Розыгрыш с летальным исходом

СМЕНА ДЕКОРАЦИЙ

Ночь прошла спокойно. Если не считать робкого постанывания Тимофея за дверью. Да попискивания Льва Борисыча, не удовлетворившего свою похоть.

Семеныч вернулся под утро и приказал не будить его до начала заседания Совета Федерации.

– Какая линия защиты? – успел я спросить его.

– Ориентируйтесь на меня. – И Семеныч провалился в сон, не выпуская автомата из рук.

Утром повариха Авапуи принесла нам завтрак. А ведь еще недавно мы всем коллективом дружно столовались под баньяном – трехразово.

Янка разбудила Семеныча претензией:

– Это что? СИЗО получается? Еще одно унижение – и я устрою государственный переворот.

– Без тебя обойдемся, – сказал Семеныч, потирая лицо ладонями. – Ты лучше сложи все наше оружие в свой чемодан и сиди на нем, пока мы не вернемся.

– А вы вернетесь? – задала Янка вопрос по существу.

– В этот раз – точно, – обещал Семеныч с уверенностью. – Дина, как контингент настроен?

Авапуи скупо улыбнулась.

– Начали что-то соображать.

– Поддержат нас, если заваруха начнется?

– Поддержат. Но не все. Среди них есть дуры, есть проститутки, а есть и бл… Их, правда, меньше, но от них можно всего ожидать. По определению.

– Опять на китайский перешли? – надулась Яна. Но попользоваться своей обидой не успела. Вошел Понизовский, разве что не в судебной мантии.

– Ну, что там? – скучно спросил его Семеныч.

– Да ерунда. Они все в государство играются. Формальности. Днями прибудет катер с Такуму, вождь настаивает, чтобы брак Нильса с Марутеа был зарегистрирован в установленном порядке.

– Вот зануда! Не наигрался! – Янка вскочила было с чемодана, но, вспомнив о своем предназначении, тут же плотненько на него плюхнулась.

– Пошли, – сказал Понизовский, когда мы отставили кофейные чашки. – Его величество ждать не любит, с утра пьян и грозен.

– Караул-то сняли? – с усмешкой спросил Семеныч.

– Он сам снялся, – усмехнулся и Понизовский.

Какие у них, однако, усмешки разные. Семеныч посмеивается с доброжелательным превосходством, а Понизовский… даже не знаю, как определить его усмешку. Будто он – напротив – встречает чье-то превосходство и страшно по этому поводу комплексует. Вроде того: «Да, вон у него какой прыщ на носу! А у меня нос даже не чешется».

Во дворец Мату-Ити мы проследовали без явного конвоя. Да, собственно, наши гостеприимные хозяева прекрасно понимали, что бежать нам некуда, а в случае обострения ситуации численное превосходство и вооружение гарантировало им полную власть над нами. Ну-ну…

Мату-Ити сидел в шезлонге. Между колен его торчал жезл, на этот раз опять с черепом, и казалось, что у вождя две головы – одна живая и лысая, другая не только лысая, но и вообще без кожи. Зрелище было не эстетичное.

Величественным жестом вождь пригласил нас садиться. В хижине, кроме нас и двух телохранителей за спиной вождя, никого не было. И стол переговоров был пуст – ни водки, ни закуски. Хотя сам Мату-Ити был по обыкновению в меру пьян. И жен у него тоже всегда в меру. Настоящий вождь.

Вождь говорил долго, каждая его фраза звучала в переводе Понизовского. Вкратце все сводилось к следующему.

– Мой народ – бедные люди. У нас нет частной собственности. Все на острове – общественное достояние. И теперь все, что принадлежит Нильсу, – тоже общественное достояние. Мы дали ему в жены самую лучшую девушку племени. Жемчужину острова. Племянницу вождя. Потомка капитана Кука. Он не может быть в обиде.

Тут Нильс, в этой точке перевода, поднял руку как примерный школьник:

– Я таки извиняюсь. Мне дали в жены только одну девушку. И я извиняюсь, даже не совсем девушку. А где еще эти три, о которых говорит вождь? Жемчужина, Племянница, Потомок…

Понизовский снисходительно пояснил этот нюанс. И продолжил:

– Белый взрослый вождь не может быть в обиде. И не должен обижать жену. А в ее лице – все население.

– Поэтому, – подвел грустные итоги вождь, – мы должны заключить брачный контракт, по которому все имущество уважаемого белого вождя Нильса переходит во владение всего племени в лице его жемчужины. И племянницы.

Тут Нильс опять не совсем вежливо перебил Ма-ту-Ити. Встал и, прижав руки к груди, проникновенно заверил:

– Я и без того все свое имущество принес на алтарь супружества.

