С четырех сторон горизонта

«ПО ПРАВУ ОТКРЫТИЯ»

«… Да будете вы нашим адмиралом островов и материка, которые будут открыты и приобретены вами. И да будете вы нашим адмиралом и вице-королем и правителем в этих землях…

Дано в нашем городе Гранада, в тридцатый день апреля, года от рождества спасителя нашего Иисуса Христа 1492.

Я — король. Я — королева»[45]

Эти строки были написаны накануне первого путешествия Колумба. Накануне своего последнего путешествия, совершенного в 1502 году, мореплаватель снова, уже в какой раз, получает напоминание от королевской четы:

«И вы должны для нас и от нашего имени принять во владение эти острова и материк, которые вы откроете… вы должны узнать все о золоте, серебре, жемчуге, драгоценных камнях и пряностях и других ценностях, которые там имеются…»

При чтении подобных исторических документов вспоминаются, прежде всего, не путешествия и не берега, запечатленные впервые на карте. В памяти оживает другое: конкистадоры, охваченные золотой лихорадкой, алчные и безжалостные «рыцари наживы», губительные, как саранча.

И нельзя не припомнить их на этих страницах. Слишком тесно сплетались в истории человечества географическое открытие и завоевание, самоотверженный подвиг и хищный разбой.

Подплывает к берегу чужеземный корабль. Капитан отдает команду, и на мачте поднимается флаг. Обитатели затерянной в океане земли с любопытством разглядывают столпившихся у борта пришельцев.

Развевается флаг страны, которой отныне будет принадлежать эта земля. Ведь нога европейца не ступала еще на ее прибрежный песок. Кто открыл, тому и владеть. Таково неписаное «право открытия». Надо ли добавлять, что его подкрепляют пушки. Звуки пушечного салюта доносятся с корабля.

Вспомним замысловатое имя и поучительную судьбу человека, пытавшегося «по праву открытия» завладеть самым большим океаном Земли. Его звали Васко Нуньес де Бальбоа. События, о которых будет рассказано здесь, происходили четыре с половиной столетия назад.

Это было в жестокое время конкисты (по-испански конкиста — завоевание). Промотавшиеся идальго и придворная знать, мореплаватели и солдаты, расчетливые купцы и беспутные авантюристы нахлынули в открытые Христофором Колумбом заокеанские земли. Современник конкисты, ее страстный обличитель и ее летописец Бартоломео Лас Касас запечатлел в своей книге «История Индий» кровавые подвиги завоевателей. Эта книга потрясает поныне. На страницах ее возникают немыслимые образы осатаневших людей, одержимых необузданной жаждой золота. Эти люди несут мучения и гибель всем, кто встретится на их пути. Чтобы выведать, где находится золото, они жгут индейцев на медленном огне, поливают им раны кипящим маслом. Конкистадоры превращают обитателей Кубы и Гаити в рабов, проникают на материк, истребляют и обращают в рабство народы, обладавшие древней многогранной культурой — инков, ацтеков, майя. Беспрестанно они вступают в стычки между собой. И при всем этом захватчики считают себя высшими существами по сравнению с народами порабощенных земель, лицемерно называют себя благодетелями «диких» индейцев.

Ведь они принесли спасение язычникам — крестят их и отправляют новокрещеные души без промедления в католический рай.

Васко де Бальбоа отправился за океан около 1500 года. К этому времени еще не было произнесено будущее название нового континента — Америка, еще были неведомы для испанцев земли Мексики, Перу и Юкатана. Но уже горели хижины индейских селений на Гаити и Кубе, и собакам, специально обученным для охоты на индейцев, уже был привычен вкус человечьего мяса.

На Эспаньоле, как называли испанцы остров Гаити, Бальбоа прожил несколько лет, но удача от него ускользала. Он запутался в долгах так основательно, что, спасаясь от кредиторов, тайно покинул Гаити. Говорят, он забрался в пустую бочку, которую бросили в трюм вместе с другими грузами. Иначе нельзя было выбраться: капитанам кораблей, отплывавших от Эспаньолы, воспрещалось принимать на борт несостоятельных должников.

Так попал искатель фортуны в Новую Андалузию — испанскую колонию, основанную на материке. В Новой Андалузии и в соседней с ней Золотой Кастилии начались приключения и открытия конкистадора Благодаря этим открытиям осталось на страницах истории его имя, известное раньше преимущественно ростовщикам. Попытаемся описать вкратце место действия, обстановку насыщенной событиями драмы, в которой Бальбоа предстояло сыграть главную роль.

