Русский пасьянс: Записки датского журналиста

Если советский человек общается с иностранцами, то он потенциальный шпион. В СССР это была прописная истина с бериевских времен.

По иронии судьбы, глава госбезопасности Берия сам был объявлен "английским шпионом".

После его расстрела — по официальной версии, 23 декабря 1953 года (хотя есть популярная легенда, что Берия убили раньше и на суде сидел загримированный актер-двойник) — в народе появилась похабная частушка:

СТАЛИНСКАЯ КЛУБНИКА

Летом 1995-го в Киеве мне довелось побывать в гостях у ныне покойного сына Берия — Серго Лаврентьевича, инженера-ракетчика. Ему уже было за семьдесят. Внешне он чуть-чуть напоминал своего отца: такой же тучный, почти облысевший. Теплые карие глаза контрастировали с белоснежными, аккуратно подстриженными усиками.

Поразила его громадная библиотека. В ней были книги на любую тему — от ядерной физики до истории иудаизма. На всех европейских языках и несколько — на японском, который Серго осваивал на старости лет.

В 1953 году его арестовали как сына "врага народа", потом отправили в ссылку. Почти всю жизнь он прожил под именем Сергея Алексеевича Гегечкори. Фамилию Берия он вернул только при Горбачеве.

Он рассказывал мне про Сталина. Вспоминал, как однажды подарил немецкий пистолет дочке вождя Светлане Аллилуевой, с которой дружил в юности. Ей было тогда лет семнадцать. Отец Светланы узнал об этом и вызвал Серго в Кремль. Иосиф Виссарионович встретил его в кабинете. Он завтракал и внешне был спокоен. Но в глазах — гнев.

— Присаживайся, ешь клубнику, — предложил Сталин. И после паузы произнес: — Зачем ты дал безмозглой девчонке пистолет? Ты что, не знаешь, что её мать покончила с собой?

Серго уверен, что случай с пистолетом потряс Сталина, напомнил ему о гибели жены. По преданию, Надежду Аллилуеву нашли мертвой на даче. В руке её был "вальтер"…

Серго Берия настаивал на версии, что его отца убили во время штурма дома, в перестрелке. Свидетели якобы видели, как кого-то, накрытого брезентом, на носилках выносили из дому. Он не оправдывал отца: "Конечно, на нем тоже было много крови, на ком тогда крови не было?"

Серго поведал, что американский физик-ядерщик Роберт Оппенгеймер, руководитель Манхэттенского проекта по созданию атомной бомбы, скорее всего, сотрудничал с СССР. По его словам, до войны Оппенгеймер тайно гостил в Москве, жил в доме Берия. В разговорах с американцем молодой Серго упражнялся в английском языке.

Лаврентий Павлович перевернулся бы в гробу, узнав, что его сын выдает секреты иностранному журналисту.

ВНУТРИ "ПОЧТОВОГО ЯЩИКА"

Лаврентий Берия сыграл зловещую роль в истории нашей семьи.

Берия был не только косвенным виновником моего запоздалого появления на свет (именно его подчиненные запретили отцу жениться на моей будущей матери по причине её связей с иностранцем — собственным отцом), но мистическим образом препятствовал мне выехать в Данию для воссоединения с семьей. Все та же связь с иностранцами, хотя этими иностранцами были моя жена и дочь.

Как Берия, расстрелянный в 1953 году, мог препятствовать моему выезду к семье в Данию в 1980-е? Препятствовал не сам Берия, а дух Берия, живший в его бывших подчиненных и последователях, которые — так уж сложилась судьба — были моими начальниками в начале трудовой жизни.

Берия курировал всю атомную промышленность СССР, десятки оборонных предприятий — "почтовых ящиков", где трудились миллионы людей.

На одно из таких предприятий в Москве — научно-исследовательский институт оборонного значения, бывшее учреждение НКВД, я и пришел на работу сразу после окончания школы. В тот год я не поступил в институт, мне грозила армия, куда совсем не хотелось, а институт был настолько важным, что давал сотрудникам так называемую бронь — отсрочку от армейского призыва на весь период работы. Взяли меня на работу — после трехмесячной проверки в КГБ до третьего колена — с одной целью: я должен был играть за сборную команду института по шахматам на всесоюзных соревнованиях.