И Нильс это имущество добросовестно перечислил, от двухсот баксов до клетки со Львом Борисычем.

Мату-Ити при этих словах нахмурился. Серега перевел:

– На нашем острове самый большой грех – воровство и ложь. Белый вождь не хочет поделиться тем, что он имеет. По нашим сведениям, он очень богат. И имеет в своей Европе большие деньги. Теперь они по праву принадлежат моему народу.

– Господа аборигены и ты, великий вождь Мату-Ити, – проникновенно признался Нильс. – Вас ввели в заблуждение. Ни в своей Европе, ни в чужой Америке я таки не имею никаких средств. И мне стыдно признаться – этих средств я не имею даже на своих исторической и малой родинах.

Ни слова не говоря, Мату-Ити величественно поднялся и, чуть покачиваясь, побрел в опочивальню. На ее пороге он обернулся и произнес всего три слова на дурном английском. Настолько дурном, что нам не потребовался перевод.

– Думайте до завтра.

– Признавайся, Яков Ильич, – потребовал Семеныч, когда мы вернулись в хижину. – Что утаил от налоговой инспекции? И Счетной палаты?

– Уму непостижимо. – Нильс приложил сухие тонкие пальцы к вискам. – Они принимают меня за миллионера.

– За миллиардера, – безжалостно уточнил Семеныч. – Небось наобещал золотые горы, когда соблазнял Маруську. Она и настучала.

– Честное слово – я обещал ей только любовь.

– Что ж, это немало, – хихикнула Янка, которая так и не поднималась с чемодана.

– Все сказал, Ильич? – Семеныч встал. – Серый, прикрывай меня. Я отлучусь.

И едва Семеныч вышел из хижины, как тут же вошел Понизовский.

– Явление второе, – продекламировала Яна. – Те же и провокатор.

– За что вы меня не любите, Яна Казимировна? – Понизовский присел с ней рядом, на чемодан.

– А за что тебя любить? Подарков ты мне не делаешь. Комплименты говоришь с трудом и редко. Под пальмы не заманиваешь. И вообще, встань с моей мебели.

Понизовский послушался.

– А где Семеныч? Он мне нужен.

– На Поганой яме, – сказал я. – Сидит. Хочешь помочь?

При такой постановке вопроса Понизовский, хотя и думал двинуться в направлении сортира, тут же передумал.

– Передайте, когда вернется, что я заходил.

– Будет исполнено, ваше высочество. – Яна привстала. – Доложим. Как же-с!

Нильс отправился к молодой жене для объяснений, Янка осталась на чемодане, а я пошел к морю. С горькими думами. С замирающим от страха сердцем. И вовсе не от того, что происходит здесь, на острове. Здесь мы разберемся. Страшно за то, что происходит там, на большой земле. В стране с высочайшим в мире искусством. В стране, где веками культивировалась любовь к ближнему, к дому своему, к собрату по планете. Где учили презирать стяжательство и алчность, подлость и предательство.

Да, за это придется платить. По большому счету…

Вернулся Семеныч, нашел меня на берегу. Лег рядом, стал пересыпать белый песочек из ладони в ладонь.

– Семеныч, а почему ты сразу об этом мне не сказал?

– По двум причинам. Хотел проверить свои догадки. А главное: что знают двое, знает и свинья.

Я не стал уточнять, какую свинью он имеет в виду, но понял, что он хотел этим сказать.

– А что все-таки с Нильсом?

– Кажется, я догадываюсь. Вернее – что-то такое вспоминается… – Он встал. – Завтра, Серый, не вздумай оказывать сопротивление.

– Ну да, – усмехнулся я. – У тебя ведь все схвачено.

– Все – не все, – поскромничал. – Но многое.

– Янка права – надоело здесь. Мне, Семеныч, вообще воевать надоело. Все это бесполезно. Срубишь одну башку – вместо нее две растут.

– А что делать, Серый? Это как на корабле с пробоиной. Пока воду откачиваешь, на плаву еще держишься. А чуть руки опустил – все!

– Да и хрен с ним, с кораблем этим.

– Оно так. Да ведь на этом корабле, Серый, наши любимые…

Судный день. Утро этого дня выдалось жаркое, душное – безветренное. Даже вечно суетливые морские ласточки притихли, где-то затаились. Только пальмы изредка вздрогнут, скупо вздохнут жестяными листьями и снова замрут.

Мы с Янкой сидели на берегу. Она только что искупалась и, лежа на боку, лениво пошвыривала в воду обломки кораллов. Или копалась в песке.

– Что тебе там надо?

– Жемчуг ищу.