Жаркий влажный берег Карибского моря. К побережью подступает перепутанный лианами тропический лес. Он сползает co склонов гор, окаймляющих приморскую низменность. Лес роскошен и страшен: тучи бабочек и несметные полчища злобных москитов, аромат причудливых орхидей и пронизывающие испарения болот. В глубине леса, под сводами перевитых ветвей, струятся ручьи и реки, текущие к морским берегам. Близ устья какой-то из этих рек пришельцы находят крупинки золота. Отныне тропический берег станет ареной конкисты, рассадником золотой лихорадки.

Алонсо Охеда и Диего Никуэса — два искателя наживы — были первыми наместниками короля в испанских колониях, созданных на Карибском побережье Америки между Дарьенским и Гондурасским заливами. Охеда управлял Новой Андалузией, Никуэса — Золотой Кастилией. Они занялись охотой на индейцев, выведывали места, где таится золото, захватывали рабов. Но испытанные приемы конкисты терпели на первых порах неудачу. Вооруженные луками и стрелами индейцы храбро сражались с пришельцами. Только в одной из схваток около семидесяти испанцев отряда Охеды были убиты стрелами, смазанными смертельным ядом — кураре. Наконец Охеда не выдержал злоключений и сбежал на Эспаньолу.

Неблагосклонная к наместникам короля фортуна неожиданно улыбнулась прибывшему в эти места без гроша в кармане авантюристу Бальбоа. Нет смысла передавать все подробности, записанные историками конкисты, о том, как ему удалось стать предводителем остатков отряда Охеды, как он столкнулся с наместником Золотой Кастилии Никуэсой, одержал над ним верх, посадил на ветхое судно и отправил без пищи в море, где тот пропал без вести. Фортуна продолжала рассыпать свои милости удачливому конкистадору. Он оказался по ее прихоти правителем обеих колоний. Под началом его оставалось около трехсот человек. Половина из них — раненые и больные. И все, как и он, одержимы золотой лихорадкой.

Более двух лет Бальбоа был самочинным правителем. Отношения с индейскими племенами он строил по известному правилу «разделяй и властвуй», ухитрившись использовать с выгодой взаимную вражду отдельных племен. Впоследствии, в послании к испанскому королю, он так живописал трудности своего управления:

«А страна здесь такая, что если тот, кому доверено управление, заснет, то по своему желанию ему не проснуться, ибо правитель здесь должен всегда бодрствовать. Страна трудно проходима из-за многих рек, болот и гор, и многие наши люди мрут здесь из-за тяжелого труда и лишений, и каждый день мы тысячу раз глядим в глаза смерти»[46].

Бальбоа не добавил лишь главного, понятного, впрочем, без слов его повелителю, королю. Испанцы глядели тысячи раз в глаза смерти потому, что беспрестанно сами сеяли смерть. В качестве союзников какого-либо из враждующих индейских племен, они грабили селения, истязали, захватывали рабов. Позднее подобная участь ожидала и тех, кого конкистадоры лицемерно называли союзниками.

Такова была обычная в общем для времен испанской конкисты обстановка и предыстория открытия, совершенного Васко де Бальбоа. Что касается самой истории открытия, то она начинается с рассказа индейца, который услышал конкистадор. Однажды Бальбоа и несколько его спутников посетили вождя одного из индейских племен. Вождь встретил гостей дарами золота. Испанцы тут же приступили к дележу и подняли шумный спор о том, кому сколько причитается. Сын вождя, присутствовавший при встрече, с недоумением смотрел, как ссорятся высокие гости из-за золотых побрякушек. Наконец он со снисходительным презрением заметил:

— Если вы так жадны до этого металла, то знайте, что дальше на юг есть земля, где люди пьют и едят из золотых сосудов. В шести днях отсюда лежит другой океан, такой же большой, как тот, что лежит сейчас перед вами. На берегах его и находится то царство, о котором я говорю. Но его владыки могучи. Чтобы напасть на него, вам нужно гораздо больше людей, чем у вас сейчас имеется.

Так впервые услышали испанские конкистадоры о стране Перу, богатой золотом, и об еще не известном ни одному европейскому мореплавателю большом океане, у берегов которого расположена эта страна.

