Летом 1553 года князь Д.И. Вишневецкий со всеми имеющимися у него силами прибыл к коменданту турецкой крепости Озю (Очаков — О.К.) и пробыл там несколько месяцев, находясь в переписке со стамбульским двором султана Сулеймана I Кануни (Великолепного). 15 июня 1553 года король польский и великий князь литовский Сигизмунд II Август писал по этому поводу великому гетману Литовскому (командующему войсками Великого княжества Литовского — О.К.) пану Николаю Христофору Радзивиллу Черному: «А съехал он со всею своею дружиною, то есть со всем тем козацтвом или хлопством, которое возле него проявлялось…». Вскоре эту информацию Н.Х. Радзивиллу подтвердили лазутчики, который на основании их донесений сообщал королю о том, что князь Вишневецкий «… со всей своей ротой, то есть со всем казачеством и хлопством, которое держал около себя, съехал к туркам, выслав заранее казацкую роту, а выключая и сам со своими казаками потянулся в Турцию»[165].
Сегодня уже невозможного достоверно сказать, просился ли князь на султанскую службу, как это предполагают многие историки или нет. Скорее речь может идти о просьбе покровительства и защиты лично для него и его людей от возможного гнева польского короля. Не следует забывать, что вторым браком отец героя нашего повествования — князь Иван Михайлович был женат на дочери валашского господаря Магдалене Александровне Дешпот, а поэтому сам он приходился свойственником этой династии вассалов Оттоманской Порты, что давало ему вполне законное право просить у султана временного приюта от жизненных невзгод.
Факт нахождения некоторое время князя Дмитрия под патронатом султана Сулеймана I Великолепного подтверждается и материалами позднейшей дипломатический переписки между виленским и бахчисарайским дворами: так, впоследствии при отправке посольства к крымскому хану Девлет-Гирею I король Сигизмунд II Август 2 мая 1557 года наказывал пану Размусу Богдановичу Довгирду сказать крымскому хану в оправдание набега казаков князя Д.И. Вишневецкого на Очаков в 1556 году и доказательство его личной невиновности в этом, что он не мог этого сделать хотя бы потому, что в свое время находился под покровительством султана: «…и потом поразумети можете, братъ нашъ, же и до Цесаря, его милости, Турецъкого земли ходилъ надъ волю нашу, и яко тамъ принятъ былъ, то вам ведомо быть може, бо онъ вернувшися до панствъ нашихъ поведалъ, же тамъ жалованиемъ осмотренъ былъ, да и отъ тебе, брата нашего, ласку зналъ…»[166] (и потом подумайте сами, брат наш, он и до султана турецкого ходил против нашей воли, и там принят был, и вам ведомо должно быть, что вернувшись назад в наши владения, он рассказал, что там был одарен подарками и деньгами, и от тебя, брата нашего, имел вознаграждение — О.К.).
Следствие о недостатках в реконструкции Черкасского и Каневского замков и сопровождавших их растратах королевских субсидий не только показало полную административную некомпетентность князя, но также и не доказало его личную честность и бескорыстность, причиной чему, надо полагать, явилось крайнее недовольство местных жителей самоуправство князя, зафиксированное и упоминавшихся выше материалах люстрации обоих староств. Однако оставлять его надолго в турецких владениях верховная власть Речи Посполитой также не могла, поскольку при неблагоприятном стечении обстоятельств (например, при израсходовании денежных средств) отряд Вишневецкого мог перейти на службу к турецкому султану, благо политика Османской империи в религиозной сфере в Северном Причерноморье была несравненно толерантнее к гяурам (немусульманам), чем в иных областях (санжаках) этого государства (в связи с этим достаточно вспомнить, вассально зависимые от Блистательной Порты правители и население Буджака, Валахии и Трансильвании сохраняли православное вероисповедание).
По меркам того времени отряд численностью в 200–250 человек в условиях степной войны представлял собой серьезную силу, которая в сочетании с полководческим дарованием, боевым опытом и наглядно проявившей себя беспринципностью князя в случае его перехода на турецкую службу могла бы кардинально изменить военно-стратегический паритет в среднем Поднепровье, объективно сложившийся к тому времени. Допустить этого монарх Речи Посполитой не мог. Поэтому он пригласил князя вернуться, и 4 марта 1554 года при посредничестве великого гетмана коронного пана Николая Сенявского князь Д.И. Вишневецкий встретился с королем Сигизмундом II Августом в местечке Каменна близ Люблина, то смог с ним объясниться и вернуться на королевскую службу[167], правда, не известно, в каком качестве, поскольку ранее принадлежавшая ему должность старосты Черкасского и Каневского к тому времени уже была замещена паном Осипом Халецким.
Известные нам исследователи никак не интерпретируют содержание и последствия этой аудиенции. Все современные украинские медиевисты единодушны в том, что именно с 1554 года князь Д.И. Вишневецкий назначается «стражником на Днепре»[168], т. е. получает некую виртуальную или специально для него придуманную должность, которой ранее не было в иерархии или номенклатуре военных и административных должностей Великого княжества Литовского (не встречаем мы и упоминания о ней после князя Д.И. Вишневецкого). При этом как бы само собой разумеющееся полагается, что по возвращении в Речь Посполитую он был вновь принят на службу в прежней должности, но документов в поддержку данной точки зрения никто не приводит.
На наш взгляд, объяснением этому обстоятельству может быть не то, что они не сохранились, а то, что их в принципе не было. Сигизмунд II Август и не предполагал возвращать под управление князя земли Черкасского и Каневского староств, передав их в управление другому человеку. Наоборот, во искупление вины Д.И. Вишневецкому было предложено реализовать на практике идею пана Евстафия Дашковича двадцатилетней давности — возвести на одном из днепровских островов замок-форпост, гарнизоном которого бы стал отряд князя, побывавший с ним в турецких владениях близ Очакова. Фактически, князю Дмитрию в обмен на высочайшее прощение и полувитруальную должность «стражника на Днепре» было предложено инвестировать деньги, получение за счет административного произвола или принятые в подарок от иностранных монархов, в укрепление обороноспособности юго-восточной границы союзного государства Короны Польской и Великого княжества Литовского.
В отдаленной перспективе речь вполне могла идти и создании им собственного староства на левобережных землях Днепра, где тогда было еще Дикое поле, но никаких свидетельств о возвращении ему прежних управленческих функций административно-территориальными единицами Великого княжества Литовского мы не имеем. Более того, с 1553 года нам не известны факты именования князя старостой или воеводой каких-либо земель в официальных документах Речи Посполитой. По сути, ему было настоятельно рекомендовано сосредоточиться исключительно на порубежной службе за счет собственных средств и не помышлать больше о самостоятельных действиях.
Воплощая в жизнь идею Е. Дашковича об устройстве на одном из днепровских островов особого сторожевого замка, он начинает летом 1554 года строительство укреплений на острове Хортица. Более точную дату начала строительства на основании сохранившихся источников назвать сегодня уже невозможно, впрочем, как и дату окончания, хотя попытаться вычислить ее с точностью до полугода почти реально, но уже не по польско-литовским, а по русским источникам, которые датируют его событиями 1556 года, речь о которых подробно пойдет ниже.