– И много нашла?

– Мне хватит. Вот! – И Яна протянула мне выжатый тюбик зубной пасты. По кличке «Жемчуг». Мы такой пастой в своих Пеньках пользовались.

Ну что ж, еще один камешек смальты. Вдобавок к окуркам «Явы», которые мне попадались ранее.

– Как думаешь, Серый, они нас сами съедят или акул нами накормят?

– А тебе что милее?

– Акулы. Как-то естественнее. Ты только не убивай никого, ладно?

– Как получится. Может, отсюда начнем?

– Что начнем?

– Избавляться от них. Надоело, конечно, но так хочется пожить спокойно. Без них.

– Нас зовут. – Яна привстала. – Семеныч машет. Да, Серый, не хотела тебя расстраивать… Оружия в чемодане нет.

– Вот и хорошо.

– Без боя сдаешься?

– А то! Пошли, Янка. Пора им морды бить. Хоть и надоело, а надо.

Заседание Совета Федерации на этот раз было расширенным. С участием всего племени. Под баньяном.

Аборигены вольно расселись на траве и были беспечны, как птицы. Они были уверены, что решают нашу судьбу. И не догадывались, что решается их собственная судьба.

Проходя мимо них к подножию трона, я, однако, заметил в толпе не один и не два сочувствующих и одобрительных взгляда.

Мату-Ити был трезв. И потому зол и немногословен. А может, еще и потому, что сзади него не толпилась сегодня дюжина жен, а твердо стояли крепкие парни. В шортах и шлемах. Я эти шлемы знаю – такой шлем и дубинкой не возьмешь. Да и не придется, я думаю.

Мы предстали пред светлые трезвые очи вождя в полном составе. Только ренегат Понизовский находился по ту сторону баррикады. И был заметно взволнован. Это понятно – наступил его звездный час. Или последний.

– Ваш ответ, господа белые вожди? – это спросил Понизовский, без подстрочника.

– Пошел бы ты на …! – тоже открытым текстом ответил за всех Семеныч.

Вождь эти слова понял без перевода. Но в лице не изменился. Только в глазах мелькнули искорки… удовлетворения. Ему, наверное, тоже эта комедия осточертела. Скорей бы занавес давали. Да в буфет…

Мату-Ити тяжело поднялся и что-то набормотал Понизовскому прямо в ухо. Тот сделал шаг вперед и провозгласил:

– Великий вождь великого народа повелевает! Белых вождей, которые прибыли в его владения без его зова, нарушили самые строгие табу, подвергнуть суровому наказанию.

– Пороть будут? – с тревогой спросила меня Яна. – Я не дамся.

– У меня вопрос к высокому суду. – Семеныч сделал шаг вперед. – Нельзя ли уточнить – что мы там такое, какие особые табу нарушили? Ты, Серега, не стесняйся, шпарь по заученному.

– Запросто. Нарушили брачный обычай – это раз. И нарушили табу на размножение.

– Врешь, крысенок! С кем это мы тут размножались?

– Речь идет о молодожене. Его юная супруга находится на первом месяце беременности.

Легкий шелест пробежал над головами аборигенов. Это понятно – беременность на острове, несомненно, трагедия. При любом раскладе.

– А Нильс здесь при чем? Мало ли от кого она дитя нагуляла? У вас тут нравы простые.

– Не смейте оскорблять честь моей супруги и мое достоинство! – вдруг попер Нильс на Семеныча. – Я признаю себя отцом!

– Ну и дурак, – сказала Яна. – Алименты кокосами будешь платить?

Шантаж. Грубый, глупый и совершенно бессмысленный.

Но я ошибся. В отношении последнего.

– По обычаю нашего племени, – медленно и раздельно проговорил Понизовский, – человек, нарушивший табу бездетности, подлежит сбрасыванию в Акулью лагуну с предварительным снятием скальпа.

– Я готов, – с достоинством ответил Нильс. И даже нашел в себе силы пошутить. – Но вот с моим скальпом, с его снятием, у вас будут проблемы. – И он, обнажив голову, звонко шлепнул себя по обильной лысине.

Понизовский холодно взглянул на него и с некоторой брезгливостью произнес:

– А при чем здесь твоя лысина, дед? Закон суров, но справедлив. Скальп снимают перед кормлением акул с провинившейся женщины. А провинившегося мужика изгоняют с острова. Верхом на пальмовом стволе. Или высаживают на Камень покаяния.

Признаться, я тут немного струхнул. Кто знает этих аборигенов. А у Нильса подкосились ноги.

В тот же миг на наших руках защелкнулись наручники. И сделано это было вполне профессионально.

