Русское солнце

18

Вчера Борису Александровичу стало плохо: на Тверской, недалеко от Пушкинской площади, открылся «Минисупермаркет». Сам магазин Борис Александрович не разглядел, но через дорогу был протянут огромный плакат: «Твой супермаркет на Тверской». Кривая стрелка указывала, где его искать: этот «супер», видимо, такой «мини», что его не сразу найдешь.

«Господи, — застонал Борис Александрович, — вот позор, а?» Больше всего Борис Александрович переживал за русский язык. «Это же варварство, — размышлял он, — минисупермаркет, кто это придумал? И кто за это ответит? Когда нация и страна теряют язык, это, извините, уже не нация и не страна; тогда это Соединенные Штаты Америки, которым нравится все покупать, в том числе — и собственную культуру. Если у страны нет своей культуры, это не страна, это всего лишь общежитие разных людей; вот почему, кстати говоря, в Америке, где такая мощная экономика, человеку (всем? почти всем!) всегда пусто. Человек — это такое существо, которое всегда что-нибудь придумает. Человек (если он человек, конечно) всегда сильнее, чем жизнь, старости нет, старость приходит только в том случае, если у человека опускаются руки, а это может случиться в любом возрасте. Но человек не в силах заставить себя любить чужой язык так же, как свой родной. Это сумел Набоков, но таких людей — единицы. Почему все-таки Россия так комплексует перед Западом? Почему Россия так презирает собственное прошлое? В Москве переименовали улицу Чкалова. Наверное, Чкалов был плохим летчиком. В Москве переименовали улицу Чехова. Наверное, Чехов был плохим писателем! И почему все-таки Россия так презирает родную речь, свой язык… — Господи, что с нами случилось?»

«Подскажите, как пройти к памятнику Пушкина? — А это недалеко, пожалуйста: пройдете минисупермаркет, потом бутик „Гленфильд“, и будет Пушкин — рядом с „Макдоналдсом“…»

На прошлой неделе Борис Александрович ходил в магазин, Ирина Ивановна послала его за колбасой. Нет вкуснее колбасы к чаю, чем «Любительская»!

Он мужественно выстоял огромную очередь. Девочка-продавец быстро взвесила жирный батон:

— Вам наслайсать, дедушка?

— Что? — вздрогнул Борис Александрович.

— Наслайсать, говорю?

Борис Александрович беспомощно огляделся. Очередь была унылой и тихой, люди, видно, так устали, что просто ничего не слышали.

— Давайте, — кивнул головой Борис Александрович. — Пожалуйста!

Девушка быстро порезала колбасу на тонкие аккуратные кольца и торопливо крикнула:

— Следующий!

Да, Михаил Сергеевич хорошо сделал, что разрешил поездки за границу. Счастье, что отменили эти ужасные райкомы, где актеров (и не только актеров) мурыжили перед поездкой в капстрану.

Пугачеву, уже известную певицу, вызвали в райком партии перед гастролями в Финляндии.

Политическую зрелость деятелей искусства проверяла комиссия ветеранов КПСС; за это им выдавали продуктовые пайки.

— Ну, кто у нас… в Финляндии Президентом будет? — спросил Пугачеву толстый дедушка с орденской колодкой на груди.

— Понятия не имею, — сказала Пугачева.

— Ну как же так, Алла Борисовна, — дедушка покачал головой, — известная певица и вдруг — такая неграмотность…

— А вы знаете?

— Я — знаю…

— Вот поезжайте и пойте!..

Но почему все-таки Россия входит в мир как-то по-рабски, бочком, будто стесняется сама себя? Неужели Лермонтов прав, в России есть господа, есть рабы и, кроме господ и рабов — никого?

Нет! Тысячу раз нет! Сергей Сергеевич Прокофьев не был господином и не был рабом, даже когда вымучивал из себя «Повесть о настоящем человеке». Его насильно заставили писать эту музыку, и он в ответ откровенно издевался над режимом и, может быть, над самим собой, сочиняя знаменитую арию Медведя («Я не съем тебя, Мересьев, ты советский, человек…») или сцену консилиума врачей («Отрежем, отрежем Мересьеву ноги… — Не надо, не надо, я буду летать…»). По этой же причине, кстати говоря, он так и не пожелал встретиться с самим Алексеем Петровичем Маресьевым, — зачем? Зачем о чем-то говорить, если говорить не о чем?.. И Всеволод Мейерхольд, которого так обожал Борис Александрович, всегда был Всеволодом Мейерхольдом. Сталин мстил ему за спектакли, посвященные Троцкому, но даже если Мейерхольд, сломленный Ежовым, действительно умирал как раб (есть его фотографии в тюрьме, на них больно смотреть), его жизнь, сам масштаб жизни подарили ему бессмертие…

В комнату вошла Ирина Ивановна, жена Бориса Александровича — женщина с лицом царицы.

