Рюма в стране ирокезов

Первый день

Вот и наступил этот день. Знаменательный день в Нюркиной жизни.

Встала она рано — Женька расхандрился. Накормила малыша и достала портфель. Простой картонный портфель, оклеенный черной клеенкой.

Это вчера новый председатель, Колька Дрозд, раздал новичкам. И Нюрка тоже получила черный портфель с блестящим замочком. Немного добра в портфеле: букварь, книга для чтения, пять тетрадок и пенал с ручкой, карандашом и резинкой. Небольшое Нюркино ученическое хозяйство, а такое нужное.

Накануне Нюрка ходила к заведующему. Очень хотелось ей написать письмо отцу, в казаки. А Соломон не посоветовал писать. «Выучишься, — говорит, — и сама напишешь». Вот и нужно Нюрке учиться. Чем скорее выучится, тем скорее и напишет письмо. А смешно все-таки: развернула Нюрка букварь — картинки почти все понимает, а что под ними написано, не знает. Стоят какие-то черные значки, а как их понимать? Старшие девчонки раскроют книгу, без картинок даже, и пойдут, и пойдут читать. Складно так все получается: хоть стишок, хоть сказка.

Вот не понимает сейчас Нюрка в этих буквах ничего, а выучится и будет понимать. И как это получается: не понимает, а потом понимает? Чудно!

Заплакал Женька. Нюрка тихонько растолкала Шуру:

— Слышь, Звонок, я собираться буду.

— Отстань! — и Шура перевернулась на другой бок.

— Вставай, говорю! — тормошила Нюрка подругу. — Женьку перепеленать нужно, а мне в школу собираться.

Шура села в кровати, протерла глаза, осмотрелась:

— И чего ты пристала? Спят еще все.

— Ну и пусть спят. А ты не спи. Ты — дежурная.

Да, Шура в первом звене. Еще на той неделе вывесили список звеньев. Их всего шесть. Нюрка с Женькой в шестом. Раз Звонок в первом — ей в школу не идти. Все звено дома остается. Все уходят в школу, а дежурным работы на целый день. Одни уже на кухне повару помогают, другие днем с Фомой на лесосеку за дровами поедут. Потом все два этажа подмести нужно и полы вымыть. А там Клеопатра Христофоровна стирку или починку белья выдумает. Зимой дежурные печи топят.

Вот почему, когда вывесили списки, много споров было. Генка Мазур все бегал за председателем:

— Нет, ты скажи, — приставал он. — Ты скажи, зачем ты в наше звено Женьку Нюркиного записал?

Колька отшучивался:

— Чего ты, Мазур, разлюбил Женьку? Ты ж его любил. Ты его у нас с дачи украл.

— Ну и украл, — надувал губы Генка. — На то игра. А теперь что — он в лес поедет? Или печку топить будет, а?

— Так мы ж его сверх комплекта записали.

— Как это? — не понял Мазур.

— Вам же двадцать полагается?

— Двадцать.

— А Женька двадцать первый.

Генка минуточку молчит, соображает, и, наконец, соглашается:

— Ладно. Пускай поверх комплекта. Только, чур, не говорить: у вас людей больше всех и спрос больше. Напхают разных там, а потом спрашивают.

Звеньевой в Нюркином звене Зину Кобзеву выбрали. Ту, что ей платье «татьянкой» шила. Ой, одеваться ж надо!

— Иди, что ль! — толкает она Шуру. — Ребенок-то обкричался весь.

Нюрке и самой хочется поиграть с мальчишкой. Он забавный становится: узнает Нюрку, улыбается ей, гукает. А может, это ей только кажется? Хочется ей потетешкать Женьку, а нельзя. Колька строго-настрого наказал:

— Хватит нянькой быть. Ты теперь школьница. Ночью — пожалуйста, ухаживай. А днем — ни-ни! Передала малыша дежурному звену и — амба! Ясно?

— Так он же мой! — искренне удивилась Нюрка. — Как же…

— Ты эти буржуйские словечки «мой», «мое» брось! — не на шутку рассердился Колька. — Ты другие заучивай: «наш», «наше».

«Ну и пожалуйста! — думает Нюрка с каким-то злорадством. — Вот ревет «наш-то», а Звонок дрыхнет. А если б «мой», я б его сейчас бы уговорила, соску дала, успокоила б. А так — пусть орет!»

Но жестокосердия у Нюрки хватило ненадолго. Она все-таки встала, угомонила малыша и решительно сдернула с Шуры одеяло:

— Ты встанешь сегодня или нет?

— Ах, ты так? Ну берегись!

Шура повалила Нюрку на кровать и подняла веселую возню. В это время снизу, с первого этажа, послышался резкий звук сигналки. Подъем!

— Подъем! — завизжала Шура.

Они обе стали на Нюркиной кровати, обнялись и закричали:

— Подъем! Подъем! Подъем!

