Русское солнце

26

— Андрюха! Козырев! Ан-дрю-ха!..

Андрей Козырев выглянул в коридор:

— Чего?

— Андрюха, где документ?

Внешне Шахрай был спокоен, даже если он волновался.

— Какой?

— Тот, что вчера утрясали. Про СНГ.

Козырев насторожился:

— Машинистке под дверь засунул. Ночь же была!

— Машинистке?

— Ей…

Шахрай развернулся и пошел в конец коридора.

— Что случилось-то? — Козырев схватил рубашку. Он был в модных спортивных штанах и в домашних тапочках на босу ногу.

— Бумага исчезла.

— Как исчезла?!

— С концами.

— Но через час подписание!..

— В том-то и дело…

Коридор был какой-то неуклюжий, кривой и очень темный. Коммунисты не умели строить приватные резиденции.

— А бумажка, поди, уже у Горбачева…

— Чисто работают, — заметил Шахрай. — Хоть бы ксерокс оставили…

В окружении Президента России Бурбулис и Шахрай были, пожалуй, единственными людьми, которые не боялись Ельцина. Однажды, когда Ельцин провалил на съезде депутатов какой-то вопрос, Шахрай, публично, с матом, объяснил Ельцину, что он — осел, Ельцин простил.

Навстречу шел Коржаков:

— Ну?

— Ищем, — сказал Шахрай.

— А чё искать… — скривился Коржаков, — сп….ли — эх! Не уследили…

Странно, но Коржаков при Козыреве стеснялся ругаться по-матери.

Ночью, за ужином, Кравчук предложил выкинуть из договора «О Содружестве Независимых Государств» слова о единых министерствах, о единой экономике, то есть уничтожил (хотя это и не декларировалось) единое рублевое пространство. Рубль был последним якорем, на котором мог стоять Советский Союз (даже если бы он назывался — отныне — Содружеством Независимых Государств). Ельцин не сопротивлялся, только махнул рукой: он устал и хотел спать.

Гайдар вписал в договор те изменения, которые продиктовал Бурбулис. После этого Козырев (его никто не просил) отнес окончательный вариант договора в номер, где жила машинистка Оксана. Время было позднее, Козырев сунул текст в щелочку под дверью и прикрепил записку, что этот текст к утру должен быть отпечатан набело.

Оксана плакала. Она уверяла, что под дверью — ничего не было. Полковник Просвирин, который проверил весь номер и лично залезал под кровать, ничего не нашел — только пакет от дешевых колготок.

Козырев волновался: статус министра иностранных дел не позволял ему ломиться среди ночи в женский номер (Козырев всегда был очень осторожен), но о каких приличиях может идти речь, если решается судьба страны!

— Вот дверь, — горячился Козырев, — Вот тут — я! И вот так — сунул!

— Вы ежели… что суете, Андрей Владимирович… — советовал Коржаков, — надо сувать до упора. А если краешек торчит — кто-нибудь сбалует и дернет!

— Разрешите доложить, товарищ полковник? — Просвирин подошел к Коржакову. — Машинистка не здесь живет. Машинистка Оксана.

— Как не здесь? А здесь кто?

Коржаков грохнул по двери кулаком. Из-за неё вылезла лохматая голова старшего лейтенанта Тимофея, охранника Ельцина, отдыхавшего после ночного дежурства.

— Слушаю, товарищ полковник!

— У тебя на полу ниче не было? — нахмурился Коржаков.

— Никак нет, — испугался Тимофей. — Ничего недозволенного. Чисто у нас.

— А бумаги под дверью были?!

— Какие бумаги?

— Обычные листы, почерк похож на детский, — подсказал Козырев.

— Ну? — нахмурился Коржаков.

— Так точно, товарищ полковник! Валялось что-то.

— Где они?

— В туалете, — оторопел Тимофей. — В корзинке. Я думал — шалит кто…

— Хорошо не подтерся, — нахмурился Коржаков. — Тащи!

Мусорное ведро опрокинули на кровать. Черновик «Беловежского соглашения» был тут же найден среди бумажек с остатками дерьма.

— Эти, што ль?

— Они, — кивнул Тимофей.

— Спасибо, товарищ, — улыбнулся Козырев.

…Подписание договора было намечено на десять часов утра. В двенадцать — праздничный обед, в пять — пресс-конференция для журналистов, вызванных из Минска. В старом доме не было парадного зала. Торжественный акт подписания документов Шушкевич предложил провести в столовой. Офицеры охраны сдвинули столы, а белые скатерти заменили на протокольное зеленое сукно.

