На перекрестке мнений историков

Несмотря на обилие официальных нарративных и делопроизводственных источников, не взирая на всю харизматичность и пассионарность личности князя Дмитрия Вишневецкого, ее апологетику во внутренней политике современной Украины, значимость его деятельности для истории Московского и Польско-Литовского государств или их отдельных регионов (окско-донского междуречья или Куликова поля в его широком географическом понимании, западной Черкессии, среднего Поднепровья), на всем протяжении существования отечественной исторической науки не было осуществлено ни одного специального биографического исследования его жизни и деятельности. Рассматривать в этом качестве монографию директора Центра украиноведения Киевского национального университета им Т.Г. Шевченко Владимира Ивановича Сергейчука «Дмитро Вишневецький»[34] мы не можем по причине реферативности и компилятивности ее содержания, культурологического подхода к подбору и оценке источниковой базы исследования, тенденциозности и политической ангажированности выводов.

Сам факт отсутствия в восточноевропейской исторической науке единого взгляда на личность Д.И. Вишневецкого свидетельствует о многоплановости и противоречивости характера князя, а также влияния и последствий его деятельности на исторические процессы в регионе днепровско-донского междуречья в середине XVI века, невозможности дать им однозначную оценку с тем, чтобы она приобрела какую-то стереотипную социально-идеологическую окраску, нежелании отечественных и зарубежных историков взяться за такую работу. Поэтому с уже середины XVII столетия князь и его деяния рассматривались историками и бытописателями исключительно как колоритная и самобытная составляющая какого-либо дипломатического процесса или военно-политической ситуации, сложившейся в определенном месте и в определенное время, которая при этом всегда действует по собственной воле, внося элемент интриги или неопределенности в процесс развития событий. Поэтому деятельность Д.И. Вишневецкого всегда оценивалась отдельными исследователями, исходя из их частного и нередко пристрастного взгляда на то или иное историческое событие, участником или персонажем которого являлся князь, чем, собственно, и объясняется многополярность оценок, о которой мы писали выше.

Первым русским историком, обратившим свое внимание (среди прочих фактов и событий отечественной медиевистики) на личность и судьбу Д.И. Вишневецкого, был хрестоматийно известный А.И. Лызлов (ок. 1655–1697), труд которого под названием «Скифская история» впервые увидел свет в 1692 году (правда, тогда он назывался «История скифийская…»)[35]. Сведения о князе и его походах автор почерпнул у польского хрониста и кондотьера итальянского происхождения Алессандро Гваньини (1534–1614), прославившегося историко-географическим исследованием, которое в духе того времени многословно называлось «Sarmatiae Evropeae Descriptio, quae Reghum Poloniae, Lituaniam, Samogitiam, Russiam, Masouiam, Prussiam, Pomeraniam, Liuoniam & Moschouiae, Tartaiaeque partem completitur» («Описание Европейской Сарматии, которое охватывает королевство Польши, Литву, Самогитию, Русь, Мазовию, Пруссию, Померанию, Ливонию и Московию и часть Татарии») и было издано на латинском языке в 1578 году, а затем переиздано на польском в 1611 году в Кракове под названием «Kronika Sarmacyey Europseiey» («Хроника Европейской Сарматии»)[36]. А.И. Лызлова преимущественно интересовали сообщения А. Гваньини по «мусульманской» тематике (в предисловии он указал Хронику среди других источников и на полях привел точные ссылки), а поскольку князь Вишневецкий был непримиримым врагом Блистательной Порты и Крымского ханства, то, естественно, упоминания о них мы находим на страницах первого отечественного исторического труда. Сочинение А. Гваньини и компиляции из него А.И. Лызлова особо интересны для нашего исследования, поскольку они являются наиболее хронологически близкими ко времени бурной жизни и военно-административной деятельности князя Д.И. Вишневецкого (более того, А. Гваньини являлся современником князя и, возможно, свидетелем его походов, поскольку в польско-литовском войске имел чин ротмистра, а на Люблинском сейме 1569 года за боевые подвиги получил индыгенат, т. е. дворянство Речи Посполитой).

Дальнейшее отражение (но не научный анализ) отдельных событий жизни и деятельности князя Д.И. Вишневецкого в исследованиях историков последующих столетий при всей их субъективности и фрагментарности может быть разделено на три периода: условно назовем их «доакадемический», «академический» и «советский и постсоветский». Первый из них охватывает вторую треть XIX века до начала массовой публикации источников по истории Великого княжества Литовского; второй — период активного их активного опубликования, продолжавшийся до начала Первой Мировой войны; третий — с окончания Второй Мировой войны, когда на Украине, наконец, была восстановлена собственная научная историческая школа. В каждый из этих периодов ярко прослеживается субъективное отношение авторов трудов к личности князя Дмитрия Вишневецкого как отражение своеобразного «коллективного бессознательного» восприятия исторических процессов.

Так, в первый выделенный нами период развития исторической мысли (применительно к теме нашего исследования его типичными представителями являются А.И. Ригельман, Г.Ф. Миллер, Н. А. Маркевич, Н. И. Костомаров, Д.Н. Бантыш-Каменский) отдельным авторам трудов было свойственно крайне вольное обращение с источниками и историческими свидетельствами, их ничем необъяснимая интерпретация, следствием чего в некоторых случаях явилась мифологизация личности князя Д.И. Вишневецкого, которая оказалась не преодолена до сих пор. В частности, в целом ряде исследований указанных авторов мы находим совершенно фантастические характеристики деятельности героя нашего повествования, которые представляются их авторами как аксиома, не требующая доказательств, хотя в других научных работах оценки более взвешены и объективны. На этом основании их можно разделить на две большие группы: назовем их условно «классическими» и «украинофильскими», хотя труды представителей обоих течений так или иначе восходят к Книге степенной царского родословия, которая, как известно, впервые была опубликована в 1791 году в XX томе первого Полного собрания русских летописей, что и позволяет их объединить в литературу о князе Вишневецком так называемого «доакадемического периода».

