Русофобия

22 августа

Москва, аэропорт Шереметьево

6.25 утра (по московскому времени)

Путь домой занял намного меньше времени, потому что я проспала почти всю дорогу. Если бы ещё несколько дней мне кто-нибудь сказал, что я смогу спать в самолёте, я бы рассмеялась ему в лицо.

Утренняя Москва была прекрасна и с высоты птичьего полёта, и когда мы, наконец, приземлились. И даже пахла Москва иначе, чем Нью-Йорк, хотя оба города были мегаполисами. Наверное, запах родины всегда слаще и приятнее.

Я первая спустилась по трапу. Кате нужна была помощь, и Константин Петрович остался с ней. Внизу нас уже ждали. Не знаю, как я поняла, что эта группа мужчин в костюмах находится здесь именно по наши души. То ли один из них, не выдержав, сделал движение мне навстречу, то ли за две недели детективной работы у меня выработалось некое чутьё. Но, едва увидев их, я поняла, что у нас с Катей вовсе не будет всё хорошо. Даже скорее будет плохо.

Я оглядела по сторонам, инстинктивно отыскивая пути для побега. Но не нашла.

– Лилия Александровна Берегова, вы арестованы по обвинению в государственной измене. – Первый из группы подошёл ко мне и теперь ошарашил этим заявлением.

– Что?! – Я была не в состоянии осознать только что полученную информацию, поэтому тупо уставилась на него.

– Прошу проследовать со мной, – он забрал мою сумочку и подтолкнул меня к стоявшей неподалёку машине.

Я обернулась. Катино кресло уже спустили на землю, с ней разговаривал другой мужчина в костюме, мало отличимый от первого. Ефимцев растерянно моргал и переводил взгляд с меня на Катю и обратно.

– Константин Петрович! – Выкрикнула я, когда костюм уже начал усаживать меня в автомобиль. – Позаботьтесь о щенках!

Ефимцев кивнул, и тяжёлая дверь с тонированным стеклом отрезала меня от счастливого возвращения на родину.

Москва, улица Большая Лубянка

8.27

Я снова сидела в допросной и ждала. Эта комната не слишком отличалась от американской, разве что была пообтрёпаннее. Из обстановки также присутствовал стол, два стула по обе стороны от него и большое зеркало почти во всю стену. Исходя из собственного опыта, я уже знала, что за зеркальным стеклом кто-то есть, и он или они сейчас рассматривают меня, наблюдая за моими реакциями.

Я решила не давать им повода ещё в чём-то меня заподозрить, поэтому спокойно сидела, рассматривая свои ногти, которые, кстати, сильно нуждались в маникюре. Раньше я бы теребила обручальное кольцо, была у меня такая привычка. А теперь руки особо нечем было занять, и это заставляло меня нервничать. Наверное, именно на такую реакцию и рассчитано столь долгое ожидание опроса. Чтобы я, как только откроется дверь, немедленно бросилась каяться и призналась во всех грехах. Вот только грехов за мной не было. По крайней мере, таких, за которые обвиняют в государственной измене и сажают в тюрьму человека, выполнившего доверенное ему непростое задание. Причём выполнившего с риском для собственной жизни.

Наконец, дверь открылась, и вошёл человек, который присутствовал в кабинете номер сто три на секретном совещании, после которого меня отправили в Нью-Йорк. У него фамилия как-то связана с пением. Птицын? Щеглов? Нет, что-то другое.

– Генерал-лейтенант Певцов, – представился он, опускаясь на второй стул. Точно, Певцов, а не Птицын.

– Чему вы улыбаетесь, Лилия Александровна? – Не одобрил он моего смешка, связанного с угадыванием его фамилии. – Ваше положение весьма и весьма серьёзно. И отправитесь вы отсюда прямиком в тюрьму или домой, зависит исключительно от результата нашей беседы. Поэтому я вам рекомендую сосредоточиться и правдиво ответить на мои вопросы. Вы меня поняли?