Стрелка часов катилась к десяти.

Перед подписанием Ельцин пригласил к себе Кравчука и Шушкевича — выпить по бокалу шампанского.

— Мы… много пока не будем, — сказал Кравчук. — А опосля — отметим!

Они чокнулись.

— Зачем ты Бурбулиса держишь? — начал разговор Кравчук.

— А шта… по Бурбулису? — не понял Ельцин.

— Гиена в сиропе — вот твой Бурбулис.

— Он противный, — кивнул Ельцин и отвернулся к окну. Было ясно, что говорить не о чем.

— Может, пойдем? — спросил Кравчук.

— Куда? — не понял Ельцин.

— Так подпишем уже…

— Подпишем… Сейчас пойдем…

Ельцин встал — и тут же опустился обратно в кресло. Ноги — не шли.

— Пойдем, Борис…

— С-час пойдем…

— Ты, Борис, как сумасшедший трамвай, — не выдержал Кравчук. — Што ты нервничаешь, — ты ж Президент! Сам робеешь, и от тебя всем робко… нельзя ж так!

Ельцин смотрел куда-то в окно, — а там, за окном, вдруг поднялась снежная пыль — с елки, видно, свалился сугроб.

— Надо… Бушу позвонить, — наконец выдавил он из себя. — Пусть одобрит, понимашь!

Часы пробили десять утра.

— А что… — мысль, — сразу согласился Кравчук.

— Зачем? — не понял Шушкевич.

— Разрешение треба, — пояснил Кравчук.

Погода хмурилась; может быть, поэтому комната, где находились президенты, напоминала гроб: потолок был декорирован красным деревом с крутыми откосами под крышей.

— Здесь когда-нибудь сорганизуют музей, — заулыбался Шушкевич. — Отсюда пошла новая жизнь…

— Ну, шта… позвоним?

— Сейчас десять, там… значит….

— Разница восемь часов, — сказал Ельцин. — Не надо спорить.

— Плюс или минус? — уточнил Шушкевич.

— Это — к Козыреву. Он знает, понимашь. Специалист.

Шушкевич выглянул в коридор:

— Козырев есть? Президент вызывает.

За дверью были все члены российской делегации.

— Слушаю, Борис Николаевич, — тихо сказал Козырев, слегка наклонив голову.

— Позвоните в С-ША, — Ельцин, кажется, обретал уверенность, — и… найдите мне Буша, — быстро! Я буду говорить.

— В Вашингтоне два часа ночи, Борис Николаевич…

— Разбудим, понимашь…

— Не, наседать не надо, — остановил Кравчук.

— Правильно, правильно, — поддержал Шушкевич. — Америка все-таки.

— Спросонья человек… Сбрехнет что-нибудь не то…

— Да? — Ельцин внимательно посмотрел на Кравчука.

— Ага, — сказал Кравчук. — Переждем. Пообедаем пока.

— Отменяем! — махнул рукой Ельцин. — Пусть спит.

Козырев вышел так же тихо, как и вошел, словно боялся кого-то спугнуть.

— Может, в домино… — как? — предложил Шушкевич. Тишина была очень тяжелой — пугающей.

— Состояние такое… будто внутри… у меня… все в говне, — медленно начал Ельцин. — Понимаешь, Леонид? И сердце в говне… и все… Хотя… — Ельцин помедлил, — объявим новый строй — воспрянут люди, ж-жизнь наладится…

— Любопытно, конечно, какой станет Россия, — тихо сказал Шушкевич, устраиваясь у окна.

— Коммунистов — не будет, — поднял голову Ельцин. — Обеш-шаю.

— А комсомол, Борис Николаевич?

— Ну-у… — в голосе Ельцина мелькнуло удивление, — шта… плохого, комсомол? Но иначе, я думаю, назовем, ш-шоб аллергии не было… Как, Леонид?

— А Ленина куда? — вдруг спросил Кравчук. — Идеологию — понятно… а Ленина? Нельзя сразу!

— Я Ленина не от-дам, — твердо выговорил Ельцин. (Когда Ельцин злился, он выговаривал слова очень твердо, по буквам.) — Кто нагадит на Ленина, понимашь, от меня получит!

— Чё тогда Дзержинского сломали? — удивился Кравчук.

— Ты, Леонид, не понимашь… понимашь, — Ельцин поднял указательный палец. — Это — уступка. Населению.

