Розыгрыш с летальным исходом

ЛЮДОЕДЫ

Каннибальская ночь была великолепна. Над островом сияла ослепительно-белая луна. Остров окружали тихие воды Тихого океана. Чуть слышно звенели москиты. Вовсю трещали цикады и щебетали какие-то неугомонные ночные птахи.

Тем не менее, было так тихо, что слышался плеск акульих игр в малой лагуне.

– А кого будем кушать? – заинтересованно спросила Яна Понизовского.

– Ахунуи, – коротко ответил он.

– Значит, на острове уже юная вдова появилась?

– Ну, она ведь не жена ему. К тому же, он как раз ее и обокрал.

– А что у нее красть-то? – пренебрежительно поинтересовалась Яна. – У нее из всех сокровищ одна невинность была, да и той ее лишили. Два раза.

– У нее часы были, правда, без батарейки. Какой-то матрос на жемчуг сменял.

– Так я и поверила, – хмыкнула Яна. – На жемчуг…

…Про это пиршество я вспоминаю без особой охоты. И вовсе не потому, что оно нас напугало, а потому, что нас пытались им напугать. Оказать, как говорится, психологическое давление.

Мне кажется, они нас недооценивают. Не знают, с кем связались. Что ж, очень скоро пожалеют об этом: и о том, что не знали, и о том, что связались…

Вообще-то, эти события издалека все больше кажутся детскими играми. Жестокими, но все же детскими. Заданная условность и неожиданная, но закономерная жестокость.

Луна все еще была полная, света было достаточно, тем более что океан мерцал неверным светом своих глубин, выходящим на поверхность. И костер был обильный. Но аборигенам этого было мало. На всех ближайших деревьях они развесили светильники, которые придавали декорации вид какого-то убогого карнавала.

Когда мы шли к пиршественному столу, Семеныч нашептывал Яне:

– Ничего не бояться, ничему не удивляться, ни с чем не спорить. Все это – туфта голимая.

– А жаркое?

– В первую очередь.

– Агентура сообщила?

– Она самая.

– Познакомишь?

– В Москве. – Это обещание Семеныч высказал твердо и уверенно.

Даже мне спокойнее стало.

По случаю такого радостного события – мясной день! – под баньяном даже соорудили стол на козлах. Он был вполне прилично сервирован пластиковой посудой. И здесь вперемешку тоже стояли светильники, насыщая аромат джунглей керосиновой гарью.

Нам отвели почетные места по правую и левую руку от вождя. Двенадцать его супруг выстроились у него за спиной. Одной он передал свой жезл, другая перебросила через руку снятый по случаю духоты китель. Мату-Ити сел за стол голым по пояс. Только на жирной шее висел на цепочке маленький барометр.

– Тикает? – интимно спросила его Яна, ткнув пальцем в прибор.

Мату-Ити покачал головой отрицательно и покивал утвердительно. Понимай как хочешь: то тикает, то не тикает. Тикает, но не всегда.

Мы уселись за стол. Янка поставила валенки под ноги. В кустах ожили невидимые музыканты. Жалобная мелодия задрожала над ночным островом – невидимые миру слезы. Она была приятна, но довольно однообразна. Так и хотелось сказать: «Мать, хватит тебе ныть, давай по рюмке тяпнем!»

На столе были обычные блюда: рыба и фрукты. Ну и напиток тот же самый. Мы слегка закусили. Выпили из Семенычевой фляжки добрую долю аперитивчика. Понизовского за столом не было. Я видел, как Семеныч шарил глазами по округе и недовольно покачивал головой. Он не любил сюрпризы.

Музыка в кустах звучала все медленнее и тише. Замерла. И грянули дробно барабаны. Как в цирке перед смертельным номером. Без лонжи и сетки.

Вообще, надо отметить объективно, режиссура была безупречна. Барабанная дробь так же резко, как и возникла, оборвалась. И послышались мерные гулкие удары. Вроде как часы в старинном замке с привидениями. Сейчас отзвучит и заглохнет двенадцатый удар, пробежит вдоль мрачных замшелых стен и затихнет вдали зловещее эхо… И явится ужасный призрак. Как чья-то неумирающая совесть.

И он явился. Со стороны «па» показалась медленная процессия. Возглавлял ее Понизовский, облаченный в какую-то длинную хламиду из черных лохмотьев. В руках, перед собой, он держал блюдо, накрытое алой тряпкой. За ним двумя рядами тянулись мужчины в таких же тряпках до земли и тоже с какими-то блюдами в руках.