В качестве примера «классического» академического этикета в рассматриваемом нами вопросе мы можем привести «малороссийские записки» академика С.-Петербургской Академии наук профессора Герхарда Фридриха Миллера (1705–1783), в которых князь Дмитрий Вишневецкий лаконично и совершенно объективно называется четвертым по счету назначаемым польским королем предводителем днепровских казаков, о котором Миллер, путая даты, пишет буквально следующее: «После него следовал князь Дмитрий Вишневецкий, коему помощь чинил царь Иван Васильевич, дабы тем сильнее он мог действовать против Крымцов. Храбрые его дела, как воевал Очаков и Крым водою, описаны в Степенной книге при конце. В рассуждении сих действий в 1568 году Молдавцы выбрали были его в свои Господари, но он пойман был Турками и в Цареграде смерти предан»[37]. В своих записках первый историограф России по-немецки точен и похвально корректен в обращении с используемыми источниками (неточность в указании года смерти князя вполне могла иметь характер чисто технической ошибки при наборе текста брошюры, поскольку цифры «3» и «8» весьма сходны в своем начертании).

Образец умения сохранять паритет между собственными либеральными политическими взглядами и исторической объективностью, свойственный любому интеллигентному человеку, продемонстрировал профессор истории Петербургского университета Николай Иванович Костомаров (1817–1885). В своей «Русской истории в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» в главе, посвященной биографии царя Ивана IV Васильевича, он характеризует героя нашего исследования так: «В союзе с Москвой были днепровские казаки, которые тогда усиливались с каждым годом. Предводителем у них был князь Димитрий Вишневецкий, один из потомков Гедимина, человек храбрый, предприимчивый и до чрезвычайности любимый подчиненными. Он просил прислать ему войско и предлагал московскому царю свою службу со всеми казаками, с Черкассами, Каневом, казацкой Украиной на правом побережье Днепра, составлявшую ядро той Малой России, которая через столетие поклонилась другому московскому царю»[38]. Как мы видим, Н.И. Костомаров вполне адекватен в оценке личности и социально-правового статуса князя Вишневецкого, хотя соседствующие с ней взгляды на исторические судьбы Украины в контексте развития московско-польско-литовских отношений вполне либеральны по отношению к существовавшей тогда точке зрения официальной исторической науки.

Начало «оказачиванию» личности князя Д.И. Вишневецкого положил генерал-майор инженерной службы Александр Иванович Ригельман (1720–1789), который в своем «Летописном повествовании о Малой России и ее народе и казаках вообще…» буквально одной строчкой указал: «После Лянцкоронского имели козаки гетмана князя Димитрия Вишневецкого»[39]. Он, будучи высокопоставленным военным администратором своего времени, фактически, «обособил» управление казаками в середине XVI века от деятельности государственной администрации союзного Польско-литовского королевства, что было в корне неверно с исторической точки зрения. И этот пример оказался пагубным с научной точки зрения: авторитет А.И. Ригельмана стал довлеть над следующими поколениями исследователей, которыми князь Дмитрий Иванович Вишневецкий стал apriori рассматриваться не как военно-административный деятель Великого княжества Литовского, а как самостоятельный предводитель малороссийских (черкасских и запорожских) казаков, свободный от каких-либо вассальных обязательств по отношению королевской власти (хотя он сам генетически принадлежал к королевскому роду Гедеминовичей).

Подобное влияние со стороны авторитета А. И. Ригельмана на восприятие событий истории, надо полагать, претерпел на себе известный историк Малороссии, член совета Министерства внутренних дел тайный советник Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский (1788–1850). В «Истории Малой России со времен присоединения оной к Московскому государству при царе Алексее Михайловиче с кратким обозрением первобытного состояния сего края», изданной в 1822 году, мы встречаем пересказ сведений, почерпнутых из упомянутого выше сочинения Г.Ф. Миллера, с той только разницей, что в них князь Вишневецкий уже именуется не предводителем, а гетманом малороссийских казаков, а сами они — «воинственным народом», которому король Сигизмунд I Казимирович (Старый) уже «даровал разные преимущества»[40]. Фактически, у Д.Н. Бантыш-Каменского (как и у А.И. Ригельмана) князь Дмитрий перестает ассоциироваться с административной иерархией Великого княжества Литовского и начинает восприниматься как самостоятельный харизматичный вождь-атаман, собравший вокруг себя необузданную и воинственную малороссийскую казачью вольницу.