Кравчук прищурился:

— И часто ты… бушь уступать?

— Я?

— Ты, Борис, ты!

— Ни-ког-да, — ясно?

— Тогда что такое демократия? — сощурился Кравчук.

— А это когда мы врагов уничтожаем, но не сажаем их, — разозлился Ельцин. — Хотя кое-кого и надо бы, конечно…

Советский Союз все ещё был Советским Союзом, а Президент Горбачев оставался Президентом, только потому, что Президент Соединенных Штатов Джордж Буш — спал.

После обеда Ельцин ушел отдыхать, Кравчук и Шушкевич вышли на улицу.

Ветер был невыносимый, но Кравчук сказал, что он гуляет в любую погоду.

— А если Буш нас пошлет? — вдруг тихо спросил Шушкевич. — А, Леонид Макарыч? Скажет, что они Горбачева не отдадут, — и баста!

— Не скажет! — отмахнулся Кравчук. — Гена, который гиена… все там пронюхал. Его человечек ко мне ещё с месяц назад подсылалси… Много знает, этот Гена, — плохо. Они ж… с Полтораниным… как думали? Посадят папу на трон, дадут папе бутылку, привяжут к ней и ниточки будут дергать…

— А не рано мы… Леонид Макарыч, — как?

— Что «рано»? — не понял Кравчук.

— С СНГ. Людёв мало, идей — мало, папа — за Ленина схватился… А если — провели? Вот просто провели?..

— Кого?

— Гену этого! И черт его знает, что еще… Верховный Совет скажет…

— А ты шо ж, считашь, рано мы к власти пришли? — поднял голову Кравчук.

— Ну, не рано… только…

— Шо «только», — шо?

— Не, ничего…

— Ничего?

— Ничего…

Кравчук хорошо чувствовал Ельцина, его стихийную силу. Он был абсолютно уверен, что Ельцин не подпишет соглашение об СНГ (испугается в последний момент). Еще больше, чем Кравчук, этого боялся Бурбулис: новая, совершенно новая идеология возможна только в новом, совершенно новом государстве. Ельцин не мог быть преемником Горбачева, — поэтому Бурбулис и уничтожал Советский Союз.

Точнее — уже уничтожил.

Президент России проснулся около шести: выспался.

— Коржаков!.. Коржаков! Куда делся?!

Коржаков был за дверью — ждал.

— Слушаю, Борис Николаевич.

— Позвоните Назарбаеву, — Ельцин зевнул. — Пусть подлетает, понимашь.

— Не понял, Борис Николаевич? Куда подлетает?..

— Вы… вы ш-та?.. — Ельцин побагровел. — Вы шта мне… дурака строите? К нам подлетает. Сюда. Прям счас!

«Будет запой», — понял Коржаков.

— Назарбаев — мой друг! — твердо сказал Ельцин.

— Сейчас соединюсь, Борис Николаевич.

Когда Коржаков вышел, на него тут же налетел Бурбулис:

— Что, Александр Васильевич?

— Требует Назарбаева.

— Сюда?

— Сюда.

— Началось?..

— Началось, да…

— Послушайте, он же… не пианист, чтобы так импровизировать… — а, Александр Васильевич?.. Игнорируя мнение соратников.

— Не любите вы Президента, — вдруг сощурился Коржаков. — Не любите, Геннадий Эдуардович…

Объясняться с бывшим майором КГБ Бурбулис считал ниже своего достоинства.

Быстро подошел Шахрай:

— Капризничает?

Бурбулис смотрел как слепой — непонятно куда.

— Приказал вызвать Назарбаева, — доложил Коржаков.

— Это — конец.

Шахрай никогда не повышал голоса.

— Лучше уже Горбачева… — промямлил Бурбулис.

— Надо отменить, — твердо сказал Шахрай.

— Не-э понял?

— В Вискулях нет ВЧ. Мы же не можем звонить по городскому телефону.

— А как он с Бушем собрался разговаривать? — удивился Бурбулис. — Через сельский коммутатор, что ли?

Шахрай внимательно посмотрел на Коржакова:

— Как состояние.

— Нормальное.

— Да не у вас, — у него как?

— Темнеют глаза. Похоже — начинается.

— Надо успеть, — Шахрай резко взглянул на Бурбулиса.

— Зачем? — удивился Бурбулис. — Если начнется — точно успеем…

— Ждем?

— Конечно…

Тишина превращалась в кошмар, тишина издевалась.

«Православный неофашизм», — подумал Шахрай.

