редкими вкраплениями небольших островов. А наш остров в плане напоминал восьмерку. И верхний ее кружочек, как и положено у восьмерки, был заметно меньше, чем нижний, и залит нежно-голубой океанской водичкой.

– Это Акулья лагуна, – указал Понизовский на малое кольцо. – Она мелководная, и в прилив туда заходят стаи акул – поохотиться на рыбу.

– Я там купаться не буду, – сказала Яна.

– Надеюсь, – усмехнулся Понизовский. На этот раз совсем уж двусмысленно.

– А в чем дело? – спросил Семеныч.

Понизовский охотно объяснил:

– В прежние годы в эту лагуну сбрасывали провинившихся женщин. Со связанными руками. Оскальпированных. Во время прилива. В разгар акульей охоты.

– Пошли посмотрим? – предложила Яна.

– Да, местечко любопытное, – согласился Понизовский. – Овеянное, так сказать.

Мы спустились западным склоном и оказались еще на одной площадке, где высилось поразившее нас еще с моря изваяние. Высеченное из какого-то черного материала, это идолище, конечно, впечатляло: громадное, носатое, с узким лбом и глубокими впадинами глаз, выложенными блестящими раковинами.

Широкий постамент оказался вблизи естественным, природным. Или вырубленным когда-то прямо в скале. А вот идолище показалось мне отлитым из пластика. Шагнула цивилизация, словом.

– Что за обелиск? – спросила Яна.

– Тупапау. Злой дух.

– Похож, – прищурившись, оценила со знанием дела. – У нас в Москве таких монстров теперь тоже хватает.

Мы подошли поближе. На постаменте, у подножия изваяния, валялись недоглоданные кости, почерневшие шкурки бананов, апельсиновые корки.

– Помойку какую-то устроили, – поморщилась Яна. – Дикари.

– Это жертвоприношения, – пояснил Понизовский. – Не так уж давно здесь приносили в жертву человеческие жизни.

– А как же Эатуа? – Янке все интересно. – Ему чего носят?

– Ну… Эатуа – добрый бог, – опять же со своей усмешкой произнес Понизовский. Что-то он часто усмехаться стал. – Он не обижается, когда его забывают.

Нильс рассмеялся с горечью:

– Ну, все как у нас! Была нормальная, добрая власть. Мы на нее поплевывали, над ней посмеивались и без всякого сожаления сдали. Теперь у нас власть совсем другая – алчная и жестокая. И мы с благодарностью приносим ей жертвы: свое достояние, свое достоинство, свою историю, свою культуру.

Своих детей, наконец. Дикари, так те хоть объедками отделываются…

Семеныч положил ему руку на плечо:

– Давай, Ильич, хоть здесь без политики.

Малая лагуна, по кличке Акулья, была и вблизи мала. В том месте, где мы к ней вышли, нависала прямо над водой угрюмая скала. Сбоку она поразительно напоминала профиль великого и ужасного Тупапау: острый нос, впадины глаз, придавленная лысая макушка. Неприятное почему-то впечатление.

– Вот с этой скалы их и бросали, – сообщил Понизовский. – И, кстати, акулы это помнят. Предпочитают вертеться прямо под скалой.

Действительно, зеркальную гладь лагуны время от времени вспарывал острый крючковатый плавник. То тут, то там всплескивала вода. А под самым носом скалы шло постоянное бурление. Будто кипел на плите наваристый суп. Яна передернула плечами, словно в ознобе.

– А за что их так наказывали? Этих ваине?

– Традиция, – лениво отозвался Понизовский, на этот раз без усмешки. – Разумная притом.

– Что ты хочешь этим сказать? – оскорбилась Яна.

– Вовсе не то, что вы подумали. У них табу на размножение.

– Что?! Ни фига себе ауэ!

– Меры, превентивные. Для них самое страшное – это перенаселение. Вы ведь обратили внимание на то, что на острове нет детей?

– А где они? – Янка с ужасом взглянула на поверхность лагуны, которую время от времени бороздили акульи плавники.

– Ну что вы, Яна Казимировна! – рассмеялся Понизовский. – Не так уж все плохо. Детей отправляют на Маупити. Там они учатся, получают профессию. И возвращаются сюда. Если желают, конечно. Но это редко бывает. Ну, а за нежелательную, неплановую, так сказать, беременность могут последовать репрессии. – Он опять рассмеялся. – Это я всем говорю. Это всех касается.

– Ну, мореход! – взорвалась Янка. – Куда ты нас приплыл?

– Послушайте, Яночка, – попытался успокоить ее Нильс. – Не так уж все трагично. Взгляните с другой стороны… – Он осекся под Янкиным взглядом.

А я его понял. У нас, что ли, лучше? Сколько детишек по детдомам и интернатам? Сколько их учится за рубежом? И кто из них возвращается в Россию, закончив обучение? Да и репрессии за беременность схожие, если учесть размер пособия. Да, не так уж все трагично. Теперь и у нас все, как у дикарей. Что европейских, что океанских…

Покинув это мрачное место, мы еще немного поднимаемся вверх и, перейдя небольшой ручей, оказываемся на очаровательной поляне, окруженной мощными кокосовыми пальмами. А где-то за ними непроходимой стеной встают гигантские папоротники.

Слева от ручья – какая-то узкая мрачная щель неимоверной глубины. Справа – кристальной воды водопад, а за ним – каменная чаша, наполненная такой же изумительно чистой водой, с чуть заметным голубоватым оттенком.

– Здесь как бы хозяйственный блок, – поясняет Понизовский. – Тут купаются, моются, стирают. А это, – он брезгливо показывает на трещину в скале, – Поганая яма. Извините, туалет, так сказать. Естественный.

– Ауэ, танэ! – с громким восхищением дергает Янка меня за рукав. – Совмещенный санузел. Общественный.

– Пора возвращаться, – говорит Понизовский, взглядывая на часы.

– А давайте туда еще пройдемся. – Семеныч машет в сторону папоротников. – Занятное местечко.

– Не столько занятное, – качает головой Сере-га, – сколько опасное. Там обрывистый берег, внизу камни. Никто туда не ходит.

На помощь ему подбираются близнецы Ахунуи и Ахупуи. И в один голос испуганно долбят:

– Табу! Табу!

– Ну, табу так табу, – покорно и устало соглашается Семеныч. Немного фальшиво только. Но, кроме меня, этой фальши никто не замечает.

Мы вернулись на яхту и стали готовиться к визиту. Отобрали кое-какие подарки: зажигалки, почти исправный фотоаппарат. У Янки нашлась лишняя щетка для волос.

– А ты что подаришь своей ваине Маруське? – спросила Яна Нильса.

– Он ей любовь свою подарит, – хмыкнул Семеныч.

– Я подарю ей крысиного льва.

– Молодец! – похвалила Янка. – Дорог не подарок – дорого внимание. Ах, Серый, – она мечтательно закатила глазки. – Если бы ты подарил бы мне накануне нашей свадьбы крысу! С облезлым хвостом! А, Серый? Уж как бы я тебя приласкала!