Рыцарь Дикого поля. Князь Д. И. Вишневецкий

Введение

На протяжении двух столетий — XVI–XVII вв. — огромные пространства степных просторов, прилегающих к Северному Причерноморью, многозначительно назывались «Диким полем». В то время это была практически незаселенная и в хозяйственном отношении совершенно не освоенная огромная территория, на которой сталкивались интересы четырех главных военно-политических сил Восточной Европы того времени — Оттоманской империи, Крымского ханства, Московского царства и Польско-Литовского государства. Степи являлись ареной постоянных стычек их вооруженных отрядов, и от военных походов и набегов противоборствующих сторон страдало, в первую очередь, население окраин всех этих государств.

Дикое поле (по-польски «dzikie pola») простиралось от русской лесостепи на севере до прибрежных районов Черного моря на юге и от низовьев Дуная на западе до среднего и нижнего течения Волги на востоке. На северо-востоке, в верхнем течении Дона, оно заканчивалось легендарным Куликовым полем, которое широким языком степи далеко вклинивалось вглубь лесистых земель Московского государства и было извечным направлением агрессии крымских татар на русские окраины. К середине XVI века степные просторы днепровско-волжского междуречья со всех сторон были опоясаны цепью пограничных крепостей, линия которых демаркировала их естественную границу, а сами они являлись (в первую очередь, для Московского и Польско-Литовского государств) центрами колонизации плодородных, но еще неосвоенных просторов.

На западе и северо-западе Дикого поля располагались передовые польские и литовские крепости: Бар (Bar), Канев (Kanev), Черкассы (Čerkasy), Брацлав (Braclaw), Киев (Kiev), Каменец-Подольский (Kamenetz-Podolski), защищавшие украинские, главным образом, волынские и подольские земли, являвшиеся польско-литовскими владениями в среднем Поднепровье, от набегов крымских татар.

На северной и северо-восточной окраине степей, в землях Московского государства, стояли передовые русские крепости и остроги Стародуб, Новгород-Северский, Путивль, Рыльск, образовывавшие так называемую «Северскую Украйну» Московской Руси или «Северу» (в середине XVI века под «Украйной», т. е. окраиной, понимались приграничные земли, непосредственно прилегающие к Дикому полю, которые в несколько более позднее время еще называли «порубежьем» — О.К.). Далее на восток, в верхнем течении Оки и ее притоков, располагались Новосиль, Мценск, Белев, Одоев — владельческие или административные центры так называемых Верховских княжеств, располагавшихся в верхнем течении Оки, которые в первой половине XVI столетия (точнее, с 1492 по 1550 год) одно за другим перешли под руку Москвы, — все они составляли русскую «Верховскую Украйну». Еще далее на восток, по бассейну реки Упы, лежали города Великого княжества Московского: Крапивна, Тула, Венев и возведенный в 1554 году Дедиловский острог, прикрывавшие русское степное пограничье со стороны Куликова поля, — это была так называемая «Польская Украйна». Вслед за этими городами линию пограничных крепостей в верховьях Дона и его протоков продолжали города Михайлов, Пронск, Переяславль-Рязанский (нынешняя Рязань), Данков, Лебедянь — административные центры бывшего Рязанского великого княжества, присоединенного к Москве в 1521 году, и составлявшие «Рязанскую Украйну» Московского царства. Далее в одном направлении на Нижний Новгород, а в другом — на Тамбов простиралась «Казанская Украйна».

