ПРАЗДНИК ПОЛНОЙ ЛУНЫ

Накануне праздника мы перебрались в хижину. Она была тоже обставлена с простотой и непритязательностью каннибальских времен. Правда, помост для спанья был не сплошным – для общего отдыха вповалку, а чем-то вроде топчанов, застеленных циновками, по числу обитателей. На двух крайних столбах подвешен гамак, который тут же застолбила Ян-ка. Столик, низенькие скамеечки, половинки орехов доэ-доэ. Они здесь применяются для освещения. Орех внутри заполнен маслянистой жидкостью с довольно приятным запахом; в скорлупе пробивают дырочку и вкладывают внутрь фитилек из какой-то лианы. Горит он довольно ярко, но почему-то с непрерывным треском. Правда, аборигены и здесь сделали шаг в цивилизацию: вместо доэ-доэ заливают в плошки из кокосов керосин или солярку. Когда они есть, конечно.

Мы переправили на берег личные вещи и клетку с Борисычем. Устроились, освоились.

В хижине не было окон – только под самой кровлей узкая щель. Двери в нашем представлении тоже не было – ее заменяла какая-то циновка наподобие шторки. И это было оправданно – даже в самые душные ночи в хижине было свежо и прохладно.

Льва Борисыча мы определили в самый дальний угол и отгородили его клетку Янкиным чемоданом. Кормление этого славного зверька взяла на себя Марутеа. И трепетно исполняла эту семейную обязанность – как же! – скотина в доме, живность в хозяйстве. Собственность. Садясь на корточки возле клетки, Марутеа дразнила Борисыча пальчиком и ласково приговаривала: «Май лав ите оре», что означало, видимо: «Моя любимая маленькая крыска».

Она приносила любимой крыске жеваные кусочки манго, но Лев Борисыч вегетарианством не страдал и предпочитал плодам мелких ящериц, которые сновали повсюду и по-глупому забегали в его клетку.

Янка осмотрелась и произнесла с тоской:

– Домой хочу. В Пеньки.

Между тем нагрянул очередной праздник. Праздник Белой Полной Луны. С ним, как просветил нас знаток местных обычаев Понизовский, связана одна из самых древних и трепетных легенд. Вариации этой темы в виде пантомимы – главное средоточие праздника.

Ближе к вечеру нам доставили традиционные венки – на голову и на шею. Маруська специально для Нильса принесла юбочку из пальмовых листьев. «Мой будущий танэ, – пояснила она с гордостью, – быть самый красивый». И самый маамаа.

Янка с завистью оглядела юбку и предложила Нильсу меняться.

– На ваши шорты? – с надеждой спросил он.

– На мою юбку, – категорически ответила Яна. – Она тоже с разрезами. Ты только плавки под нее надень. А то твоя будущая ваина в обморок упадет.

У Нильса хватило ума и такта не уточнять – почему это его юная Марутеа упадет в обморок, если увидит его без штанов?

Мой же праздничный наряд, по причине отсутствия смокинга, был элегантен и прост – шорты из Янкиных джинсов и ветровка с отпоротыми рукавами. Ну и невидимый постороннему взгляду аксессуар – пистолет в пришитом под мышкой рукаве.

А вот Семеныч нас огорчил. С полудня начал жаловаться на боли в желудке, а перед самым выходом на сцену заявил, что по болезни останется дома.

Мне эта хитрость была полностью ясна – он не хотел оставлять нашу хижину без присмотра – и я изо всех сил поддержал его. Даже вызвался сплавать на яхту, где осталась судовая аптечка.

– Обойдусь, – успокоил нас Семеныч. – Поваляюсь – все пройдет. Как говаривала моя бабушка: «Хай лихо сном перебуде».

– Не знал, что у тебя бабушка хохлушка.

– Ты еще многого не знаешь, Серый. Поэтому, когда узнаешь, не удивляйся. И рот не разевай – москит ворвется.

Циновка, которой был завешен вход в хижину, откинулась – вошел Понизовский. Сделал комплимент Яне по поводу ее наряда, посетовал на легкое недомогание Семеныча и сказал:

– Пора, друзья мои.

Янка сунула ноги в кроссовки, поморщилась:

– Что делать, Серый? И босиком нельзя, и в обуви больно.

– Валенки надень, – буркнул я, занятый совсем другими мыслями.

Янке совет понравился:

– По крайней мере, на этом балу мне не будет равной. Однако жарко в них, ножки взопреют.