Даже жадному «рыцарю наживы» было непросто отважиться на трудный и опасный поход к берегам неизвестного океана. Бальбоа уже знал, что такое тропический лес, что такое желтая лихорадка и отравленные стрелы индейцев. Но пришла с Эспаньолы недобрая весть о скором суде, который грозит самозванному правителю Золотой Кастилии за расправу с Никуэсой — законным наместником короля. И тогда Бальбоа решился. Кто посмеет преследовать его, вспоминать прошлое, требовать казни, если он преподнесет Испании земли, неслыханно богатые золотом.

Двадцать дней длился путь через горы и леса. Шли 180 испанцев, шли 600 индейцев-носильщиков, продиралась сквозь чащу свора борзых собак-людоедов.

25 сентября 1513 года с вершины горы открыватель увидел вдали беспредельное синее море. А еще трое суток спустя Васко де Бальбоа в полном вооружении вошел в воду неведомого «Южного моря». Стоя по колени в воде с развернутым знаменем Кастилии в руках, он торжественно читал грамоту о присоединении этого моря к владениям кастильской короны.

«…Вступаю во владение для кастильской короны… этими южными морями, землями, берегами, гаванями и островами со всем, что в них содержится… И если иной царь или вождь, христианин или сарацин… заявит свои притязания на эти земли и моря, то я готов во всеоружии оспаривать их у него и воевать с ним во имя государей Кастилии, как настоящих, так и будущих. Им принадлежит и власть и господство над этими Индиями, острова, как Северный, так и Южный материки с их морями от Северного полюса и до Южного, по обе стороны экватора, внутри и вне тропиков Рака и Козерога… и ныне и вовеки веков, пока будет существовать мир, до страшного суда над всеми смертными поколениями»[47].

Бальбоа не мог знать, что «Южное море» в действительности окажется самым большим на Земле океаном, не мог хотя бы и смутно представить, сколько разбросано в этом «море» коралловых и вулканических островов. Невежественный, дерзкий и жадный, стоял по колени в воде закованный в броню открыватель Великого океана, выкрикивая пышные фразы о господстве во веки веков. Толпились у берега воины, лихорадочно возбужденные церемонией. Облизывались и злобно ворчали в ожидании кормежки псы, добравшиеся вместе с испанцами до неведомых мест.

Так было добыто «по праву открытия» владение, подобного которому не случалось приобретать ни одному королю даже в сказках.

Остается добавить немногое. Едва только пронесся в Испании слух о новом открытии за океаном, как нашлось десять тысяч дворян, готовых без промедлений пуститься в дорогу. Мудрено ли, ведь к своему донесению на имя испанского короля Бальбоа приложил груду золота и двести драгоценных жемчужин. Новый королевский наместник Педро де Авила повез в Золотую Кастилию грамоты, изъявляющие королевскую милость открывателю «Южного моря». Плыли, вместе с наместником, на 22 кораблях полторы тысячи человек. Те, кому не удалось попасть в их число, еще долгое время завистливо вспоминали счастливцев.

А затем все пошло своим чередом. Часть «счастливцев», добравшихся до желанного берега, умерла от голода и тропической лихорадки. На страницах истории конкисты можно прочесть, как умирали с проклятиями разряженные в бархат рыцари, потому что не хватало провизии для такого большого отряда. Те, кто выжили, занялись исконным делом захватчиков: убийствами, насилиями, грабежами.

Как тарантулы в банке, они были всегдашними соперниками и между собой.

Хитроумному старику Педро де Авила не терпелось покончить с обласканным испанской короной Бальбоа. Старый хищник исподволь терпеливо сплетал смертную сеть. Чтобы усыпить подозрения, наместник предложил открывателю выдать за него свою дочь, подписал брачный договор, а затем, улучив удобный момент, обвинил Бальбоа в измене, приказал схватить и бросить в темницу. Наспех собранный суд без задержек выполнил волю наместника. И с такой же поспешностью открыватель «Южного моря» был обезглавлен.

Напоминанием об открытии Бальбоа и о традициях конкисты осталась витиеватая грамота, которую измыслил конкистадор. В ней указав предел вожделений хищника: захватить все, что увидел, и все, чего еще не разведал, завладеть «морями, землями, берегами, гаванями и островами со всем, что в них содержится…» И удержать, никому не отдать добычу, не выпустить ее из когтей «ныне и во веки веков». Не этим ли бредили колонизаторы и более поздних времен?