Пока я ждал допуска на территорию института, меня отправили в расположенный за проходной хозяйственный отдел. Здесь моими первыми коллегами по трудовой деятельности стали дети каких-то замминистров (родители прятали их от армии). В нашу задачу входила уборка улицы и собирание окурков длинными, с заточенными остриями, металлическими прутьями. Руководил нами отставной полковник бериевского МГБ, имевший, кстати сказать, ученую степень доктора наук. Позже я случайно узнал, что этот доктор наук не закончил даже среднюю школу, зато в сталинские времена входил в состав троек НКВД, что и помогло ему в дальнейшем сделать карьеру по научной линии.

Сам по себе институт оказался вполне заурядным. Учреждение как все советские учреждения. Белые корпуса, построенные немецкими военнопленными. Территория походила на большой ухоженный сквер: деревья, газоны, скамейки, заасфальтированные дорожки, даже спортивная площадка для игры в футбол.

С улицы прохожие не могли увидеть всей этой идиллии, поскольку институт был обнесен высоким желтым забором, обтянутым колючей проволокой. То, что происходило за забором, было великой государственной тайной.

На проходной никаких опознавательных знаков, даже номера дома. Несмотря на конспирацию, каждая собака в округе знала, что внутри разрабатывают "специзделия" для оборонки. За желтым забором жил целый город с десятками лабораторий, цехов и мастерских, с длинными туннелями, выложенными плотным линолеумом.

Попав на работу в институт, я понял, что все это уже видел в кино — в фильме "Девять дней одного года" с Баталовым, игравшим роль ученого-ядерщика.

Выпускники вузов мечтали устроиться на работу в наш институт. Зарплата в полтора раза выше средней по стране, перспектива защитить диссертацию, сделать научную карьеру. Масса льгот — длинный отпуск, свои поликлиника и больница, бесплатное питание в столовой по талонам "за вредность", даже продовольственный магазин на территории, где в рабочее время можно купить дефицитные по тем временам продукты: мясо, сыр, колбасу.

В институте процветала культурная жизнь. К нам приезжали Евтушенко, Вознесенский, Тарковский, Трифонов. Гениальный Ролан Быков привозил полную, запрещенную тогда, версию "Андрея Рублева". Сотрудники оборонки пользовались особым доверием — нам можно было смотреть запрещенное кино.

Тогда в СССР были всего три ксерокопировальные машины. Три — на всю страну! Одна из них — в нашем институте. По ночам в свободное от работы время на том ксероксе втайне от КГБ сотрудники умудрялись печатать "врагов народа" — Солженицина, Сахарова, ещё запрещенных в начале 1970-х Булгакова, Мандельштама, Хармса, Цветаеву, Набокова.

Слухи о том, будто попасть сюда на работу простому смертному "с улицы" практически невозможно, были преувеличены. Главное, чтобы этот смертный не был евреем. Но и для евреев находилась лазейка: нужно было в паспорте записаться русским, а ещё лучше — иметь, как тогда говорили, "мохнатую лапу" — влиятельного покровителя. Хотя было ещё одно условие при поступлении на работу в институт. Даже не условие, а пожелание отдела кадров. Счастливчикам, прошедшим собеседование по специальности и проверку КГБ, советовали до вступления в должность жениться и обзавестись ребенком.

"Для вашего же собственного благополучия и счастливой семейной жизни, — говорил кадровик, отставной офицер госбезопасности. — Дети сотрудников, проработавших несколько лет на территории института, рождаются иногда с дефектами: то голова слишком большая, то шея голову не держит".

"НЕ ВЛЕЗАЙ — УБЬЕТ!"

На стене у курилки при входе в производственное помещение нашей лаборатории повесили однажды большую табличку с надписью "Не влезай убьет!". На табличке был изображен череп со сложенными крестом костями.