Однако одновременно с этими достаточно корректными оценками князя Д.И. Вишневецкого возникает и «украинофильская» точка зрения на его статус, личность и деятельность, основоположником которой следует считать, на наш взгляд, выпускника пансиона при педагогическом институте в С.-Петербурге отставного поручика Николая Андреевича Маркевича (1804–1860) с его многотомной «Историей Малой России». Уже в ее первом томе, вышедшем из печати в 1842 году, он без представления каких-либо обоснований и доказательств, пишет и о существовании в середине XVI столетия Запорожской Сечи и даже самостоятельной Малороссии, и о введении в ней гетманства, и о подчиненности князя Д.И. Вишневецкого гетману Венцеславу Хмельницкому, от которого он уходит на службу московскому царю: «Он, кажется, взял только одних охотников из Запорожцев, отделился от Малороссии и поддался Иоанну Грозному…». Далее следует еще одно «откровение» отставного украинского офицера и педагога: «В 1558 году Иоанн, как союзник Короля, позвал Вишневецкого, дал ему 5000 жильцов, детей боярских, стрельцов и козаков и приказал, соединясь с Князьями Черкесскими, итти войною на Крым. Бывший Гетман доходил до устья Днепровского и не встретил в поле никого…»[41]. Очевидно, что за последние полтора столетия историческая наука ушла далеко вперед, а поэтому данные умозаключения вряд ли нуждаются в комментарии: достаточно сказать, что в них практически все, за исключением численности и состава отрядов московских служилых людей, некогда подчиненных князю Дмитрию, — неправда. Тем не менее, именно полумифические идеи Н.А. Маркевича, не получившего, по сути, даже высшего образования, стали со временем нравственной базой для формирования украинской национальной исторической школы, анализ содержания взглядов представителей которой (в контексте нашего исследования) будет осуществлен ниже.

Последняя треть XIX столетия стала временем активных архивных изысканий по истории Великого княжества Литовского, в результате чего в научный оборот оказался введен огромный комплекс официальных делопроизводственных документов польско-литовского государства, структурно оформленных в три фундаментальных собрания — Архив Юго-Западной России, Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, Акты, относящиеся к истории западной России (и это — не считая многочисленных частных публикаций), на основании которых историки выделенного нами «академического» периода (к их числу следует отнести, прежде всего, профессоров В.Б. Антоновича, Д.И. Эварницкого (Яворницкого) и М.С. Грушевского) стали проводить свои изыскания, правда, уже на ранее заложенной методологической основе «оказачивания» князя Д.И. Вишневецкого и общего «украинофильства». Следует отметить, что в это время формируется научная специализация исследователей, которые акцентируют свое внимание на изучении конкретных частных вопросов истории Малороссии и Великого княжества Литовского, а поэтому на смену обобщающим работам предыдущего периода приходят специализированные монографии. В это время историков, интересовавшихся жизнью и судьбой князя Дмитрия Вишневецкого, оказалось значительно меньше, зато их интерес был глубже и профессиональнее.

Основоположником украинской медиевистики традиционно считается профессор Киевского университета Владимир Бонифатьевич Антонович (1834–1908), который в 1863–1880 гг. являлся главным редактором и составителем девяти томов Архива Юго-Западной России, издаваемого Временною комиссиею для разбора древних актов, Высочайше утвержденною при Киевском военном, Подольском и Волынском генерал-губернаторе». Однако особый интерес в контексте тематики нашего исследования представляет его работа «Про казацкие времена на Украине» (1897), в которой он рассматривает процесс генезиса днепровского казачества как целенаправленную деятельность должностных лиц административной иерархии Великого княжества Литовского в порубежье с Диким полем, направленную на колонизацию свободных земель[42]. Он называет князя Дмитрия Вишневецкого, в то время — старосту Черкасского и Каневского, одним из основоположников и проводников данной политики, особенно подчеркивая факт того, что влияние представителей княжеско-панской аристократии Великого княжества Литовского (князей Вишневецкий, Ружинских и др.) было чрезвычайно высоко. Фактически, в этой работе В. Б. Антонович пересматривает свои ранние взгляды на днепровское казачество как на специфическое сословие украинского народа, демократическое по социальному происхождению, и приходит к выводу о его государственно-служивой природе его происхождения в союзном государстве Короны Польской и Великого княжества Литовского, а впоследствии — Речи Посполитой.

Наиболее известным исследователем истории украинского казачества, который первым дал весьма подробный биографический очерк князя Д.И. Вишневецкого в контексте эволюции корпорации запорожских казаков, стал академик АН Украинской ССР Дмитрий Иванович Эварницкий (Яворницкий) (1855–1940). Во втором томе «Истории запорожских казаков», опубликованном в 1894 году, он прямо именует князя «предводителем козаков, впервые соединившим их в одно для общей цели, — борьбы с мусульманами, и положившим начало столице их, называемой Сичею»[43]. Как мы видим, этот украинский академик вслед за Н.А. Маркевичем повторяет тезис о создании князем Вишневецким Запорожской Сечи, в которой он является вождем-атаманом, дополняя идеи своего малообразованного предшественника идеологическим подтекстом — религиозной борьбой между православным и мусульманским миром, но делает он все это на более высоком профессиональном уровне, привлекая в доказательство своих умозаключений практически весь известный в его, да и в нынешнее время массив источников, которые цитирует и анализирует более чем тенденциозно, представляя на суд читателей только те фрагменты документов, которые доказывают его весьма сомнительную теорию. Подобную же «аргументацию» он позволял себе и в более ранних произведениях, цитировать и анализировать содержание которых мы здесь не будем по причине их стереотипности к «Истории запорожских казаков», но в целях полноты историографического обзора укажем их наименования — «Запорожье в остатках старины и преданиях народа» (1888), «Очерки по истории запорожских казаков и Новороссийского края» (1889), «Вольности запорожских казаков» (1890). Но, как бы то ни было, именно на работах Д.И. Эварницкого (Яворницкого) сформировалась современная украинская историческая школа и ее взгляды на жизнь и деятельность князя Д.И. Вишневецкого.