На юго-западе Дикого поля в конце XV — начале XVI века турки-османы для защиты находившихся от них в ленной зависимости княжеств Молдавии (по-турецки Buğdan) и Валахии (Eflak), располагавшихся в дунайско-днестровском междуречье, возвели крепости Азю или Озю (Ozu, современный Очаков) и Джан-Керман (Žan-Kirman, в настоящее время Каховка), которые заперли устье Днепра (по-турецки Ozu), а также Аккерман (Ak-Kirman, ныне Белгород-Днестровский, по-румынски Cetatea Alba) и Килию (по-румынски Chilia), преградившие доступ в район низовьев Днестра (по-турецки Tűrla) и Прута. Кроме того, Оттоманская империя контролировала территорию Бессарабии (Budjak), расположенную между Днестром и Прутом, и переправы на Днестре, для чего турки, начиная с 1491 года, построили там мощную крепость Бендер (Tiagin, нынешние Бендеры, по-румынски Tighina). На юге две мощные турецкие крепости — Кафа или Кефе в Крыму (Kafe, современная Феодосия) и Азак (Azak, ныне Азов), расположенный в устье Дона, защищали Крымское ханство, которое с конца XV века находилось под протекторатом Блистательной Порты (так еще иначе называли Оттоманскую империю).

Также в Северном Причерноморье в низовьях Днепра по соседству с Литвой и Польшей Крымскому ханству принадлежало несколько крепостей, которые служили отправными пунктами всех его набегов и походов в земли Польско-Литовского и Московского государств, а также убежищами на случай ответных действий северных соседей, зачастую дававших резкий отпор степной агрессии. К крепостям, принадлежавшим этому сателлиту Блистательной Порты, относились Ферах-Кермен (Ferah-Kirman, в настоящее время Перекоп) на Перекопском перешейке, Кизи-Кермен (Kyzy-Kirman, современный Береслав) и Ислам-Кермен (Islam-Kirman, ныне Аслан-городок).

Кроме того, степи, простиравшиеся в обе стороны от низовий Дона, находились во владении кочевых племен — Большой (к востоку) и Малой (к западу) Ногайской орды. Однако сам речной путь по Дону не контролировался никем, и здесь проходили только участники набегов — татары, поляки и литовцы или русские[1].

В первой половине XVI века на громадном пространстве Дикого поля, заключенном между этими крепостями, сложилась парадоксальная, по сравнению с Западной и Центральной Европой, военно-политическая и социально-экономическая ситуация. Огромный массив плодороднейших черноземных земель не мог быть не только освоен, но даже и захвачен, так как ни у одной из претендовавших на него сторон не было в достаточной степени ни людских, ни материальных, ни финансовых ресурсов. Реальным, а зачастую и номинальным хозяином того или иного участка степи было то государство, чей вооруженный отряд в данный момент контролировал эту территорию. Фактически, вплоть до середины XVIII столетия основным, если не единственным, содержанием истории Дикого поля была каждодневная партизанская война этих отрядов друг с другом, а также против оседлого или полукочевого населения степных окраин, своеобразная «bellum omnium contra omnes» — война всех против всех. Победительницей в ней, как это и оказалось впоследствии, могла стать только та из противоборствующих сторон, которая оказалась бы способной в своей военно-хозяйственной экспансии выйти к естественным границам Дикого поля и закрепиться на них. Ей стало Московское государство, превратившееся в начале XVIII столетия в Российскую империю, которой сначала для установления своей гегемонии в Диком поле, а затем для завоевания и хозяйственной колонизации его степных просторов потребовалось почти два с половиной века.

Самым известным героем этой степной войны, безусловно, являлся князь Дмитрий Иванович Вишневецкий (?–1563). Ни один из военачальников середины XVI столетия не добивался столь редкой привилегии быть лично известным всем коронованным особам стран, прилегавших к Дикому полю, на службе у которых он состоял или с которыми по личной инициативе враждовал насмерть. Польский король Сигизмунд II Август, московский царь Иван IV Васильевич, валашский господарь Яков Василид поочередно звали и принимали к себе на службу князя Д.И. Вишневецкого, полагая его острием оружия, которое они намеревались использовать против своих соседей и внешнеполитических противников. Турецкий султан и крымский хан, от которых он, как говорили в то время, тоже «знал ласку», были им вынуждены вести войну не против государства (унии Короны Польской и Великого княжества Литовского или Московского царства, на службе которых он состоял), а персонально «против отдельной личности, названной величайшим врагом Блистательной Порты»[2]. Едва ли найдется еще один такой же пример в восточноевропейской средневековой военной истории, когда одному человеку оказалось под силу успешно вести многолетнюю личную войну против столь могущественного государства, которым была Оттоманская империя того времени, а она, в свою очередь, для организации отпора была вынуждена мобилизовать силы и ресурсы в масштабах, сопоставимых с затратами на ведение боевых действий против других своих сильных европейских противников, которыми традиционно были Венеция и Священная Римская империя. Тем интереснее выяснить, какую же роль в истории Московского государства (и не только) сыграла эта масштабная в исторической ретроспективе и чрезвычайно интересная сама по себе личность.