Я взглянул на Семеныча, он не дрогнул лицом. Все идет как надо. Как надо нам, а не им. Да, я бы предпочел дружить с Семенычем. А вот они этого не знают.

Меня больше всего беспокоило, как обойдутся с Яной. Врагов у нее здесь, среди половых охотников, накопилось много. Но Яну быстро окружили женщины во главе с Авапуи и увели куда-то в глубь острова.

А нас, немилосердно подталкивая, привели в «па». Широко распахнули дверь из досок, пихнули внутрь. Я успел осмотреться – длинное здание вполне европейского типа, похожее на пакгауз, несколько входных дверей. В одну из них нас и втолкнули. Заперев за нами дверь на засовы из железного дерева.

Что-то вроде захламленной кладовки. В углу – драные корзины, мешки из синтетики, пустые бутылки и банки. Под потолком узкая щель. Вся обстановка.

Нильс тяжело плюхнулся на пол.

– Это я во всем виноват! Но в чем, друзья мои? Бедная Маня.

– Да и тебе не поздоровится, – утешил его Семеныч. – Куда ты поплывешь на бревне? – Семеныч сел с ним рядом, откинулся спиной на кучу корзин. – Отдыхайте, ребята. Ночью потрудиться придется. – Он гибко, по-змеиному, изогнулся, и скованные сзади руки оказались впереди. Пошарил под корзиной, достал сигареты. – Покурим, Серый. А Ильичу не дадим – это он во всем виноват. Мы закурили.

– Слушай, Семеныч, а этот хрен Ахунуи, он может успеть, нет?

– Не может. Он сейчас в море болтается. Без руля и без ветрил. Я с движком его катера поработал, мили на две его хватило. И вообще, его течением сюда вернет. Если его Тупапау не съест.

Нильс горестно прислушивался, молча страдал.

Долго не темнело. А когда стемнело, Семеныч из-под той же корзины достал ключик, отомкнул мои наручники, а я следом – его и Нильса.

– Здорово, – сказал Нильс. – А дальше?

– А дальше, Ильич, – доставая все оттуда же оружие, сказал Семеныч, – посидишь здесь, молча. Нас дождешься. Мы за Янкой сходим.

Мы быстро раскидали корзины и выбрались подкопом за ограду «па». Оценили обстановку. Невдалеке теплился костер – возле него лежали двое. Третий прохаживался вдоль ограды. На плече его висел автомат.

Обменялись с Семенычем взглядами и кивками. Расползлись в разные стороны, как черви после дождя.

Луна еще не взошла, выбиралась где-то вдали из морской пучины.

С двух сторон мы подобрались к костру. Чирикнула спросонок птичка. По этому сигналу мы сделали часть дела. Со стороны «па» стражнику было видно, как двое его коллег поднялись на ноги и не спеша пошли к нему. Когда они подошли вплотную, он увидел, что это – точно, коллеги, – но вовсе не его. Но было уже поздно. Мы затащили его внутрь, туда же следом покидали его коллег. Семеныч пошел за Янкой. Я остался прохаживаться вдоль ограды, с автоматом на плече.

Вскоре вернулся Семеныч с Янкой и Авапуи, которую он называл Диной. Мы зашли за Нильсом.

– А где Маня? – первый вопрос.

– Ждет тебя, коханый, – шепнула ему Янка. И мы углубились в чащу.

К этому времени луна поднялась уже достаточно, и мы довольно скоро взобрались узкой тропкой на холку динозавра, обогнули горку кокосов, спустились по южному склону.

Здесь все было иначе. Никакого пляжа, никаких зарослей – сплошное нагромождение камней и скал.

Семеныч шел впереди, уверенно и быстро – не в первый же раз.

Спустившись к морю, мы круто повернули, миновали трещины и щели и оказались в залитом водой гроте. Здесь теплился в глубине его слабый огонек. В иллюминаторах яхты.

– Я перегнал ее сюда, – сказал Семеныч, – раз уж катер ушел, значит, здесь безопасно.

Узким карнизом мы прошли в глубь грота и по очереди спрыгнули на палубу нашей яхты. Она грациозно качнулась на сонной воде, принимая свой блудный экипаж.

Тут же распахнулась дверь рубки, и в слабом огоньке свечи появилась полуголая фигурка.

– Любимая, – прошептал Нильс, раскрывая объятия.

– Ну вот, – заметила Яна с удовлетворением, – теперь мы все парные. – Хорошо еще, не парнокопытные. Оглядела Маруську: – Ты правда, что ль, влипла? Или туфту гонишь?

Марутеа не ответила ей, а только благодарно и преданно взглянула на своего старого танэ. Довольно прыткого, как выяснилось…