Кроме того, Д.И. Эварницкому (Яворницкому) принадлежит весьма сомнительная честь дальнейшей мифологизации личности князя Дмитрия, которого он без всяких на то оснований начинает абсолютно произвольно отождествлять с легендарным «Байдой-казаком» — персонажем народной украинской баллады (думы), главное достоинство которого, по мнению автора ее слов, заключается в способности героя сравнительно продолжительное время потреблять крепкие алкогольные напитки, находясь в столице вражеского мусульманского государства, устроить там пьяный дебош, за который впоследствии принять мученическую смерть. Нисколько не смущаясь, академик заявляет, что именно так — созданием скабрезной песни — украинский народ в своей культурной традиции отреагировал на жестокую казнь Д.И. Вишневецкого в турецком плену. Благодаря именно этим культурологическим «изысканиям» в современной Украине фамилия князя Дмитрия, мученика за Православие, официально пишется как «Байда-Вишневецкий».

Вторым «украинофильствующим» культурологом и историком конца XIX — начала XX столетия, кто немало поспособствовал укоренению в массовом общественном сознании образа «Байды-казака» применительно к личности Д.И. Вишневецкого, стал профессор Львовского и Киевского университетов Михаил Сергеевич Грушевский (1866–1934), наиболее известный идеолог украинского национализма начала XX века (о его культурологическом эссе «Байда-Вишневецкий в поезіі и історіі» мы уже говорили выше). Вслед за Н.А. Маркевичем, В.Б. Антоновичем и Д.И. Эварницким (Яворницким) в своих работах «История Украины-Руси», «Очерк истории украинского народа» и «Иллюстрированная история Украины» он последовательно проводит мысль о том, что князь Дмитрий Иванович являлся создателем Запорожской Сечи и организатором украинского казачества как особой социальной общности, отличающейся в этническом и организационно-хозяйственном отношении от представителей русского, польского, белорусского, еврейского элементов населения Малороссии-Украины, и являющейся основой самостоятельной украинской нации. Наиболее ярко эти взгляды были сформулированы в «Очерке истории украинского народа», опубликованном в 1906 году в С.-Петербурге, и «Иллюстрированной истории Украины»[44], впервые вышедшей в свет в Киеве в 1917 году.

В конце XIX столетия альтернативу «украинофильству» Д.И. Эварницкого (Яворницкого) и М.С. Грушевского составил академизм исторических исследований ректора Московского государственного университета, академика АН СССР, профессора Матвея Кузьмича Любавского (1860–1936). Исходя из контекста нашего исследования, наибольший интерес представляют его ранние работы, посвященные истории социальной иерархии Великого княжества Литовского, — «Областное деление и местное управление Литовско-русского государства ко времени создания Литовского статута», увидевшее свет в 1892 году, и «Литовско-русский сейм: опыт по истории учреждения в связи с внутренним строем и внешней жизнью государства», изданный в 1900 году, а также один из последних его трудов «Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно», опубликованный через три четверти столетия после смерти автора в 2004 году[45].

В своих исследованиях М. К. Любавский рисует широкую картину сословного и административно-территориального устройства Великого княжества Литовского, показывает место рода князей Вишневецких в иерархии аристократии этого государства и последующей Речи Посполитой, дает научное представление о тех областях польско-литовского государства, которые были переданы в управление князю Дмитрию Вишневецкому. В отличие от своих «украинофильствующих» визави он максимально полно насыщал свои работы конкретной исторической информацией, не позволяя себе купировать «неудобные» места публикуемых источников, что придает его трудам особую методологическую значимость и ценность.

Аналогичный методологический подход мы встречаем в трудах академика АН СССР, профессора Степана Борисовича Веселовского (1876–1952), посвященных в основном эпохе царствования Ивана IV Васильевича (Грозного). Имя князя Д.И. Вишневецкого встречается в них фрагментарно, главным образом, при изучении феодального землевладения того времени[46]. В контексте нашего исследования отдельные работы С.Б. Веселовского интересны тем, что позволяют понять, какое именно место занимал князь в сословно-имущественной иерархии княжеско-боярской аристократии Московского государства в недолгий период своего нахождения на царской службе и какие материальные причины заставили его вернуться в Речь Посполитую.

Первым среди профессиональных отечественных историков, кто попытался проанализировать военно-политические и военно-стратегические последствия службы князя Д.И. Вишневецкого московскому царю, стал академик С.-Петербургской Академии наук и АН УССР, профессор Дмитрий Иванович Багалей (1857–1932), который в целом ряде своих работ начал рассматривать вопросы военно-хозяйственной колонизации порубежных с Диким полем земель, роли и месте в этом процессе служилого казачества Московского государства. В контексте нашего исследования наибольший интерес представляет его диссертация на соискание степени доктора наук «Очерки по истории колонизации и быта степной окраины Московского государства», защищенная в Московском университете в 1887 году[47]. По сути, Д.И. Багалей стал первым среди отечественных историков-медиевистов, кто объединил в комплексное научное исследование изучение административных, военных и хозяйственных вопросов присоединения порубежных земель региона Дикого поля к российскому государству в XVI–XVIII вв. Поскольку князь Д.И. Вишневецкий стоял у самых истоков этого процесса, то содержание и последствия его деятельности привлекли внимание этого ученого, который в своих взглядах был весьма далек от идей «украинофильства».