Эти знаки ставили на Земле путешественники разных стран и эпох. Глубоко врывали они в прибрежные пески деревянные и каменные столбы, украшенные гербами, водружали кресты с надписями, сколачивали вышки из бревен, складывали из камней пирамидки. От немногих из этих знаков и поныне уцелели обломки, позеленевшие, покрытые мхом. А от множества — никаких следов на теле Земли не осталось. Но память людей сохраняет и то, что исчезло. Со страниц книг, с пожелтевших листов старых рукописей поднимаются покосившиеся, изъеденные веками столбы, ветхие кресты, разрушенные бревенчатые вышки. Поднимаются и рассказывают о событиях, немыми свидетелями которых им случалось бывать, о географических открытиях и вероломных захватах, об измерении земли и составлении карт, о жестокости и алчности завоевателей, о неустанных исканиях ученых, о самоотверженных подвигах и благородстве. Припомним здесь лишь немногое из этих рассказов.

На атлантическом побережье Африки кое-где стоят еще каменные столбы, врытые около полутысячелетия назад. На остроносых вертких корабликах — каравеллах веши эти столбы в океанскую даль португальские мореплаватели — пираты и работорговцы.

Каравеллы плыли вдоль выжженных солнцем земель Сахары, вдоль побережий саванн и омытых потоками полуденных ливней экваториальных земель, где к самому берегу подступали зеленые непроходимые дебри. Португальцы забирались все дальше на неведомый юг. Они оставляли позади сожженные селения, в трюмах своих кораблей увозили в Лиссабон закованных в колодки рабов. Они были охвачены неутолимой жаждой добычи, желанием получить как можно больше золота и слоновой кости, захватить как можно больше «черной кости» — рабов, поставить на людях африканской земли и на самой земле, где они обитают, знак своей власти, свое клеймо. На теле рабов клеймо выжигалось каленым железом. Клеймом на земле оставались падраны — каменные столбы с португальским гербом. На столб наносилась короткая надпись — имя португальского корабля, имя начальника экспедиции, дата открытия. Падраны должны были засвидетельствовать, что право владения землями, на которых они установлены, принадлежит португальцам.

Когда португалец Диего Кан первым из европейских мореплавателей достиг устья реки Конго (это было в 1484 году), он установил на побережье падран и присвоил могучей реке название — Река надрана (Рио-де-Падран).

После путешествий Христофора Колумба на берегах американского континента тоже появляются заявочные столбы и кресты. Испанцы и португальцы, французы и англичане торопятся «застолбить» открытия. Первые кресты расставил сам Колумб. «…Везде, в любой стороне, на всех островах и землях, куда вступал адмирал, он водружал кресты…» — читаем в изложении дневника первого путешествия Колумба, сделанном Лас Касасом[48]. За Колумбом последовали испанские конкистадоры.

В первой половине XVI века открыватель реки Святого Лаврентия француз Жак Картье, «веселый корсар», как звали его современники, положил начало французским владениям за океаном. Эти владения получили позднее название «Канада» (от индейского слова «селение»). В разных местах побережья залива Святого Лаврентия Картье устанавливал по неписаной традиции благочестивых захватчиков деревянные кресты с надписью: «Эта страна принадлежит Франсуа I, королю Франции».

Во второй половине XVI века английский пират Френсис Дрейк «застолбил» кусок тихоокеанского побережья Северной Америки невдалеке от большого залива, у которого ныне раскинулся город Сан-Франциско. Дрейк поставил на берегу столб и прибил к нему медную дощечку. На дощечке были вырезаны имя английской королевы Елизаветы, даты прибытия англичан в страну и присоединения ее к английским владениям. Чтобы новые подданные английской короны могли лицезреть портрет своего монарха, пират прикрепил к столбу серебряную монету с изображением королевы и королевским гербом. Вырезав еще на столбе свое имя, Дрейк счел дело присоединения земли благополучно законченным.

Надо ли умножать перечень имен тех, кто ставили столбы, устанавливали кресты, вбивали шесты с флагами, чтобы так или иначе заявить о правах на владение заморскими берегами и странами.

Вспомним лучше об открывателе, не пожелавшем вбить в землю, затерянную посреди океана, заявочный столб на владение этой землей. Его звали Жан Франсуа Лаперуз. Это был французский моряк, современник и почитатель Вольтера. Достигнув острова Мауи (в Гавайском архипелаге), Лаперуз записал в своем дневнике, что не считает возможным следовать распространенным обычаям и объявить остров владением французского короля.