– Свининкой запахло, жареной, – прошептал Семеныч специально для Яны.

То бишь жареным запахло.

Барабаны вновь ожили. Они мерно отбивали каждый шаг этой мрачной процессии. Что-то в ней было от монашеского Средневековья. Явная режиссерская недоработка – смешение жанров, в общем-то.

По мере приближения к столу шеренги сопровождающих еще решительнее разделились. Понизовский встал за спиной Мату-Ити, склонив голову.

– Лакей, блин, – прошептала Яна. – Ити оре!

То бишь крысенок.

Эскорт продолжил медленное шествие вдоль обеих сторон стола. Парни в хламидах останавливались поочередно за спиной каждого пирующего.

Барабаны, ударив немыслимую дробь, разом смолкли. Поднялся на нетвердые ноги вождь Мату-Ити. Начал застольное слово. Понизовского рядом с нами не было, но смысл сказанного мы уловили. Вождь выразил удовольствие тем, что вор был пойман и сознался в своей вине. А наказание ему – есть урок каждому. Дабы в зародыше гасился грех стяжательства. Словом, кушайте вора и помните, что и каждый из вас, согрешив подобно наказанному, может оказаться не за столом, а на столе.

Опять зарычали барабаны, и Понизовский с поклоном подал блюдо вождю. Сорвал с него покрывало. Одна из жен – любимая – накинула это покрывало на плечи Мату-Ити.

На блюде лежала отрезанная голова с застывшей улыбкой на каменных устах.

– Ну, блин! – сквозь зубы выронила Яна. – Отморозки.

– Это муляж, – шепнул ей Семеныч. – Как и все здесь.

Мату-Ити повернул голову лицом к себе и сказал ей несколько назидательных фраз. Наверное, вроде того: видишь, как нехорошо воровать. Луна светит, море блестит, столы накрыты, девушки готовы увлечься под пальмы, а вот ты лежишь в таком усеченном виде, и тебе это все недоступно.

Убедительно сказано.

Блюдо с головой садистски установили на стол, рядом со светильником, мол, гляди и кайся. А перед пирующими задние мужики поставили тарелки с зажаренным в яме мясом. Не знаю, как на вкус, а запах исходил весьма аппетитный.

Мату-Ити, садясь, проворчал что-то еще, и Понизовский перевел для нас:

– Кто не вкушает мясо вора, тот сам есть вор или сообщник.

Мы не были ни ворами, ни их сообщниками, что тут же доказали действием. Пиршество началось. Весело и непринужденно. Время от времени в разных концах стола раздавались омерзительные вскрики:

– Ой! А мне ноготь попался!

– Ай! А мне – коренной зуб.

Хорошо еще, что у этого бедного Ахунуи мозолей на ногах не было.

Все эти детали Понизовский старательно переводил. Семеныч посмеивался, я злился, а Янка нахально подыгрывала:

– А свои зубы там кто-нибудь об его член не поломал?

Почувствовав, что от перевода этой фразы Понизовский пытается уклониться или дать ей вольный перевод, Янка пригрозила:

– Ты, толмач, истину не искажай. Это не лучше воровства.

Понизовский намек понял. Янкина реплика в его переводе была встречена здоровым одобрительным хохотом. Сидящий напротив обормот Тими даже привстал, потянулся, чтобы похлопать Яну по щеке. Но она осадила его таким ледяным взглядом, что он предпочел похлопать свою соседку. По бедру.

В общем и целом, товарищеский ужин (тризна, так сказать) прошел в теплой, дружеской обстановке. Ахунуи мог бы гордиться, что доставил соплеменникам столько чувственного удовольствия. Может быть, он и гордился, но только не этим. Потому что в самый разгар застолья гнал быстроходный катер к острову Раратэа, где с нетерпением ждали от него последних известий.

– Как вам жаркое? – любезно осведомился Ма-ту-Ити у Яны (через переводчика, естественно).

– Неплохо, – не менее любезно отозвалась Яна. – Но я предпочитаю мясо честного человека.

Когда Понизовский перевел ее светский ответ, за столом грохнул отчаянный хохот. Как оказалось, на их языке мясо и… интимный мужской орган обозначаются почему-то одним словом.

Вписалась Янка, вписалась. Не думаю, что она не знала такой тонкости.