Возведение деревянно-земляного укрепления для гарнизона численностью в 500–700 человек в те времена представляло собой весьма трудоемкую задачу даже для мест, где строительные материалы находились рядом и в изобилии (для сравнения скажем, что сопоставимый по линейным размерам Дедиловский острог, возведенный на южных рубежах Московского государства для обороны бродов через реку Шиворонь со стороны Муравского шляха и рассчитанный на 1000 человек гарнизона, строился почти два года — в 1552–1553 гг.[169]).
Строительство днепровского замка на острове Хотрица происходило в объективно более тяжелых условиях: для возведения его стен бревна приходилось заготавливать в верхнем течении Днепра, затем сплавлять их вниз по реке до порогов, выволакивать их на берег, перевозить их по суше до траверза острова, а затем переправлять их через протоку. На острове их приходилось сушить, чтобы они не начали гнить через год-два, а затем только устанавливать в венцы и прясла стены. Естественно, все эти действия требовали дополнительных затрат времени, материальных и людских ресурсов, а поэтому сам срок строительства Хортицкого замка мог растянуться до трех лет и даже более. Следовательно, возведение людьми князя Дмитрия Вишневецкого этого островного укрепления с большой степенью вероятности может датироваться 1554–1556 гг., а само его окончание стало отправным моментом активных военных действий князя против Османской империи и Крымского ханства.
Князь начал вести самостоятельные антикрымские и антитурецкие боевые действия во многом спонтанно, поскольку, как показывает дальнейшее развитие событий, имел четкие указания от Сигизмунда II Августа ограничить свое пребывание на Хортице выполнением военно-полицейских функций в порубежных землях и ведением тактической разведки в сторону Московского государства и Крымского ханства. Действительно, в период с лета 1554 по конец весты 1556 года мы не встречаем никаких сведений о военной активности Д.И. Вишневецкого и его людей в среднем Поднепровье ни в русских, ни в польско-литовских, ни в крымско-татарских и турецких источниках. Видимо, все это время он был занят возведением Хортицкого замка и инженерными работами по укреплению острова (эскарпированием склонов берегов, строительством и укреплением пристани для речных лодок-«чаек»), а также решением насущных хозяйственных вопросов. Все кардинально изменилось где-то в середине-конце апреля 1556 года, когда к его островному замку прибыли московские служилые люди из отряда царского наместника в Чернигове, Путивле и Рыльске дьяка Матвея Ивановича Ржевского.
Дело в том, что московское правительство «Избранной рады» в начале года получило от пленных татарских «языков» самую общую информацию о намерении крымского хана Девлет-Гирея I совершить крупный набег на окраинные земли русского государства, однако не обладало сведениями о силах противника и месте возможного нападения. Чтобы изучить оперативную обстановку в Диком поле, было решено выслать «под Крым» два отряда: один под началом воеводы Данилы Ивановича Чулкова действовал в нижнем течении Дона, другой же, предводительствуемый дьяком Ржевским, направлялся в долину Днепра. О задачах этих отрядов Никоновская летопись повествует так: «… И по тем вестем послал государь диака Ржевского ис Путимля на Днепр с казаки, а велел ему ити Днепром под улусы крымские и языков добывати, про царя проведати. И диак собрався с казакы да пришел на Псел-реку, суды поделал и пошел по наказу. А Данилка Чюлкова да Иванка Малцова послал государь вниз по Дону проведати про крымские же вести»[170].
Изначально поставленные задачи ведения тактической разведки и сравнительно невысокий статус «начальных людей» этих отрядов в служебной иерархии Московского государства свидетельствует об их мобильности и сравнительно небольшой численности, которая вряд ли могла превышать 50–80 человек в каждом. Следуя водой вниз по течению Псла и Днепра, служилые люди М.И. Ржевского не могли миновать Хортицкого замка и были вынуждены вступить в контакт с князем Д.И. Вишневецким и его казаками. По мнению Ш. Лемерсье-Келькеже, это произошло в марте 1556 года[171], но это утверждение полностью противоречит приведенному выше летописному свидетельству: отряд черниговско-путивльского наместника, как мы уже знаем, перемещался водою, а поэтому выступить в поход в марте он объективно не мог по причине скованности рек льдом. Следовательно, наиболее вероятным временем их выступления в поход и прибытия на остров Хортицу к замку князя Вишневецкого (о. Хортица находится в 200 верстах ниже по течению Днепра от устья Псла — О.К.) следует считать май 1556 года, в пользу чего свидетельствует и дальнейшее развитие событий.
Встреча с русскими служилыми людьми становится поистине судьбоносной для князя Д.И. Вишневецкого: после двух лет забвения судьба вновь выносит его на стремнину жизни, открывая его кипучей натуре новые перспективы деятельности. Прежде всего, князь снабжает М.И. Ржевского всей имеющейся у него информацией о крымских татарах, их планах, боевых возможностях и военно-стратегическом потенциале. Эти сведения были сразу же сообщены в Москву под видом «сказок от полоняников»: из Никоновской летописи мы знаем, что «…к нему полоняники прибежали, а сказывают, что крымский царь собрався, вышел на Конские Воды (левый приток Днепра в 20 верстах от Хортицы ниже по течению — О.К.) со всеми людьми,[172] а хочет ити на царя и великого князя украины».
Эти данные были получены в Москве в конце мая 1556 года и стали основанием для объявления мобилизации поместного войска. Для выбора лучшего способа отражения похода татар московский царь провел, как о том сообщает все та же Никоновская летопись, военный совет «з братиею и з бояры», на котором было решено встретить неприятеля в степи и победить его в открытом бою: «делати с ним прямое дело, как Бог поможет»[173]. Чтобы не разминуться с татарами, было решено действовать следующим образом: «С Тулы, вышедши на Поле, ждати: на какую царь Крымский украйну не пойдет, на Рязань, или в Одуев (ныне — пгт. Одоев Тульской области — О.К.), и в Козелеск ныне — г. Козельск Калужской области — О.К.), и царю и великому князю ко всем местом поспети льзя (можно — О.К.), докуда не придет на украйну». В качестве ертаула или сторожевого полка вперед был послан отряд окольничего Никиты Васильевича Шереметьева «места заняти» к югу от недавно возведенного Дедиловского острога, «за Шавороною (рекою Шиворонь — О.К.) на Поле»[174], на северной оконечности Муравского шляха. Как мы видим из летописного описания, это был самый общий план стратегической обороны южный порубежных земель Московского государства от возможного татарского набега в 1556 году, который впоследствии бы детализировался в зависимости от направления действия неприятеля.
Пользуясь случаем и возможностями разведывательного отряда дьяка М.И. Ржевского, а также начавшимися военными приготовлениями в Московском государстве, князь Д.И. Вишневецкий от своего имени вступает в контакт с верховного московской властью, послав через некоторое время к царю Ивану IV Васильевичу своего личного представителя с информацией об уточненных планах крымских татар, что в традициях того времени могло рассматриваться как своего рода оферта — предложение к сотрудничеству с взаимными обязательствами. Тот факт, что сведения попали по назначению, были благосклонно приняты московской верховной властью и по достоинству оценены, подтверждается записью в разрядной книге, которая свидетельствует: «…того же лета июля 2 день по вестем князя Дмитрея Вешневецкого, что царь крымской вышел со многими с прибылыми людми, и царь и великий князь приговорил для своего дела и земсково идти на Коломну по вестем…»[175] (т. е. приказал вывести русские дворянского полки поместного войска на рубеж обороны по Оке — О.К.). Как мы видим, местом сбора московского поместного войска становится не Тула, а Коломна, что свидетельствует о смещении акцента внимания русского командования на восток в сторону «рязанской украйны», что было бы невозможно без получения достоверных корректирующих данных. Поскольку в разрядной записи указывается источник информации, заставившей внести изменения в первоначальный план кампании на 1556 год, вполне можно предполагать, что князю Д.И. Вишневецкому в царском окружении не только поверили, но и были готовы с ним сотрудничать в дальнейшем.
