Русский характер

Б. Зубавин Сталинградский плес

Все поняли, что стряслась беда, когда Иван Никитич распахнул дверь с порога, в нетерпении закричал:

— Давайте на низ и на верх… чтоб закрывали… чтоб ни один пароход! — Оставив дверь отворенной, он оттолкнулся от косяка и исчез в темноте.

Он прибежал в колхоз, там ему немедленно дали лошадь, только без седла. Когда конюх вывел из стойла лошадь, она зажмурилась и отвернулась от света. Иван Никитич навалился животом на ее сытую спину. Конюх светил ему сбоку фонарем. Лошадь тронулась, вышла из полосы света на дорогу, и Иван Никитич погнал ее в темноте, взмахивая растопыренными локтями.

Было ясно, что выброшены две мины. Он хорошо понимал, что это значит. Но диспетчер, которому он доложил о случившемся из Старицы по селектору, стал зевать и откашливаться. А он рассказал диспетчеру, как услышал сперва звук немецкого самолета и выбежал к реке. Самолет, летевший вдоль Волги, низко прошел над его головой. Иван Никитич услышал металлический визг и после этого тяжелые всплески воды. Он хорошо заметил, где это было. Одна мина упала под створами, а вторая недалеко от верхнего белого бакена. Но диспетчер ответил ему:

— Жди, пока придет пароход «Маяк». Он во Владимировке пока стоит. А утром ты сам попробуй поискать их.

— Как-то вы чудно отвечаете, — сдерживая нетерпеливую злость, сказал Иван Никитич. — Чем я, багром, что ли, буду их искать?

Но по селектору не ответили.

Уже занималась заря, когда он вернулся к себе на участок. Он не пошел домой, а сел на берегу и неторопливо скрутил большую папиросу. Табак был крепок, и он закашлялся, хватив слишком много дыма. Оттуда, где он сидел, было хорошо глядеть на могучую и сонную реку, и он видел, как соседние участки зажгли запретные огни, перегородив фарватер.

Вверху скопилось три пассажирских парохода. Там было тихо. А внизу дымил и шипел буксир. Его грязный и тяжелый дым, вываливаясь клубами из трубы, тут же падал к воде. Сзади буксира глубоко сидели две баржи, похожие на большие корыта.

К Ивану Никитичу подошла его жена и молча, устало села рядом. Видно, она тоже не спала этой ночью.

— Что же теперь? — тихо спросила она, глядя на реку.

— Сами, говорит, поищите, — раздумчиво ответил Иван Никитич.

— Что же, — сказала она, потуже затягивая на подбородке узелок косынки. Она всегда так делала, если решалась на что-нибудь.

Иван Никитич покосился на нее.

— Ну иди, стало быть, кликни Буровых.

Пришли солдатки Матрена и Ксения Буровы.

Старики и молодые солдатки в двух лодках выгребли на фарватер. Они взяли с собой толстую веревку, привязали к ней камни и бросили в реку. Веревка тут же пошла ко дну. Ее медленно волокли позади движущихся лодок. Простодушные люди пытались ловить мины, как рыбу.

Мимо них, стороной, пробирался военный катер.

— Эй, на катере! — закричал Иван Никитич, подняв весла.

На катере заметили лодки и остановились. Иван Никитич подождал, пока там выключат мотор, и, когда все стихло, крикнул:

— Как нам лучше мины выловить?

На катере долго молчали. Лодку Ивана Никитича медленно относило течением, и он стал тихонько подгребать назад, чтобы удержаться на месте.

Наконец с катера ответили:

— Бросайте, а то взорветесь. Ждите тральщика и не суйтесь больше не в свое дело.

После этого мотор на катере оглушительно взревел, и катер стал крадучись пробираться меж отмелей.

Иван Никитич посмотрел на жену, на Буровых, молча сидевших в другой лодке, и тоже присмирел.

Они благополучно собрали веревки и вылезли на берег. В это время со стороны города прилетел самолет, сделал круг и сел около верхних пароходов.