«Этот обычай европейских мореплавателей в высшей степени нелеп, — рассуждал Лаперуз. — Странный софизм, в силу которого мореплаватель, приставший к какому-либо неведомому до того времени острову, как бы предоставляет тем самым своему отечеству право завоевания, попирающее самые священные права туземного населения. Каким образом такая случайность, как посещение чужеземного корабля, может являться основательным поводом к тому, чтобы отнять у злополучных островитян землю, которой с незапамятных времен владели их предки, орошая ее своим трудовым потом»[49].

И еще вспомним «Путешествия в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей». Вот о чем рассуждает, прощаясь с читателем, Лемюэль Гулливер, путешественник в Лилипутию и в страну великанов.

«Признаюсь, что мне нашептывали, будто мой долг английского подданного обязывает меня сейчас же по возвращении на родину представить одному из министров докладную записку о моих открытиях, так как все земли, открытые подданным, принадлежат его королю»[50].

Но недаром Гулливер на столетия стал другом хороших людей всего мира, недаром его полюбили дети. Путешественник не желает содействовать завоеванию посещенных им стран. Прочтем строки, проникнутые горьким сарказмом создателя образа Гулливера — великого сатирика Свифта.

«По правде говоря, меня берет некоторое сомнение насчет справедливости, проявляемой государями в таких случаях. Например: буря несет шайку пиратов в неизвестном им направлении. Наконец юнга открывает с верхушки мачты землю. Пираты выходят на берег, чтобы заняться грабежом и разбоем. Они находят безобидное население, оказывающее им хороший прием. Дают стране новое название, именем короля завладевают ею, водружают гнилую доску пли камень в качестве памятного знака, убивают две или три дюжины туземцев, насильно забирают на корабль несколько человек в качестве заложников, возвращаются на родину и получают прощение. Так возникает новая колония, приобретенная по божественному праву. При первой возможности туда посылают корабли. Туземцы либо изгоняются, либо истребляются, их вождей подвергают пыткам, чтобы принудить выдать свое золото. Всем предоставлена полная свобода для совершения любых бесчеловечных поступков, земля обагряется кровью своих сынов. И эта гнусная шайка мясников, занимающаяся столь благочестивыми делами, образует современную колонию, предназначенную для насаждения цивилизации среди дикарей-идолопоклонников и обращения их в христианство»[51].

Со страниц книг, вахтенных журналов, старинных рукописей поднимаются приметные знаки, поставленные на Земле путешественниками разных времен. И не хочется заканчивать этот рассказ напоминанием про гнилую доску, водруженную пиратами в качестве символа приобретения и утверждения права захвата. Ведь истории известны и совсем другие приметные знаки.

Не забудутся в истории науки бревенчатые сигнальные вышки, расставленные некогда в тропических Андах, всегда будут памятны первые бревенчатые маяки, установленные на берегах полярных морей.

Возле экватора, в Центральных Андах, на склонах могучего вулкана Пичинчи, находится город Кито, один из самых старинных городов Южной Америки. Некогда он был выстроен индейцами в государстве инков, в 1534 году его захватили испанцы. Ныне Кито — столица республики Эквадор. Из этого города начали восхождение на Пичинчу французские академики XVI!! столетия Кондамин и Бугэ (это было в 1735 году). Вместе с учеными гуськом шли носильщики, они тащили на вершину вулкана тяжелые бревна. Для того чтобы установить на Пичинче четыре бревна, связанные в виде пирамиды, и был предпринят этот путь по горным тропинкам, извивающимся среди обрывистых круч.

После нескольких неудачных попыток удалось добраться до самой вершины Пичинчи. Это был для того времени мировой рекорд восхождения. Исследователи находились на высоте около 4,8 километра над уровнем океана. Позади остался заваленный снегом кратер вулкана. Внизу виднелся город Кито, окруженный садами. А на север и на юг, в обе стороны уходили ряды снежных вершин.

Трудности восхождения кончились. Остались трудности сооружения приметного знака. Установить его на самой вершине исследователи не смогли. Помешали снег, холод, безжалостный ветер. Несколько ниже вершины была найдена защищенная от ветра скала — «Гнездо кондора», как называли это место сопровождавшие ученых индейцы. В этом «гнезде» и был установлен бревенчатый знак. Сооружение его было большой радостью для ученых, хотя они не собирались оспаривать право владения скалой ни у людей, ни у кондоров. Экспедиция была снаряжена для того, чтобы решить разгоревшийся между учеными спор о форме Земли.