Как ошалелые вскакивали с кроватей девчонки. Одни кинулись тискать беспокойных подруг, другие, недоспав, ворчали:

— Вот дуры-то!

Из взрослой спальни тоже послышался шум. В дверь просунулась раскудлаченная голова Кати:

— Эй вы, мелочь пузатая! Потише можно?

Звук сигнального рожка все приближался. Несколько рулад раздалось у самой двери, и мужской голос спросил:

— Встаете, народы?

— Встаем, Евгений Григорьевич! — хором гаркнула спальня.

Раз сигналка — значит дежурит Евгений Григорьевич. Иногда просыпались под звуки «шубы» — шумового оркестра. Это было только в исключительных случаях — Василий Протасович новости сообщал. Вадим Карпович, дядя Бук, просто стучал в двери палкой. Он не расставался с красивой, гнутой, в перламутре, палкой.

Накинув будничные платьишки, побежали девочки в умывальню. Конечно же, мальчишки захватили и левую, девчоночью, половину умывальника. Опять смех, война за место, чей-то визг — холодная вода за шиворот попала.

Убраны кровати, наскоро проглочен завтрак — всегдашний кондер — и наступила торжественная минута: Нюрка приступила к туалету. Она надела белые носки с голубой каемочкой, натянула новые, сработанные Фомой ботинки, смахнула суконкой пыль и задумалась, какое платье надеть?

«Татьянку»? «Татьянка», говорят девчата, сидит хорошо. А сатиновое к тому же еще и яркое, праздничное. Конечно, красное! Сегодня у Нюрки такой праздник — первый раз в школу идет. Красное с манжетами, под поясок и с белой беечкой. И потом, это ж платье ей Катя шила, а Катя ее сегодня в школу поведет. Только красное!

Нюрка зашла в спальню старших девчонок, повертелась у зеркала и осталась довольна. Хорошее платье! Чуточку взгрустнулось — вот бы тятька с мамкой ее в этом платье увидели! Но грусть быстро растаяла. Нюрка подошла к Кате, потерлась, как котенок, о ее бок и попросила:

— Ну, пойдем, что ль?

Во дворе их остановил Ахмат Хапизов. Он поздоровался с Катей и, будто не узнав Нюрку, спросил:

— Это кто с тобой?

Катя улыбнулась:

— Нюра Солодовкина.

— Ню-у-ра? — удивленно поднял брови Ахмат. — Не может быть! Дай-ка! Дай-ка я на нее посмотрю!

Он шутливо отталкивает Катю, отодвигается, смотрит на Нюрку. А Нюрке почему-то стало стыдно. Стыдно и радостно. Она краснеет и опускает голову. Ахмат восхищенно цокает языком:

— Тце-тце-тце! Ай, красиво! Ай, хорошо! Повернись-ка!

Он за плечо крутит Нюрку:

— Это тебя Рюмой зовут? Неправильно! Совсем ты не Рюма. Ты — ханум! Понимаешь? Девушка! Невеста! Хорошо! Очень хорошо! Якши!

— Отвяжись, Ахмат! — смеется Катя. — Совсем застыдил девчонку. Пойдем, Нюра.

Нюрка еще минуточку стоит на месте, а потом срывается и вприпрыжку, как коза, догоняет Катю.

Помахивая портфелем, она идет с Катей по подгорненской стороне. Они поднимаются по улицам в город, шагают по шуршащим красно-желто-зеленым листьям, проходят по переулку «с ромашками». Но ромашки уже высохли, и теперь это просто черный бурьян, хрустящий под ногами.

Они идут мимо шумного Верхнего базара к огромному, на весь квартал, белому двухэтажному зданию. Они поднимаются на широкое трехступенчатое крыльцо, открывают высокую, тяжелую черную дверь с бронзовой ручкой и входят в просторный светлый вестибюль.

Солнце ворвалось в два огромных окна и позолотило вешалки гардеробной, стертые ступени межэтажной лестницы, засверкало бликами на отшлифованной тысячью рук поверхности перил.

— Здравствуйте, тетя Зоя!

Это Катя обратилась к гардеробщице, пожилой полной женщине, что сидит в стареньком кресле у самого входа.

— Здравствуй, милая! — отвечает тетя Зоя и указывает на Нюрку: — Новенькая?

Нюрка кивнула.

— Ваша?

— Наша, — отвечает Катя.

Вслед за Катей Нюрка поднимается на второй этаж и идет по бесконечному коридору. Много дверей с белыми табличками и ромбиками.

— Канцелярия. Учительская, — показывает Катя. — Восьмой. Девятый. Шестой «А». А это твой, первый «Б».

Катя ушла. Нюрка нерешительно потопталась у входа, внимательно посмотрела на ромбик с номером класса — нужно ж запомнить — и тихонько толкнула дверь. Вошла и ослепла — прямо в глаза било лучами веселое утреннее солнце.