Потом самолет, подобно крупной зеленой саранче, перепорхнул от пароходов на участок Ивана Никитича. Не успел Иван Никитич подъехать к нему на своей лодке, как из кабины, что сзади летчика, закричал военный моряк:

— Бакенщик, кто закрыл фарватер?

— Я, — сказал он, робея.

— На каком основании?

— На основании инструкции.

— Инструкции? А ты точно знаешь, что это мины? А если это не мины? Ты знаешь, в какое время закрыл фарватер? Там, — военный моряк протянул руку в сторону горящего Сталинграда и западного берега, — там бои, там ждут боеприпасы, горючее, оттуда увозят детей, женщин, а ты закрыл фарватер!

— Закрыл, — как эхо, покорно повторил Иван Никитич, пораженный тем, что ему было сказано.

— Ну, смотри, бакенщик! — И самолет перепорхнул к пароходам.

Иван Никитич вернулся на берег. Сомнения растравили его душу, как только он выбрался из лодки, мягко ткнувшейся носом в шершавый песок. Если выброшены не мины, а что-нибудь другое, не опасное? Он прислушался. Опять где-то за горизонтом глухо и тяжело загудели разрывы. Далекое расстояние, теплый летний воздух слили их в однотонный и непрекращавшийся гром.

«Это там, — тоскливо подумал он, — в Сталинграде гудит. Что там сейчас делается! А я фарватер закрыл. — Он был в отчаянии. — Ребятишек оттуда везут, три парохода ребятишек… Из пекла ребятишек-то вырвали, а я их не пустил по реке. Поди, их ждут где-то».

И Иван Никитич представил, как выходят люди на тихие пристани, смотрят на реку, а пароходов с ребятишками все нет и нет…

И тогда он впервые почувствовал всю ответственность, которую взвалил себе на плечи, остановив движение по Волге. Правильно ли он поступил, закрыв пароходам дорогу? Смятение, растерянность охватили его. Что-то надо делать немедленно, сейчас же. Он понимал, что волжская дорога к осажденному городу ни на минуту не может быть закрыта. Но что ему сейчас делать, что делать?..

К пассажирским пароходам подошел буксир и загудел.

«Пустить, — беспокойно подумал Иван Никитич, — пустить просит… — Буксир все гудел и гудел. — А если их и впрямь пустить… не по фарватеру, а где давеча катерок проскочил, в обход?»

Он обрадовался этой неожиданной мысли и, быстро взобравшись на откос, позвал жену, которая копалась около дома на огороде, а сам стал раздеваться. Оставшись в одних трусах, он снова столкнул лодку в воду.

— Греби, — волнуясь сказал он жене, — поедем новый фарватер намечать. Сейчас пароходы пропустим.

За бакенами он тщательно промерял везде глубину, даже спрыгивал несколько раз в воду, чтобы, нырнув, выщупать дно ногами. На самом мелком месте глубина оказалась чуть меньше двух метров, а везде больше двух. Он принялся обставлять новыми бакенами промеренный участок.

С верхних пароходов заметили его возню и послали к нему прлуглиссер.

Полуглиссер красиво прошел мимо, потом, накренившись и взрывая волну, описал полукруг. Оттуда закричали:

— Эй, бакенщик, что делаешь?

— Дно меряю.

— Ну как?

— Должны пройти… Если к белым бакенам впритирку, то должны бы…

Ему даже не дали одеться и повезли к пароходам. Он только сказал жене:

— Ты там одежду собери, на берегу.

Впереди стоял пароход «Калинин». На его палубах толпились дети и женщины. Когда полуглиссер подошел к пароходу, все стали смотреть на Ивана Никитича с тревогой и надеждой. На палубах не знали, кто он. Но потому, что он был в трусах и мокрый, а за ним специально ездили, все подумали, что он очень важное лицо. А он ни разу не был на людях таким, он застеснялся и, ни на кого не глядя, сосредоточенно рассматривая палубу, прошел на капитанский мостик.