События отечественной истории 1917 года и последовавшая за ней вторая Смута 1918–1922 гг., результатами которых стало установление политической власти партии большевиков и создание на большей части бывшей Российской империи советского государства, ознаменовали начало 30-летнего периода полного забвения и фальсификации предшествовавшей им истории нашей страны. «Красный террор», политика расказачивания населения юго-восточных и ряда сибирских областей СССР, «культурная революция» 1929–1932 гг. должны были вытравить в массовом общественном сознании историческую память о национальном прошлом, которое было неразрывно связано с монархией, государственной, военной и политической деятельностью родовой аристократии, верным служением основной массы населения идеалам «самодержавия, православия, народности». В первые десятилетия существования советской власти личности князя Д.И. Вишневецкому объективно не было и не могло найтись места в идеологических конструкциях теорий классовой борьбы, пролетарского интернационализма и проч., для историков из числа «красной профессуры», обслуживавших идеологические потребности высшего руководства советского государства и трубивших о неизбежности «всемирной пролетарской революции», он был «социально чуждым элементом», а поэтому его имя подлежало забвению. Не следует забывать и того факта, что особый научный интерес к личности князя Дмитрия в начале ХХ века проявлял уже не раз упоминавшийся выше идеолог «украинского буржуазного национализма» профессор М.С. Грушевский, являвшийся одним из основателей украинской партии социалистов-революционеров и председателем Центральной Рады Украины в 1917–1918 гг., работы которого были запрещены в Советском Союзе. Таким образом, практически до 70-х гг. ХХ столетия имя князя Д.И. Вишневецкого представителями официальной советской исторической науки в работах, предназначенных для широкой публики, было «забыто».

Однако, справедливости ради, следует отметить, что «в узком кругу» или «среди своих» деятельность князя изучалась советскими идеологами-пропагандистами еще с конца 1930-х гг.: так, в 1939 году, выполняя указания, сделанные еще в 1934 году И.В. Сталиным, С.М. Кировым и Н.А. Ждановым относительно недооценки роли Богдана Хмельницкого, преподаватель Высшей школы пропагандистов им. Я.М. Свердлова при ЦК ВКП(б) С.Ф. Калашникова подготовила сборник документов и фрагментов историографических сочинений по истории присоединения Украины к России, который вышел «на правах рукописи» «только для слушателей и преподавателей» этого полузакрытого специализированного учебного заведения[48], готовившего кадры функционеров коммунистической партии и органов советской власти. В него были включены отрывки из работ М.С. Грушевского, П.А. Кулиша, В.Г. Ляскоронского, Д.И. Эварницкого (Яворницкого), то есть всех тех авторов, которые в 4070-е годы ХХ века были полузапрещенными в пределах РСФСР и полностью запрещенными в УССР. В результате подобного реферирования в советской исторической науке после Второй Мировой войны князь Дмитрий Иванович Вишневецкий оказался окончательно «оказачен», стал восприниматься официальной партийно-коммунистической историографией не иначе как предтеча «национально-освободительной войны украинского народа» против власти Речи Посполитой и был включен в мейнстрим украинского этногенеза как один из «отцов-основателей нации».

Начиная с 70-х гг. ХХ столетия имя князя стало постепенно «всплывать» из исторического небытия и для широкого круга читающей публики в контексте изучения наследия украинского народа. Но оно в силу идеологической традиции советского периода отечественной истории оказалось неразрывно «связано» с запорожским казачеством как социальным явлением и Запорожским казачьим войском как способом его существования и формой административной организации. В украинской исторической школе советского периода сложилось две точки зрения на личность и деятельность князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого, которые можно охарактеризовать как «pro» и «contra». Поскольку мы не ставили перед собой цели создать развернутую историографию истории днепровского (запорожского или украинского) казачества, то ниже мы охарактеризуем наиболее важные работы основоположников каждой из них.

Ярким представителем первой из указанных выше точек зрения являлся член-корреспондент АН УССР, профессор Константин (Кость) Григорьевич Гуслистый (1902–1973), содержание работ которого полностью соответствовало сформировавшимся под влиянием сталинских идей национальной политики взглядам на личность и место Д.И. Вишневецкого в украинской истории[49]. Как уже было сказано выше, он вслед за Д.И. Эвар-ницким (Яворницким) и М.С. Грушевским считал князя наиболее выдающимся из ранних предводителей запорожского казачества, основоположником Запорожской Сечи и предвозвестником появления украинской государственности, отождествляя его с легендарной личностью «Байды-казака». Работы К.Г. Гуслистого имеют ярко выраженный историко-этнографический, а не проблемно-поисковый характер и во многом представляют собой адаптированный к реалиям советского времени пересказ содержания трудов «буржуазных» историков-«украинофилов» конца XIX века, поэтому представляют для нас интерес не с фактологической, а исключительно с историографической и историософской точки зрения.