Осмотрелась. Три ряда парт. Стол и стул для учителя. Какие-то таблицы на стенах. Портрет Ленина в простенькой рамке. Здесь он в галстуке и глаза строгие, требовательные.

«Не будет же он все время улыбаться, — сама с собой рассуждала Нюрка. — Заботы-то вон сколько! Небось, думает: «Вот и накормили мы Нюрку, и обули, и одели, и портфель дали, и даже ее махонького не обидели. А как Нюрка? А?»

«Не сумлевайся, дедка, — кивает Нюрка портрету. — Я упрямая!»

В классе еще никого нет. Нужно Нюрке выбрать место. Надолго. На целый год. И она выбрала: первую парту у окна.

Едва Нюрка успела сесть за парту и спрятать портфель, вошла беленькая, худенькая девочка с косичками. Ее ввела за руку полная красивая мама. И на девочке и на маме были одинаковые голубые платья из тонкой, пышной, прозрачной ткани. Стоило Нюрке только мельком сравнить свое платье с тем, что на этой девочке, как собственный, такой праздничный наряд сразу потускнел.

Красивая мама не поздоровалась. Она, видимо, ждала, что это сделает Нюрка. А Нюрка не догадалась. Никто ее этому не научил. Красивая мама подошла к Нюркиной парте, зачем-то провела пальцем по крышке и брезгливо обтерла палец носовым платком. И от платка, и от самой мамы и девочки пахло очень приятными духами.

— Садись, Нелли, сюда! — мама указала девочке место рядом с Нюркой. — А я пойду. Мне некогда.

Мама поцеловала девочку в щеку, круто повернулась и голубое облако платья заполнило весь проход. Девочки остались одни.

— Можно? — девочка робко подняла на Нюрку большие голубые глаза.

— А чего ж! — Нюрка подвинулась на самый краешек скамейки. — Тебя Неллей зовут?

— Ага, — кивнула головой Нюркина соседка. — А тебя?

— Нюрка.

— Аннушка, — поправила Нелли и пояснила: — Нашу горничную Аннушкой зовут.

На этом первый разговор Нюрки с новой подругой закончился. Класс как-то сразу дружно стал заполняться детворой. То и дело хлопали створки дверей. Входили все новые и новые ученики первого «Б», мальчишки и девчонки. Одни приходили сами, другие с родителями. Одни шумно, другие робко, скромно садились за парты, оглядывали соседей.

Влетел Генка Мазур. Он на секундочку остановился у дверей, потом подошел к Нюрке, хлопнул портфелем по крышке парты так, что обе девчонки вздрогнули, и засмеялся:

— Здравствуй, Рюма!

И хоть они уже виделись, Нюрка ответила:

— Здравствуй!

Нелли недоуменно посмотрела на Нюрку, но ничего не сказала. А Генка смело протопал по проходу и начал шумно устраиваться за самой последней партой.

В коридоре громко прозвенел звонок. Затопало множество ног, и стало очень тихо. Только слышался неясный гуд, будто в пчельнике.

Нюрку охватило какое-то смутное чувство нетерпения. Вот… Вот сейчас начнется то, из-за чего она пришла в школу. Она не представляла, как это случится, но твердо знала, что еще несколько мгновений, и она начнет понимать эти таинственные значки — буквы. Нетерпение росло, и Нюрка крепко до боли сжала кулаки. Скорей! Ну, скорей!

Распахнулась дверь, и в класс вошла учительница. Молодая, стройная учительница в белой кофточке и длинной черной юбке с широким поясом. Маленькие туфельки на высоких каблуках протопали к столу. Учительница прижала к груди журнал и сказала:

— Встаньте, дети! Здравствуйте! Садитесь.

Когда все сели и перестали хлопать крышками парт, учительница тоже села и улыбнулась.

— Меня, ребята, зовут Серафима Леонтьевна Розова. А тебя? — и учительница посмотрела на Нюрку. — Встань, пожалуйста.

Нюрка встала и… растерялась. Ну, вот, честное слово, она забыла, как ее зовут. Билось сердце, шумело в ушах, было горячо щекам, и она молчала.

— Ну, так как тебя зовут? — Серафима Леонтьевна развернула журнал.

Сзади сказали:

— Рюма!

Это Генка Мазур. Сказал и засмеялся, и все в классе засмеялись. А учительница не засмеялась.

— Это у тебя имя такое? Тебя Рюмой звать?

И тогда Нюрка дернула подбородком и сказала:

— Меня зовут Анна Кирилловна Солодовкина!

В классе опять фыркнули. Серафима Леонтьевна постучала по столу карандашом, поставила в журнале «галочку».

— Очень хорошо, Нюра. Садись.

Нюрка села, повернулась к Генке Мазуру и показала ему язык. Вот тебе!

Так начался первый Нюркин школьный день.