Поддержка (материальная, военно-техническая, финансовая) или хотя бы нейтралитет Московского государства были жизненно необходимы князю. Осознавая стратегическую выгоду местоположения Хортицкого замка, он, безусловно, прекрасно понимал и тактическую ущербность этого места, — островная крепость днепровскими порогами была отделена от основной базы своего снабжения — Черкасского и Каневского старость на 320 и 360 верст соответственно (если считать по течению Днепра), а поэтому была уязвима как от внезапного нападения, так и от затяжной войны на два фронта, если бы против нее выступили одновременно отряды крымских татар и московских служилых людей. Чтобы избежать такой опасности, действуя вполне в духе морали того времени, князь Вишневецкий решил если не заручиться поддержкой царя и великого князя Московского Ивана IV Васильевича, то хотя бы обезопасить себя от возможного удара в спину с северо-востока на то время, пока он будет воевать в Причерноморье. А поэтому он добровольно принял на себя обязанность информировать московское правительство обо всех ставших ему известными перемещениях отрядов крымских татар в Диком поле, которые могли бы угрожать окраинным русским землям.
Но не только обмен информацией военно-стратегического характера стал результатом встречи князя Д.И. Вишневецкого и его казаков с дьяком М.И. Ржевским и его служилыми людьми. Днепровские казаки получили прекрасный повод обойти запрет верховной власти польско-литовского государства совершать набеги в земли Крымского ханства, поскольку могли переложить ответственность за совершенные ими грабежи на служилых людей московского царя. Для этого около 300 казаков под командованием атамана Михаила Млынского (он же Мина) формально «присоединились» к отряду дьяка Ржевского, численность которого была раза в три меньше. В результате их сводный отряд стал представлять собой существенную по меркам степей силу, вполне сопоставимую с той, которой в свое время мог распоряжаться князь Вишневецкий при ведении «наступательной партизанской войны», будучи на польско-литовской службе: 300–350 закаленных в походах и набегах бойцов вполне могли не только выполнять функции тактической разведки, но и вести более масштабные боевые действия: например, атаковать равные по численности отряды неприятеля или гарнизоны небольших порубежных крепостей, победы над которыми всегда становились достоянием русских летописей. Благо, что к тому времени в среднем течении и низовьях Днепра для этого сложились благоприятные предпосылки…
В июне, когда значительные силы крымских татар собирались выступить в свой очередной набег на южные окраины Московского государства (о чем князь, как уже было сказано выше, заранее предупредил московского царя), литовские и русские союзники спустились вниз по течению Днепра, разграбили окрестности пограничной крепости Крымского ханства Ислам-Кермен и даже атаковали турецкую крепость Озю (нынешний Очаков). По сути, для русских служилый людей разведывательный поиск превратился в полномасштабный грабительский набег на татарские и турецкие владения в Северном Причерноморье, о чем раньше они даже и не могли помышлять.
Масштаб причиненного ущерба мы узнаем из материалов дипломатической переписки Сигизмунда II Августа и Девлет-Гирея I: помимо захваченных в плен «языков» добычей союзников стали грузовой паром через Днепр под Очаковом, табуны лошадей и многочисленные стада овец, угнанные у татарских и турецких чабанов[176], которые необходимо было переправить на левый берег Днепра в земли Великого княжества Литовского. Единственным в тех местах удобным местом для эвакуации награбленного был так называемый Тованский перевоз — брод через Днепр, который прикрывала крепость Ислам-Кермень. Чтобы крымские татары и турки не смогли отбить трофеи, союзникам пришлось укрепиться на одном из днепровских островов неподалеку от брода и в течение шести дней огнем из пищалей и луков пресекать их попытки вернуть себе утерянное имущество.
По официальной версии тех событий, довольно-таки подробно изложенной в Никоновской летописи, все выглядело более благопристойно: на обратном пути отряды московских служилых людей и примкнувших к ним казаков были окружены на одном из днепровских островов крымскими татарами, которые из-за этого нападения на свои окраинные владения были вынуждены отказаться от похода на южно-московские земли, но после шестидневной осады союзникам удалось с боем и без особых потерь вырваться из кольца окружения. При этом они, по летописному свидетельству, выдержав осаду и отбив несколько нападений, ушли от погони «по Заднепрью, по Литовской стороне»[177], что было бы абсолютно невозможно, если бы того не захотели допустить местные польско-литовские власти, которые были заинтересованы в получении своей доли добычи («бутынков»), о чем царю Ивану IV Васильевичу, а также его летописцам и потомкам было знать совсем не обязательно.
Однако существует иной взгляд на содержание и итоги совместного похода 1556 года русских служилых людей и казаков князя Дмитрия Вишневецкого во владения Крымского ханства в нижнем течении Днепра, который принадлежит А.И. Лызлову. Автор «Скифской истории» описывает его следующим образом: «Государь…, советовав с советники своими, послал оное преждереченное воинство в помощь ко князю Дмитрею Вишневецкому, иже живяще на низу Днепра реки между запорожскими казаками на острове Хортицком, служащи кралю полскому, такожде государю нашему верно. И тако оное воинство, с ними же Вишневецкой с литовскими и черкаскими казаки, приидоша Днепром к городу Аслан-Кирменю (Ислам-Кирмену — О.К.), идеже отогнаша стада лошадей и всякого скота.
Потом поидоша вниз Днепром и приидоша ко граду Ачакову. И острог взяша, и турок и татар побиша и живых взяша, и поидоша назад. И приишода на них ачаковский и тягинский сенжаки с воинствы (турецкие войска под командованием комендантов крепостей Очаков и Бендеры — О.К.). Российское же воинство заседоша у реки в тростиях (в тростнике — О.К.) и из пищалей многих татар побиша, а сами со всеми здраво отъидоша. И паки приидоша к Аслам-Кирменю и сташа на острову.
И тамо прииде на них калга-салтан (первый наследник ханского престола и главнокомандующий войсками Крымского ханства в отсутствие сюзерена — О.К.) со всеми татары, и князи, и мурзами, и бысть им бой велик чрез шесть дней. И отогнаша у татар стада конские к себе на остров, и потом поидоша по Надднеприю вверх по полской стороне (по правобережью Днепра, принадлежавшему Великому княжеству Литовскому — О.К.), и разыдошася с татары, Богом храними, здраво; а татар многих из пищалей побили и поранили»[178].