Уникальность этой исторической личности не только для своей, но и для последующих эпох подтверждается еще и тем, что князю Д.И. Вишневецкому удалось (вполне вероятно, что еще при жизни) запечатлеть свое имя в веках в наименованиях целого рядя географических объектов на территории современных России и Украины. Так, например, Книга Большому Чертежу — первый отечественный атлас территории Московского государства, Дикого поля и прилегающих к ним сопредельных стран, составленный предположительно в последней трети XVI в., содержит фамилию князя в гидрониме Вишневецкий колодезь — наименовании левого притока Северского Донца («…ниже Митякина пал в Донец Вишневецкий колодезь, а от Митякина до Вишневецкого верст з 20. А ниже Вишневецкого пала в Донец река Глубокая, а от Вишневецкого до Глубокие верст с 5»[3]), при впадении которого ныне расположен поселок Вишневецкий Каменск-Шахтинского района Ростовской области России. Кроме того, в окрестностях Черкасс, приблизительно в 5-ти милях (или 7-ми километрах — О.К.) на северо-запад, Книга Большому Чертежу упоминает город Мошна Вишневецкого («…ниже Домантова по правой стороне Днепра, на реке на Мошне, от Днепра с 3 версты, город Мошна Вишневецкого. А ниже Мошны 4 мили, на Днепре, город Черкасы»[4]), — сохранившийся до наших дней поселок Мошны Черкасской области Украины.

Ни один из государственных или военных деятелей середины XVI столетия «второго плана» (т. е. не правителей и не приближенных к ним царедворцев), оставивших яркий след в истории Восточной Европы эпохи позднего Средневековья, не вызывал столь громких и противоречивых оценок у исследователей разных стран и народов, как он. Так, французский источниковед и археограф Ш. Лемерсье-Келькеже называла его «литовским кондотьером»[5] (предводителем военных наемников или ландскнехтов). Академик С.Б. Веселовский характеризовал князя Д.И. Вишневецкого «крупным польским авантюристом» и «своевольным паном»[6]. Украинский исследователь запорожского казачества В.А. Голубуцкий именовал его «ясновельможным магнатом», ярым врагом казачества[7], а его коллега К.Г. Гуслистый наоборот считал князя основателем Запорожской Сечи и отождествлял его с «Байдой-казаком» — героем известной народной украинской думы (эпического сказания)[8]. Того же мнения придерживается и польский историк Збигнев Вуйцик в своем труде «Дикое поле в огне. Казачество в давней Речи Посполитой»[9], а также анонимный автор статьи о Д.И. Вишневецком в Большой советской энциклопедии (1-го издания), который определенно называет его «руководителем казачества в их походах против турок и татар, основателем крепости на Днепре, которая позднее станет Запорожской Сечью»[10]. Подобная точка зрения, ставшая энциклопедической аксиомой, оказалась возможной благодаря целенаправленной просветительской и публицистической деятельности малороссийских историков второй половины XIX — начала XX столетия (от Г.Ф Миллера и А.И. Ригельмана до М.С. Грушевского и Д.И. Эвардницкого (Яворницкого)), стремившихся в контексте процесса поиска национального самосознания украинского субэтноса создать соответствующую ему историю малороссийского народа, в которой герою нашего повествования — князю Дмитрию Ивановичу Вишневецкому — отводилась одна из ключевых ролей. Естественно, после обретения Украиной государственного суверенитета в 1991 году усилиями представителей националистически настроенной научной интеллигенции роль личности князя Д.И. Вишневецкого была вовсе апологетизирована, а он сам был причислен к сонму отцов-основателей украинского этноса и государственности и, фактически, стал объектом внутренней политики (было установлено несколько памятников, выпущена в обращение юбилейная монета, его именем назван боевой корабль и улицы во многих украинских городах).