Ньютон высказывал мнение, что Земля слегка сплющена у полюсов. Он основывался на теоретических соображениях. Ведь считалось, что некогда Земля представляла расплавленный шар, а всякое жидкое или вязкое тело при вращении принимает слегка овальную форму; писатели для наглядного представления о такой форме приводят в пример мандарин, математики называют ее эллипсоидом сжатия. Если Ньютон прав, то длина одного градуса меридиана у экватора меньше, нежели у полюса. Однако из прежних измерений длины одного градуса меридиана на разных широтах выходило наоборот: чем северней, то есть чем ближе к полюсу, тем величина одного градуса больше. Получалось, что Земля сплющена не у полюсов, а у экватора и напоминает по форме не мандарин, а лимон.

И вот из Парижа выехали две экспедиции. Одна в область экватора — в Перу, другая — на север в Лапландию. Предстояло самым точнейшим образом произвести градусные измерения и найти окончательный ответ, какова же Земля — «мандарин она или лимон?» Ныне каждый школьник знает этот ответ. Оказался прав Ньютон. Прежние измерения производились неточно.

Памятью о благородном труде исследователей остались стоять на перуанских вулканах и на равнинах Лапландии приметные знаки — сигналы, расставленные в шахматном порядке и образующие длинную цепь треугольников. Градусные измерения производились методом триангуляции, изобретенном в XVII веке. Не будем рассказывать здесь, как ведутся по этому методу измерения от сигнала к сигналу. Скажем только, что, будучи в Перу, ученые построили цепь из тридцати трех треугольников и занимались измерениями около девяти лет.

В те же годы, когда устанавливали бревенчатые сигналы французские академики в перуанских горах, русские геодезисты и моряки, люди Великой Северной экспедиции, ставили приметные знаки на арктическом побережье Евразии. Это была подлинно великая экспедиция. Десять лет продолжались ее труды, многие совершены подвиги, многие сделаны открытия. На карту легли бесконечные берега полярных морей, протянувшиеся от Архангельска до устьев Оби, Енисея, Лены и Колымы, уходящие на восток, к полуночным землям Чукотского края.

А на самих берегах в помощь трудам мореплавателей выросли первые арктические маяки. Возле устьев рек, на мысах, далеко вдающихся в море, сооружали их участники экспедиции. Маяки… Это были земляные конусы или пирамиды из камней или бревна, на которые можно повесить фонарь.

Сооружал из плавника приметный маяк лейтенант Дмитрий Лаптев возле устья реки Колымы, складывал пирамиды из камней на мысах таймырского берега двоюродный брат Дмитрия — Харитон. Геодезист Василий Селифонтов из отряда Степана Малыгина ехал вдоль побережья Ямала на санках, запряженных оленями, вел опись берега и ставил на нем «маяки» — невысокие земляные столбы и конусы.

В 1741 году штурман Семен Челюскин достиг самой северной точки Евразии — мыса на побережье Таймырского полуострова, получившего столетие спустя имя его открывателя. Полыхало полярное сияние, над безмолвной тундрой свирепствовал ветер, запускал свои когти под одежду таймырский мороз. Обмороженный, измученный человек, добравшийся к угрюмому мысу на собачьей упряжке, занес в дневник запись: «Здесь поставил маяк— одно бревно, которое вез с собою».

Человек поставил на берегу простое бревно. На нем не было ни пышных надписей, ни искусно вырезанных имен. Но такие приметные знаки останутся в памяти людей и тогда, когда лишь историкам смогут вспомниться разукрашенные кресты и падраны конкистадоров.

А пока будем помнить обо всем. Ведь разбойничья шайка, о которой писал некогда с негодованием Свифт, еще рыщет по дорогам планеты. И не так-то уж трудно разглядеть подручных ее и в карателях, жгущих селения Анголы, и в парашютистах, пытающих пленных в Алжире, и в агентах монополий заокеанской державы, приходящих за добычей в соседние и в дальние страны во всеоружии новейших приемов обмана, насилия и грабежа. Но системе колониального гнета уже приходит конец. Всем разбойникам издревле помогала в их промысле тьма. А сегодня все выше поднимается солнце с Востока, и чем ярче его лучи, тем светлее становится на Земле.

Уже скоро начнут открыватели водружать небывалые приметные знаки на далеких планетах. Люди верят: эти знаки будут символом мира, олицетворением благородных дерзаний, такими Уке, как и самый первый из них, гордый вымпел советской страны на Луне.