Несмотря на общность фабулы повествования А.И. Лызлова и Ш. Лемерсье-Келькеже, рассказ о событиях лета 1556 года, принадлежащий перу первого российского историка, содержит ряд принципиальных моментов и интересных для нас оценок, отличных от позиции французского историографа. Во-первых, А.И. Лызлов пишет, что отряд дьяка М.И. Ржевского был вспомогательной экспедиционной силой в этом походе, а его основной ударной группировкой являлись «литовские и черкаские» казаки князя Д.И. Вишневецкого, что полностью, по нашему мнению, соответствовало действительности. Во-вторых, он определенно называет князя вассалом одновременно двух монархов — польско-литовского короля и московского царя, что также не далеко от истины, поскольку Д.И. Вишневецкий начал оказывать помощь Московскому царству в сборе разведывательной информации о Крымском ханстве и военных планах его правителя. В-третьих, объектом нападения автор «Скифской истории» считает не владения Крымского ханства в причерноморских степях, а заморские территории Блистательной Порты, и называет турецкие войска первыми среди сил, участвовавших в отражении этой атаки.
Вполне возможно, что ярко выраженные антитурецкие взгляды А.И. Лызлова, высказанные им в своей работе, явились следствием его личного участия в качестве начального человека одного из стрелецких приказов (полков) в Азовском походе московского царя Петра Алексеевича 1696–1697 гг. и стали своеобразным отражением общественных настроений конца XVII века применительно к реалиям середины XVI столетия. Как бы то ни было на самом деле, участие днепровских казаков в походе московских служилых людей к низовьям Днепра 1556 года объективно вывело князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого (желал он того или нет) в число наиболее активных участников военно-политического противостояния в Северном Причерноморье того времени.
По нашему мнению, точка зрения А.И. Лызлова о преимущественно антитурецкой направленности похода 1556 года и господствующем положении в нем днепровских казаков (в сравнении с позицией Ш. Лемерсье-Келькеже) представляется более объективной в силу ряда причин. Во-первых, он опирался на свидетельства, максимально близкие и даже тождественные по времени своего происхождения описываемым в них событиям. Во-вторых, казаки атамана Млынского были более многочисленны по сравнению с русскими служилыми людьми дьяка Ржевского, несомненно, лучше них были знакомым с театром военных действий в низовьях Днепра и хозяйственным потенциалом той местности, поскольку некоторые из них воевали и грабили там еще под началом Б.И. Претвича и Д.И. Вишневецкого в 1548–1549 гг., а большая часть побывала там вместе с князем в 1553 году. В третьих, не следует сбрасывать со счетов психологической причины организации этого похода: участие в нем казаков Д.И. Вишневецкого должно было стать для Сигизмунда II Августа доказательством лояльности князя (действительно, после столь успешной военной демонстрации под Очаковом о переходе его на турецкую службу речи уже быть не могло даже гипотетически).
Говоря о записках А.И. Лызлова о летнем походе 1556 года объединенных сил московских служилых людей и днепровских казаков на окраины Крымского ханства и под Очаков, в контексте нашего исследования нельзя не обратить внимания на утверждение первого российского историографа о том, что отряд М.И. Ржевского был послан к князю, «иже живяще на низу Днепра реки между запорожскими казаками на острове Хортицком». При этом следует особо отметить, что, говоря об этом, А.И. Лызлов ссылается на записки современника тех событий А. Гваньини, который был осведомлен в хитросплетениях внутренней жизни Великого княжества Литовского. Как мы видим, ни Гваньини, ни вслед за ним Лызлов не называют князя Вишневецкого ни литовским старостой, ни казачьим атаманом, что позволяет нам сделать вполне определенный вывод о том, что на польско-литовской службе князь Дмитрий состоял полуформально, не занимая никакой официальной должности. Все это лишний раз подтверждает наш тезис о том, что после отступничества князя в 1553 году и его полугодичного пребывания в турецких владениях в Северном Причерноморье, он был лишен всех административных должностей в Речи Посполитой и даже изгнан на порубежье к казакам. А все это было закамуфлировано присвоением ему то ли полулегендарного звания, то ли полувиртуальной должности (без определенного круга прав и обязанностей) «стражника на Днепре».
Несмотря на незначительность результатов экспедиции (впрочем, она полностью выполнила поставленные перед ней разведывательные задачи), она стала фактом чрезвычайной значимости, подлинно переломным моментом в отношениях между Московским государством, Крымским ханством и Блистательной Портой. «Неслыханное дело, — писал С.М. Соловьев, — московские люди появились на Днепре, ходили вниз, искали татар и турок в их собственных владениях»[179]. Действительно, Московское государство со всей определенностью заявило о наличии у него геополитических интересов в Диком поле и своем стремлении их реализовать даже путем военной конфронтации с соседями, не считаясь с их мнением. Солидаризируясь с позицией С.М. Соловьева, добавим также, что в лице князя Д.И. Вишневецкого и его казаков русские служилые люди приобрели не только братьев по оружию, прекрасно знающих театр военных действий в среднем и нижнем течении Днепра, но и базу снабжения предстоящих боевых операций в этом районе степей в виде укреплений на острове Хортица. Таким образом, с 1556 года личность князя Д.И. Вишневецкого становилась ключевой для реализации военно-политических устремлений Московского государства в Среднем и Нижнем Поднепровье, что предопределило дальнейшее сближение интересов князя и правительства царя Ивана IV Васильевича, завершившееся его переходом на русскую службу.
О своих подвигах против татар и турок на Днепре летом 1556 года князь Вишневецкий не замедлил известить короля Сигизмунда II Августа через служебника Миску (т. е. атамана Михаила Млынского), прося у него монаршей протекции и поддержки. Однако ответа от своего сюзерена он дождался только без малого через год, да и не того содержания, на которое рассчитывал. Все это время его посланник находился, фактически, под домашним арестом, а сам князь пребывал в полном неведении относительно реакции пока еще своего монарха. А тот все это время вел активные переговоры с крымским ханом Девлет-Гиреем I, пытаясь дипломатическими средствами умилостивить того и сохранить шаткое состояние мира с южным соседом в условиях военной активности русских в Прибалтике с началом Ливонской войны 1556–1583 гг.
Польско-литовская дипломатия в этот промежуток времени прилагала огромные усилия, чтобы дезавуировать участие если не людей, то хотя бы лично самого князя Д.И. Вишневецкого в походе под Очаков 1556 года. Посол при бахчисарайском дворе пан Размус Довгирд летом 1557 года передал хану Девлет-Гирею I два листа (послания) короля Сигизмунда II Августа, в которых тот, по сути, брал князя на поруки, стремясь обелить его имя в глазах крымского монарха. Говоря, как об этом мы уже писали выше, о том, что князь тремя годами ранее обращался за покровительством к турецкому султану, получил и его, и знаки расположения самого крымского хана, король Сигизмунд II Август указывал Девлет-Гирею I, что именно эти обстоятельства вынудили его поручить Д.И. Вишневецкому строительство Хортицкого замка для воспрепятствования литовским казакам совершать несанкционированные набеги на окраины Крымского ханства, а также для того, чтобы перекрыть московским служилым людям возможность совершать походы от Путивля по реке Псел в среднее и нижнее течение Днепра. Великий князь Литовский писал хану: «Съ тое причины розумели есьмо, же большей будетъ схиленъ людемъ вашимъ и недопуститъ козакомъ шкоды чинити улусомъ и чабаномъ Цесара, его милости, Турецъкого, позвавъши ласку и жалование, и про то поручили есьмо ему сторожу польную…»[180].