Похоже, они с Семенычем что-то на пару затевают. Но я ошибся – недооценил Янку.

– Серый, ты их обрежь, а? Покороче. Получится такая славная, модная домашняя обувь.

– А зима настанет?

– Так зима ж здесь летом.

Есть логика обычная. Есть женская. А есть еще Янкина…

Я отхватил ножом голенища, оставив что-то вроде войлочных калош. Янка их примерила и пришла в восторг.

– Ауэ! – взвыла она, оглядывая свои стройные ножки в жалких опорках. – Да поможет мне Эатуа!

Да, дичает женщина. Ей бы еще кольцо в нос.

– Пошли, пошли, – поторопил нас Понизовский. – Не болей, Семеныч. А может, тебе врачиху прислать? Тут есть знахарка, Муруроа. Перестарок, правда. Ей уже девятнадцать…

– Не стоит, – отказался Семеныч, морщась от спазмов. – Имя у нее очень сложное.

Янка влезла в венок; другой, что поменьше, нахлобучила на голову.

– Пошли, а то они без нас всю свою чачу выпьют.

– А как же я? – растерянно спросил Нильс. – Я же не могу в этом…

Он застенчиво стоял в углу хижины. Голый по пояс. Впалая грудь – в благородной серебристой шерсти. А снизу – от талии до колен – элегантная юбчонка, из которой сухими палками торчали узловатые ноги… тоже в серебристой шерсти. Отнюдь не благородной.

– В таком виде тебе нельзя, – серьезно сказала Яна. – Без венка не пустят, тут с этим строго.

Да, тут с этим строго. Без штанов можно, а без венка – никак. Верх неприличия.

Яна довершила праздничное облачение Нильса венками, и против ожидания он не расстроился – склонил голову, уткнув свой длинный нос в цветы, подвигал им, принюхиваясь, и растроганно произнес:

– Какой аромат! Наверняка этот букет собирала Марусенька.

– Поплыл дед, – шепнула мне Яна с улыбкой. – Как бы нам на обратном пути не пришлось роды в океане принимать. У этой малолетки. – Она посмотрела мне в глаза и добавила без улыбки: – Впрочем, не в первый раз наверняка.

Пока мы шли к месту действия – под священный баньян, – я все пытался понять, что Янка имела в виду? Что она уже не раз принимала роды в океане? На обратном пути. Или что?..

Была ясная лунная ночь. Остров благоухал. Гладко серебрилась под луной поверхность океана. И было тихо.

Возле баньяна уже лежали сложенные в кольцо дрова. Аборигены смирно сидели на песке и ждали. Они были непривычно молчаливы и сосредоточенны. И позволили себе при нашем появлении лишь легкий шелестящий шепот восхищения. Вызванный Янкиным нарядом. Главным образом – ее очаровательной обувью.

Мне даже показалось, что в глубине сидячей толпы кто-то восторженно пропел, пришлепывая ладонями по груди: «Вальенки, вальенки, не почти что старьеньки…» Но тут же, видимо, получил тычок в бок и оборвал родную руладу. Славянизмы, как же-с…

Мы заняли отведенные нам почетные места: Янка уселась в драный шезлонг, белые вожди – у ее прекрасных ног, столь изысканно обутых.

– Праздник начнется, – шепнул нам Понизовский, – когда луна встанет над баньяном. – И предупредил: – Курить нельзя.

– А пить можно? – толкнула меня в бок Яна.

– Ауэ, ваине! Семеныч фляжку зажал. Лечится, наверное.

– Знаю я, как он лечится.

Что-то она много знает. Больше меня, кажется.

Задрав головы, аборигены терпеливо дожидались апофеоза луны. В полной тишине, не нарушаемой даже звоном москитов. Лишь иногда зачарованный океан почти беззвучно плескал в берег легкую волну, которая тут же, словно смутившись непривычной тишиной, отбегала назад и растворялась в бескрайней глади.

Честно говоря, я даже задремал немного, мне даже успел присниться мимолетный сон…

Едва Семеныч остался один, он перестал кряхтеть и постанывать. Выглянул, очень аккуратно, из хижины. Долго всматривался в лунные тени и вслушивался в тишину ночи.

Потом скользнул за порог, нагнулся, оставил на стыке циновки и дверного проема сторожок – совершенно невидимую, крохотную сухую травинку. И растворился в лунной темноте и тишине.