Грохот хохота подхватил грохот барабанов и визг дудок. Порой я улавливал в этих звуках что-то знакомое, отголосок ранее слышанного. И я теперь этому не дивился.

Мы с Семенычем хоть и сидели практически рядом, но каждый держал под контролем свой сектор. Однако ничего угрожающего пока не фиксировали. По данным наблюдения.

Несколько беспокоило поведение Понизовского. Двурушника этого. Иногда даже казалось, что вождь здесь вовсе даже не Мату-Ити, а сам Понизовский. Наклонится к вождю, что-то скажет с улыбкой – Ма-ту-Ити нахмурится. Нахмурится вождь – засияет советник. Засмеется Мату-Ити – помрачнеет на миг толмач.

Ну, ничего, мы ребята терпеливые. И в засадах сиживали, и по следу шли. Свалим в свое время и тебя, в Поганую яму.

Когда начались танцы, наблюдать стало сложнее. И мы старались не выпускать из виду хотя бы Янку и Нильса. Каждый из нас выбрал себе по объекту и «пас» его старательно, но ненавязчиво.

Ну, за Нильсом догляд ненадобен. В кругу танцоров стоит старым деревом, вокруг которого плющом Маруська обвилась, трется всем телом, глаза туманные. А старина Нильс, голову в томлении задрав, в небо черное, звездное смотрит. Эатуа просит: либо чтоб силой мужской одарил, либо чтоб устоять помог, на ногах удержаться.

Вокруг Янки Тими вертится, все ближе льнет. А к Семенычу Авапуи крадется, приплясывая одними бедрами. Авапуи – постарше всех местных девок, но статна, крепка и добротна телом. И взгляд у нее ясный – будто видит больше других и кое-что свое, тайное, наперед знает. Ну, и Семеныч ее выделяет. Только никому это, кроме меня, не заметно.

Увлекает, увлекает Авапуи Семеныча. Под пальмы манит, а тот и не противится. Правда, приплясывает как-то по-своему, не похоже на дикий танец. А больше всего похоже на разминку бойца спецназа. Перед боем.

Мелькают, мелькают за стволами – вот и исчезли. И Янка с Тими – тоже. И луна вдруг облачком застилась.

Я подобрался к тому месту, где они в лесу скрылись. Однако помощь моя не понадобилась.

Очень скоро Яна, деловито юбчонку свою оправляя, на поляну вышла. А Тими… Тими за ней тащился. На четвереньках. А если точнее – на одну руку в помощь ногам опирался, а другой рукой держался за пах.

– А я тебя предупреждала, – с сочувствием проговорила Яна, – интим не предлагать. Ауэ, буа танэ!

Тими по-собачьи вскинул голову и что-то тявкнул ей вслед.

– Что?! – Янку будто в землю вбило. Круто обернулась и такое Тими в ответ резкое бросила, что у того опорная рука подломилась. Рухнул мордой в песок.

А тут и Семеныч вернулся. Один. Авапуи в чаще осталась – перышки на парео в порядок привести, не иначе.

Семеныч мне кивнул, мы присели к столу, приняли из фляжки (да не оскудеет), чокнувшись по нашему обычаю. Семеныч, раскуривая сигарету, вполголоса дал информацию. Не иначе, под пальмой ее снял. Вместе с парео, извините невольную пошлость.

– Завтра у них Совет Федерации. Нас пригласят. Без дам. Тебя, меня и Нильса… Взяли под усиленную охрану все стратегические объекты: дворец, «па», нашу хижину.

– Значит, завтра – карты на стол. Кому – каре, кому – покер.

– Ничего, Серый, у нас завсегда в рукаве «джокер» найдется.

Яхта бы еще нашлась, подумал я. Но спокойно об этом подумал.

– Что решаем?

– Сначала дождемся. Пусть выскажутся. А там и решим. Мало не покажется.

– Сколько штыков и сабель у них?

– Ну, если Понизовского и вождя не считать – десять бойцов.

Я поморщился.

– Ничего, Серый, нас-то с тобой двое! Да у меня и среди мирного населения свои люди есть.

Молодец Семеныч, все успевает. И под пальмы нырнуть, и пятую колонну спроворить. Во вражеском стане.

Рядом с нами плюхнулась Яна. Взмокшая, разогретая.

– Домой хочу, Серый! У печки покурить. Надоело здесь. Скучно. Прямо как в Москве.