Как мы видим из текста этого дипломатического послания, князь Дмитрий Вишневецкий был отнюдь не самостоятелен в деле возведения островного укрепления за днепровскими порогами, он осуществил строительство Хортицкого замка по воле польско-литовского монарха, причем, как писал Сигизмунд II Август Девлет-Гирею I, главной стратегической целью возведения этой пограничной крепости являлось, в первую очередь, противодействие московской военной экспансии в западной части Дикого поля: «ведь же естли оный замочокъ остоитъся, и к нашей руце будетъ держанъ, може быти отътоль безпечъная сторожа для покою между панствъ, а Московскимъ козакамъ на Днепръ ходити нелзе будетъ»[181]. Поэтому мы в принципе не можем говорить, как это делали и делают сегодня многие малороссийские и современные украинские историки, о том, что Хортицкий замок королевского «стражника на Днепре» князя Д.И. Вишневецкого стал местом зарождения самостийного запорожского казачества, — это была типичная казенная пограничная крепость с гарнизоном, содержащимся за счет доходов с государственных имений, переданных в частное управление князю (правда, построенный в нетипичном для полевого пограничного укрепления того времени месте, что принципиального значения для понимания его административно-правового статуса не имеет).
Не получив в кратчайшие сроки, как это бывало ранее, никакого вразумительного ответа от Сигизмунда II Августа на свои реляции о победе над крымскими татарами под Ислам-Керменем и над турками под Очаковом, в начале осени 1556 года князь направил в Москву своего представителя, чтобы сообщить царю о своем скорее вынужденном желании окончательно порвать узы вассалитета с польско-литовской короной и уйти со службы короля Сигизмунда II Августа и стремлении перейти под покровительство Русского государства (посланец прибыл в Москву между 27 сентября и 5 октября). Летопись свидетельствует: «…приехал ко царю и великому князю Ивану Васильевичю всеа русии от Вишневецкого князя Дмитрея Ивановича бити челом Михайло Есковичь, чтобы его государь пожаловал, а велел себе служите. А от короля из Литвы отъехал да на Днепре на Кортицком острову (на острове Хортице — О.К.) город поставил против Конских вод у Крымских кочевищ. И царь и великий князь послал к Вишневецкому детей боярских Ондрея Щепотева да Нечая Ртищева да того же Михаила с опасной грамотой и с жалованием»[182]. 16 октября направленные к князю Вишневецкому дворяне вернулись в Москву и сообщили, что он принял присягу: «…а приказал князь Дмитреи, что он холоп царя великого князя и правду на том дал, что ему ехати ко государю.», а сам выступил в поход «. воевати Крымских улусов под Ислам-Кермень, служача царю и великому князю»[183].
Осенний поход под Ислам-Кермен 1556 года должен был показать московскому правительству боеспособность вновь приобретенной военной силы, и поэтому, как представляется, князь выбрал то операционное направление против Крымского ханства, обороноспособность которого была наиболее ослаблена летним походом русских служилых людей под командованием дьяка М.И. Ржевского. Князю Д.И. Вишневецкому была нужна громкая и желательно легкая победа, чтобы убедить царя Ивана IV Васильевича в своей полезности, поэтому он выбрал целью своего нападения самое уязвимое в то время место в обороне Крымского ханства и без особого труда одержал верх над его гарнизоном. В декабре того же года русский посол в Крыму князь Ф.Д. Загряжский сообщил царю, что хан готовился к войне все лето и даже просил помощи от своего сюзерена — турецкого султана, но так и не смог осенью отразить нападения отряда князя Д.И. Вишневецкого на Ислам-Кермен, — князь этот город взял штурмом 1 октября, в праздник Покрова пресвятой Богородицы. Как сообщают летописи, «… сее осени, о Покрове, у него (т. е. у крымского хана — О.К.) Вишневской князь Дмитреи город взял Ислам-Кермень и людей побил и пушки вывез к собе на Днепр в свой город»[184].
Штурм и взятие Ислам-Кермена стали первым крупным самостоятельным военным успехом князя после его превращения в «стражника на Днепре», до этого он побеждал врагов или под чьим-то началом, или в полевых стычках немногочисленных отрядов в ходе «наступательной партизанской войны». Однако стратегический успех осеннего похода 1556 года превратил его из лихого «полевого» командира в настоящего военачальника, с именем и авторитетом которого были вынуждены считать как противники, так и союзники.
Однако и эта громкая победа над крымчаками, и милостивое благорасположение русского царя не подвигли князя Дмитрия на окончательный разрыв с Речью Посполитой. Видимо, где-то в глубине души он лелеял надежду на то, что в Великом княжестве Литовском его военные подвиги будут по достоинству оценены и вознаграждены. Однако этого не случилось: приватные переговоры князя с русским царем очень быстро стали известны Сигизмунду II Августу, который уже летом стал считать Вишневецкого изменником (по крайней мере, для целей внутренней политики, поскольку в переписке с бахчисарайским двором польско-литовский монарх еще не раз упоминал имя князя Вишневецкого как своего пусть своевольного, но все еще подданного). Об этом вполне определенно свидетельствуют документы дипломатических отношений между Московским царством и Польско-Литовским королевством того времени. В частности, в челобитной московского посла при дворе Сигизмунда II Августа боярина Ивана Михайловича Воронцова «со товарищи» от 8 сентября 1556 года указывается, что «…сказывалъ имъ Гришка Жуковъ сынъ Левшина: князь Дмитрей Вишневецкой отъехалъ къ Москве, а съ нимъ Тишковых два, Юшко до Офоня…»[185]. Сам факт упоминания наряду с именем князя еще и представителей местной шляхты свидетельствует о том, что Д.И. Вишневецкий перешел на русскую службу не только с подчиненными лично ему черкасскими и каневскими казаками, но и взял с собой нескольких согласившихся на смену сюзерена землевладельцев из числа «земян» — собственников государственных фольварков в Великом княжестве Литовском.
Вполне возможно, что информация об «отъезде» князя «к Москве» была лишь дипломатическим демаршем, своего рода «разведкой боем», направленной на то, чтобы узнать, насколько далеко зашли контакты князя Д.И. Вишневецкого и представителей московского царя. Похоже, что советники Сигизмунда II Августа не имели четкой позиции по этому вопросу, и были вынуждены блефовать. Или, наоборот, были настолько хорошо информированы, что узнали о присяге князя на службу московскому царю много раньше, чем об этом стало известно окружению Ивана IV Васильевича и его дипломатам в Речи Посполитой. В любом случае, до лета 1557 года позиция короля Польского и великого князя Литовского в отношении князя была неопределенной: не имея действенных гарантий его верности, он как глава государства объективно не имел права рисковать казной и материальными ресурсами, оказывая помощь «стражнику на Днепре».
Осенний поход 1556 года князя Д.И. Вишневецкого на Ислам-Кермень получил неоднозначную оценку в историографии: так, украинский советский исследователь В.А. Голубуцкий, описывая его, добавляет, что «нападение на Ислам-Кермен было по существу первым и в то же время последним самостоятельным выступлением князя против татар…»[186], однако французская археограф Ш. Лемерсье-Келькеже считает, что «это утверждение противоречит всем турецким источникам», а сам Д.И. Вишневецкий сохраняет самостоятельность действий вплоть до поступления на русскую службу осенью 1557 года, еще немало повоевав до этого с Крымским ханством[187].