Сон мой прервался на самом интересном месте. Его спугнул грохот барабанов, визг флейт и мощная хоровая песня – гимн Белой Полной Луне. При которой так славно резвиться под пальмами.

Яростно вспыхнул, словно взорвавшись, огромный костер. Янка наклонилась ко мне, выдохнула в ухо:

– А солярочка-то у них есть, Серый.

Я кивнул. Я догадывался, что кроме солярки у них еще многое есть. В том числе – и оружие.

…Так же неожиданно, как исчезла, вернулась тишина. Перед нами, на вытоптанной площадке, появились два штатных жениха – Ахунуи и Ахупуи. На этот раз они не были похожи друг на друга: один в обеих руках сжимал длинные, блестящие в лунной ночи ножи, а другой потрясал большой мягкой циновкой. И оба были в масках. У одного – злобная, похожая на Тупапау, у другого – добродушная, с широкой застывшей улыбкой.

– Тупапау, злой дух, – давал вполголоса пояснения Понизовский, – украл луну с неба. И стало скучно жить. Прекратились пляски и смех, шутки и песни. И люди перестали увлекать друг друга под пальмы. И тогда храбрый юноша Оту вызвал на бой злодея Тупапау.

Бой начался. Злодей размахивал ножами, рычал, прыгал. Добрый Оту пытался набросить на него циновку и сковать тем самым его движения.

– В прежнее время, – шептал Понизовский, – ножи были не бутафорские. И их было четыре.

– А где еще два? – спросила Яна. – В ушах?

– Их привязывали к ступням. И такие удары ногами были, как правило, неотразимыми.

Но зрелище и с двумя ножами было захватывающим. Чем-то вроде боя быков. Стальные рога, плетеная мулета. Стремительные, гибкие и сильные движения. Обнаженные тела, освещенные луной и бликами пламени. Жутковато даже. Но местами очень знакомо.

– Тебе это ничего не напоминает? – снова шепнула мне Яна в самое ухо.

И я ответил ей так же:

– Еще бы! Показательные выступления бойцов ОМОНа. В День милиции.

И где они нахватались?

– Вы не волнуйтесь, – с усмешкой придвинулся к нам Понизовский. – Добро восторжествует. Вам понятно развитие событий?

Янка фыркнула.

– Нам даже первоисточник ясен. – И продолжила заунывным голосом сказителя: – Мало-мало давно это было. Налетела черная туча, скрыла луну. Стало темно и мало-мало страшно. Но тут подул ветер и разметал тучу в клочья. Стало светло и весело. Мало-мало.

Собственно, так и произошло. Оту удалось набросить циновку на Тупапау и закрутить ее в рулон. Злой дух грохнулся наземь. Добрый Оту еще и потоптал его ногами очень, кстати, профессионально – и под торжествующий визг зрителей забросил злодея в кусты. Праздник начался.

Праздник как праздник. Застолье. Песни. Танцы. Флирт.

Полутрезвый вождь приосанился, отставил свой жезл и вежливо потянул временную королеву в расступающуюся перед ними толпу танцоров.

Янка не растерялась. Шаркая валенками, сверкая бедрами в разрезах юбчонки, разметав по плечам свои прекрасные волосы, она устроила такой отчаянный перепляс со своим кавалером, что даже Нильс начал подпрыгивать и повизгивать от восторга. Что это был за танец, не возьмусь объяснить. Какая-то дикая, но симпатичная смесь. Тут и румба, и самба, и твист, и рок, и барыня. Коктейль, компот, окрошка, рагу, винегрет…

Они плясали в кругу шлепающих в ритм ладонями аборигенов. Янка – разнузданно, Мату-Ити – сдержанно, в соответствии со степенью опьянения. Но каждое его движение, каждое па, даже замедленное и искаженное алкоголем, дышало профессионализмом. Тем самым, который не пропьешь. Он был похож на постаревшую балерину, которая с молодым партнером решила показать своим ученицам, чего стоит старая гвардия.

Вскоре к ним присоединились молодожены, а потом Марутеа втянула в это дело и Нильса. Как он плясал, я, к сожалению, описать не могу. Это неописуемо. С чем сравнить хотя бы? Пьяный верблюд в оазисе? Жеребенок на утреннем лугу? Медведь, атакуемый пчелами? Вертолет, пытающийся взлететь с поломанной лопастью? Пожалуй… Нет, все-таки и это бледно. Хотя и довольно близко к оригиналу.