— Ты кашу съел?

Старость, старость… — «как унижает сердце нам она…». Прав Александр Сергеевич! Странно: почему Пушкин всегда прав, а? Как это может быть?..

Только не старость, нет — возраст. Разные вещи! А для женщины, кстати говоря, возраст мужчины вообще не важен. Важнее другое: чье это время, его или не его, нет ничего страшнее, когда человек, тем более молодой, теряет ощущение времени…

В свое время Борис Александрович увел Ирину Ивановну у Лемешева, великого Лемешева — она была его женой.

Великие люди — странные люди; Сергей Яковлевич ужасно ревновал к Ивану Семеновичу Козловскому, — вот ведь как, а? И ревновал-то из-за глупости! Он не мог простить Козловскому… что? Стыдно сказать, ноги! У Козловского были роскошные, дивной красоты ноги! На репетиции «Евгения Онегина» в сцене дуэли Лемешев рассвирепел, когда Борис Александрович предложил ему мизансцены Козловского. Он чуть не сломал скамейку, на которую Ленский — Козловский ставил левую ногу, ушел в глубь сцены, подальше от рампы и здесь — гениально! — пел: «Куда, куда вы удалились…»

В Питере, на трамвайной остановке, премьер Александринки Юрий Михайлович Юрьев увидел молоденького солдата, приехавшего с фронта.

— Боже мой, какие ноги! — заорал Юрьев, подбежал к солдатику и почти насильно привел его в Александрийский театр.

Солдата звали Николай Симонов, он стал великим актером…

Ну, хорошо. Юрьев был педераст, это известно, но в классическом театре актер действительно начинается с ног!

— Борис, я спрашиваю, ты кашу съел?!

Суровый окрик вернул Бориса Александровича к его обеду.

— Ты где была?

— Здесь, — Ирина Ивановна пожала плечами, — смотрела телевизор. Сенкевич показывал Египет. Оказывается, Боренька, рабам хорошо платили за эти пирамиды.

— Еще бы! — Борис Александрович нагнулся и придвинул к себе тарелку с кашей. — Если людям не платить, так они и работать не будут. Палки не помогут, раб не ценит свою жизнь. А ещё хуже — построят пирамиды сикось-накось, они тут же и рассыплются! Платить, Ирочка, надо, это закон! А у наших, посмотри, денег нет, денег нет… Как нет? Куда делись? Нельзя же так — были деньги и нет, деньги… это такая штука… они не исчезают в никуда! Значит, — Борис Александрович забросил очки обратно на нос, — их кто-то взял, верно? А кто взял? Я хочу знать, кто их взял, я требую, чтобы мне назвали этих людей!

— Не отвлекайся, — строго сказала Ирина Ивановна. — Тебя все равно никто не услышит.

— А не надо, чтобы меня слышали! Если каждый человек будет сам себе задавать такие вопросы, в России все очень быстро встанет на свои места, ведь страна из людей состоит, верно? Если Россия, как утверждает симпатичнейший господин Бурбулис, возвращается к капитализму, а капитализм начинается с того, что у людей отбирают в Отечестве последние деньги, это, я извиняюсь, не капитализм, потому что капитализм… от слова «капитал» — верно? Он превращает деньги в деньги. А у нас это просто воровство… вот что это такое! Господин Гайдар обязан сказать людям: уважаемые дамы и господа, бывшие товарищи… большевики держали вас за рабов (хотя и платили, между прочим, пусть не много, но платили), а мы, капиталисты, держим вас за скотов и по этой причине платить вам вообще не будем. Вот тут я встану и отвечу: знаете, я — старый человек, но я — гордый человек. При Ленине я пережил голод и революцию. При Сталине я пережил страх, который страшнее, чем голод. И я не хочу, я не желаю видеть, как моя страна становится на колени, как дураки, почему-то получившие власть, делают… по глупости, наверное, не по злому умыслу, но какая мне разница?.. делают все, чтобы моя страна объявила себя банкротом. Разве я семь десятков лет работал в России для того, чтобы моя страна стала банкротом? Послушайте, я могу ставить спектакли где угодно, хоть в сумасшедшем доме, как моя приятельница Серафима Бирман (когда на старости лет в психушке, куда Серафиму сдали родственники, она ставила «Гамлета»), но я, извините, не могу и не буду ставить спектакли в пустом зрительном зале, сам для себя, потому что я ещё не сошел с ума! А те, кто отнял у людей деньги, ни за что на свете не пойдут в мой подвал на «Соколе», потому что им некогда, у них деньги делают деньги, у них жизнь закручена винтом! А у тех, кто уже не может жить без моего подвала, где, Ирочка, по вечерам представляют Моцарта, денег нет, последние деньги них отняли эти безумные цены в магазинах. Тогда я соберу Камерный театр и спрошу актеров: скажите, кто из вас, молодых людей, готов поверить, что вы скоты? Не согласны? Спасибо. Я сделаю то, на что я прежде не решался: после гастролей в Японии мы на пять лет подписываем контракт с Европой. И мы — мы все — не возвращаемся в Москву до тех пор, пока Россия не поймет, наконец, что если ей предлагают вот такой капитализм, что если вместо своих собственных магазинов, вместо микояновской говядины или бабаевских конфет мы получаем «сникерсы» и минисупермаркеты, то это все (послушайте старого человека!) делается не для того, чтобы Россия стала ещё богаче, а для того, чтобы в один прекрасный день все эти подарки — отнять, объявить в стране кризис и призвать в Россию удалых молодцов с Запада — придите и владейте нами! Нельзя освободить народ, приведя сюда, пусть даже под видом реформаторов, новых завоевателей! И иностранцы дураки: тянут к России руки… не понимают, что очень скоро… будут уносить ноги… Есть три вида безделья — ничего не делать, делать плохо и делать не то, что надо. Нам бы только понять… как все-таки за короткий срок мы умудрились вырастить в нашей стране столько молодых негодяев?