Однако, как видно из приведенных выше русских летописных записей и документов дипломатической переписки, ни одно из этих утверждений нельзя считать справедливым: князь атаковал и взял штурмом Ислам-Кермен, уже «служача царю и великому князю», получая за свои ратные труды денежное жалование и материальное снабжение своего отряда продовольствием, свинцом и порохом из государственной казны Московского царства. Единственным, что выделяло Д.И. Вишневецкого в тот момент среди прочих русских военачальников, являлось наличие у него до поры самостоятельного наемного войска, подчинявшегося непосредственно только ему. Фактически, в 1556 и, возможно, еще в 1557 году князь Вишневецкий, возглавляя личную «армию» днепровских казаков, был кондотьером, т. е. предводителем военных наемников, поступившим в силу военно-политических обстоятельств на русскую службу. А поэтому в полной мере считать его «холопом русского царя» также не приходится. И таковым он оставался до тех пор, пока ему не были подчинены отдельные отряды дворянской конницы и стрельцов, с которыми он совершил свои знаменитые походы в земли Крымского ханства 1558–1560 годов.
На наш взгляд, основной причиной затянувшегося «переходного» периода со службы королю и великому князю Сигизмунду II Августу на царскую службу к Ивану IV Васильевичу явилась жадность и корыстолюбие князя Дмитрия Вишневецкого: он, стремясь получать денежное довольствие и материальное снабжение сразу же из двух враждебных друг другу источников, до последнего тянул с прибытием в Москву, куда его звали еще летом 1556 года. Совершенно очевидно, что он надеялся на военную и техническую помощь со стороны польско-литовского государства, у которого одновременно с московским правительством Избранной Рады просил подкреплений «людми и стрелбой», т. е. стрелками и артиллерией, что было для него особо актуально в преддверии ожидаемого им карательного похода из Крыма против его замка на о. Хортица.
В январе 1557 года крымский хан Девлет-Гирей I практически всеми имеющимися у него силами атаковал укрепления Д.И. Вишневецкого на Хортице, которые осаждал и штурмовал 24 дня подряд, но так и не смог взять, о чем князь сразу же проинформировал как короля и великого князя Сигизмунда II Августа, так и царя Ивана IV Васильевича. В мае, после весеннего половодья и распутицы, князь прислал в Москву «… казаковъ Дениска Малого съ товарыщи… а писалъ ко государю, что царь Крымской Девлет-Киреи съ сыномъ и со всеми людьми Крымскими приходилъ подъ его городъ на Хордецкои островъ и приступалъ (т. е. штурмовал — О.К.) дватцать четыре дни, и Божим милосердием и царя и государя великого князя именемъ и счастиемъ от царя (Девлет-Гирея — О.К.) отбился и побилъ у царя многихъ людей лутчих, и пошелъ царь отъ него съ великим соромом. И докуды въ томъ городе люди будутъ царскимъ Великого князя именемъ, и Крымцовъ на войну ходити никуда нелзе»[188]. Действительно, после Судбищенской битвы 1555 года, в которой степняки потеряли весь обоз и огромные табуны лошадей, захваченных русскими, для Крымского ханства была чрезвычайно актуальной угроза флангового удара людей князя Вишневецкого по кочевьям в случае направления в поход на Московское царство основных сил крымских татар.
Документы дипломатической переписки между виленским и бахчисарайским дворами несколько по-иному трактуют неудачу карательного похода крымчаков против Хортицкого замка, где, как писал Сигизмунд II Август хану в листе (послании) от 2 мая 1557 года: «…вы, братъ нашъ, его (князя Вишневецкого — О.К.) добывали зъ великимъ войскомъ вашимъ, пришедши тое зимы Генръваря месяца и болшей трохъ недель тамъ есте стояли подъ онымъ замком»[189]. И даже великий князь Литовский прямо обвиняет хана Девлет-Гирея I в том, что он своим походом спровоцировал Д.И. Вишневецкого на поиск союза с Московским государством и его окончательный переход на царскую службу. Для двора монарха Речи Посполитой это был удачный дипломатический ход: прикрыть карательной экспедицией союзника собственную неспособность влиять на действия одного из своих подданных.
Отражение зимнего нападения крымских татар на Хортицкий замок стало сигналом и для короля Сигизмунда II Августа, что пришло время окончательно определиться в своем отношением к военной деятельности князя Дмитрия в нижнем Поднепровье. Перед этим монархом стояла непростая дилемма: или признать все успехи Вишневецкого и тем самым кардинально переориентировать всю внешнюю политику польско-литовского государства и пойти на союз с Московией против крымского хана, или сохранить состояние шаткого перемирия с Крымом и враждебные отношения с Москвой, полностью отказавшись при этом от князя и его людей. Военно-политический выбор короля польского и великого князя литовского в разрешении этого вопроса предопределила начавшаяся Ливонская война 1556–1583 гг.: опасаясь усиления Московии в Прибалтике у своих северных и северо-восточных границ, а также стремясь заставить ее вести войну на два фронта — против Ливонии и Крымского ханства, Сигизмунд II Август решил отказаться от дальнейшей поддержки князя Дмитрия Вишневецкого, тем самым сдав его хану Девлет-Гирею и его сюзерену — турецкому султану.
О такой позиции двора короля Польского и великого князя Литовского Д.И. Вишневецкому стало известно в конце весны 1557 года, когда на Хортицу вернулся посланный летом предыдущего года к королю казачий атаман Михаил Млынский. В грамоте, которую он привез князю Вишневецкому, король отвечал, что присланные им листы, «через служебника Миску», получены во время пути, именно тогда, когда король ехал с королевою Екатериною с Варшавского сейма 1556–1557 гг. в Вильну и, по распоряжению самого короля, «служебник тот задержан был с ответами королевскими на продолжительное время». Распоряжение же это сделано было на основании известия, принесенного королевским послом в Крыму, князем Андреем Одинцевичем, о намерениях и замыслах «перекопского царя» (крымского хана — О.К.): тот, по известию королевского посла, о чем сам король узнал по приезде в Вильну, «хотел добывать князя Вишневецкого в построенном им замке»; вследствие этого, а также вследствие суровой зимы и трудного проезда к Вишневецкому и вследствие ожидания возвращения посланного к Вишневецкому дворянина Василия Шишковича, король и приказал задержать отъезд «Миски». Кроме этого король писал Вишневецкому и о том, что он, сперва по слухам, а потом от присланного князем гонца, узнал о нападении на замок Д.И. Вишневецкого «перекопского царя»: «за тымъ слухи къ намъ сезде прыходятъ, ижъ тебе царь добывал, а въ томъ часе хлопецъ от тебе до насъ съ тою новиною прибылъ» (затем слухи к нам на сейм приходили, что тебя крымский хан штурмовал, а вскоре и посланец с той же новостью к нам от тебя прибыл — О.К.). Воздавая похвалу князю Вишневецкому за его службу, стойкость и мужественную оборону людей, при нем находящихся, король обещал и на будущее время не забывать его подвигов: «И порозумляли есмо службе, сталости и мужной обороне твоей зъ воли Божъей и всихъ подданныхъ нашихъ пры тобе мешкаючихъ, што ласковее на передние часы помятовати хочемъ».