Полную противоположность взглядам К.Г. Гуслистого на место и роль князя Д.И. Вишневецкого в истории запорожского казачества представляли выводы профессора Владимира Алексеевича Голубуцкого (1903–1987), который писал в монографии «Запорожское казачество»[50], выдержавшей несколько изданий и переведенной на украинский язык, акцентируя внимание на классовом антагонизме князя и казаков, что тот, объединяя на Хортице днепровских казаков, преследовал цель их административного подчинения и закабаления Великому княжеству Литовскому и себе лично, действовал сугубо в интересах аристократической верхушки польско-литовского государства, не допуская массовых переходов крепостных крестьян в казачество. По его мнению, все противоречия между князем и Сигизмундом II Августом представляли собой результат трений между суровым монархом и его строптивым честолюбивым вассалом, постоянно требовавшим от своего сюзерена больших почестей и наград, чем он того реально заслуживал. Исходя из этих взглядов, он отрицал существование в 1556–1557 гг. так называемой «Хортицкой Сечи» (еще иногда именуемой «первой»), справедливо считая ее частной инициативой князя Д.И. Вишневецкого, подразумевая ее орудием в руках князя в деле организации набегов за добычей на окраины Крымского ханства и турецкое владения в Северном Причерноморье (хотя нигде прямо об этом не пишет).

Своеобразную попытку примерить эти две антагонистические точки зрения предпринял в 60-е гг. прошлого столетия польский медиевист, член Польской академии наук, профессор Збигнев Вуйцик (Zbigniew Wojcik) в своей монографии «Дикое поле в огне. О казачестве в древней Речи Посполитой» («Dzikie Pola w ogniu. O Kozaczyznie w dawnej Rzeczypospolitey»)[51]. В данной работе, опираясь на средневековые польские источники, он попытался дать взвешенную оценку имевшей место быть во времена князя Д.И. Вишневецкого практики сосуществования казачества и польско-литовской территориальной администрации в порубежных воеводствах и староствах Великого княжества Литовского, оценить организационно-правовые механизмы управления представителями Речи Посполитой полуоседлым казацким населением порубежных областей с Диким полем, которые к середине XVI в. в административно-делопроизводственной традиции понятийно обособились в «Украйну» или «Вкраину».

Данная работа нам интересна тем, что анализирует историко-правовые вопросы юрисдикции должностных лиц польско-литовского государства в отношении казаков как обособленной части податного населения порубежных областей Великого княжества Литовского, исследует правила и принципы их корпоративной самоорганизации, которые в совокупности регламентировали повседневную жизнь казачьих общин («ватаг») в то время. По сути, З. Вуйцик первым среди восточноевропейских историков-медиевистов стал изучать днепровское казачество не только как социально-структурный и организационно-правовой результат исторических процессов и событий, но и как объект управленческой деятельности государственной администрации Великого княжества Литовского, а затем и Речи Посполитой. Поскольку князь Д.И. Вишневецкий был одним из ее представителей, выводы автора оказались полезны нам для более полного и правильного понимания юридических основ государственного управления казачеством в Великом княжестве Литовском.

Выводы З. Вуйцика о правовых основах государственного управления окраинным казачеством были расширены и дополнены польским историком профессором Владиславом Серчиком (Wladislaw Serczyk) в работе «На далекой Украине. Старинные казаки до 1648 года» («Na dalekej Ukrainie. Drieje kozaczyzny do 1648 roku»)[52]. В. Серчик акцентировал свое внимание на изучении роли должностных лиц государственной администрации Речи Посполитой в южноукраинских землях — старост в организации военно-хозяйственной колонизации порубежных земель с Диким полем, управлении местным населением, существенную часть которого составляли казаки. Поскольку Д. И. Вишневецкий являлся одним из наиболее харизматичных представителей княжеско-панской аристократии Великого княжества Литовского, осуществлявшим подобные функции, первым предпринявший попытку строительства укрепленного замка с гарнизоном, состоявшим из казаков, то он не мог не привлечь внимания этого исследователя, хотя его деятельность была рассмотрена как частная иллюстрация общей научной проблемы.

Пока советские украинские историки спорили между собой о роли князя Д.И. Вишневецкого в этногенезе национального большинства УССР, а польские медиевисты изучали и анализировали аргументацию сторон, их российские коллеги весьма подробно изучали влияние результатов деятельности князя Д.И. Вишневецкого на развитие государственности Московии в середине XVI века. Несмотря на то тематика их исследований напрямую не касалась жизни князя, тем не менее, его служба царю рассматривалась ими как самостоятельный исторический сюжет или существенный аспект изучаемой научной проблемы. Среди них мы должны назвать профессора Воронежского государственного университета Владимира Павловича Загоровского (1925–1994) и его монографию «История вхождения Центрального Черноземья в состав Московского государства в XVI веке»[53], три параграфа которой посвящены военным усилиям отрядов Д.И. Вишневецкого против Крымского ханства во время его службы московскому царю Ивану IV Васильевичу.

Продолжая традиции, заложенные Д.И. Багалеем, автор достаточно подробно пересказывает имеющиеся в его распоряжении опубликованные русские письменные источники о содержании службы Д.И. Вишневецкого, вводя, по сути, полный их комплекс в научный оборот, но никак не анализирует военно-стратегические последствия военных усилия князя против Крымского ханства и его сюзерена — Блистательной Порты. Фактически, пересказ В.П. Загоровским содержания московских делопроизводственных источников и нарративных свидетельств, изложенный полно и даже скрупулезно, о походах, боях и победах князя Дмитрия представляет собой компилированную хронику боевых действий отрядов русских служилых людей, находившихся под его началом, но, к сожалению, не содержит никакого анализа оперативно-тактических планов и достигнутых при их выполнении результатов, а также не рассматривает военно-исторического аспекта влияния боевого опыта князя на изменение характера и содержания тактики ведения боевых действий служилыми людьми Московского государства и их военачальниками в условиях степной войны.