Краем глаза я заметил, как, вращая бедрами, приближаются ко мне две пышнотелые красотки. Я их уже немного знал – Муруроа (мы звали ее между собой Муркой) и Таиатка, они все время строили глазки мне и Семенычу. Но бдительная Янка их попытки своевременно сводила к разочарованию. Однако сейчас она была слишком занята, и красотки верно оценили ситуацию.

Одна – Мурка – вцепилась в мою руку с искренним желанием без всяких плясок увлечь меня под пальмы – я слабо воспротивился. Другая с помощью нескольких слов и многих жестов дала понять, что идет за Семенычем. Я удержал ее:

– У него мало-мало живот буа.

Красотки поняли и с сочувствием расхохотались.

Таиатка взялась за Понизовского. Он усадил ее рядом, обнял и угостил «компотом» из своей личной плошки. В то время как Мурка – ярко-голубые глаза и волнистые волосы – продолжала свои недвусмысленные атаки.

– Напрасно ты противишься, Серый, – подмигнул мне Понизовский. – Она из очень хорошего рода. Прямой потомок капитана Кука.

– У меня свой капитан. И мне не хочется, чтобы он повесил меня на рее. И не за шею, однако.

Понизовский расхохотался и перевел красоткам мои опасения. Но, как ни странно, Мурку это только подогрело. К счастью, вернулась Яна: растрепанная, тяжело дышащая, в жалких остатках венков.

– Валенки не потеряла? – спросил я немного виновато.

Янка, отдыхиваясь, повалилась рядом со мной на траву, сбросила валенки, пошевелила пальцами ног.

– Пора сматываться, Серый, – шепнула она. – Сейчас самый разврат начнется. – Она с подозрением глянула на Мурку: – Или ты уже успел?

– А что? – загордился я. – Она очень даже в моем вкусе. Глаза голубые…

– Линзы! – отрезала Янка.

– Кудри волнистые…

– Парик!

Про груди я заикнуться не решился, предвидя ответ: «Силикон!» – но насчет древнего рода не удержался:

– Потомок капитана Кука.

Янка что-то пробормотала в рифму. Мурка надулась и пошла плясать. Мне показалось, что она все поняла в нашем диалоге…

…Семеныч вернулся в хижину незамеченным. Проверил сторожок и завалился в гамак. С берега доносился шум праздника. В окно тянуло свежестью, прохладой. Предрассветные часы…

Мы удалились по-английски. Незаметно. Игнорируя местный этикет. Серега остался праздновать. Это кстати, ночевать будет в хижине Таиаты. Значит, мы сможем пошептаться.

Когда, отбив Нильса, мы ввалились в хижину, Семеныч сделал вид, что мы его разбудили.

– Как твой живот? – заботливо спросила Яна.

– На месте, – буркнул Семеныч. – Как погуляли?

– Я себя блюла, – сообщила Янка, сдергивая с себя ошметки венков, – а Серый, по-моему, блудил. С одной потомкой… Кукой.

– В общем, так, ребята. – Семеныч вылез из гамака. – По моему раскладу, скоро этот спектакль кончится. Один занавес упадет, другой поднимется.

– А я предупреждала!

– Что-то не помню, – возразил Семеныч. – Ставлю задачу: как можно дольше соблюдать правила игры. Как Понизовский. Это наша стратегия.

– А тактика? – спросил я.

– А вот тактику будем менять по мере изменения стратегии.

– Переведи, – смиренно попросила Яна, снимая валенки и забираясь в гамак.

– Когда пойдет игра без правил, захватим инициативу. Как в трамвае. Важно, кто первый скажет: «Дурак!»

– Объяснил, – вздохнула Яна. – Задуй свечку, я от юбки избавлюсь.

Когда мы погасили свет, стало ясно, что к острову подобралось утро. Праздник кончился. И на берегу все стихало. Отдельные всплески смеха, говор.

И вдруг! Полная тишина, краткая как миг. А потом – по контрасту – оглушительный взрыв воплей: гневных, испуганных, разочарованных. И топот ног, приближающийся к нашей хижине.

Не сговариваясь, мы схватились за пистолеты.

– Ща скальпы драть будут, – прошептала Янка. – Вы как хотите, а я свой не отдам.

Топот и крики стихли за порогом. В хижину вошел один Понизовский. Не просто встревоженный. Напуганный.

– Тупапау тебя мало-мало кушал? – спросила Янка. – Что без стука ломишься – тут полуголая дама.

Понизовский перевел дыхание, обессиленно опустился на циновку:

– Яхта исчезла!

Загрузка...