Рюма в стране ирокезов

Крестины

С последним лучом солнца на флагштоке вспыхивает алая звезда. Это как телеграфный сигнал: «Всем! Всем! Всем! Сегодня в детдоме необыкновенный вечер. Вход свободный». Подгоряне этот сигнал знают. Если горит звезда на фронтоне — вечер закрытый, для одних детдомовцев; на флагштоке — для всех.

Идут соседи на краснозвездный призыв. Есть в городе драматический театр, два кинотеатра, несколько клубов, городской парк, но подгоряне — домоседы. А к приютским идут. И не без причины. Встречают приютские гостей вежливо, у самых ворот, на лучшие места в своем клубе сажают и за «погляденье» ни копейки не берут. И из-за детей стараются подгоряне жить с детдомовцами в мире: постесняется безотцовщина знакомой девке нагрубить, не боязно и парню на улице показаться — не тронут. И еще сады… Сады и огороды. Поссорься — и за ночь одни голые ветки или потоптанные гряды останутся.

Сегодня гостей не густо — специальных приглашений не рассылали. Пришли ближние. Народ на Подгорненской стороне живет солидный, спокойный, больше мастеровщина: сапожники, портные, модистки, шапочники. Мужчины — в пахнущих нафталином костюмах, с галстуками-«бабочками», в жестких картузах, котелках, в модных кепи; женщины шуршат атласными сборчатыми юбками, покачивают плечами, прикрытыми цветастыми шалями. Щеки у женщин чуть подкрашены, брови чуть подведены. Пахнет недорогим одеколоном. Молодежи нет — родители не пускают. Зато пришли две старушки: прослышали-таки о крестинах.

Зал полон. На передних скамьях — малышня, посередине — гости, сзади — старшие детдомовцы. Гости щелкают семечки, шелуху аккуратно в бумажные кулечки сплевывают. Такой уж закон у этих приютских: плюнешь на пол и ни за какие коврижки больше не пустят. Старушки о чем-то шепчутся и сокрушенно качают головами. Пацаны время от времени дружно хлопают в ладоши, требуют:

— Время! Вре-е-емя!

Почему-то не открывают сцену. Там еще что-то двигают, стучат молотками.

Наконец занавес дрогнул. Из-за него вынырнули двое с фанфарами. Стали и картинно уперли фанфары в колени.

Зал притих — любуется пацанами. Босоногие, загорелые, с гордо поднятыми головами, в синих трусиках и белых рубашках с пионерскими галстуками, они по-настоящему красивы. Сверкает никель фанфар. Струится темно-вишневый бархат фанфарных вымпелов с золотой бахромой. Тишина. И в тишине, на сцене, кто-то громким шепотом:

— Да уйди ж ты, Рюша! Сказано — не уроним, значит — не уроним!

Одновременно взметнулись фанфары. Трижды взорвал тишину сигнал:

— Слушайте дружно все!

Потух свет. Медленно раздвинулся занавес. И по залу, как порыв ветра, пролетел шепот.

Будто утреннее солнце лежит у самой рампы. Будто легкое облачко окружает алый горящий куб — десять девчонок в белых платьях. И будто у солнца на темечке лежит туго запеленутый малыш и сосет соску. А там, за спинами березок-девчонок, синее небо с серебряными звездами. Крупные звезды из конфетных оберток, наклейные на окрашенную в синее мешковину…

Какая мешковина? Какие конфетные обертки? Небо! Голубое небо из сказки и холодные льдинки-звезды. И если вам скажут, что малыш лежит в обтянутом кумачом кресле заведующего, — не верьте! Солнце!

— Батюшки! — всплескивает в темноте старушка. — Сгорит же! Сгорит, идолы!

И в той же темноте звонкий мальчишеский голос:

— Наши, бабушка, в огне не горят и в воде не тонут!

За спинами зрителей возникает тонкий луч света и, как пальцем, упирается в дверь. Обе половинки сами собой медленно распахиваются и входит маг. Красный остроконечный колпак со звездами, лохматые брови, узкая, до колен, седая борода, цветастый халат Клеопатры Христо… Ой, что вы! Плащ с магическими письменами и длинный пастуший посох.

Пацаны сдержанно гудят, пацаны восторгаются. Хорошо! А бабка не выдерживает:

— Колдун! Истинный бог — колдун!

Тонкий луч света ведет мага к сцене. Медленно, важно поднимается маг по ступенькам, небрежно попирает шевровыми штиблетами бухарский ковер. Свой пастуший посох волшебник прислоняет… прямо к небу. И синее небо с серебряными звездами вздрагивает и колышется от страшной силы магического жезла.

Воздев руки, маг произносит непонятные, волшебные слова:

— Мене! Текел! Фарес!

Голос у волшебника совсем не подходящий к моменту, этакий жидкий тенорок. Дорогой Евгений Григорьевич, милый дядя Шпон, ну ведь можно было б хоть чуть-чуть басовитее! Ну, посолидней бы!

Но чудо свершилось. Сверху спустилась толстая книга и повисла в воздухе.

— О книга судеб! — восклицает маг. — О книга мудрости Соломоновой!

В зале откровенно хохочут. Ну, конечно же, это Соломонова книга. Это «Мир животных» Брэма, что всегда лежит на столе у заведующего.

Волшебник вещает:

— Раскройся, книга судеб, на золотой странице. Дай имя отроку!