Я кивнула. Мозг уцепился за фразу «в тюрьму или домой», это значит, что для меня ещё не всё потеряно, и есть шанс вернуться к своей нормальной жизни. Поскольку Певцов не удовлетворился кивком и всё ещё смотрел на меня, ожидая ответа, я сказала:

– Я поняла вас.

– Лилия Александровна, нам стало известно, что вы передали американцам информацию о внедрённом российском агенте Екатерине Ефимцевой…

– Катя – дочь Ефимцева? – Перебила я его.

– Лилия Александровна, – невозмутимо продолжил он, – вопросы здесь задаю я, вы отвечаете. Если вы не поняли вопрос, я повторю.

Сколько ж терпения у этой сволочи в красивой форме. Хотя, я подумала, что если мне не нравится вежливость, то меня могут допрашивать и в другой, более присущей нашим спецслужбам форме.

– Простите, я просто не знала, что Катя – дочь Константина Петровича. – Я покаянно склонила голову и задумалась, как мне объяснить ситуацию с выдачей государственной тайны тактическому противнику так, чтобы меня всё-таки не посадили в тюрьму.

– Лилия Александровна, я жду ответа.

Я подняла на него глаза и поняла, что это последний шанс всё объяснить, потому что Певцов начал терять терпение.

– Это произошло случайно, – быстро ответила я, не давая себе времени передумать говорить правду и сочинить какую-нибудь правдоподобную байку, на которой я наверняка попадусь. – Правда, это было случайно. Я не хотела выдавать Катю. То есть внедрённого российского агента Екатерину Ефимцеву. Просто, когда я рассказывала Майклу… То есть агенту Фэйссоберу. Агенту ФБР. Федерального бюро расследований Америки. Он сказал, что я могу рассказать, когда буду готова. Я подумала, что уже готова, но, наверное, я ошиблась. Я вообще не была готова. А ещё переживала за Катю, ведь Русофоб так жестоко избил её, а она спасла меня. При этом я не подумала и назвала её русское имя. А дальше американцы додумали и поняли всё сами. А я уже ничего не могла изменить. Мне очень жаль, что я вас подвела.

Если начинала я бодро, то под конец уже мямлила, и сама понимая, как жалко и глупо со стороны звучат мои оправдания. Он даже смотрит на меня как на тупицу, наверняка не понимая, почему такую идиотку отправили ловить американского маньяка. Генерал-лейтенант помолчал несколько секунд, что-то обдумывая, а потом поднялся со стула и направился к выходу.

– Что со мной будет?! – Крикнула я ему вслед.

– Скоро вы об этом узнаете, – дверь за ним закрылась, а я осталась наедине со своим отражением в зеркале, которое смотрело на меня также осуждающе, как и Певцов пару минут назад.

Улица Большая Лубянка

18.02

Минут через десять после того, как генерал-лейтенант Певцов ушёл, меня вывели из допросной и отправили в камеру. Думаю, её можно так называть, хотя в этой комнате и не было решёток.

К одной стене была прикреплена узкая железная лежанка с тонким матрасом, у другой, напротив двери находилась раковина с краном, из которого текла только холодная вода, рядом находилось дурно пахнущее приспособление, которое я про себя окрестила «уборной». Всё это я исследовала за те часы, что провела в этой комнате.

Представив, что останусь здесь навсегда, я окунулась в волну удушающей паники и начала колотить в железную дверь, требуя немедленно меня выпустить. Ни к какому результату это не привело, только отбила себе руки и ноги. Что же делать? Я была готова идти на любое сотрудничество, я бы выдала все тайные секреты американцев, если бы только их знала.

Спустя какое-то время я смирилась со своим положением и даже присела на лежанку, которая в первые минуты вызывала у меня исключительно чувство отвращения. Потом я проверила кран и даже напилась воды, поскольку очень хотелось пить. А потом всё-таки воспользовалась «уборной». После чего терять мне уже было нечего, и я, разувшись, легла на койку, решив, что наличие или отсутствие на ней вшей уже не сыграет особой роли.