Не помню, то ли провода были вмонтированы в бетон стены, то ли блажила администрация, жаждавшая произвести впечатление кипучей деятельности, но по поводу новой таблички провели специальный инструктаж, объяснив, что на стену залезать опасно.

Сотрудники, работавшие с вредными для здоровья материалами, посмеивались. На стену, видите ли, лазать опасно, а гадостью всякой дышать, мол, только польза для полового аппетита. Шутили еще, что так оно и есть на самом деле, если, конечно, "дозу" хватаешь не смертельную, а эротическую. Короче говоря, работяги относились к черепу с гораздо меньшим пиететом, чем к развешанным повсюду предупредительным табличкам с изображением вентилятора на фоне желтого треугольника: "Радиоактивность".

Про табличку с черепом все и забыли. Но однажды случилось ЧП, всколыхнувшее всю лабораторию. Как-то в понедельник выстроились сотрудники, как обычно, в очередь к автомату с бесплатной газировкой. Мои тогдашние коллеги любили присказку: "В пьянстве замечен не был, но по утрам жадно глотал минеральную воду". А протрезвели в тот злопамятный день не от кислородных пузырей, а от того, что и выговорить тогда боялись вслух. Со стены вместо привычного черепа смотрело лицо человека с густыми черными бровями.

Один из молодых лаборантов, студент-вечерник, приклеил на место черепа портрет Брежнева. А под Брежневым — сложенные кости и надпись: "Не влезай убьет!" Художество шутника начальство расценило как "антиобщественную деятельность с целью подрыва престижа генерального секретаря ЦК КПСС". "Преступника" тут же уволили. Еще легко отделался. За такие проделки, "оскорблявшие честь и достоинство генсека", могли и лагерный срок закатать. Так говорил начальник режимного отдела.

ИГРА ПО ПЕРЕПИСКЕ

Начальника того звали Демьян Савельевич. Сажень в плечах, богатырского телосложения, ростом под метр девяносто, с непроницаемым лицом и короткой стрижкой. Свою карьеру он начинал до войны в контрразведке НКВД — ловил шпионов и диверсантов, дослужился до звания полковника и до должности начальника отдела центрального аппарата госбезопасности при Берия.

Все сотрудники института проходили через руки Демьяна Савельевича, отвечавшего за сохранность государственной тайны и моральный облик сотрудников. Доводилось и мне встречаться с ним.

В первый раз это произошло в 1972 году. Я ещё активно играл в шахматы и решил попробовать силы в чемпионате Европы по переписке. Но любые контакты с иностранцами были нам запрещены — даже отправка в открытой почтовой карточке шахматных ходов. Все сотрудники института давали подписку с обязательством не общаться с иностранцами и докладывать обо всех, даже случайных контактах с иноземными гражданами в органы КГБ.

Для участия в международном турнире по переписке мне пришлось испрашивать разрешения у большого начальника — полковника КГБ. Полковник принял меня дружелюбно, хотя ему не понравилось, что я носил солнцезащитные очки, поскольку люди в темных очках вызывали у него ассоциацию с иностранными шпионами. Полковник, как оказалось, был любителем шахмат и разрешение на мое участие в турнире дал, согласовав дело с Лубянкой. Однако Демьян Савельевич посчитал своим долгом проявить бдительность и вызвал меня для беседы. Его любимая фраза была: "Лучше перебдеть, чем недобдеть".

— Что это за игра такая, шахматы по переписке? — строго спросил он.

— Это когда партнеры пересылают друг другу шахматные ходы по почте, объяснил я.

— Представители каких стран будут участвовать в турнире?

— Представители Англии, Франции, Западной Германии, Бельгии, Дании, Италии и Испании, — отвечал я, как на экзамене.

— Так это же страны НАТО — враги Советского Союза! А можно ли исключить, что под видом шахматных ходов вы не передадите секретную информацию? — спросил Демьян Савельевич и в упор посмотрел на меня.