Невидимые силы пытаются раскрыть книгу. Книга конвульсивно дергается в воздухе. Кто-то шипит под полом сцены:

— Да не за ту нитку, болван! Левой! Левой дергай!

А ребятам в зале некогда ждать. Они кричат волшебнику:

— Санька! Никита! Роман! Володька! Генка!

Из угла хором:

— Леш-ка! Леш-ка!

Маг нетерпеливо топает ногой, и книга раскрывается. Зал замирает. Кудесник смотрит на цветной снимок австралийского льва и читает:

— Евгений!

Ой, и хитрый же волшебник! Свое имя увековечить хочет. Но маг повторяет:

— Евгений Онегин!

Значит, Женька? В честь пушкинского героя?

— Правильно-о!!!

Волшебник переворачивает лист. Волшебник читает Книгу Судеб:

— В честь героя командарма Семена Михайловича Буденного наречь отрока Семеновичем!

Ребята в восторге, ребята топают ногами, ребята рвут глотки:

— Семеновичем! Правильна-а!

— А теперь… — возглашает волшебник… и все летит на смарку! Волшебная программа ломается.

У ног волшебника разверзается земля… Простите! У ног волшебника открывается люк и высовывается пыльная физиономия Лешки Пузана. Он сидел под полом и делал чудеса. Он все слышал, но не мог ничего сказать. Теперь Женьке дадут фамилию. И Лешка Пузан не выдержал. Он головой открыл люк, высунул голову и крикнул:

— Да Находка ж! Находка! Мы ведь нашли его!

И хоть Пузан вовсе не маг и у него нет седой бороды, ему тоже хлопают в ладоши и тоже кричат:

— Правильна-а!

А что теперь делать волшебнику? Все испорчено. Хоть сквозь землю провались. И маг… проваливается. Вспыхивает молния, курится облако дыма и ни люка, ни волшебника. А там, где был волшебник, стоит коза.

Не верите? Самая настоящая коза, на четырех копытцах, только копытца у нее красные. И с рожками, только рожки у козы золотые. А на шее у нее на голубой ленте серебряный колокольчик.

И тогда радужно вспыхнула рампа. Софиты золотом залили сцену. Стало светло и празднично, и вышел Соломон… Нет, нет! Не библейский царь Соломон, а Петр Петрович. Он вел за руку Нюрку. Он подвел ее к козе с золотыми рогами и сказал:

— Это тебе, Нюра, кормилица. Чтоб Евгению Семеновичу молоко было.

Принесли книгу «Личного состава и под номером сто двадцать первым Петр Петрович записал: «Евгений Семенович Находка, 1922 года рождения», а нового члена семьи передал Нюрке.

Девчонки подарили обеих кукол: и черную, и рыжую. А Лешка Пузан притащил кролика. Но кролика, хоть он и белый, и ангорский, не приняли.

Старушки не выдержали:

— Я дарю курочку, — сказала одна.

Другая — чтоб не отстать:

— Я — петушка.

Потом был ужин. Гостей посадили во главе стола и сам Василий Протасович угощал их пирогами. Пироги хвалили. Василий Протасович крутил соломенный ус, Василий Протасович качал головой:

— Мне бы сдобу немного, мне б изюмцу, я б такой пирог закатал!

Старушка укорила Петра Петровича:

— Нехорошо без попа-то! Не по-христиански!

— А я чем не поп? — жевал губами заведующий. — Я ведь все Евангелие назубок знаю.

— Эх, Петр Петрович! — вздыхала старушка. — Кабы ты-то нашим попом был! Наш-то — пьянчужка горька-ай!

На ребячьем конце тоже шел спор. В книге на Женьку Находку не была заполнена графа «соцпроисхождение». Володька Сизов, Герцог, как звали его за холеные нежные руки, красивое лицо и изящество, примирительно гудел:

— Ну какая разница, братва? Пиши как хочешь, хоть рабочий, хоть крестьянин, все равно детдомовец. Все равно в вуз без экзаменов.

— Не верно! — волновался Костя. — Не по-марксистски! Крестьяне не одинаковые. Там и батраки есть и кулаков хоть пруд пруди.

— Предлагаю компромисс, — улыбнулась Клава. — Запишем: соцпроисхождение рабоче-крестьянское.

Неожиданно вмешался хмурый, черный, как жук, Колька Малыгин: книгочтей и философ. Он коротко бросил:

— Из крестьян-бедняков мальчишка.

— Откуда это синьору известно? — съязвил Володька.

— Логика, — лаконично ответил Колька.

— Да не тяни ты, — дернула его за рукав Клава. — Выкладывай.

Колька еще больше нахмурился:

— Где нашли мальчонку?

— Ну, у железной дороги, — нетерпеливо ответил Костя.

— Без «ну», — невозмутимо заметил Колька. — У железной дороги, на крутом повороте, где поезд, как черепаха, ползет. Значит, ребенка тихонько подбросили с поезда. Вывод: ребенок не местный. Завернут в старую холстинную юбку. Значит, мать деревенская. В городе холстинных юбок не носят. Богатая крестьянка в юбку б не завернула — пеленки б нашлись, да и не бросила б. Вывод: из крестьян-бедняков.

И Колька многозначительно умолк. Володька добродушно щелкнул Кольку по лбу:

— А ведь варит котелок у парня. Правильно.