Ирина Ивановна лукаво смотрела на мужа:

— Немцы, Боренька, заставят тебя ставить «Так поступают все женщины». Гендель им надоел.

— А я, Ирочка, приведу им слова Бетховена: это порнография! Неужели Бетховен не авторитет?

— Только порнография сейчас и продается! Кризис культуры не только в России, кризис культуры во всем мире. Молодежи, сам понимаешь, нужна эстрада. Клиповое сознание! Когда молодежь подрастет, ей тоже будет нужна только эстрада; культура двадцать первого века, Борис, будет совершенно другой.

— Ну я, слава богу, не доживу.

— И как же ты, мудрец… да? Как ты не поймешь: все, что происходит сейчас в России, это бунт молодых против стариков. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Все кричат о том, как ужасен русский бунт, и мало кто понимает, что он — давно начался. И то, что происходит на Кавказе, это тоже бунт молодых против стариков — отсюда Дудаев, отсюда Гамсахурдиа…

Борис Александрович молчал. Он вдруг ушел в себя и сосредоточенно, как это умеют только старики, пил чай.

— Да-а… — наконец сказал он, поправляя очки, которые все время падали на нос, — для немцев «Так поступают все женщины», как для наших реклама презервативов.

— Приехали! — всплеснула руками Ирина Ивановна. — Нет, вы посмотрите на него! А презервативы тебе чем не угодили?!

— Объясни, — Борис Александрович опять закинул очки на нос, — почему реклама в России сразу стала национальным бедствием?!

— Они хотят, Боренька, чтобы ты не заболел плохой болезнью!

— Неправда! Вранье это! В Москве всегда были эпидемии, — я же не заражался! Тот, кто читает Пушкина, никогда не пойдет к проституткам и не заразится! Пушкина… Пушкина надо рекламировать!

— Какой ты смешной, — улыбнулась Ирина Ивановна. — Ты и в любви мне никогда не объяснялся!

— Разумеется. А как иначе? Назовешь — все пропало! Тайна уходит, любовь без тайны — это не любовь! Ленский шепчет: «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга…» Врет. Уселись под кустом, он гладит Ольге ручку и свою страсть, извольте видеть, объясняет!

Любовь это чудо, как северное сияние. Разве можно объяснить северное сияние, скажи мне?!

«Простите, вы любили когда-нибудь?» — передача была по телевидению. «Да-а, любила, конечно любила…» — дама… в возрасте уже… эффектно так поправляет прическу. — «Я любила красивого молодого человека, он очень мило за мной ухаживал…» А старушка одна вздрогнула, — Борис Александрович перешел на шёпот. — Она на лавочке сидела, а к ней девочка с микрофоном: «Вы любили когда-нибудь?» К ней пришли за её тайной! А тайну она никогда и никому не отдаст, потому что она действительно любила! Девяносто девять процентов людей, живущих на земле… девяносто девять, Ирочка, вообще не знают, что такое любовь!

«Ты меня любишь? — Люблю. — Пойдем в душ? — Пойдем. — Сначала я? — Ну, иди…»

Какая гадость, все эти сериалы о любви, — прости Господи!

— Время такое, время… — твердо сказала Ирина Ивановна.

— Время? Нет! Чепуха! Россия всегда жила плохо. А это, Ирочка, пошлость, всего лишь пошлость!..

Народный артист Советского Союза, лауреат шести Сталинских премий, профессор Борис Александрович Покровский ждал в гости великого музыканта XX века Мстислава Ростроповича — возникла идея заново поставить «Хованщину» Мусоргского в Большом театре Союза ССР.