Я опешил. Почему же он думает, что я потенциальный враг народа, способный передать НАТО советские секреты, с которыми я вдобавок и незнаком?

— Открытки с шахматными ходами посылаются без конверта в открытом виде. КГБ всегда может проконтролировать мои ходы в испанской партии, возмущенно проговорил я.

— Это не так просто сделать и требует дополнительных ресурсов. А сколько по времени будет длиться ваш шахматный турнир по переписке? — не унимался Демьян Савельевич.

— Поскольку почта из СССР за рубеж идет медленно, то турнир будет длиться около трех лет, — ответил я.

Демьян Савельевич чуть не подпрыгнул на стуле:

— Вы что же, хотите, чтобы КГБ в течение трех лет отслеживал ваши ходы? Так дело не пойдет! Не нужно вам ни с кем переписываться. Я предлагаю другой план: мы за наш счет пригласим всех иностранных участников шахматного турнира в Москву и вы сыграете с ними под нашим полным контролем за несколько дней.

Вот как стояли на страже советских секретов бериевские кадры, такие, как наш Демьян Савельевич! Не то что сейчас: болтуны — находка для шпиона.

ЧРЕВОВЕЩАТЕЛЬ

Секретов я действительно не знал. Занимался в основном подготовкой обзоров по открытым материалам американской научной литературы. Иногда, правда, начальник давал мне какие-то микрофильмы на английском языке, полученные по спецпочте.

Материалы, добытые "нашими" за границей, сначала направлялись в Военно-промышленную комиссию при Совмине, откуда их рассылали в профильные научно-исследовательские институты страны.

Начальник нашего отдела, работавший ещё при Берия, говорил, что переданные по спецпочте материалы часто оказывались "туфтой" переведенными на английский язык отрывками из советского школьного учебника по физике. Не знаю, но мне в основном попадались статьи из специализированных американских журналов, которые можно было найти в Библиотеке иностранной литературы.

Бериевская закалка начальника отдела проявлялась во всем, даже в его манере говорить: он произносил слова, не шевеля губами, — как чревовещатель.

Как-то я слышал его объяснение:

— Всегда нужно учитывать, что рядом может находиться противник. Нас учили, что иностранные шпионы, даже если они не слышат разговора, могут понять его содержание по артикуляции губ, поэтому лучше говорить так, чтобы посторонние не видели движения ваших губ.

В целях обеспечения госбезопасности он всегда ставил в конце своей витиеватой подписи едва заметную точку. Это была ловушка для потенциальных злоумышленников, которым пришло бы в голову подделать подпись: они могли не заметить точки. А без неё подпись была недействительной.

Такие были у нас люди. Железной закалки.

Институт был хорошей жизненной школой. Здесь я, совсем молодым человеком, увидел советскую систему изнутри. Помню, после подписания Хельсинкского соглашения нас собрали на инструктаж и сказали: "Хельсинкское соглашение Леонид Ильич Брежнев подписал для поддержания престижа СССР на международной арене. На вас оно не распространяется. Ваша свобода передвижения ограничивается Казанским вокзалом".

КАК МЕНЯ СПАСЛА ДОЧКА АНДРОПОВА

С именем Брежнева связаны мои первые неприятности с "товарищами". Однажды в пятницу на профсоюзном собрании нам зачитали личное письмо Леонида Ильича, поздравлявшего нас с окончанием строительства какого-то моста, который сотрудники института помогали возводить во время субботников. Субботники были каждую субботу.

Я ничего не понимал. Мы все знали, что мост ещё не построен, а Брежнев уже поздравлял с окончанием строительства.

После аплодисментов кто-то из парткома сказал:

— Не забудьте, завтра — все на субботник, на стройку моста. Вопросы есть?

Я попросил слова:

— А что, Леонид Ильич разве не в курсе, что моста-то ещё нет?

Народ меня поддержал. Но это было полбеды. Женщины стали вопить с мест:

— А знает ли Леонид Ильич, что постельное белье уже два года, как исчезло из магазинов? И с продуктами плохо!

Началась неразбериха. После собрания меня пригласили в помещение парткома.