Тем не менее, мы с полной уверенностью можем говорить об идеологической ангажированности и, следовательно, ошибочности подобных представлений о личности князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого и его роли в украинской, российской и, вообще, восточноевропейской истории, что и беремся доказать в данной монографии. Мы утверждаем, что князь Дмитрий Вишневецкий никогда не имел никакого отношения к Запорожской Сечи, и уж тем более — к Запорожскому казачьему войску, если и предводительствовал днепровскими казаками — так называемыми «черкасами», то не как атаман или гетман, а исключительно как королевский наместник в этих землях, а сами днепровские казаки в середине XVI века не имели никакой корпоративной организации или самоуправления и находились от князя Вишневецкого в личной административной и имущественной зависимости, как и иные категории населения тех мест. Однако князь вошел в историю как талантливый военачальник и ревнитель Православия, но при этом и как весьма посредственный администратор и беспринципный политик, словом, как человек своего далеко непростого времени — Средневековья — со всеми его достоинствами и недостатками. А поэтому предметом нашего исследования стали не оценки последствий деяний этого, безусловно, выдающегося человека, на основе которых спустя века строились разного рода идеологические конструкции, а непосредственное содержание и прямые последствия этих деяний в контексте соответствующих им исторических условий. Иными словами, данная монография посвящена жизни и деятельности князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого, а не ангажированным представлениям о них.

Основным способом получения информативного материала о событиях и деятелях восточноевропейского позднего Средневековья являются источниковедческие исследования. В первую очередь, их объектом стали произведения русского, белорусского и литовского летописания — летописи, летописцы, хроники, в совокупности представляющих собой комплекс нарративных источников, богатый информационно и фактологически, но зачастую крайне неоднозначный в оценках и суждениях их авторов (составителей или редакторов). Наиболее широко используемой среди этих памятников исторической литературы является знаменитая «Книга степенная царского родословия»[11], сведения которой широко использовались большинством всех исследователей, начиная с А.И. Лызлова и заканчивая В.В. Каргаловым, А.В. Виноградовым и автором этих строк (зачастую ее материалы приводились в печати без указания источника, чем особо отличался Н.И. Костомаров). И это не удивительно, поскольку она была составлена в 1563 году по инициативе митрополита Макария царским духовником протопопом Андреем (впоследствии — митрополитом Афанасием), и по дате своего составления максимально приближена ко времени жизни князя, погибшего в год завершения ее написания. Многочисленные упоминания о походах и битвах князя Вишневецкого мы также находим в Никоновской[12], Лебедевской[13] и Евреиновской[14] летописях, Мазуринском летописце[15], хронике Литовской и Жмойтской[16]. Часть из них (например, Никоновская и Лебедевская летописи) за единичными и частными исключениями текстуально копируют друг друга, другие (как, например, Мазуринский летописец по отношению к Лебедевской летописи) представляют собой компиляции из текстов более ранних по происхождению памятников летописания, третьи (как хроника Литовская и Жмойтская) являются единственным известным нам летописным источником о деятельности князя Вишневецкого до и после его службы Московскому государству.