А вот перспективы он нарисовал князю Дмитрию совсем не такие, как тот предполагал: «И што ся дотычетъ до того замку, черезъ тебя забудованного, и послуги твоее намъ, такая послуга твоя пыемна есть, кгды еси на насъ господара на такъ потребмномъ мисцу замок забудовал, а звлаща где могла быть беспечная сторожность ку повстяганью шкодниковъ лихихъ людей зъ убеспеченьемъ панствъ нашихъ; а ижъ быхмо на тотъ часъ любми и стрельбою посилили оный замокъ, яко еси о томъ къ намъ писалъ, тогды безъ бытности твое в насъ того вчинити намъ теперь не виделося с прычынъ певныхъ, тебе тежъ зводити оттоль на сесь часъ не годилося, маючи ведомость от тебя и зъ иншихъ украинъ о умысле князя великого Московского ку будованью замковъ пры Днепре, знаща где бы хотелъ будовати городы на нашомъ кгрунте, и для зачипокъ, абы козаки въ небытности твоей чинити не важилися, зачымъ бы небеспечности на панства нашы приносили, для чого абы еси тамъ зоставши, великую пильность въ томъ чынилъ и зачипокъ делати чабанамъ и влусамъ цесара Турецького шкодити козакамъ не допускалъ, маючы бычность на многіе прычыны и на докончанье и прысягу нашу съ цесаромъ Турецкимъ, которыи вчинили на вечный миръ, также и съ царемъ Перекопскимъ» (а что касается замка, построенного тобой, и твоей услуги, оказанной нам, то такая услуга приятна нам, потому что ты устроил на нас, господаря, замок на нужном месте, и именно такой замок, где была бы безопасная осторожность для удержания лихих людей шкодников с обеспечением панств наших; но чтобы усилить тот замок людьми и артиллерией, как ты писал нам о том, то без личного твоего приезда к нам, мы теперь не имеем достаточно основательных причин исполнить это, хотя выводить тебя из замка на это время также не годится ради известия от тебя и из других окраин о замысле со стороны великого московского князя соорудить замки при реке Днепре в том именно месте, где и ты хотел строить города на нашей земле, а также и ради предотвращения набегов, на которые могли бы отважиться казаки в твое отсутствие, чем подвергли бы опасности наши владения; оставаясь на месте, ты мог большую пользу принести, не допуская казаков делать зацепок чабанам и шкодить улусам турецкого султана, принимая во внимание многие причины: переговоры и присягу нашу с турецким султаном о вечном мире, так же как и с крымским ханом — О.К.). В заключение грамоты король извещал Вишневецкого об отпуске к нему какого-то Захарки, о котором князь писал королю, а также об отправке к князю собственного королевского слуги с ответами на все письма и просьбы князя, а также о поручении обеспечить безопасность возвращающегося из Речи Посполитой крымского посла вместе с польским послом в Крым паном Расмусом Богдановичем Довгиром. Посла, отправленного к Вишневецкому, король приказывал встретить у Черкасс самому князю, в виду важности дела, с которым посол отправлен, и выслушать его с особенным вниманием[190].
Иными словами, вместо борьбы с Крымским ханством или организации грабительских набегов на его окраины Сигизмунд II Август предписывал князю Дмитрию Вишневецкому выполнять охранно-полицейские функции на границе, препятствуя казакам, которыми он предводительствовал уже несколько лет, совершать нападения на владения крымчаков, лишая их тем самым одного из важнейших источников существования. Также король Польский и великий князь Литовский ему предписывал держать под контролем те места, где московские служилые люди могли бы сооружать полевые укрепления, используя их в качестве баз снабжения и опорных пунктов для организации тактической разведки в Диком поле. Последнее требование Д.И Вишневецкий, принявший вассальные обязательства по отношению к русскому царю, также исполнить не мог из опасения лишиться материально-технической и денежной поддержки Москвы, да и предотвращать набеги казаков на кочевья крымских татар и отказываться от командования ими он вряд ли собирался. Фактически, послание Сигизмунда II Августа представляло собой ультиматум: или полное подчинение и смирение и отказ от грабежа окраин Крымского ханства и контактов с Москвой, или монаршья «месть» (аналог русской опалы) — лишение всех прав и ссылка.
Но последней каплей, переполнившей чашу терпения князя в его отношениях с верховной властью польско-литовского государства и склонившей его к переходу на службу московскому царю, думается, стало посольство пана Довгирда в Бахчисарай, точнее — его документы, которым было не суждено добраться до места назначения, поскольку они были перехвачены русскими служилыми людьми под началом воеводы Даниила Федоровича Адашева на одном из бродов через Днепр. В своем послании король признавал тот факт, что в 1556 году «наши казаки, шедъ, Очакову убытокъ учинили и судно очаковское взяли, в чем кони перевозили». Однако Сигизмунд II Август предпочел сразу же отмежеваться от князя Вишневецкого, написав следующее: «А взяли то судно те люди, которые намъ изменили, которые съ нашимъ изменникомъ со княземъ Вишневецкимъ с Дмитряшемъ, что къ недругу нашему московскому отъехали… А изменник нашъ князь Дмитряш Вишневецкий ни чьим инымъ умысломъ то делаетъ, делает онъ то недруга нашего московского князя присылкою, межъ насъ тотъ изменникъ недружбу намъ делалъ. И тебе было такому человеку свое жалование давати и послов к нему посылати пригоже ли было? И ты про то ли на насъ кручинишься? А онъ на нашей же земле, крепости для, городокъ былъ доспелъ, а ты наши речи слыша да не утерпелъ, прогнал еси его къ нашему недругу, хотелъ еси ему мстити; и он побоялся отъ меня того, и къ моему недругу побежалъ; такой изменникъ и тамъ въ добрыхъ не будетъ; и самому тебе ведомо, что мы такимъ изменникамъ не спущаемъ; мстимъ, берегучи дружбы и любви и братства. И он того для такой лихой человек к нашему двору не приехал, к недругу нашему московскому побежалъ, и ты, брат наш, ведаетъ и напередъ того съ гонцы своими нам приказывал есиъ о такихъ воровстве лихихъ нашихъ украинскихъ городов людей, и мы такимъ лишимъ не попущали, за все их кажнивали (казнили — О.К.), а тот изменник меж нас с тобою недружбу делал и хондыкереву величеству (турецкому султану — О.К.) недружбу делывал же, меж дву земель многие недружбы учинил. И ныне тотъ человекъ того для къ Москве побежалъ…»[191]. Впоследствии это послание Сигизмунда II Августа крымскому хану неоднократно использовалось дипломатией Московского государства как наглядное доказательство вероломства его внешней политики. Но стоит ли того в этом винить? Ведь, не откажись он от князя Вишневецкого, его стране пришлось бы вести войну на два фронта — против Московии и против Крымского ханства, в поддержку которого могли выступить Оттоманская Порта и ее восточноевропейские вассалы — господари Буджака (Молдавии) и Валахии. Такой многовекторной войны польско-литовское государство не выдержало бы, а поэтому было решено пожертвовать Д.И. Вишневецким. Так князь Дмитрий стал разменной пешкой в большой геополитической игре, которую вел монарх Речи Посполитой.