– Ты чего там, в кустах, натворила?

– Честь свою защитила!

– С превышением пределов необходимой обороны, да? – усмехнулся Семеныч.

– А она все с превышением делает. Особенно когда водку пьет.

Нашу теплую компанию разбавил Понизовский.

– Выпьем, друзья? Честное слово, мне здесь нравится.

– Ну и оставайся, – буркнула Яна. – А мы – домой. В Пеньки, поближе к печке.

– На палочке верхом? – Мне показалось, что в этом вопросе кроме легкой издевки прозвучала и настороженность.

– Зачем? – Янка откинулась и с таким изумлением глянула на Понизовского, что тот изумился не менее. – На вертолете. За нами скоро пришлют.

– Ага. – Понизовский пошарил под хламидой в карманах в поисках сигарет. – Уже вылетел. Прямо с Красной площади.

– Зачем? – Глаза у Яны стали круглыми и большими, как луна в расцвете. – С острова Маунити. Там база Интерпола, ты что, не знал?

Так, ясно, что Янка не от себя работает. С Семенычем сговорилась. А тот решил этой «дезой» события ускорить.

Понизовский сунул сигарету в рот не тем концом. Янка его поправила:

– Не подавись, танэ. – И пояснила: – Семеныч же в этой конторе служит. Ну и я немного. На шпильки подрабатываю. А ты, толмач, чьих будешь?

– За большевиков или за коммунистов? – спросил и я заодно. – Только не ври, что за Интернационал. – Я подождал, когда он придет в себя, и продолжил: – Завтра на Совете Федерации будешь держать нашу руку. Семеныч тебе подскажет.

– Ребята… Вы что? Перепили? Яна Казимировна, поставьте их на место – они вас слушаются…

– Как же! Они полковники, а я всего старшина. – Она склонила голову к плечу и томно пропела: – Но боевая.

– Все! – Семеныч шлепнул ладонью по столу. – По койкам. А ты, Серега, убери охрану от нашей хижины.

– Как я могу! Это вождь распорядился. В целях вашей же безопасности.

Да, Серж, ты точно не за большевиков.

– Забирайте Нильса, – распорядился Семеныч. – Переходим на осадное положение.

Нильс, конечно, забрыкался руками и ногами. И апеллировал почему-то ко мне.

– Леша, но я же не могу… Я должен исполнить очередную супружескую обязанность.

– Исполняй по-быстрому и марш в хижину!

– Как это по-быстрому? – заупрямился старина. – Не по-быстрому, а с должным уважением и с любовью. С предварительными ласками.

Да, и этот вписался. В эротический конгломерат.

– Мы дернем еще по скорлупке, а ты, уж будь добр, управься за это время.

– Как получится, – буркнул обиженный Нильс, направляясь под пальмы.

– Чтоб у тебя вообще не получилось, – жестоко бросила ему вслед Яна. – Тоже туда же… Буа неутомимый.

Нильс управился. Мы растолкали стоящих у дверей стражников и вошли в хижину.

– Серый, – сказал Семеныч, – завтра у нас трудный день. А сегодня, похоже, последняя спокойная ночь. И я хочу выспаться перед боем.

– Я сейчас договорюсь с девками, – предложила Яна. – Тут есть кое-кто с понятиями. Они их увлекут под пальмы. До завтрашнего полудня. А после полудня от них уже никакого толка не добьешься.

– Не пройдет, – уныло не принял ее предложения Семеныч. – Они тут акклиматизировались. Им тоже все это надоело. Какого-нибудь тигра на них натравить.

– Льва! – подскочил Нильс. – Льва Борисыча.

– А удерет? – спросил Семеныч. – Ты ж не переживешь.

– Переживет, – сказала Яна. – У него теперь другая радость для сердца есть.

– Все-таки я попробую.

Нильс просунул руку в клетку, поймал крысу.

– Веревку дайте. – Сделал петлю, накинул ее на противный голый крысиный хвост и затянул петлю.

– Перегрызет, – вздохнул Семеныч. – Они ведь умные твари, сам говорил.

– Ему будет не до этого. – Нильс пошарил в карманах, достал небольшой мешочек, похожий на жалкий пенсионерский кошелек.

– Что у тебя там? Зарплата ихняя?

– Это сушеные половые железы крысиной самки.