Следует отметить весьма разный качественный уровень этих источников. По итогам текстологического анализа памятников русского и отчасти восточноевропейского летописания можно утверждать, что все они, даже будучи составленными в разное время и в разных местах страны, достаточно одинаково описывают и оценивают деятельность князя Вишневецкого, а если в них встречаются ошибки и неточности (в том числе в датировке и определении содержания событий, о которых мы будем говорить ниже), то они не носят принципиального характера и легко устранимы за счет имеющегося сегодня научного знания. Однако этого нельзя сказать о хронике Литовской и Жмойтской, текст которой буквально изобилует хронологическими несоответствиями, которые вряд ли могут быть объяснены описками, вкравшимися при ее тиражировании: например, ее автор датирует Грюнвальдскую битву 1418 годом вместо 1410 года, а покорение Астраханского ханства — 1553 годом вместо 1556 года, хотя в целом верно передает последовательность и сюжеты исторических реалий. Поэтому ниже при каждом обращении к тексту этой хроники мы особо будем оговаривать нашу датировку описываемого в ней события.

Другую группу официальных нормативных по своему происхождению и делопроизводственных по содержанию источников Московского царства, составляют разрядные записи[17], сохранившиеся, несмотря на «большой московский пожар» 3 мая 1626 года, в огне которого погибли здания и архивохранилища царских приказов. Они позволяют с большой степенью достоверности (особенно при сопоставлении со сведениями, почерпнутыми из летописных источников) определить количественный и качественный состав вооруженных отрядов русских служилых людей, находившихся в разные годы под командованием Д.И. Вишневецкого, характер и порядок его оперативно-тактического и стратегического взаимодействия с другими русскими военачальниками во время многочисленных походов, их географию и результаты. Кроме того, разрядные записи достаточно четко фиксируют место князя в феодальной иерархии Московского государства середины XVI столетия, а также изменение его социального статуса в результате его службы, внутри- и внешнеполитических событий того времени.

Отдельную группу официальных делопроизводственных источников, содержащих объективную информацию о содержании и характере службы князя Дмитрия Вишневецкого Московскому государству, а также детализирующих отдельные события этой службы, являются материалы дипломатических сношений (7 комплексов документов) середины XVI столетия между Московским царством, Польско-литовским королевством и Крымским ханством, опубликованные в сборниках документов Императорского русского исторического общества (№№ 59 и 71) в конце XIX века[18]. Аналогичные по характеру и содержанию документы (8 комплексов), но уже польско-литовского происхождения, включает в себя Книга посольская Метрики Великого княжества Литовского[19], вышедшая в свет в середине XIX столетия. Источники аналогичного содержания, но уже российского происхождения (2 комплекса), в отношении южных кочевых соседей из региона Предкавказья и Северного Кавказа, содержит одна из так называемых «Посольских книг», содержащая в себе сведения о дипломатических связях Московии с Ногайской Ордой (№ 6), опубликованная Н.И. Новиковым в своем «Продолжении древней российской вивлиофики»[20].

Материалы дипломатических сношений того времени содержат политические оценки отдельных действий и демаршей князя, косвенно показывают, какие международные военно-политическое последствия и значение они имели, и объясняют, почему именно личность Д.И. Вишневецкого оказалась столь востребованной и значимой для своего времени. Одновременно эти материалы поднимают хрестоматийный вопрос философии о роли личности в истории и заставляют размышлять над тем, что было бы, если на месте князя оказался другой человек, как развивались бы в то время русско-татарско-литовско-польские отношения. Конечно, занятия ретропрогностикой — дело весьма неблагодарное, но сам факт наличия такой возможности в отношении одного человека свидетельствует о масштабности личности князя как колоритной и значимой фигуры Восточной Европы середины XVI столетия.