Спустя ещё несколько часов я перестала чувствовать специфический запах этой комнаты, этой постели и сама не заметила, как уснула. Правду говорят, что человек ко всему привыкает. Значит, можно привыкнуть и к жизни в тюрьме, это было последнее, о чём я подумала, прежде чем погрузиться в глубокий сон.

Проснулась я от того, что кто-то тряс меня за плечо и повторял:

– Просыпайтесь, просыпайтесь.

Рядом с койкой стоял молодой человек в полицейской форме и пытался меня разбудить.

– Вы свободны, вы можете идти, – втолковывал мне он, а я всё никак не могла осознать, что меня отпускают, и что мне всё-таки не придётся привыкать ко многим годам жизни в этом беспросветном мраке.

Мне вернули сумочку и всё её содержимое. Перед тем, как забрать свои вещи, предложили свериться с описью и, если всё сходится, расписаться, что ничего не потерялось. Надо же, какой сервис.

Поскольку наличности на такси у меня не хватало, я решила отправиться домой на метро. Идти тут недалеко, а я соскучилась по нашей столице. На улице было душно. Москва шумела и спешила, мой родной город всегда жил в сумасшедшем ритме. Теперь, когда полицейские меня отпустили, я, наконец, почувствовала, что вернулась. Русская речь проходящих мимо меня людей, знакомые с детства улицы. Я по-настоящему вернулась домой.

Улица Привольная

19.35

В квартире было тихо и пусто. Почему-то вспомнилась наша совместная жизнь со Славиком, как я готовила ему ужины и ждала с работы. Причём совещания на кафедре длились всё дольше и дольше, и возвращался он зачастую уже за полночь. Но я не буду думать об этом сегодня, потому что я проголодалась, устала и вообще была выжата как лимон. Я попыталась решить, что проще: сбегать за едой в ближайший супермаркет или заказать пиццу. В первом случае я быстрее получала еду, во втором – не надо было никуда идти, поэтому он был предпочтительнее для моего утомлённого организма.

В этот момент раздался звонок в дверь. Я посмотрела на часы, даже не знаю почему. Ведь время сейчас не имело никакого значения, я всё равно никого не ждала. Я посмотрела в глазок, за дверью стоял Константин Петрович. На меня накатило облегчение, только сейчас я поняла, что вся сжалась в ожидании его. Но Русофоба за дверью никак не могло быть, он остался там, в Нью-Йорке, на дне Атлантического океана, если его не сожрали акулы или кто у них там водится.

– Заходите, – я открыла дверь и посторонилась. Ефимцев поднял с пола какую-то коробку и прошёл в квартиру. Коробка шевелилась в его руках и попискивала.

– Вы привезли их, – я вытащила Роя и Рэя и прижала их к лицу. Имена для них я придумала ещё в Нью-Йорке. Щенки вырывались изо всех сил, не желая сидеть на руках. Но как только я их отпустила, на ламинате тут же появилась лужа, следом за ней вторая.

– Слава богу, теперь это твоя забота, – Константин Петрович смотрел на собачью деятельность с явным облегчением. Я бросилась в ванную за тряпкой. Щенки изучали свой новый дом, оставляя за собой мокрые следы.

– Лиля, надо поговорить, – голос Ефимцева был серьёзным, и я решила, что собаки могут и без меня познакомиться с квартирой, а лужи никуда не денутся.

– Хотите чаю? – Я усадила начальника за стол и, дождавшись его кивка, поставила чайник на плиту, достала чашки и заварку. Сахар закончился ещё перед отъездом. Неужели теперь я всё буду делить на «до» и «после Америки»? Не буду думать об этом сейчас.

Я села напротив Константина Петровича. Выражение его лица мне не нравилось, оно было виноватым. К тому же он никак не решался начать разговор.

– Как себя чувствует Катя? – Спросила я, когда молчание уже начало затягиваться.