Не менее скрупулезный анализ русских и иностранных источников о военно-политической деятельности князя на службе Московскому государству, но уже в контексте тематики собственного исследования, осуществила профессор Марийского государственного университета Екатерина Николаевна Кушева (1899–1990). Среди ее работ, имеющих непосредственное отношение к исследуемой нами теме, следует назвать раннюю академическую статью «Политика Русского государства на Северном Кавказе в 1552–1572 гг.» (1950), а также фундаментальный труд «Народы Северного Кавказа и их связи с Россией: Вторая половина XVI — 30-е годы XVII века» (1963)[54]. Применительно к теме нашего исследования особое значение имеют те разделы указанных выше научных работ Е.Н. Кушевой, которые посвящены отправке князя Д.И. Вишневецкого наместником московского царя к народам Западной Черкессии в 1559–1561 гг., а также событиям, предшествовавшим этому назначению и последовавшим сразу же после его ухода из «Пятигорской земли». Однако особенный интерес вызывает анализ дипломатической деятельности князя на Северном Кавказе, результатом которого стала женитьба царя Ивана VI Васильевича на черкасской княжне Кученей (в крещении — Марии) Темрюковне в 1560 году.

Иные аспекты дипломатии Московского государства, связанные с личностью Д.И. Вишневецкого, в отношениях с Речью Посполитой и Крымским ханством стали одним из сюжетов уже выше упоминавшейся в источниковедческом обзоре монографии старшего научного сотрудника Института российской истории РАН А.В. Виноградова «Русско-крымские отношения: 50-е — вторая половина 70-х годов XVI века»[55], в которой он весьма подробно анализирует влияние военных успехов князя во время его пребывания на царской службе на содержание внешнеполитической деятельности Московского государства, направленных на обеспечение военно-стратегических интересов на нижней Волге, в Предкавказье и Северном Причерноморье накануне и на первом этапе Ливонской войны 1558–1583 гг. В рамках тематики нашего исследования эта работа интересна тем, что ее автор использует документы стамбульского и бахчисарайского дворов, переписки дипломатических представителей западноевропейских государств при дворе турецкого султана, которые позволяют оказаться «по ту линию фронта» и посмотреть на военную деятельность князя Вишневецкого глазами его противников.

Среди современных украинских историков, в наши дни поддерживающих «украинофильскую» точку зрения в оценке жизни и деятельности князя Д.И. Вишневецкого следует назвать профессора Киево-Могилянской академии Наталью Николаевну Яковенко, научные взгляды которой на интересующий нас вопрос изложены в монографии «Украинское дворянство с конца XVI до середины XVII столетия: Волынь и Центральная Украина» («Українська шляхта з кінця XIV до середини XVII століття: Волинь і Центральна Україна»)[56]. Рассматривая социально-имущественный и правовой статус феодалов юго-востока Великого княжества Литовского, Н.Н. Яковенко выделяет князя Д.И. Вишневецкого из общего ряда представителей родовой аристократии этих земель, акцентируя внимание на неординарные качества его личности и заслуги перед союзным государством Короны Польской и Великого княжества Литовского на военном и административном поприще.

В числе научных работ, частично освещающих жизнь и деятельность князя Д.И. Вишневецкого, вышедших в свет в последнее десятилетие, мы должны назвать краткий биографический очерк, принадлежащий перу польского медиевиста доктора Яцека Комуды «Dymitr Wisniowieski, zwany Bajda, starosta Czerkaski i Kaniowski» («Дмитрий Вишневецкий, прозванный «Байда», староста Черкасский и Каневский) в сборнике статей и биографий «Hetmani zaporoscy w sluzbie krola i Rzeczypospolitej» («Гетманы запорожские на службе короля и Речи Посполитой»), изданном в 2010 году[57]. Научные статьи, вошедшие в этот сборник, подвели своеобразный итог изысканиям польских исследователей по истории служилого казачества в Великом княжестве Литовском, главный, но далеко не бесспорный, вывод которых может быть сформулирован так: по мере эволюции централизованной власти в польско-литовском государстве в сторону ее поэтапного ослабления руководство порубежным казачеством из непременной обязанности должностного лица, возглавляющего приграничную административно-территориальную единицу, — староство, постепенно превращается в частную и вполне самостоятельную военно-политическую деятельность некоторых наиболее влиятельных магнатов Речи Посполитой. И в первых рядах исторических деятелей польско-литовского государства, положивших начало этой тенденции, по мнению Яцека Комуды и его коллег, стоит имя князя Дмитрия Вишневецкого. Однако мы не вполне разделяем данную точку зрения, считая князя слугой Вильно и Кракова, даже не мечтавшего ни о чем большем, чем о свободе действий во благо Православия и тех сюзеренов, кто был готов воспользоваться услугами его меча. Почему — об этом наша монография.

Военно-административная деятельность князя, но уже в интересах Московского государства, и ее влияние на обеспечение безопасности его границ и приграничных областей на протяжении более чем десяти лет является предметом научного интереса автора этих строк, который посвятил различным этой проблематики целый ряд статей[58]. Данное обстоятельство, а также отсутствие монографического исследования, специально посвященного жизни и деятельности князя Д.И. Вишневецкого, подвигли нас на создание данной работы.