В качестве ценного источника средневекового законодательства, позволяющего детально рассмотреть социально-имущественное положение представителей рода князей Вишневецких в сословной иерархии Польско-Литовского государства, является «Статут Великого княжества Литовского» в редакции 1588 года[21]. Этот памятник юридической мысли XVI столетия предоставляет возможность дать сословно-правовую оценку и анализ служебного положения, выполняемых государственно-политических и военно-административных функций, имущественных владений Д.И. Вишневецкого и его родственников во время их пребывания на службе в Речи Посполитой. К числу официальных по своему происхождению источников относятся разного рода нормативно-распорядительные акты верховной власти Великого княжества Литовского — уставные грамоты, универсалы, привелеи (великокняжеские именные указы), которые в XIX столетии были собраны и опубликованы в ряде сборников Археографической комиссией Императорской Академии наук[22], Временной комиссиею для разбора древних актов, Высочайше утвержденной при Киевском военном, Подольском и Волынском генерал-губернаторе[23], а также отдельными малороссийскими историографами[24].

Этот комплекс административно-распорядительных источников официального делопроизводства Великого княжества Литовского может быть дополнен актами государственных ревизий земель и замков Волынского княжества при его преобразовании в воеводство в 1548 году, в связи с чем имя князя Дмитрия Вишневецкого впервые появляется в официальных документах, которые были опубликованы под редакцией Александра Валериана Яблоновского в 6-м томе многотомного издания «Zródia dziejowe» в 1877 году[25]. Также отдельные сведения по истории родя князей Вишневецких и их службы польско-литовскому государству содержат «пописы войску» (войсковые росписи или реестры — О.К.) Великого княжества Литовского за 1528, 1565 и 1567 гг., опубликованные в 33-м томе «Русской исторической библиотеки»[26], издававшиеся в 1872–1927 гг. Археографической комиссией Императорской Академии наук и АН СССР (в контексте нашего повествования наиболее интересны данные о численности феодальной дружины этого княжеского рода, с которой они должны были по первому требованию монарха выступить на королевскую службу).

Еще одной группой источников нашего исследования являются писцовые книги отдельных уездов Московского государства — Белевского[27] и Дедиловского[28], находившихся некоторое время в вотчинном владении князя Вишневецкого, когда он состоял на службе у русского царя, а также разного рода выписи из них, касающиеся, главным образом, поместного землевладения[29]. Они фиксируют размеры земельного жалования сподвижникам князя за их участие и боевые отличия в походах, увеличение окладов их поместных владений за военные подвиги, позволяют сделать выводы о субординации отношений между правительством Московского государства, самим князем и его служилыми людьми, а также с определенной степенью достоверности дают возможность определить состав и численность отрядов князя Д.И. Вишневецкого (пусть даже в исторической ретроспективе), с которыми он наводил ужас на кочевое население причерноморских степей. Также указанные писцовые книги позволяют реконструировать сословно-имущественный статус служилый людей князя во время и после его службы Московскому государству, а также в совокупности с другими источниками оценить результаты его военной и внешнеполитической деятельности на службе у московского царя.

К сожалению, этим ограничивается известный нам круг восточноевропейских (в самом широком понимании содержания этого слова) источников, касающийся службы князя Вишневецкого Московскому царству и Польско-литовскому королевству. В условиях относительного дефицита источниковой базы, относящейся к XVI веку, особое значение приобретают исследования французского историографа и археографа Шанталь Лемерсье-Келькеже, которая обработала и перевела на французский и русский языки, а также проанализировала и опубликовала обнаруженные в стамбульских архивах весьма ценные материалы — так называемые «реестры важных дел», которые содержат копии всех указов, изданных Большим султанским советом и самим султаном. Она насчитала, по меньшей мере, 62 акта верховной турецкой власти, непосредственно связанные с ее реакцией на деятельность князя Д.И. Вишневецкого и возглавляемых им русских служилых людей, а также отрядов ряда северокавказских народов в годы нахождения его на службе у московского царя. Эти документы существенно дополняют сведения отечественных источников, главным образом летописей, и содержат информацию о походах князя и его отрядов против Крымского ханства и турецких крепостей в Северном Причерноморье в 1556–1560 гг. (для похода 1560 года султанские «реестры важных дел» вообще являются единственным источником по причине отсутствия каких-либо записей в русских нарративах)[30]. Оттуда же нам известно, что Вишневецкий был персональным врагом Оттоманской империи, имеющим в турецких документах имя собственное — насмешливое прозвище «Дмитрашка», тогда как ни один другой русский и польско-литовский военачальник того времени или руководитель восстаний в причерноморских владениях Блистательной Порты не пользовался привилегией быть лично известным Большому султанскому совету и султану.