– Спасибо, ей лучше, – Ефимцев отводил глаза, и это начинало меня раздражать.

Закипел чайник, и я отвлеклась на заваривание чая. В этот момент Петрович решился.

– Ты пока не выходи на работу.

– Почему? – Я повернулась, пытаясь поймать выражение его глаз, но он смотрел на свои сложенные в замок пальцы.

– Возьми недельку отпуска, приди в себя, с собаками все вопросы утряси.

– Вы хотите меня уволить?

– Нет, что ты! – Константин Петрович, наконец, посмотрел на меня. Он действительно не хотел, но он сейчас ничего не решал, это было не в его компетенции. Ефимцев мог только надеяться на удачный исход, и я тоже. – Через несколько дней, думаю, там всё успокоится, и я тебя вызову.

– Отличный план, – усмехнулась я.

– Я защищаю тебя, как могу, – обиделся Петрович.

– Извините.

– Не надо было тебя посылать туда, я ведь знал, что ты не готова. – Пытался каяться Ефимцев.

– Да что уж теперь сокрушаться, всё уже произошло, и назад не отмотаешь.

Я налила нам по чашке чая, достала из холодильника мёд и малиновое варенье. Мама покупает мёд и ягоды у соседки-дачницы, протирает малину с сахаром и следит, чтобы на случай простуды у меня всегда было и то, и другое.

– Почему вы не сказали, что Катя – ваша дочь?

Константин Петрович сделал несколько глотков горячего чая, поочерёдно попробовал и мёд, и варенье, и только после этого, посмотрев мне в глаза, ответил:

– Ты ведь и сама знаешь.

Из комнаты раздался громкий звук бьющейся напольной вазы, расписанной в кипро-микенском стиле, и пронзительный щенячий визг. Мы с Ефимцевым бросились на шум. По всему полу были живописно раскиданы осколки керамики – всё, что осталось от нашего со Славиком совместного отпуска. Эту вазу бывший муж подарил мне, наверное, поэтому и не забрал с собой при переезде к моей бывшей лучшей подруге.

Испуганные щенки спрятались под кроватью, откуда теперь осторожно выглядывали, не решаясь выйти.

– Я, пожалуй, пойду, поздно уже, – Петрович отправился в прихожую, и я пошла его провожать.

Я молча смотрела, как он обувается. Во мне не было никаких мыслей и эмоций.

– Я сделаю для тебя всё, что смогу, Лиля, обещаю, – Ефимцев обнял меня на прощание и ушёл. Я осталась совсем одна.

Не успела я подумать об этом, как в дверь снова позвонили. Наверное, Константин Петрович забыл что-то сказать. Но это была моя мать, Вероника Андреевна Берегова собственной персоной.

– Почему ты не спрашиваешь, кто там? – Начала она разговор в своей обычной назидательной манере с педагогическим уклоном.

– И тебе привет, мам, – я закрыла дверь и поцеловала подставленную щёку.

– Не дерзи, – она вручила мне тяжёлый пакет и отправилась в ванную мыть руки. Гигиена – прежде всего.

Как же я люблю свою мамочку! Несмотря на невыносимый характер, она всегда точно знала, что именно мне нужно. Я достала уже нарезанный хлеб и ветчину, сыр, маринованные огурчики, несколько салатов в пластиковых контейнерах и мои любимые бананы. В общем, всё, что необходимо для тихого семейного ужина на двоих.

– Лиля! – Раздался истошный вопль, а вслед за ним злобное тявканье.

Я осторожно выглянула из кухни. Одна из маминых вишнёвых туфель переходила из лап в зубы. Сама мама стояла, прижавшись к стене, и с ужасом взирая на творившееся безобразие.

– Рэй, Рой, нельзя! – Я с трудом вытащила обувь из острых зубов. На каблуке осталась длинная глубокая борозда. Щеки как ни в чём не бывало виляли хвостиками и прыгали вокруг моих ног.