Они все — все! — всё понимали.

Шахрай и Бурбулис молча ходили по коридору — бок о бок…

Когда приближался запой, Ельцин ненавидел всех — и все это знали.

Молча вошел официант, на подносе красовался «Мартель».

— Это за-ч-чем? — сжался Ельцин. — Я шта… просил?

— От Станислава Сергеевича, — официант нагнул голову. — Вы голодны, товарищ Президент.

Не сговариваясь, Коржаков и Бурбулис посмотрели на часы. Они знали, что между первым и вторым стаканом проходит примерно восемь-двенадцать минут, потом Ельцин «впадет в прелесть», как выражался Бурбулис, то есть все вопросы надо решать примерно на двадцатой минуте, не позже, пока Президент не оказался под столом.

«Не пить, не пить, — повторял Ельцин, — потом, я… потом… опаз-зорюсь, — па-а-том…»

Волосы растрепались, белая, не совсем чистая майка вылезла из тренировочных штанов и висела на Президенте, как рубище.

Ельцин поднялся, он вдруг почувствовал, как ему тяжело, что он задыхается, что здесь, в этой комнате, нечем дышать. Он схватился за стену, толкнул дверь и вывалился в коридор. За дверью был Андрей Козырев. Увидев мятого, грязного Ельцина, Козырев растерялся:

— Доброе утро, Борис Николаевич…

Ельцин имел такой вид, будто он только что сошел с ума. Он посмотрел на Козырева, вздрогнул и тут же захлопнул за собой дверь.

Смерть?.. Да, смерть! Рюмка коньяка или смерть, третьего нет и не может быть, если горит грудь, если кишки сплелись в каком-то адском вареве; хочется кричать, схватить себя и задушить, — или выпить, пиво, одеколон, яд, неважно, лишь бы был алкоголь.

«Сид-деть… — приказал себе Ельцин, — си-деть…»

Он застонал. Холодный пот прошиб Президента России с головы до пят: удар был настолько резким, что он сжался, как ребенок, но не от боли — от испуга; ему показалось, что это конец.

Так он и сидел, обхватив голову руками и покачиваясь из стороны в сторону.

«Не пить, не-э пить… пресс-конференция, нельзя… не-э-э пить…»

Ельцин встал, схватил бутылку, стал наливать стакан, но коньяк проливался на стол. Тогда он резко, с размаха поднял бутылку, мельком взглянул на неё и припал к горлышку.

Часы пробили четверть шестого.

Ельцин сел в кресло и положил ноги на журнальный столик. Бутылка коньяка стояла рядом.

…Потом Коржаков что-то говорил, что Назарбаева нет в Алма-Ате, что он, судя по всему, летит в Москву на встречу с Горбачевым, что Бурбулис нашел в Вашингтоне помощников Буша и Президент Америки готов связаться с Президентом России в любую минуту, — Ельцин кивал головой и плохо понимал, что происходит.

В голове была только одна мысль — выпить.

Америка предала Горбачева сразу, не задумываясь, в течение одного телефонного разговора. Буш просто сказал Ельцину, что идея «панславянского государства» ему нравится, и пожелал Президенту России «личного счастья».

Тут же, не выходя из комнаты, Ельцин подмахнул договор об образовании СНГ, ему дали выпить и отправили спать — перед пресс-конференцией.

Встреча с журналистами состоялась только в два часа ночи — Президента России не сразу привели в чувство.

«Протокол» допустил бестактность: Ельцин сел во главе стола, слева от него, на правах хозяина, водрузился Шушкевич, справа оказался переводчик, а рядом с переводчиком — Кравчук. Невероятно, но факт: Бурбулис и Козырев убедили всех, что если президенты всех трех стран будут говорить только по-русски, это — неправильно. Но Кравчука никто не предупредил, что он будет от Ельцина дальше, чем Шушкевич, на целый стул! Кравчук схватил флажок Украины, согнал переводчика, сел рядом с Ельциным и поставил флажок перед собой.

Пресс-конференция продолжалась около тридцати минут: оказалось, говорить не о чем.

На банкете Ельцин пил сколько хотел и в конце концов — упал на ковер. Его тут же вывернуло наизнанку.

— Товарищи, — взмолился Кравчук, — не надо ему наливать!

Поймав издевательский взгляд Бурбулиса, Президент суверенной Украины почувствовал, что он ущемляет права гражданина другого государства, тем более — его Президента.

— Или будем наливать, — согласился Кравчук. — Но помалу!