Ободренный отступничеством Сигизмунда II Августа от идеи поддержки и усиления гарнизона Хортицкого замка, о чем все-таки сообщил пан Расмус Довгир, добравшись, ограбленный московскими служилыми людьми, до ханского двора в Бахчисарае, в конце лета 1557 года хан Девлет-Гирей I вновь появился у Хортицы с татарским войском, а также с отрядами, присланными ему молдавским господарем, и османскими янычарами на галерах. После продолжительного сопротивления крепость пала, а сам Д.И. Вишневецкий бежал в Черкассы, уйдя вверх по течению Днепра через пороги[192].
Оттуда в сентябре 1557 года он официально обратился к Московскому престолу с просьбой о покровительстве, предлагая одновременно передать в состав Русского государства земли Черкасского и Каневского поветов Великого княжества Литовского. Как следует из московских летописных источников, «… писал из Черказ да ис Канева к царю и великому князю князь Дмитреи Ивановичь Вишневецкои, что он с Днепра с Хорхитинского острова (т. е. с острова Хортицы — О.К.) пошел, потому что корму не стало у него, и казаки от него разошлись, а царь Крымской пошел на его город да Турского люди (турки — О.К.) многи в судех да Волохи (молдаване — О.К.), и он за кормом не сел в городе, а пришед, засел Черкасы и Каневы, и государь как велит?»[193]. Царь Иван IV Васильевич, как и король и великий князь Сигизмунд II Август боявшийся войны на два фронта, велел ему возвратить староства польско-литовской короне, а самому приехать в Москву: «царь и великий князь писал князю Дмитрею Ивановичю, а велел ехати к собе, а Черкасы и Канев велел королю отступитца, потому что царь и великий князь с королем в перемирие»[194]. Остается только предполагать, как бы развивались события Ливонской войны, да и все русско-польские отношения, если бы Д.И. Вишневецкому все-таки удалось реализовать свои замыслы, и земли Черкасского и Каневского староств вошли в состав Московского государства, однако занятия ретропрогностикой — дело неблагодарное.
Исход князя Вишневецкого из Черкасс, Канева и Хотрицы на службу русскому царю после того, как в своей поддержке ему отказал Сигизмунд II Август, еще раз доказывает наш тезис о том, что он за все время своей многолетней службы польско-литовской короне никогда не был самостоятельной военно-политической фигурой, всегда находился в полной материальной зависимости от своего сюзерена, а днепровское казачество, служившее князю, не являлось тогда сколько-нибудь самодостаточной военно-служилой корпорацией Великого княжества Литовского, если вообще существовало в принципе как узаконенное социальное явление. В связи с этим следует вспомнить слова Сигизмунда II Августа к литовскому канцлеру пану Н.Х. Радзивиллу Черному, сказанные в связи с отъездом в 1553 году князя за покровительством турецкого султана, в которых он ставал на одну плоскость казаков и холопов. В том же духе польско-литовский монарх высказался в своем письме (листе) крымскому хану летом 1557 года: «…Вишневецкий тамъ долго бытии не мелъ, а подданным своим справедливости стало бы ся зъ нимъ, а сторожи съ того замочку для шкоды межи панствъ не напереказе было бы твоимъ людемъ, брата нашего, але и овшемъ пожитку и помочи»[195]. Как мы видим, король Польский и великий князь Литовский прямо именует гарнизон Хортицкого замка «подданными» князя Вишневецкого, т. е. феодально зависимым населением (фактически, холопами), и вполне определенно говорит, что сам князь без поддержки монарха был не способен самостоятельно осуществлять сколько-нибудь серьезные административные и военные действия, что также вполне соответствовало действительности (достаточно вспомнить провал с ремонтом Черкасского замка в 1550–1552 гг.).
Поэтому не удивительно, что князь Д.И. Вишневецкий, временно лишившись поддержки со стороны польско-литовской короны, сначала не побрезговал принять в 1553 году «подарки» от представителей турецкого султана и непосредственно от крымского хана, в 1556 году — материальную помощь от московских служилых людей М.И. Ржевского, за которую расплатился поставкой 300 казаков-наемников. Когда же стала реальной перспектива отказа от сюзеренитета со стороны Сигизмунда II Августа в отношении князя в угоду геополитическим интересам польско-литовского государства, то он, не задумываясь, сменил монарха, дабы сохранить для себя источники денежного содержания и материального снабжения. Если бы он этого не сделал, перспектив лично для него не оставалось никаких: как только у него «корму не стало», казаки оставили своего предводителя в поисках более сытой и безопасной доли.
Этот факт, нашедший отражение в русских летописях, наглядно свидетельствует о том, что в 1557 году не было днепровского казачества как социального явления, а была лишь корпорация наемников, которую содержал для реализации собственных амбиций князь Дмитрий Вишневецкий на средства, полученные аморальным и не всегда законным путем. Но он, будучи человеком благородного происхождения, стал заложником главного закона наемников всех времен и народов, согласно которому они сохраняют верность своему хозяину до тех пор, пока другой им не предложит более высокую цену за их услуги…
Именно поэтому, на наш взгляд, Мазуринский летописец, лаконично описывая прибытие князя на русскую службу, считает предвестниками его перехода все события 1556 и 1557 года, в которых он отстаивал интересы Московского государства: «Тогда и князь Дмитрий Вишневецкий прииде служити к государю. И повелением государевым шед, у крымскова царя взял град Ислам-Кирмень, и люди побил, и пушки вывез к себе на Днепр в свой град. Царь же с сыном своим и со всеми крымскими людми прииде на князя Дмитрия ко граду его на Хордецкой остров. И стоя у него 20 дней, и брань велию творя, и отъиде с срамом; мнозие же людие его побиени быша»[196]. Таким образом, автор Мазуринского летописца однозначно связывает всю боевую деятельность Д.И. Вишневецкого в 1556 и 1557 года с его осознанной и целенаправленной службой интересам Московского государства, что лишний раз опровергает утверждения В. А. Голубуцкого и Ш. Лемерсье-Келькеже о якобы самостоятельности действий князя в это время.
Тем не менее, мы не можем согласить с подобным утверждением, поскольку с правовой точки зрения того времени принесение вассальной присяги еще не означало установления отношений сюзеренитета-вассалитета, т. е. отношений феодальной соподчиненности двух землевладельцев. Присяга являлась лишь демонстрацией намерения поступить на службу, своеобразной офертой — предложением принять услуги, тогда как акцепт — согласие принять услуги выражался в выделении жалования в виде земельной собственности или административной должности по управлению территорией. Материальная и финансовая поддержка, выделенная князю Вишневецкому от имени царя Ивана IV Васильевича в 1556 году, рассматривалась исключительно как вознаграждение за оказанные «разовые» военные услуги, как плата наемнику, кондотьеру, но не как жалование за регулярную и потомственную государственную службу. В этом качестве могло выступать только наделение от имени монарха недвижимым имуществом на наследственном праве — вотчиной — землей с юридически прикрепленными к ней крестьянами в размере, соответствующем социальному статусу феодала в сословной иерархии средневекового общества.
В случае с князем Вишневецким до осени 1557 года этого сделано не было, а поэтому считать его полноправным слугой московского царя ранее этого срока с формально-правовой точки зрения не представляется возможным (к тому же, у него в Великом княжестве Литовском не была конфискована за измену наследственная земельная собственность — «отчины» и «дедизны», а поэтому говорить об утрате Д.И. Вишневецким вассалитета перед польско-литовским королем Сигизмундом II Августом также не приходится).