— Зачем вы возбуждаете это быдло? — спросил щуплый человечек в очках.

— Какое быдло? — не понял я.

— Народ. Вы же интеллигентный человек, знаете иностранные языки, что у вас общего с простым народом? Вы должны быть на нашей стороне, сделаете хорошую карьеру, — продолжал человечек.

— На вашей, это на чьей? — спросил я наивно.

— На стороне партии. Мы вас планировали принять со временем, а вы народ будоражите. Ваш вопрос на собрании можно расценить как антиобщественный.

Тем же вечером я позвонил своему старому другу-режиссеру и спросил совета — как отвертеться от назойливого "товарища" по работе. Он посоветовал:

— Ко мне в театр иногда заглядывает дочка Андропова. Скажи там своим "товарищам", что ты с ней у меня в театре познакомился и даже ходил пару раз в кино. Проверять никто не будет. Они что, самоубийцы, чтобы проверять связи дочки председателя КГБ?

Дочка Андропова, учившаяся тогда в МГУ, действительно заглядывала в университетский театр, где я вел семинар по Шекспиру. Но мы с ней никогда не встречались. На следующий день я как бы случайно "проговорился" в разговоре с подставленным ко мне информатором, что, мол, знаю дочку Андропова по университету. В тот же день меня вновь пригласил к себе щуплый человечек в очках:

— Все в порядке, Владимир Иванович, вы нас не так поняли.

Инцидент был исчерпан.

ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ МОЙ ТРУП!

Спустя пару лет после ухода из института я обратился с просьбой в ОВИР о получении гостевой визы в Данию. Мне отказали, сославшись на секретность. Что за секретность, я же филолог! К тому времени я уже работал литсотрудником в шахматном журнале.

Спустя много лет до меня дошли слухи: якобы мой бывший начальник по фамилии Перцов, опасаясь за свою карьеру, решил перестраховаться и вписал мою фамилию — в качестве соавтора — в секретный документ, который я никогда в глаза не видел. А отчетик тот "весил" лет на двадцать невыездных.

В начале 70-х я носил набитые на перфокартах фортрановские программы Перцова — расчеты для его кандидатской диссертации — на "Минск-32", так называлась одна из первых советских электронно-вычислительных машин, занимавшая две комнаты площадью метров в сорок. Перцов по природе был настоящий трудяга, усидчивый, настойчивый, целеустремленный, способный организатор, внешне демократичный — приносил подчиненным спирт, пил со всеми наравне. Сколько мы за те годы выпили спирта! Помню, по пьянке воровал я у него ради шутки сигареты "Ява" и подкладывал в пачку кубинскую отраву, от которой его тошнило. Перцов знал правила игры в советской системе. "Мы живем в материальном мире", — любил он говорить сослуживцам, которых считал идеалистами. Вступил в партию, хотя говорил, что не очень того хотел, задружился с милым человеком в погонах — из вышестоящего ведомства. Ездил с ним то ли на рыбалку, то ли на охоту. Тридцать лет минуло с тех пор. Перцов защитил докторскую, получил звание членкора академии, стал очень крупным чиновником в науке. А недавно я узнал из газет, что его назначили чуть ли не на правительственную должность.

В последний раз видел его в середине 80-х. Пришел к нему на прием с просьбой снять с меня надуманную секретность. При разговоре присутствовал вышеупомянутый полковник КГБ Демьян Савельевич.

— Я ничего не решаю. Обращайтесь, Владимир Иванович, в ОВИР при МВД, лицемерно сказал Перцов.

Он почему-то тогда впервые назвал меня по имени-отчеству, хотя все десять лет работы в одном кабинете я был для него просто Вова.

"Вова, ну ты на субботник-то выйдешь? У нас народу не хватает", говорил он мне в апреле 1980-го, в день смерти моей матери.

— Уедете за границу только через мой труп! — твердо пообещал Демьян Савельевич.

Как в воду смотрел. Демьян Савельевич вскоре умер, и мне дали разрешение на выезд.