Капитан стоял около самой верхней ступеньки и молча глядел, как бакенщик поднимается на мостик.

— У вас какая осадка, капитан? — спросил он, еще взбираясь босыми ступнями по лестнице, нагретой солнцем.

— Метр девяносто пять, — ответил капитан, разжав толстые губы, чтобы только сказать это, и опять плотно сжал их.

Иван Никитич остановился около него. Трудно. Пароход может сесть на мель. Иван Никитич все-таки надеялся, что осадка будет меньше.

Военный моряк, прилетевший на самолете, стоял рядом с капитаном:

— Ведите пароход, — сердито сказал он.

— Я не лоцман, — разозлился Иван Никитич, — а бакенщик.

Моряк, будто не расслышав ответа, сказал:

— Учтите, что наш пароход сидит глубже всех. Если он пройдет — все пройдут.

— Ну ладно, — после долгого раздумья согласился Иван Никитич, — только тогда слушай мою команду.

Он стал рядом с рулевым.

— Поехали помаленьку, — сказал Иван Никитич.

Пароход начал медленно подходить к перекату, держась почти впритирку к бакенам левым бортом. Сзади выстроились в кильватер другие пароходы, и буксир с баржой, отстав ото всех на почтительное расстояние, победно прогудел.

— Смотреть на маневр главного! — крикнул военный моряк в рупор, повернувшись ко второму пароходу, и оттуда сейчас же передали его слова дальше.

Иван Никитич сказал капитану:

— Теперь стопорьте машину. Наплывом пойдем.

— Стоп. Малый назад! Стоп! — прозвенел телеграф.

Иван Никитич перегнулся через поручни, вглядываясь в воду. На палубах заметили, что он глядит вниз, все тоже перегнулись и стали глядеть туда, где, обгоняя пароход, бежала речная вода.

Пароход тихо тянуло течением на перекат. Вдруг его чем-то мягким толкнуло снизу, и он остановился. Это было самое страшное. Казалось, прошло много времени в тишине, и никто не заметил, как пароход снова поплыл, а только слышали, что под килем прошуршал песок.

— Хорошо, — сказал Иван Никитич. — Прошли.

— Малый вперед, — по-своему повторил капитан его слова в машину.

Остальные пароходы прошли легче, а буксир даже не стопорил машины и прошлепал своим ходом.

Старик сидел на берегу весь день. Когда на открытом им фарватере появился пароход, он кричал:

— Эй, на пароходе! Держись впритирку, к белым бакенам: осадка метр девяносто пять!

Вечером снизу шел буксир «Академик Павлов» с четырьмя наливными баржами. Иван Никитич сразу понял, что капитан буксира боится низкой осадки и жмется не к белым, а к красным бакенам. Он вскочил, закричал, замахал руками, но с буксира на него не обратили внимания, и тут около второй баржи взорвалась мина. Тяжелая волна захлестнула баржу. Иван Никитич зажмурился, но больше ничего не было слышно. А когда он вновь поглядел на реку, то караван, невредимый, уходил вверх, лишь дрова, доски и швабры, смытые взрывной волной с баржи, плыли назад да с мостика, видимо, ничего не поняв, выругались в рупор:

— Бакенщик!.. Душа из тебя вон… Ты что, караван идет, а ты фарватер расчищать вздумал!

— Ладно! — сказал Иван Никитич. — Дала бы она тебе фарватер, если бы ты поближе к ней был, упрямый черт…

Буксир с баржами ушел вверх, в вечерний сумрак, и растаял там. Его уже не стало видно, только глухой шум его машин долго доносился еще по воде очень отчетливо. И тогда сама собой взорвалась вторая мина. Она подняла столб воды, и гул взрыва, звук падения этого водяного столба заглушил шум далекого буксира.

— Все! — сказал Иван Никитич и поехал зажигать огни на главном фарватере. Когда на реке стало тихо, он опять услышал настойчивый шум парохода, теперь уже удалявшегося вверх по реке.