– Это что такое? – У маман от возмущения ещё подрагивал голос.

– Мам, давай сначала поедим, это очень длинная история.

Я усадила её за стол и налила в бокал красного вина, которое хранила на особый случай. Пока мать приходила в себя, я быстренько накрыла на стол. Конечно, накрыла – громко сказано, просто выложила принесённые продукты на тарелки. Но кто будет придираться? Единственный кандидат филологических наук здесь – это Вероника Андреевна. А она временно нокаутирована нападением диких собак на её любимые туфли. Ужин прошёл в молчании, впрочем, я не расслаблялась, поскольку была уверена, маман найдёт, как на мне отыграться за понесённый ущерб.

– Ну, рассказывай, – она убрала посуду, достала из шкафчика второй бокал, разлила вино и выжидающе уставилась на меня, подперев рукой подбородок. Поза, которую я ненавидела ещё с детства, потому что она означала, что всевидящее око заслуженного преподавателя заметит даже мельчайшую лакуну в моём повествовании и заставит выложить всё, даже то, о чём я хотела бы умолчать.

Поэтому я рассказывала подробно и по порядку все события прошедших дней: о приказе руководства, долгом перелёте, ФБР, расследовании…

– И что теперь с Майклом? – В первую очередь спросила она, как мать незамужней двадцатисемилетней женщины.

– И что теперь с Майклом?

– Он в Америке.

– А ты?

– А я в России.

– Не паясничай, Лиля. – Скривилась она.

– А ты не задавай дурацкие вопросы!

Мы уставились друг на друга, каждая уверена в своей правоте: я, что она лезет не в своё дело, она, что желает мне добра. Мать отступилась первой, видимо, понимая, что мне и так досталось на орехи.

– А что с маньяком? – Сменила она тему разговора.

– Он умер.

– Ты уверена?

– Не совсем, но это теперь не моё дело.

– Что же ты останешься в стороне, если окажется, что он выжил и снова взялся за старое?

– Мам, я не суперагент! – Моё терпение, наконец, лопнуло. – И я уже получила свою «заслуженную награду»! И больше в это болото я не сунусь, потому что иначе грош цена моему уму и самоуважению! Я просто хочу спокойной жизни, и чтобы все оставили меня в покое!

– Хорошо, – мать вздохнула и встала из-за стола.

Ну вот, она опять заставляет меня чувствовать себя виноватой. И как у неё это каждый раз получается?

В прихожей она брезгливо осмотрела пожёванные туфли, но всё же, подумав, надела их.

– Я позвоню тебе завтра, когда ты выспишься, отдохнёшь и сможешь спокойно разговаривать. – Вот зачем она опять начинает? Не дав мне ответить, мучительница моей души быстро поцеловала меня в щёку и вышла за дверь. Вот теперь я по-настоящему осталась одна.

Из комнаты послышалась возня и тонкий щенячий лай. Нет, теперь я не буду одна. Рэй и Рой прыгали вокруг меня, покусывая мои руки и друг друга похожими на острые иголки зубками. Не важно, что решат в Министерстве, у меня теперь всё будет хорошо. Я очень постараюсь.

Всю следующую неделю я занималась своими рыжиками. Мы купили корм, миски, подстилки и игрушки, посетили ветеринарную клинику, нашли удобный сквер недалеко от дома, где можно было гулять и общаться с другими собаками. Территория была огорожена, поэтому я отпускала мальчишек с поводков и позволяла им наслаждаться беззаботным детством.

Думаю, каждый из нас достаточно натерпелся в Америке, и теперь мы заслужили немного счастья. Для Роя с Рэем счастье заключалось в возможности бегать по зелёной траве и отнимать друг у друга палку. А я с улыбкой наблюдала за ними. Ещё никогда в жизни я не чувствовала себя такой счастливой и по-настоящему живой.

А потом неделя закончилась, и позвонил Константин Петрович. Решение относительно меня было принято. И завтра я его узнаю.