Историографический обзор исследований, посвященных жизни и деятельности князя Д. И. Вишневецкого, будет неполным, если мы обойдем вниманием работы культурологической направленности ряда украинских авторов, стремившихся отождествить личность князя с былинно-лубочным образом «Байды-казака» — одного из наиболее популярных персонажей фольклора поднепровских украинцев и других южнославянских народов. Первым подобную историко-этнографическую параллель провел в 1885 г. украинский историк XIX столетия, член-корреспондент Императорской Академии наук Аполлон Александрович Скальковский (1808–1899), не давая при этом никаких объяснений своим умозаключениям[59]. Его идею поддержал и развил Н.И. Костомаров в своей работе «Об историческом значении русской народной поэзии», на страницах которой он не только назвал князя Дмитрия Вишневецкого реальным прототипом «Байды-казака», но и объяснил возможные причины возникновения этой аналогии в украинско-казачьем фольклоре[60].

Полное и окончательное совмещение реального и мифологического образов в единый виртуальный персонаж «князя Байды-Вишневецкого» осуществил малороссийский этнограф Пантелеймон Александрович Кулиш (1819–1897) в своей поэме «Байда, князь Вишневецкий»[61], начиная с которого в сознании украинской интеллигенции прозвище «Байда» стало составной частью родовой фамилии героя нашего повествования. Формированию и закреплению данного стереотипа немало способствовало культурологическое исследование В. Б. Антоновича и М.П. Драгоманова «Исторические песни малороссийского народа», авторы которого на основе фольклорно-этнографического материала доказали архитипичность образа «Байды» для большинства славянских народов Восточной и Юго-Восточной Европы, в очередной раз отождествив его (видимо, «по привычке») с именем князя Дмитрия Вишневецкого[62].

На рубеже XIX–ХХ столетий литературно-этнографический образ «Байды-Вишневецкого» стал рассматриваться некоторыми малороссийскими исследователями уже как историческая реальность. Об этом вполне определенно свидетельствуют статья А. В. Стороженко «Князь Дмитрий Иванович Вишневецкий, по народному прозвищу Байда» в журнале «Киевская старина» (№ 3 за 1897 год)[63], два культурологического эссе М.С. Грушевского «Дмитро Байда-Вишневецький» и «Байда-Вишневецкий в поезіі и історіі», вышедшего в 1908 и 1909 г. в «Записках Українського Наукового товариства в Киеві»[64], а также брошюра Г. Сегобочного (Гетьманца) «Славний лицарь. Козак — князь Дмитро Вишневецький (Байда)»[65], в которых личность князя Дмитрия Ивановича и песенно-фольклорный образ «Байды-казака» уже не разделяются, а само прозвище «Байда» рассматривается как имманентная персональная характеристика Вишневецкого, вследствие чего его фамилия трансформируется в «Байду-Вишневецкого».

Дальнейшая детализация фольклорно-мифологического образа «Байды-Вишневецкого» происходила в умах националистически настроенной интеллигенции, находившейся в эмиграции, — в среде так называемой «украинской диаспоры» (включая в их число представителей «галицийской» или западноукраинской научной школы, оказавшихся после 1939 года на территории УССР). Для них собирательный образ «Байды», олицетворявший собой идеал «самостийного украинца» и персонофицировавшийся в колоритной личности князя Д.И. Вишневецкого, представлял собой идеологическую альтернативу «пролетарскому интернационализму» официальной советской пропаганде, реинкарнировавшему образ «Байды-казака» в другом историческом персонаже — «радянськом украинце» Григории Котовском. Среди работ историков украинского зарубежья мы должны отметить труды профессора университета Торонто Владимира Луцива[66] и доктора истории Любомира Винара[67], для которых князь Вишневецкий был не просто первым предводителем днепровского казачества, а создателем в их среде новой социальной общности — Запорожской Сечи, якобы близкой или тяготевшей по организации и духовному единству ее членов к средневековым рыцарско-монашеским орденам Западной Европы (именно казаки, по мнению данных исследователей, и стали именовать князя «Байдою»).

Следует отметить, что современная украинская культурологическая наука все-таки не отождествляет напрямую личность Д.И. Вишневецкого и фольклорный образ «Байды-казака». По мнению ряда ее представителей, материал для создания народной думы дала не жизнь, а мученическая смерть князя или какого-то иного «Байды-казака» в турецком плену, умерщвленного с особой жестокостью в традициях того времени[68].

Настоящее исследование имеет своей целью показать значение военно-административной деятельности Дмитрия Ивановича Вишневецкого для Московского государства, а также максимально объективно ответить на вопросы, являющиеся актуальными для современной российской и всей восточноевропейской медиевистики: что представляло собой днепровское и русское служилое казачество в середине XVI века и существовала ли запорожская Хортицкая Сечь в 1556–1557 гг., была ли построена русская крепость в устье реки Псел в 1557–1558 гг., какую миссию выполнял Д.И. Вишневецкий на Северном Кавказе в 1559–1561 гг., почему все-таки произошел разрыв между князем и царем Иваном IV Васильевичем в 1561 году, имеются ли историко-культурологические основания отождествлять князя с персонажем украинской народной о «Байде-казаке»? Думается, что данная работа также прояснит отдельные аспекты первых шагов военно-хозяйственной колонизации русскими служилыми людьми степных земель в районе Куликова поля, начавшейся в середине XVI столетия, а также поможет определить место новой корпорации в иерархии военно-служилого сословия Московского государства — русского служилого казачества, появление которого, на наш взгляд, непосредственно связано с ратной и государственной деятельностью князя Д.И. Вишневецкого.


Загрузка...