При обзоре источников иностранного происхождения также нельзя не упомянуть имени А.В. Виноградова, который перевел со старофранцузского на русский язык и ввел в отечественный научный оборот материалы официальной и частной переписки французских дипломатов и торговых агентов, проживавших в середине XVI в. в Стамбуле при султанском дворе и имевших возможность составить собственное мнение о действиях «капитана Дмитрашки» и реакции на них руководства Оттоманской Порты[31]. Именно эти донесения обеспечили князю Д.И. Вишневецкому известность в европейских кругах того времени, а для нас являются ценным источником, позволяющим посмотреть как бы «с другой стороны» на военные усилия князя и объективно оценить их результаты.

Среди официальных источников нарративного характера мы не можем не упомянуть известную «Апологию» Бернарда Претвича, старосты Барского и Теребовлянского, «стены Подольского края», руководителя порубежной службы Великого княжества Литовского на границе с Диким полем — защитительную речь от 14 декабря 1550 года на заседании Коронного Сената в Кракове, созванном по требованию короля Сигизмунда I Казимировича (Старого) в ответ на жалобы двора турецкого султана Сулеймана I Кануни (Великолепного) на враждебные действия приграничных польско-литовских старост. «Апология» была опубликована И.Т. Любомирским в Варшаве в 1866 году[32]. В ней содержатся сведения, сообщаемые очевидцем и непосредственным начальником, о боевой деятельности самого Д.И. Вишневецкого и его боевых товарищей в 1548–1549 гг. в низовьях Днепра и у турецкой крепости Озю (ныне — Очаков), а также об общих принципах организации проводимой ими против крымских татар для защиты оседлого населения приграничных территории тактики так называемой «наступательной партизанской войны», которые не могут не быть интересны нам в качестве частного объекта нашего исследования.

Близким к «Апологии» Б. Претвича по характеру происхождения и содержанию источником нашего исследования является литературно-публицистический труд современника и военного руководителя Д.И. Вишневецкого на московской службе князя Андрея Михайловича Курбского «История о великом князе Московском»[33]. Нам она интересна с точки зрения его оценки как выдающегося военачальника своего времени военно-технических вопросов организации и обеспечения ведения боевых действий против Крымского ханства героем нашего повествования.

Комплекс описанных выше источников сведений о жизни и деятельности князя Д.И. Вишневецкого позволяет нам воссоздать подлинный образ этого незаурядного для своего времени человека, далекий от фольклорно-этнографической карикатуры на него, тщательно создававшейся на протяжении полутора столетий солидарными усилиями малороссийских, «галицийских», украинских «радзянських та державших» историков. Историографический обзор литературы о князе Дмитрии Ивановиче Вишневецком позволяет нам проследить, как на основании одних и тех же источников исследователи разной идеологической ориентации формулировали и доказывали нередко диаметрально противоположные выводы, исходя из требований сиюминутной политической конъюнктуры того или иного периода новейшей истории. Поэтому было решено посвятить ему отдельный параграф нашей работы.

Пользуясь случаем, автор выражает благодарность за ценные научные советы и критические замечания по содержанию монографии своим коллегам-историкам — А.В. Шекову, доценту кафедры истории России Тульского государственного педагогического университета им. Л.Н. Толстого, А.В. Виноградову и А.В. Малову, старшим научным сотрудникам Института российской истории РАН, А. Б. Григорьеву, доценту кафедры истории Московского пограничного института ФСБ России, а также администрации Государственного военно-исторического и природного музея-заповедника «Куликово поле» (директор — лауреат Государственной премии РФ В.П. Гриценко) — за оказанную в свое время административную и моральную поддержку.