Нильс, держа Леву на коленях, сунул ему под нос ладонь, на которой лежали какие-то сморщенные комочки. Лев Борисыч на глазах озверел. Обнюхал с жадностью ладонь и поднял вверх голову, блестя красными глазами.

– Самку ищет, – шепнул Нильс. – Сейчас, если его выпустить, он будет опрокидывать все препятствия на своем пути.

– Весь в хозяина, – проворчала Яна, отступая в угол хижины. – Выпускай своего кобеля!

Лева спрыгнул с колен Нильса и, не раздумывая, шмыгнул за дверь.

Сначала все было тихо – никакого эффекта. Потом появился эффект. Кто-то вскрикнул снаружи и зашипел от боли. Нильс дернул за веревку и втащил отчаянно тормозящего лапами Леву в хижину, прижал его к полу. Лева приглушенно завизжал. Его визг был похож на злобное рычание.

Снаружи – какие-то охи и ахи, какая-то взволнованная речь, ругательства. Где-то уже неоднократно слышанные. Такие родные. Славянизмы. Из чужих уст.

Когда Нильс снова выпустил Леву, мне показалось, что из-под его когтистых лап брызнули искры. И похоже, за дверью он примериваться в этот раз не стал. И тяпнул кого-то из стражников далеко не в пятку. А гораздо выше. Вопль раздался такой, что не оставалось сомнений – Лева не просто укусил, не просто цапнул, а цапнул и повис!

– Ну, ты садист, Яшка, – прошептала Яна в восторге. – По-моему, это Тими орет. Второй раз ему в одно и то же место досталось.

Нильс подергал веревочку – без результата, кроме истошного вопля, конечно. Было похоже, будто он поймал на крючок крупную рыбу. Голосистую притом.

– Во зацепился, – покачал головой Нильс.

– Тащи, чего ты ждешь? – посоветовала Яна. – А то сорвется.

Семеныч перехватил «леску» у растерявшегося Нильса и стал умело «вываживать» добычу. Вскоре в дверях появился визжащий от боли и ужаса Тими с автоматом на плече. Меж ног его висел вцепившийся мертвой хваткой Лев Борисыч.

Я снял с плеча Тими оружие, Нильс, сдавив Леву за ушами, отодрал его и сунул в клетку, где тот начал метаться с остервенением.

– Ну что, Тимоха, – сочувственно произнес Семеныч, – оказать тебе первую помощь?

– По-моему, – сказала Яна с фальшивой печалью в голосе, – уже поздно.

Тем не менее, Тимоху уложили на циновку и смазали йодом его растерзанное хозяйство.

– Интим не предлагать, – поставила диагноз Яна. – Никогда.

Но Семеныч этим не ограничился. Провел блиц-опрос деморализованного задержанного.

– Сколько вас здесь? Быстро! Давай клетку, Нильс.

– Трое!

– Где они сейчас?

– На перевязке.

– Как вооружены?

– Два пистолета.

– Кто старший?

– Я.

– Указания?

– Проследить, чтобы до утра никто из хижины не выходил.

– В противном случае?.. Что молчишь? Клетку, Нильс!

– На поражение.

– Всех? Что молчишь? Нильс!

– Всех, кроме старика.

– Зачем он вам нужен?

– Деньги… Капитал…

– Какие деньги? – изумился Нильс. И подошел с клеткой поближе.

Тимофей завизжал, отталкиваясь пятками, пополз на спине. Семеныч вернул его на место, встряхнул.

– Какие деньги?

– Баксы, евро. Сколько-то миллиардов.

Мы переглянулись в недоумении. Дурдом, однако.

– Вот так вот, Ильич, – ехидно пропела Яна. – Мы тут лягушками питаемся, а ты над златом чахнешь! Эатуа постыдился бы.

– Не чахну! – Нильс прижал руки вместе с клеткой к груди и тут же поплатился. Укусом в палец. – Не чахну, Яна Казимировна!

– Со златом потом, – сказал Семеныч и рывком поставил Тимоху на ноги. – Иди, я дарю тебе жизнь. На некоторое время.

– А за что? – Вопрос по существу.

– Прогонишь, когда вернутся, своих братков и сядешь у двери.

– Запросто.

– Действуй. – Семеныч подвел его к входу. – Если что – будешь второй жертвой на этом острове. После Ахунуи. Только всерьез.

Тимоха кивнул и, согнувшись, вышел. Семеныч взял автомат.

– Серый, остаешься здесь. Не спать. Наблюдать. Слушать. Я пошел.